Повелитель душ

Глава 20

Судья опять поднялся по ступенькам и постучал в комнату своего сына – сначала тихо, потом громче и настойчивей Джон не отзывался, и Патрик, наконец не выдержав, повернул ручку двери и вошел.

Джон лежал на спине, закрыв пол-лица подушкой, и притворялся спящим. В детстве он часто выделывал подобные фокусы, чтобы обмануть отца. Вечером его невозможно было уложить спать. То ему хотелось во что бы то ни стало дочитать книгу или, по крайней мере, главу. То просидеть до полуночи перед окном, чтобы увидеть метеорный дождь, или до трех, когда, по прогнозу, ожидался ураган. Или, вообще, не спать всю ночь, карауля Санта-Клауса, который, как говорили родители, должен был забраться в дом через трубу и принести подарки.

– Я же знаю, что ты не спишь – меня не обманешь, – сказал судья.

Джон ничего не ответил. Он был опытным притворщиком и знал, что, начав притворяться, нужно идти до конца, не сдаваясь при первых же попытках разоблачения. Это касалось не только сна. На протяжении довольно длительного периода, особенно в последний год жизни Терезы – Джон упорно делал вид, что все «прекрасно», «отлично», «замечательно» Судья во многом винил самого себя за то, что его сын предпочитал притворяться, не считая возможным поделиться своими переживаниями с отцом.

– Эй, адвокат, а что вы на это скажете? – спросил Патрик, пощекотав торчащую из-под одеяла голую ступню сына.

Джон перевернулся, прижимая подушку к лицу, но судья успел заметить вокруг его глаз следы слез.

– Оставь меня, папа, пожалуйста, – прошептал Джон.

– А она ужасно хорошенькая, – проигнорировав его слова, сказал Патрик.

Джон ничего не ответил, и судья, нетерпеливо выдохнув, продолжал:

– Я говорю о Кейт Хэррис. Наверное, тебе следовало бы увидеться с ней и узнать, зачем она приезжала.

– Я и так знаю, зачем она приезжала, – уныло произнес Джон. – Она хочет, чтобы я помог ей узнать о ее пропавшей сестре. Но я не могу ей помочь.

– Ну, наверное, ты и не должен брать это на себя. Поисками пропавшей девушки должна заниматься полиция. Но почему бы тебе просто не завязать дружеские отношения с этой женщиной? По-моему, сама она вполне на это настроена.

– Ее интересует прежде всего судьба ее сестры, – ответил Джон. – Но из-за своей работы я ничем не могу ей помочь. И между нами невозможны никакие отношения.

– Из-за твоей работы у тебя со всем городом не ладятся отношения, – усмехнулся судья, – но это не значит, что ты не имеешь права на личную жизнь…

– Хватит, папа, – сказал Джон, опять уткнувшись лицом в подушку.

Судья посмотрел на него долгим, внимательным взглядом и тяжело вздохнул. Он прекрасно знал, что происходит с его сыном.

– Ты просто исчерпал свои душевные силы. У тебя кризис. Нервное истощение.

Джон ничего не ответил, как будто даже не слышал слова отца, и Патрик продолжил:

– Я все это знаю по себе. Большинство адвокатов через это проходят – мало кому удается этого избежать. Такая уж у нас работа, сынок. Мы работаем там, где решаются вопросы жизни и смерти.

Джон опять ничего не ответил, но судья чувствовал, что он внимательно слушает: из-под приподнявшейся подушки было видно его правое ухо.

– Прежде чем стать судьей, я ведь тоже был адвокатом и защищал преступников. Среди моих клиентов мало было действительно невиновных людей… Однажды я взялся за дело, подобное твоему нынешнему – наверное, ты его помнишь. Я защищал Джека Карей – человека, похитившего и убившего девочку. Ты увидел судебные фотографии и не мог потом спать целую неделю.

– Да, я помню, – заметил Джон в подушку.

– Твоя мать очень сердилась на меня за то, что я взялся защищать такого человека. Весь город ненавидел меня тогда, как тебя сейчас. Не знаю, помнишь ли ты голос своей матери…

– Помню, – отозвался Джон.

Лейла была довольно старомодна по своим убеждениям. Несмотря на свой ум и талант, она не стала даже думать о карьере и предпочла стать просто женой и матерью. Однако, когда она говорила, в ее голосе слышались нотки Луи Брандейса, обращающегося к суду.

– Пэтти, – сказала она мне… – судья покашлял и пояснил: – Она была единственным человеком, которому я позволял называть меня «Пэтти».

– Я знаю, – произнес Джон, окончательно убрав подушку с лица и посмотрев на отца.

– Так вот, она сказала мне: «Пэтти, я не хочу, чтобы ты защищал этого Джека Карей. Ты должен отказаться от этого дела». Вот что она мне сказала.

– Да, – сознался Джон, – я сам это слышал.

– Она просила меня отказаться от этого дела… – ради нее, ради нашей семьи, ради всего самого дорогого, что у меня было. Она взывала к моему католическому воспитанию и чувству справедливости. И, в конце концов, знаешь, что она мне сказала? «Пэтти, неужели ты не понимаешь, что, защищая убийцу, ты помогаешь ему избежать справедливого возмездия?»

Произнося эти слова, судья увидел, как Джон в отчаянии закрыл глаза, словно почувствовав головокружение и тошноту.

– Тедди говорит то же самое, – отметил он, не открывая глаз.

– А ты сам как считаешь? – спросил Патрик.

– Я говорю себе, что защищаю конституционные права людей, что Грег Меррилл имеет право на адвоката и справедливый суд…

– И?..

– А потом я вижу белую руку Аманды Мартин, торчащую из волнолома… Она застыла в таком положении, как будто в последние минуты бедная девушка отчаянно пыталась ухватиться за спасательный трос.

Судья слушал молча, не перебивая.

– А потом я вспоминаю Кейт Хэррис… – эту женщину, которая приезжала сегодня.

– И что?

– Ведь это ради нее я нарушил адвокатскую этику.

– Я сразу об этом догадался.

Джон удивленно посмотрел на отца:

– Каким образом?

– Она так очаровательна, – мягко произнес судья. – Ради нее я бы тоже нарушил адвокатскую этику.

– Все это ведь очень серьезно, папа, – сказал Джон. – За это меня могли бы лишить адвокатской лицензии. Но беда в том, что…

– …что ты готов сделать это опять, – продолжил за сына Патрик.

– Откуда ты знаешь?

Судья вздохнул. Окно спальни Джона выходило в сад, где стояла высеченная Лейлой статуя богини Правосудия – такая, какой ее всегда изображали – с завязанными глазами и весами в высоко поднятой руке. Мэв имела обыкновение насыпать в чаши весов крошки для птиц – и воробьи с кардиналами, прилетавшие поклевать их, часто устраивали на статуе шумную возню.

– Ты ведь не каменный, – глядя на статую, сказал Патрик. – У тебя есть сердце.

– Я думаю, мне придется отказаться от дела Меррилла.

– Как – отказаться? Думаешь, кто-то сможет сделать эту работу лучше, чем ты?

– Не знаю, но я не хочу ее делать, – ответил Джон.

– Так ты серьезно раздумываешь об этом? – спросил судья, ошеломленный столь решительным заявлением сына.

– Да. На сегодня у меня назначена встреча с доктором Беквитом. Мы планировали встретиться с Мерриллом, обсудить последние заключения психиатра и разработать на их основе стратегию защиты. Но я чувствую, что не могу этого сделать.

– Потому что ты в это не веришь?

– Потому что меня тошнит от всего этого. Потому что я больше не хочу жить в голове Грега Меррилла.

Патрик сел на кровать у ног сына. Грязно-золотистый Брейнер, улегшись на полу, положил голову судье на колени.

– Мне все это знакомо, Джон, – сказал он. – Я сам через это прошел. Это такое опустошение, такое отчаяние, от которого никуда не убежишь, нигде не спрячешься… Верно?

– Да, – согласился Джон. – У меня не идут из головы преступления Меррилла. Я знаю, что двигало им – все эти фантазии, толкающие его на убийства… Я знаю, что Фил Беквит считает его очень ценным для науки пациентом… Но сейчас мне хочется только одного: отстраниться навсегда от этого дела.

– Забраться под одеяло и спрятать голову под подушку…

– Да, забыться и ни о чем не думать.

– Именно поэтому в нашей профессии столько алкоголиков. После стольких стрессов в суде лучшее лекарство – пропустить рюмочку односолодового скотча… А ведь и в самом деле, – хитро подмигнул сыну Патрик. – Что скажешь?

– Вообще-то ведь еще середина дня, – пробормотал Джон, но в то же время приподнялся на локте и спустил ноги с кровати.

– Ну и что. Выпить по рюмочке – лучше, чем валяться в кровати, – добавил судья. – Спать будешь, когда выйдешь на пенсию.

Они спустились вниз, в кабинет Патрика. Брейнер последовал за ними и выглянул по пути в выходящее на улицу окно, словно желая убедиться, не было ли там Кейт. Заметив, что Джон тоже бросил взгляд за окно, судья с трудом сдержал улыбку.

Когда они пришли в кабинет, Патрик достал из серванта красного дерева два тяжелых бокала и графин из уотерфордского хрусталя. Вынув пробку, он закрыл глаза и с видом знатока поднес горлышко к носу, чтобы оценить аромат виски.

– Это нужно пить без льда, – сказал судья, наливая.

– Что это?

– Талискер двадцатилетней выдержки.

Патрик передал бокал Джону, и они чокнулись.

– За адвокатов! – воскликнул судья.

Отец и сын осушили бокалы, и Патрик налил еще.

– Только осторожнее, Джонни, – сказал он, затыкая графин пробкой. – Если не остерегаться, то так запросто можно стать алкоголиком. Многие хорошие адвокаты попадаются в этот капкан.

– Я знаю, – ответил Джон, потягивая виски маленькими глотками. – В детстве, когда я приходил к тебе в суд, мне довелось повидать немало пьяниц-адвокатов… Многие из них были ирландцами – Брэди или О'Нейл, например… И тогда они казались мне отвратительными – красные распухшие лица, налившиеся кровью глаза и этот ужасный запах спиртного, который всегда их сопровождал…

Судья кивнул.

– Но теперь я их понимаю.

– В самом деле?

– Да, потому что это, к сожалению, издержки нашей профессии, – произнес Джон, снова отпив виски. – У каждого из них был свой Грег Меррилл, которого нужно было защищать в суде, несмотря ни на что…

Судья опять молча кивнул.

– Их чувствительные души не выдерживали этого испытания. Помнишь, что мама говорила об Ирландии? Она называла ее «юдолью слез». Адвокаты-ирландцы – это поэты, запертые в клетку суда… Мама говорила так о тебе, – сказал Джон, взглянув своему отцу в глаза.

Патрик кивнул, вспоминая. В горле у него встал комок, и он, не в силах ничего добавить, вновь отхлебнул виски из своего бокала. В его ушах до сих пор ясно звучал красивый, звучный голос Лейлы, идущий из самой глубины ее души, от самого сердца.

– Возможно, сейчас она сказала бы то же самое и обо мне, – задумчиво произнес Джон.

– Несомненно.

– И еще она сказала бы, что я помогаю убийце избежать справедливого возмездия.

– Но ведь это не так, Джон. Ему ничего не удастся избежать. Меррилл сейчас в камере смертников. И самое большее, чего ты можешь добиться для него на следующем слушании – это пожизненное заключение без права досрочного освобождения. Это все, на что он может надеяться. Так что, к чему бы его ни приговорили, мы навсегда будем избавлены от него.

– Меррилл и из тюрьмы продолжает напоминать о себе. Кто-то, подражая ему, убил Аманду Мартин.

– Я знаю.

– А Вилла Хэррис так и не нашлась…

– Это я тоже знаю. И я знаю еще кое-что…

– Что?

– Что не стоит романтизировать страсть поэтически-возвышенных ирландских адвокатов к выпивке. Эти люди пьют потому, что хотят этого – тяготы этого жестокого мира служат для них лишь удобным предлогом. Но ты не представляешь, сколько горя они этим приносят в свои собственные семьи.

– А ты представляешь?

– Да, представляю, – серьезно кивнул судья.

– Тогда, – сказал Джон, поставив бокал с недопитым виски на стол и подойдя к окну, – что мне делать, папа?

– Работать, Джонни. Работать и выполнять свой долг. Никогда не отступать от своих принципов и в то же время в каждом человеке видеть, прежде всего, человека.

– Откуда ты это взял? – спросил Джон, размышляя над словами отца.

– Из бесед в «Обществе анонимных алкоголиков», – ответил Патрик.

– А откуда ты знаешь, что говорят на беседах в «Обществе анонимных алкоголиков»? – усмехнулся Джон.

Судья немного смутился.

– Потому что я там был. Одно время, когда я работал адвокатом, я стал слишком увлекаться выпивкой. И твоя мать заставила меня сходить на несколько бесед в «Общество анонимных алкоголиков».

– Я ничего об этом не знал.

– Мне удалось быстро преодолеть это. Я понял, что не имею права мучить своих близких, идя на поводу у собственных слабостей…

Джон вздохнул и посмотрел на часы, вероятно, размышляя, успеет ли он вовремя приехать в Уинтерхэм на встречу с Мерриллом и доктором Беквитом. Он задумчиво запустил пальцы в шерсть ластившегося к нему Брейнера и принялся рассеянно выбирать из нее колючки.

– Нашего грязнулю пора помыть, – нахмурившись, сказал Джон и опять погрузился в молчание, вспомнив про Кейт Хэррис.

Судья посмотрел на сына и, откашлявшись, твердо спросил:

– Ну, так что ты решил, Джон?