Преследуя Аделайн

Глава 5

Манипулятор

Ветерок подталкивает мое тело вперед, как бы призывая меня прыгнуть. Сделать прыжок и броситься навстречу своей смерти.

Ты не пожалеешь об этом.

Эта навязчивая мысль не дает покоя. Почему-то мне кажется, что разбиться об острые камни было бы, мягко говоря, жаль. А что, если я не умру сразу? Что, если я чудом выживу после падения, и мне придется лежать там, разбитой и окровавленной, пока мое тело окончательно не сдастся?

Или что, если мое тело откажется сдаваться, и я буду вынуждена прожить остаток жизни овощем?

Все это достойно сожаления.

Меня отвлекает от моих размышлений горловой голос.

— Мэм?

Я поворачиваю голову и вижу высокого пожилого мужчину с мягкостью, которая почти успокаивает меня. Его седые, редеющие волосы прилипли ко лбу от пота, а одежда испачкана грязью.

Его взгляд мечется между мной и краем обрыва, на котором я стою, излучая нервную энергию. Он думает, что я собираюсь прыгнуть. И поскольку я продолжаю просто смотреть на него, понимаю, что не даю ему повода думать иначе.

Тем не менее, я не двигаюсь.

— Мы отправляемся на ночлег, — сообщает мне мужчина.

Он и его бригада весь день восстанавливали мое крыльцо, придавая ему тот вид, в котором оно так отчаянно нуждалось. При этом они также следят за тем, чтобы моя нога не прошла сквозь гнилую древесину и не вызвала сепсис.

Он оглядывает меня с ног до головы, его брови опускаются, а беспокойство, кажется, становится все глубже. Дует сильный ветер, кружась вокруг нас и вздыбливая мои волосы. Я убираю пряди и вижу, что он все еще пристально смотрит на меня.

Когда я была младше, бабушка не разрешала мне подходить к обрыву. Он находится всего в пятидесяти футах от поместья. Вид захватывает дух, особенно на закате. Но ночью без фонарика невозможно увидеть, где находится край обрыва.

Сейчас солнце опускается к горизонту, отбрасывая на этот одинокий участок земли темные тени. Я стою в трех футах от опасности, жизнь и смерть отделены скалистым краем. Скоро она исчезнет.

И если я не буду осторожна, я тоже исчезну.

— Вы в порядке, мисс? — спрашивает он, делая один шаг вперед. Инстинктивно я делаю шаг назад — к краю обрыва. Карие глаза мужчины расширяются до размеров блюдца, и он тут же останавливается и поднимает руки, как будто пытается удержать меня от падения с помощью силы. Он просто пытался помочь, а не напугать меня. А я в ответ напугала его до смерти.

Наверное, так и было все это время.

Я оглядываюсь назад, мое сердце замирает в горле, когда я вижу, как близко была к тому, чтобы оступиться. Все, что я чувствую в этот момент, это чистый ужас. И как по часам, знакомое пьянящее чувство оседает в моем желудке, как вода в канализации.

Со мной явно что-то не так.

Стыдливо, я делаю несколько шагов от обрыва и бросаю на него извиняющийся взгляд.

Я на грани.

Красные розы теперь появляются везде, куда бы я ни пошла. Прошло три недели с тех пор, как я нашла стакан с виски и розу на своей столешнице.

После того как Дайя ушла, я долго принимала горячий душ и за это время решила, что мне нужно начать делать отчеты. Оставлять после себя какие-то улики. Таким образом, если я окажусь мертвой или пропавшей без вести, они будут точно знать, почему.

К тому времени, как я вышла из душа, пустая чашка с оторванными лепестками исчезла, лишив меня всякого тепла в теле.

В тот вечер я сразу же позвонила в полицию. Они отнеслись ко мне с пониманием, но сказали, что найти розу в странных местах вокруг моего дома — недостаточное доказательство для того, чтобы они что-то предприняли.

С тех пор случаи участились. Я не знаю точного момента, когда поняла, что у меня есть преследователь, но мне стало ясно, что это именно то, что происходит в течение последних трех недель.

Я сажусь в машину, чтобы поехать в свое любимое кафе писать, а на сиденье меня ждет красная роза. Внутри машины, которая была заперта, и все еще была заперта, когда я подошла.

К ней никогда не прилагалась записка. Никогда не было никакого вида связи, кроме красных роз с обрезанными шипами.

Моя паранойя только усилилась, когда две недели назад начался ремонт. Многочисленные люди входили и выходили, ремонтируя и заменяя кости дома. Здесь были электрики, сантехники, строители и ландшафтные дизайнеры.

Я заменила все окна в поместье Парсонс и установила новые замки на все двери, но, как и предполагала, это ничего не изменило.

Они всегда находят способ проникнуть внутрь.

Любой из людей, проходящих через мой дом, может быть им. Признаться, я допрашивала нескольких бедных рабочих, чтобы проверить, не ведут ли они себя подозрительно, но все они смотрели на меня так, будто я спрашивала, не могут ли они продать мне крэк.

— Мэм? — снова спрашивает мужчина. Я качаю головой — грустная попытка вернуться к разговору.

— Мне очень жаль, я просто не в себе, — поспешно говорю я, размахивая руками перед собой в успокаивающем жесте.

Я чувствую себя дурой из-за своего поведения.

Если бы я упала, бедный парень, вероятно, винил бы себя. Земля могла легко подставить меня, или я могла просто сделать слишком большой шаг и упасть насмерть только потому, что он беспокоился.

Он бы прожил остаток жизни с чувством вины, и кто знает, что бы с ним стало из-за этого.

— Хорошо, — говорит он, все еще глядя на меня с легкой настороженностью. Парень проводит большим пальцем по плечу. — Ну, мы вернемся завтра, чтобы установить перила.

Я киваю, переплетая пальцы.

— Спасибо, — легкомысленно отвечаю я.

Как только парень уходит, я начинаю плакать о том, как чуть не разрушила его жизнь, и хотя он кажется невероятно милым, могу сказать, что он хочет только одного — просто уйти. Но его доброта упорствует. Или эта настойчивая потребность убедиться, что он уйдет без вины.

— Тебе нужно, чтобы я кому-нибудь позвонил?

Я улыбаюсь и качаю головой.

— Знаю, что это выглядело плохо, но я обещаю, что не собиралась прыгать.

Его плечи опускаются на дюйм, и его лицо разглаживается от облегчения.

— Хорошо, — говорит он, кивая. Он начинает поворачиваться, но потом останавливается. — О, там тебя ждет букет роз.

Мое сердце замирает на целых пять секунд, прежде чем включить высокую передачу и подняться вверх по моему горлу.

— Ч-что? От кого?

Он пожимает плечами.

— Я не знаю. Они были там, когда мы вернулись с обеда. Я забыл о них до этого момента. Я могу пойти и взять…

— Все в порядке! — поспешно вклинилась я. Его зубы щелкнули, и на лице появилось еще одно странное выражение. Этот человек определенно считает меня сумасшедшей.

Он снова кивает с последним обеспокоенным взглядом, затем поворачивается и идет обратно к входу в поместье. Выпустив тяжелый вздох, я жду, пока он скроется из виду, и только после этого начинаю свой путь назад.

Было бы странно идти позади него — два человека, идущие в одном направлении, которые не заинтересованы в разговоре друг с другом.

У меня мурашки по коже.

Когда я подхожу к дому, сначала останавливаюсь, чтобы полюбоваться, как красиво выглядит новое черное крыльцо. Внешний вид дома был обновлен — все еще черный, но с новым сайдингом и свежей краской. Я сохранила виноградные лозы и убрала горгулий, и хотя камень обветрился и потрескался, это только добавляет характера этому призрачному поместью. Похоже, мой вкус не более радужный и солнечный, чем у моих предшественников.

Затем мой взгляд перескакивает на букет красных цветов, прислоненный к двери. Похоже, что их положил один из членов команды — если они не хотели войти в мой дом без моего разрешения.

Я обвожу глазами участок. Солнечные лучи почти погасли, и я не вижу ни черта на расстоянии пяти футов от линии деревьев. Если кто-то находится за этой линией, он может наблюдать за мной, а я не буду ничего знать.

Чувствуя себя не в безопасности, я забираю розы, бросаюсь внутрь, захлопываю дверь и запираю ее. В букете аккуратно лежит одна черная открытка. Я вижу, что на ней золотым почерком выведено что-то вроде каллиграфии.

Мои глаза расширяются, когда я настороженно смотрю на записку. Это будет первое настоящее сообщение, которое я получу от преследователя. Часть меня с тревогой ждала этого, надеясь, что они скажут мне, что им от меня нужно.

Он или они?

И теперь, когда оно здесь, я хочу разорвать его на кусочки и жить в блаженном неведении.

К черту, я, наверное, умру от сожаления и любопытства, если не прочту ее.

Дрожащими руками вырываю открытку, открываю ее и читаю:

Я скоро увижу тебя, маленькая мышка.

Ладно, я могла бы прожить и без этого.

Я имею в виду, маленькая мышка? Это явно человек, преследующий меня, и он, должно быть, сломал себе голову. Очевидно, так оно и есть.

Он.

С отвращением я достаю телефон из заднего кармана и звоню в полицию. Я действительно не хочу иметь с ними дело сегодня вечером, но должна сообщить об этом.

Я не настолько наивна, чтобы думать, что они спасут меня от тени, которая привязалась ко мне, но будь я проклята, если после смерти стану какой-то неразгаданной загадкой.

Мягкий, но настойчивый стук вибрирует в моей входной двери. Мое сердце почти инстинктивно пропускает несколько ударов, когда я слышу шум в поместье.

Конечно, это не может быть здоровым. Может быть, я съем немного чипсов. Говорят, они полезны для сердца, верно?

Я подхожу к окну рядом с дверью и заглядываю через занавеску, чтобы посмотреть, кто там.

Я стону. Хочу почувствовать облегчение от того, что за моей дверью не стоит какой-то жуткий чувак с пистолетом в руках и говорит о том, что если он не может получить меня, то никто не сможет. Правда, хочу.

Поэтому мне лишь немного грустно от того, что это не настойчивая тень, готовая покончить с моей жизнью.

С тяжелым вздохом я распахиваю дверь и встречаю Сарину Рейли — мою мать. Ее светлые волосы убраны в шиньон, тонкие губы накрашены розовой помадой, а глаза льдисто-голубые.

Она такая чопорная и правильная, а я… нет. Там, где она держится с царственностью и грацией, у меня есть ужасная привычка ссутулиться и сидеть с открытыми ногами.

— Чем я обязана, мама? — сухо спрашиваю я. Она фыркает, не впечатленная моим отношением.

— Здесь холодно. Разве ты не собираешься пригласить меня войти? — фыркает она, нетерпеливо махая рукой, чтобы я подвинулась.

Когда я неохотно отступаю в сторону, она проталкивается мимо меня, оставляя за собой шлейф духов Chanel. Я вздрагиваю от этого запаха.

Моя дорогая мама оглядывает поместье, на ее исхудавшем лице заметно отвращение.

Она выросла в этом готическом доме, и темнота интерьера, должно быть, повлияла на внутренности ее сердца.

— У тебя появятся морщины, если ты будешь продолжать так смотреть на дом, — говорю я, закрывая дверь и проходя мимо нее.

Она злится на меня, ее каблуки щелкают по клетчатой плитке, пока она идет к дивану. Камин пылает, свет приглушен, создавая уютную атмосферу. Скоро начнется дождь, и я очень надеюсь, что она уйдет к тому времени, и я смогу спокойно насладиться ночью с книгой и раскатами грома.

Мама изящно сидит на диване, примостившись на самом краешке.

Если я толкну ее, она упадет.

— Всегда приятно, Аделайн, — вздыхает она, ее тон высокий и властный, как будто это просто еще один день, когда она была большим человеком.

Этот вздох. Фон всего моего детства. Он наполнено разочарованием и оправданными ожиданиями одновременно. Я никогда не разочаровываюсь в том, что разочаровываю ее, я думаю.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я, сразу переходя к делу.

— Разве я не могу навестить свою дочь? — спрашивает она с ноткой горечи в голосе.

Мы с мамой никогда не были близки. Ей было неприятно, потому что мы с Наной были близки, в результате чего я часто выбирала ее, а не маму. В спорах и там, где я проводила большую часть времени, когда росла.

В ответ я затаила обиду, потому что меня заставляли чувствовать, что я не могу выбрать ее. Потому что если бы я это сделала, то была бы вознаграждена очередным подленьким замечанием о том, что я съем еще одно печенье, которое не могу себе позволить.

Она жаловалась, что моя задница станет слишком толстой, но она не знала, что именно этого я и хотела.

По сей день эта женщина не понимает, почему она мне не особенно нравится.

— Ты здесь, чтобы попытаться убедить меня, что я зря трачу свою жизнь, живя в старом доме? — спрашиваю я, бросаясь в кресло-качалку у окна и ставя ноги на табурет.

В таком же, как у моей прабабушки, меня обычно преследуют.

Сидя в этом кресле, я вспоминаю прошлую ночь, жуткую записку и ответы на два вопроса полицейского, прежде чем он сказал, что сохранит ее для улик и составит отчет.

Пустая трата времени, но, по крайней мере, полиция будет знать, что это была нечестная игра, если я окажусь мертвой где-нибудь в канаве.

— У меня сегодня день открытых дверей в городе. Я решила заехать и увидеть тебя заранее.

А. Это все объясняет. Моя мама не стала бы ехать целый час, чтобы навестить меня только для того, чтобы устроить чаепитие и поиграть в доброту. Она была в городе, поэтому решила прийти прочитать мне лекцию.

Хочешь знать, почему поместье Парсонс заслуживает того, чтобы его снесли, Аделайн? — спрашивает она, в её тоне сквозит снисходительность. Она говорит так, будто собирается меня учить, и внезапно я чувствую себя очень настороженной.

— Почему? — тихо спрашиваю я.

— Потому что в этом доме погибло много людей.

— Ты имеешь в виду пятерых строителей во время пожара? — спрашиваю я, вспоминая историю, которую бабушка рассказывала мне в детстве о том, как поместье Парсонс загорелось и погибло пять человек. Им пришлось разобрать обугленные кости и начать все заново. Но призраки тех людей все еще живут — я просто знаю это.

— Да, но не только они.

Она пристально смотрит на меня, пока моя нерешительность усиливается. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть в окно рядом со мной, размышляя о том, стоит ли мне заставить ее уйти сейчас. Она собирается сказать мне что-то судьбоносное, а я не уверена, что хочу это услышать.

— Тогда кто еще? — наконец спрашиваю я, приковав взгляд к маминому блестящему черному Лексусу, припаркованному снаружи. Шикарный. Настолько шикарный, что это кажется издевательством. Разительное отличие от этого старого дома, как будто говорит, что я лучше тебя.

Работа агента по недвижимости хорошо оплачивается. Когда я родилась, она хотела быть мамой, сидящей дома. Но с учетом того, что с возрастом наши отношения испортились, эта идея отпала, и она решила стать одним из лучших продавцов в Вашингтоне.

Честно говоря, я горжусь ее достижениями. Мне бы только хотелось, чтобы она чувствовала то же самое по отношению к моим.

— Твоя прабабушка, Джиджи, — объявляет она, вырывая меня из моих мыслей. Моя голова поворачивается к ней, шок пронизывает меня. — Она не только умерла в этом доме, Адди, но и была убита здесь. — Я не смогла бы удержать свой рот закрытым, даже если бы попыталась.

Я подпрыгнула вверх, и кресло-качалка резко ударилась о стену позади меня.

— Она не убита, — отрицаю я. Но если моя мать хоть что-то из себя представляет так это то, что она не лгунья.

Бабушка часто говорила о Джиджи. Ее мать была всем ее миром. Но она определенно никогда не говорила мне, что Джиджи была убита. Я лишь однажды спросила о ее смерти, и бабушка лишь сказала, что она умерла слишком рано. После этого бабушка замкнулась и больше ничего не говорила.

В то время я была слишком молода, чтобы задумываться об этом. Я просто решила, что она все еще страдает, и оставила все как есть. Мне и в голову не приходило, что смерть Джиджи была трагической.

Она вздыхает.

— Вот почему у твоей бабушки всегда была эта странная… одержимость поместьем. Она была молода, когда это случилось. Ее отец, Джон, больше не хотел иметь ничего общего с этим местом, но бабушка закатила самую большую в мире истерику и заставила его остаться в доме, где была убита его жена. — Она взглянула на меня, заметив на моем лице умиленное выражение от ее оскорбления. — Это были слова моего дедушки, а не мои. По крайней мере, насчет истерики. В любом случае, как только она стала достаточно взрослой, он отдал его ей и съехал, а она продолжила жить в поместье, как ты уже знаешь.

Я снова стою лицом к окну, по стеклу бьется зарождающаяся гроза. Через несколько минут начнется ливень. Раскаты грома достигают крещендо, а затем громкий треск сотрясает фундамент дома.

Это полностью соответствует моему настроению.

— Тебе есть что сказать? — толкает она, ее глаза сверлят дыру в моей голове.

Я беззвучно качаю головой, пытаясь найти ответ. Мой мозг онемел от связных мыслей.

Нет слов.

Абсолютно нет слов, чтобы описать полное неверие, которое я испытываю.

Она снова вздыхает, на этот раз мягче и наполнено… не знаю, сочувствием? Может быть, мама и не лгунья, но она также никогда не была сочувствующей.

— Мой отец никогда не чувствовал себя комфортно, воспитывая меня здесь, но твоя бабушка настояла. Она любила Джиджи, и она не могла позволить этому дому уйти. Он проклят. Я не хочу, чтобы ты сделала то же самое — привязалась к дому только потому, что любила свою бабушку.

Я зажала нижнюю губу между зубами, сильно прикусывая, когда еще один раскат грома разорвал атмосферу.

Убил ли Джиджи ее преследователь? Человек, которого она называла посетителем, который приходил в ее дом и делал невыразимые вещи. То, чего она старалась не хотеть, но делала.

Был ли это он? Неужели он все это время играл с ней, чувствуя ее растущее влечение к нему, несмотря на то, что он делал, и воспользовался этим?

Это единственное, что имеет смысл.

Я снова поворачиваюсь к ней.

— Они знают, кто это сделал — кто убил Джиджи?

Мама качает головой, ее губы сжались в тонкую линию, от чего розовая помада потрескалась. Эти трещины гораздо глубже, чем ее помада. Она также была сломлена, хотя я никогда не могла понять, почему.

— Нет, это дело остается нераскрытым по сей день. У них не было достаточных улик, а в те времена все сходило с рук легче, чем сейчас, Адди. Некоторые думали, что это был мой дед, но я знаю, что он никогда бы так не поступил. Он очень ее любил.

Нераскрытое. Моя прабабушка была убита в этом самом доме, и никто так и не поймал убийцу. Ужас опускается в мой желудок, как камень в озеро.

Я уверена, что знаю, кто ее убил, но не хочу открывать рот и говорить об этом, пока не буду абсолютно уверена.

— Где она была убита? — спрашиваю я, мой голос приглушен.

— В ее спальне. Которая, что тревожно, стала спальней твоей бабушки. — Она делает паузу, прежде чем пробормотать: — А теперь и твоей, я уверена.

Она не ошибается. Я заняла старую спальню бабушки, и хотя она была полностью отремонтирована, я все еще сохранила сундук у кровати и витиеватое зеркало в полный рост, стоящее в углу комнаты. Эти вещи передались мне от Джиджи.

Кровати больше нет, я купила свою собственную. Но те, же четыре стены, в которых произошло ужасное убийство, — это те, же четыре стены, в которых я сплю по ночам.

Это холодно и немного жутко. Но, к ужасу мамы, этого недостаточно, чтобы заставить меня переехать. Или даже сменить комнату. Если это делает меня ненормальной, тогда я смогу вписаться только в эту семью.

Джиджи влюбилась в своего преследователя. Того самого человека, который, в конце концов, должен был ее убить.

А теперь у меня есть свой собственный. Единственный плюс в том, что я никогда не буду такой дурой, чтобы влюбиться в него.

Мама встает — сигнал о том, что она уходит. Ее каблуки щелкают и клацают по клетчатой плитке, когда она медленно идет к выходу.

Она бросает на меня последний взгляд.

— Надеюсь, ты примешь правильное решение и уедешь отсюда, Адди. Здесь… опасно.

Ее шаги затихают, и дверь мягко закрывается за ней. Я смотрю, как ее машина исчезает на подъездной дорожке длиной в милю, оставляя меня одну в этом большом, проклятом доме.

Внезапно последние слова моего преследователя стали гораздо более зловещими.

Скоро увидимся, мышонок.