- Ах! - Хэтти приподняла столик с завтраком и оттащила его. - Вставай. Вижу, ты не собираешься есть свой хаггис[5]. Запрещаю тебе дуться, да, то, что ты делаешь, - верный признак, что в тебе сидит дьявол.
Ростки гнева, которые Элейн обнаружила в себе некоторое время назад, переросли в настоящую панику.
- Этот сассенах! Его не будет здесь ни сегодня ночью, ни еще цельных две недели. Я слыхала, как об этом жалобно бормотал себе под нос слуга.
Она, Элейн, была в теле Морриган.
- Не бойся, я прогоню дьявола, и когда лорд вернется, ты не забудешь повесить чеснок на шею, поняла?
Ее зрачки - Элейн? Морриган? - расширились до такого состояния, что вот-вот разорвутся. Горящий след отпечатавшейся пятерни на щеке пульсировал в такт сердцебиению.
- Ах, это грех - то, что мужчины делают с женщинами, но больше не бойся, бедная[6] маленькая овечечка. Я уберегу тебя от таких как он.
Истерический смех готов был вот-вот сорваться с языка Элейн. Она назвала ее «бедной» потому, что Морриган находилась в финансовой нищете, или «чистой» в смысле невинной в душе? Хэтти заявляет, что собирается уберечь Морриган. Интересно, а кто побеспокоится о самой Элейн?
Старуха нахмурилась. Элейн отметила про себя ее несомненное сходство с бульдогом.
- За все утро ты не вымолвила ни словечка. Ты не первая потерявшая девственность. Господь Всемогущ - он сделал так, что мы, женщины, расплачиваемся за удовольствия мужчин. Раздвинь ноги и позволь старой Хэтти взглянуть, что там натворил лорд.
Хэтти обошла вокруг эбенового столика.
Элейн сжала ноги вместе и уже было открыла свой рот, чтобы послать ее куда подальше со своим осмотром. Но передумала, громко захлопнув челюсти.
Служанка говорила с английским акцентом, но Хэтти - с шотландским.
Кем же была Морриган? Англичанкой или… шотландкой?
Но уж точно не американкой.
- Тьфу! - Хэтти протопала к эбеновому шкафу размером с садовый сарай. Она вытянула тускло-серое платье и перекинула его через плечо.
- Вижу, ты дуешься… - Старуха прошуршала к лакированному черно-желтому комоду. Ее голос был приглушен.
- Не думай, что этот сассенах, лорд, будет заботиться о тебе здесь, в Дорсете. Он попользовался тобой сегодня; он не возьмет тебя снова - я ему не позволю. - Она повернулась с ворохом барахла. - Вставай. Я не смогу одеть тебя, когда ты сидишь на своей заднице!
Элейн глубоко вздохнула, насильно подавляя крик, готовый вырваться из горла. Так. Она в Дорсете. Это хоть не решает вопроса с акцентом Морриган, но, по крайней мере, сообщает о том, где она находится. Дорсет был в Англии.
Там же находился и Бедлам[7].
О мой Бог!
Она была в стране и эпохе Чарльза Диккенса - месте и времени, когда женщины даже не имели права голоса. Когда женщин и сирот можно было упечь в тюрьму или сумасшедший дом с той же легкостью, что и расправиться с бездомными кошками и собаками.
Элейн стиснула зубы и встала. Хэтти кинула кучу барахла на стул. Без колебаний она ухватилась за длинный ряд пуговиц на ночной сорочке Элейн.
Ледяной воздух вторгся в открывшийся вырез.
Начиная с пяти лет, Элейн одевалась самостоятельно. Тридцать четыре года спустя она нашла процесс принудительного одевания отвратительным. Старая женщина машинально выполняла свои обязанности, как будто это был обычный, само собой разумеющийся утренний ритуал. Возможно, Морриган и глазом бы не моргнула, однако Элейн возражала против вторжения холода и обнажения сосков.
Элейн опустила глаза и уставилась на маленькие округлые груди. Соски были темно-коричневыми, несоразмерно длинными и набухшими.
Белая сорочка упала к ногам Элейн.
- Подыми голову, на что ты глядишь, как думаешь?
Жгучая краска залила белоснежную кожу. Элейн резко подняла подбородок. Почти одновременно с этим через голову и руки скользнуло одеяние, доходящее длиной до середины икры. Затем, она неохотно продела руки в то, что выглядело похожими на рукава смирительной рубашки.
- Втяни ребра, девочка! Не позволю тебе выставлять то, что должно остаться между тобой и Господом.
Легкие Элейн сжались, как меха аккордеона. Смирительная рубашка оказалась корсетом. Элейн никогда в жизни не надевала ничего более обтягивающего, чем корректирующие колготки. Она вспомнила, что когда-то читала о том, что на самом деле от постоянного ношения корсета у женщин искривляются и ломаются ребра. Она незаметно провела рукой по тонкой, длинной талии. Интересно, сколько костей было сломано, чтобы достигнуть такого эффекта?
Хэтти просунула голову Элейн в длинную нижнюю юбку из грубого холщевого материала и завязала тесемки на талии, за этой последовали еще две. Затем через голову надели тяжелый серый шерстяной балахон - платье, подол которого расширялся книзу, принимая форму колокола, в такие же были одеты Хэтти и две другие служанки. Как только застегнули все пуговицы на лифе, платье с глухим вырезом и длинным рукавом так плотно обтянуло живот, как его не обхватывала собственная кожа в двадцатом столетии.
Рука надавила на плечо. Сильно. Элейн рухнула на стул.
- Подними ноги. Как я иначе надену на тебя обувь?
Элейн вытянула ноги. Они были длинные и тонкие с высоким подъемом - огромная разница по сравнению с ее квадратными и плоскими ступнями. Ворох юбок был резко задран до колен.
Руки старухи были чуть теплее воздуха. Они карабкались по тонкой, покрытой волосами ноге подобно гигантским, сморщенным, покрытым пятнами слизнякам, сначала расправляя пару грубых шерстяных чулок, затем - крепя их веревочными шнурками к верхней части бедер. Жесткие черные кожаные ботинки сдавили тонкие ступни, единственное их удобство было в круглых мысках.
- Вот. - Белые нижние юбки и подол шерстяного платья отдернули вниз. Хэтти быстро встала с пола - вылитый костлявый черно-белый феникс.
- Ты знаешь, шо делать, девочка. Писать, чтобы уберечься от дьявола, как говорит преподобный.
Хэтти повернулась и наклонилась над столом с завтраком, выставляя на обозрение поразительно широкий зад.
Элейн подавила скептический смех. Ее веселость исчезла, когда она почувствовала сшибающий с ног запах старушечьего тела.
Хэтти повернулась кругом. В одной руке она держала серебряный поднос, другой тыкала в лицо Элейн, как будто это она, а не сама Хэтти только что вела себя вопиюще бесцеремонно.
- Сейчас же берись за перо!
Секундами позже за Хэтти захлопнулась дверь.
Элейн вскочила на ноги. От сочетания резкого движения и туго затянутого корсета у нее слегка закружилась голова. Но она проигнорировала тесную обувь и точки, мельтешащие перед глазами. Ей нужны ответы на все вопросы, причем немедленно. Она бросилась к черно-желтому лакированному комоду. И рухнула на шерстяной ковер.
Элейн успела схватиться за эбеновый стол прежде, чем ударилась лицом об пол.
Черт! Хромота являлась не следствием синдрома Золушки, а тем, что левая нога была короче правой. Она потеряла кучу драгоценного времени, вынужденная двигаться со скоростью улитки, в то время как сердце стучало со скоростью процессора «Пентиум».
В верхнем ящике комода лежали полотенца и тряпки. Она нашарила брусок неприятно пахнущего мыла и отшвырнула его. Во втором лежали нижнее белье, подобное тому, что было надето на ней сейчас, и четыре ночных сорочки. Третий был под завязку набит абсолютно иным бельем - шелковым и кружевным, которое в любое другое время взволновало бы ее до самой глубины женской души. Атласные корсеты были аккуратно сложены в четвертом ящике, у них были чашечки - непохожие на то пыточное орудие, которое довело ее нынешний первый размер груди до нулевого. Она вытащила пару отделанных кружевом панталон, пальцы скользнули сквозь разрез на них.
На дне ящика под разнообразным просвечивающимся кружевом и тонкими газовыми сорочками был спрятан небольшой голубой шарик. На дне ящика под разнообразным просвечивающимся кружевом и тонкими газовыми сорочками был спрятан небольшой голубой шарик. Элейн погрузилась еще глубже. Повеяло знакомым запахом. Она вытащила коробочку мыла и пудры, теперь окончательно узнав запах - белый имбирь, тот же, что и на простынях. Отложив коробочку в сторону, она достала из ящика кусок белого шелка, спрятанный чуть глубже.
Внутри что-то находилось.
Элейн аккуратно развернула скользкий материал. Маленький высушенный листочек сломался у нее в руках. Морриган засушила ветку омелы. Элейн поспешно свернула шелковую тряпочку и сунула ее обратно в ящик.
Массивный шкаф был заполнен многочисленными рядами платьев всех мыслимых расцветок и материалов. Элейн потянула за подол желтого атласного платья. Все в оборочках, шнурочках, тесемках и кисточках, оно больше напоминало драпировку, чем предмет одежды - определенно не стиль одежды времен Чарльза Диккенса.
Это открытие не было делом первой важности - сейчас не время впадать в панику, размышляя, что все это значит.
Она поспешно отдернула руку от большой проволочной клетки, спрятанной под платьями.
Подвешивала ли Хэтти Морриган к потолку, если та плохо себя вела?
Наклонившись, она увидела под одеждой выстроившийся в ряд полный ассортимент обуви, который был не хуже, чем у белья.
Внизу шкафа было выстроено в линию бесчисленное количество ящичков. В них находились всевозможные аксессуары, которые леди девятнадцатого века могли только себе пожелать: носовые платки, перчатки, шали, маленькие, напоминающие мешочки, кошельки, шелковые чулки, эластичные подвязки - и абсолютно ничего полезного, чтобы найти ответы на вопросы леди двадцатого века.
Элейн дико оглянулась. Она торопливо подошла к противоположной стороне комнаты, качаясь из стороны в сторону, как неваляшка.
Большая черная Библия, лежащая в центре эбенового стола, была не подписана, такая же пустая и безличная, как и Библии в гостиничных отелях. В верхнем ящике стола находились баночки с чернилами и то, что Элейн классифицировала, как предшественницу современной перьевой ручки. Это приспособление представляло собой наконечник, чуть потолще стальной иглы, вмонтированный в коническую деревянную ручку, подобную тем, что используются в кистях для художников. Там же лежала кипа чистой бумаги, которой Элейн немедленно присвоила статус «туалетная».
Она открыла второй ящик стола и почти засмеялась с триумфом. Затем вынула стопку бумаги и быстро пролистала ее. И практически закричала от ужаса.
Это были тщательные копии, строфа за строфой, почти всех книг Библии Ветхого Завета: Книги Даниила, Книги Исаии, Иеремии, Иезекииля. Почерк был везде одинаковый - мелкий и неуклюжий, резко наклоненный влево.
Элейн аккуратно положила назад исписанные листы и открыла нижний ящик. Он был до отказа забит бесконечными листами, исписанными тем же подчерком - подчерком Морриган. Работа, которая делалась месяцами, возможно, годами. День за днем Морриган старательно переписывала Библию.
Элейн взяла себя в руки, борясь с подступающей к горлу истерикой. Она немедленно представила себе бледное, тонкое лицо Морриган с полными красными губами и темными затравленными глазами, которые разглядывала ранее в глубинах зеркала. Сколько же ей было лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Даже у зрелой, тридцатидевятилетней Элейн были свои тайны, укромные местечки, где она прятала вещи, не предназначенные для чужих глаз. Где все те письма, книги, хоть что-нибудь, что бы дало ей ключ к разгадке, кто такая Морриган: англичанка или шотландка, - где это может быть, черт возьми?
Она встала, зацепившись, как слепая, за стол, на котором стоял канделябр со свечами, выглядевшими так, будто их никогда не зажигали.
- И что, скажи-ка, пожалуйста, ради Бога, что ты делаешь?
Сердце Элейн стукнулось о ребра корсета. Она повернулась к двери, схватившись за столик, чтобы удержать равновесие. Канделябр опасно покачнулся, находясь тревожно близко от края.
Хэтти держала серебряный поднос, на котором до этого приносила завтрак. Позади нее Элейн разглядела темный коридор - очевидное доказательство того, что жизнь не ограничивалась четырьмя стенами ее спальни.
В мутных глазах старухи загорелся огонек подозрения.
- Я говорила тебе, чтобы ты писала. Переписывала Божьи слова, чтобы уберечься от дьявола.
Хэтти закрыла дверь.
- Ты была плохой девочкой, но старая Хэтти поможет тебе. Иди и преклони колени в молитве перед Господом. Я не позволю дьяволу забрать твою душу.
Элейн прохромала к нужному месту и опустилась на колени. Тусклое распятие взирало на ее неуклюжие телодвижения.
Господи…
Ни одна молитва не приходила на ум. Элейн облизала губы.
- Молись, девочка, разве я не сказала тебе молиться?
Хэтти поставила поднос на стол и черно-белым вихрем закружила вокруг Элейн. Голову отдернули назад, подбородок оказался зафиксирован на уровне костлявой белой груди.
- Ты - девочка старой Хэтти. - Элейн старалась не двигаться, чтобы лишний раз не колыхать дурной запах изо рта, сконцентрировавшись вместо этого на куске вяленого мяса, прилипшему к испачканному переднику старухи. - Старая Хэтти не позволит тебе погубить себя.
Элейн резко отпустили.
- Сейчас же склони свою голову и закрой глаза.
Темнота.
Холод.
Элейн вздрогнула.
Без предупреждения горячая жидкость полилась на губы и подбородок. Она отдернулась назад, машинально раскрыв глаза.
- Нет, малышка, закрой глаза. Молитва - вот что тебе нужно, и это то, что ты сделаешь. Теперь открой рот. Я не уйду до тех пор, пока дьявол не покинет твое тело. Завтра ты снова будешь девочкой Хэтти. Я не дам лорду забрать тебя.
Завтра.
Удивительная надежда выросла внутри Элейн.
Она закрыла глаза и открыла рот.
Завтрашним утром она проснется на выглаженных простынях. Она и Мэтью будут жевать круассаны от фирмы «Сара Ли» и пить крепкий, горячий кофе. Они заскочат в автобус и будут толкаться в утренней давке.
Обжигающий суп полился в рот, Элейн автоматически сглотнула.
Мэтью выйдет на Мичиган-авеню, Элейн - на Рэндольф, где так трудно переходить улицу перед спешащими автомобилями.
Кусок хлеба протолкнули между зубов.
Все это сумасшествие.
Она и Мэтью часто шутили о том, чтобы перебраться в пригород, дабы избежать городской сутолоки.
Хрупкий край фарфора прижался к губам, стремительно вливая тепловатый чай.
Все это совершенно, совершенно нормально в своем абсолютном безумии.