Прядильщица Снов

Глава 9. День в аду и ночь в раю

Обычно Аля любила самостоятельные по русскому языку за возможность показать свои знания. Но в тот день… в тот день всё обстояло иначе.

Запястье, содранное до крови, пульсировало от боли. На нем остался след от унизительного падения и удара об угол парты: она споткнулась о чужой портфель, по нелепой случайности оказавшийся на пути. Аля смотрела на покрасневший участок кожи, растирала его машинально, а перед глазами стояло злорадное лицо Полины.

Но хуже всего — другое. В этот момент она увидела, как Полина переглянулась с Романом, и в его глазах не было откровенного удовольствия, но… отсутствовало и сочувствие. Равнодушная пустота ранила глубже, чем содранная кожа на ладонях.

Пять минут назад тетради разлетелись по классу, как осенние листья по двору. Аля собирала их, стоя на четвереньках, а вокруг раздавались гогот, свист, колкие словечки. И тишина от Романа — единственная доброта, на которую он оказался способен.

Роман. От одной мысли о нем сжималось сердце. Она пыталась поговорить с ним утром, на крыльце. Он стоял там, опершись о перила, — темноволосый, с глазами цвета летнего неба. Так похожий на него. На Ноктюрна. То же лицо, тот же разворот плеч, те же руки с длинными музыкальными пальцами, даже тот же значок в виде ноты на пиджаке. Как такое возможно?

— Роман, привет, — Аля едва справилась с дрожью в голосе. — Ты ведь тоже ходишь к психологу Агате?

Он кивнул, но даже не вынул наушник из левого уха. Как всегда отстранённый. Как всегда — словно скучал от одного её присутствия. И все же его пальцы чуть сильнее сжали смартфон — признак интереса?

— Она просила вести дневник снов. Ты… ты тоже ведёшь?

— Угу, — он посмотрел куда-то поверх её головы, словно изучал трещины в школьном фасаде. Из его наушника смутно доносились приглушённые звуки музыки — классической фортепианной пьесы.

Ноктюрн?

— А тебе не кажется, что в её методах что-то странное? — Аля решилась спросить главное. — Что во сне что-то… меняется?

Он наконец посмотрел на неё. Прямо в глаза. На секунду ей показалось, что в глубине его зрачков вспыхнуло узнавание, что он тоже был там, тоже помнил тот бал, ту музыку, те прикосновения…

Но тут раздался пронзительный голос Полины:

— Привет! Ты получил моё селфи из спортзала?

Она подлетела к ним тропическим ураганом — яркая, шумная, заполняющая собой всё пространство. Школьная форма облегала её болезненно худощавую фигуру, подчёркивала торчащие кости, а шелковистые светлые волосы эффектно развевались на ветру. Несмотря на всю неприязнь к Полине, Але нравилась её внешность, и она даже не скрывала это от самой себя.

Но до Полины ей — как до луны…

Роман отвернулся. От Али, от её вопроса, от всей правды. Полина увела его, оставив Алю в одиночестве на унылом крыльце школы.

А теперь сидела за партой через проход, рядом с ним. Её звонкий шёпот доносился до Али жужжанием назойливой осы:

— Хочешь, чтобы я надела сегодня в «Мелодию» что-нибудь эффектное? Новое платье в золотистых тонах, помнишь я показывала фотку? С открытой спиной и тонкими бретельками…

Роман что-то невнятно пробормотал в ответ. Аля представляла, как в кофейне Полина в откровенном наряде кладёт свою безупречную руку на его запястье. Как наклоняется ближе, одаривая его ароматом приторного парфюма с нотками экзотических цветов.

— А потом можем и к тебе заглянуть, поможешь мне с домашкой. Ты же не откажешь?

Снова пауза. Потом — брошенное вскользь «окей», словно подачка. Но ритм его дыхания всё же изменился: Полина умела пробивать любые стены, даже самые неприступные. Аля не видела её торжествующего лица, но чувствовала — оно сияло победой.

«И как ей только удавалось? Почему Роман, который ни с кем не общался, вдруг согласился на её приглашение?»

Всё просто: Полина красивая. Уверенная. А Аля бывала такой только во сне.

Она опустила глаза в свой листок и продолжила анализ стихотворения Блока. Тема любви, тема встречи, тема предначертанного пути. Ирония судьбы.

«В этих строках прослеживается мотив…»

Мысли Али путались. Перед глазами возникали не слова на бумаге, а бальный зал: хрустальные люстры, свет которых походил на настоящее волшебство, мраморные колонны с позолоченными капителями, пол, инкрустированный драгоценными породами. Ощущался даже запах: смесь свежести, дождя и хвои.

Но самое главное — он. Мистический красавец с голубыми глазами и тонкими пальцами пианиста. С улыбкой, предназначенной только для Али и хранящей в себе столько света, столько тепла, что хотелось раствориться в ней навсегда.

Ноктюрн.

Ручка замерла над бумагой. Сейчас она снова чувствовала каждую складку на своём теле. Каждый недостаток, каждый изъян. Даже максимально закрытая одежда — чёрные брюки и мешковатая водолазка — не спасала от внутреннего врага, от ненависти к себе.

И как больно било осознание этого несоответствия. Как мучительно, что та, другая Аля — настоящая, а эта — лишь тень, заточённая в неправильное тело.

Комок в горле мешал дышать. Тетрадный листок расплывался перед глазами, и впервые в жизни она сдала работу недописанной. Людмила Петровна посмотрела удивлённо, но ничего не сказала, а просто забрала листок с обрывками фраз и незаконченными мыслями; в её глазах мелькнуло смутное сочувствие, но лишь на секунду.

Вернувшись за парту, Аля опустила голову на сложенные руки и решила абстрагироваться, притвориться, что её здесь нет. Что она не слышит.

Но она слышала.

— …и представляешь, она реально думает, что у неё есть шанс! — Полина не могла говорить тихо, когда расправляла свои острые крылышки. — Ты видел, как она на тебя пялится? Так и сожрёт!

Смешок Романа — короткий, неуверенный. Словно ему было неловко за этот разговор, но недостаточно неловко, чтобы его прекратить.

— Да ладно тебе, — он пожал плечами. — Она нормальная. Просто… замкнутая.

— Нормальная? — Полина шипела, как озлобленная кошка. — Посмотри на неё! На этот жир, на эти прыщи, на эти волосы! Кто вообще захочет с ней общаться? Даже ее родители, наверное, жалеют, что она у них родилась!

Аля сжала кулаки под партой так крепко, что ногти впились в ладони. Ещё секунда — и она разрыдалась бы прямо здесь, посреди класса.

Пауза.

— Мне всё равно, как она выглядит, — Роман говорил равнодушно, но на миг Але почудились в его тоне нотки недовольства. — У всех свои проблемы.

Она не ожидала этого. Крошечный луч света в её тьме.

— Боже, ты такой милосердный, — Полина не сдавалась. — Так может, пригласишь её на свидание? Представь, как мило вы будете смотреться вместе — высокий, красивый ты и она… такая объёмная.

— Может, просто помолчишь?

Его слова прозвучали коротко и резко, как удар хлыста. Полина издала притворно-обиженное «ох!», но всё же умолкла.

Внутри Али что-то потеплело. Роман заступился за неё? Но почему? И почему сейчас, когда он так старательно игнорировал её?

Ноктюрн. Неужели это из-за него? Из-за того, что они встретились во сне?

Свои проблемы. Да, у неё хватало проблем. И главная — этот разрыв между двумя мирами. Между сказкой, где она прекрасная принцесса, и реальностью, где она — посмешище.

Почему нельзя было просто навсегда остаться там, во дворце снов?

Прозвенел звонок. Людмила Петровна перешла к домашнему заданию, но Аля не слышала. Внутри разливалась тягучая, как смола, боль.

Стоило ей подняться с места, как всё началось снова. Быстрее. Громче. Беспощаднее.

— Осторожней, Кострова идёт! Задавит! — выкрикнул Миша, любитель глупых комментариев, по развитию, казалось, застрявший где-то между младшей школой и пятым классом.

— Разбегайтесь по сторонам скорее! — добавил Серёжа Мерин, ещё один местный «шутник».

Лиза Скворцова, обычно тихая, но в глубине души весьма злобная натура, поспешно достала телефон и включила камеру. Але пришлось закрывать лицо, чтобы не попасть в кадр, но они умели поймать нужный ракурс.

И смех. Оглушительный, всепроникающий. Она сжималась, пыталась стать меньше. Невидимой. Несуществующей.

Полина стояла в центре коридора, как дирижёр перед оркестром. Её чёрная юбка и белая блузка выглядели стильно, точно из журнала. Рядом — Роман. Он не смеялся, но и не останавливал происходящее. Просто замер на месте, засунув руки в карман брюк, и смотрел в пол, словно там валялись ответы на все вопросы вселенной.

— Давайте вместе попробуем угадать вес Костровой! Ставлю на сто пятьдесят килограммов. Кто больше? — кричала Полина на весь коридор, отчего смеялись даже мимо проходящие ученики других классов, которые Алю никогда не видели.

— Двести пятьдесят! — обернулся веснушчатый мальчишка класса из шестого, а его друзья присвистнули и показали на неё пальцами. Аля снова сгорала от стыда, ей хотелось провалиться под землю и захлебываться там тягучими, болезненными рыданиями, которые разорвали бы её грудную клетку.

Лиза уже снова снимала на камеру, как Дима выхватил Алин рюкзак и подбросил его над головой.

— Поймай, Аль! Давай, высоко прыгни! — Дима притворно подбадривал её.

Рюкзак перелетал от одного к другому. Учебники вываливались на пол. Тетради. Пенал. Обед, который она так не хотела брать с собой сегодня утром. Лиза снимала всё на айфон последней модели — судя по всему, подарок на недавний день рождения.

— Эй, жирняшка, улыбнись в камеру! Это пойдёт в школьную группу!

Учитель биологии Павел Николаевич проходил мимо. Остановился на секунду. Посмотрел. И пошёл дальше, словно не замечая происходящего.

«Никто не заметит. Никому нет дела».

Слёзы застилали глаза; запах дешёвой столовской еды смешивался с ароматом Полининых духов — приторно-сладким, как её улыбка. Под ногами хрустели чипсы — кто-то специально рассыпал их на Алином пути. Крики сливались в сплошной гул.

А если бы здесь была та, другая Александра? Та, которая танцевала с Ноктюрном?

Она бы посмотрела на Полину своими яркими глазами — не зелеными и тусклыми, как у настоящей Али, а сияющими, подобно изумрудам; улыбнулась бы — не заискивающе, не виновато, а с достоинством; произнесла бы что-то остроумное, отчего самодовольная ухмылка сползла бы с безупречного лица.

Она бы не сутулилась. Не пряталась. Не убегала.

Она была бы сильной.

Но Аля — это не она. Просто Аля. Полная, некрасивая, со спутанными рыжими волосами и вечно опущенным взглядом.

Она ненавидела Полину. Ненавидела так сильно, что внутри всё кипело, но не могла ничего сделать — просто смотрела, как та стояла рядом с Романом, как смеялась, как играла своими идеальными волосами.

И снова — этот контраст между сном и явью. Между сказкой и кошмаром наяву.

Дома было тихо; родители, как всегда, задерживались на работе допоздна. Аля бросила испачканный рюкзак на пол прихожей и прижалась спиной к двери. Можно было наконец выдохнуть.

Из кухни донеслось мяуканье. Рыжик — её единственный настоящий друг.

— Иди сюда, пушистик, — позвала она охрипшим от слёз голосом.

Рыжик появился в коридоре — уютный, пушистый, с глазами цвета янтаря и хвостом-метёлкой. Потёрся о её ноги, оставляя рыжие шерстинки на чёрных брюках. Аля подняла на руки этот тяжёлый, тёплый комок мурчащего счастья.

— Хоть ты меня любишь, да? — прошептала она ему в пушистое ухо.

Рыжик замурчал громче, словно соглашаясь.

Она прошла в свою комнату, прижимая кота к груди, и сразу же по традиции взглянула на картину. На неё — другую, идеальную, невозможную. Изумрудное платье сияло в лучах закатного солнца. Улыбка — загадочная, притягательная. Стройная фигура, утонченные черты, струящиеся рыжие локоны…

Она должна быть такой…

Аля опустила Рыжика на кровать и достала из тумбочки тетрадь — синюю книжечку с таинственным символом в виде спирали и глаза. Дневник снов для Агаты. Следовало записать всё, пока воспоминания свежи.

«Визит во дворец снов», — указала она вверху страницы.

И погрузилась в воспоминания о прошлой ночи. О бале. О танце. О прикосновениях тёплых рук. О глазах цвета ясного летнего неба.

«Он назвался Ноктюрном. Он играл на фортепиано и смотрел на меня так, словно я была единственной живой в комнате, полной призраков. Мы танцевали, и каждое движение говорило больше, чем могли бы выразить слова.

А потом мы пошли в сад. Под звёздами, которые светили ярче, чем в реальности. С деревьями, на ветках которых висели призрачные яблоки.

И самое главное — я была красивой. Я была той девушкой с картины. Стройной, грациозной, уверенной в себе.

Я была счастливой.

Не знаю, что это за сны. Не знаю, почему они кажутся реальнее самой реальности. Но я хочу вернуться туда. Хочу снова увидеть Ноктюрна. Хочу снова быть той — идеальной, любимой, желанной.

Там я не боюсь зеркал. Там я не боюсь быть собой».

Аля закрыла тетрадь и откинулась на подушку. От записанных слов становилось легче, будто часть волшебства из сна перенеслась на бумагу и осталась с ней. Даже желудок, который обычно урчал от голода после школы, сейчас молчал, насытившись воспоминаниями о призрачном счастье.

Рыжик свернулся клубком на её животе, громко мурча. До ужина оставалось ещё несколько часов, а значит, можно было полежать и помечтать.

Взгляд снова нашёл картину — портрет девушки, которой она никогда не была. И, наверное, не будет.

— Верни меня туда, — прошептала Аля, обращаясь к ней. — Пожалуйста. Хотя бы ещё раз. Хотя бы ещё на одну ночь.

«Мне кажется, или она улыбается чуть шире? Мне чудится, или её глаза подмигивают в отблеске заходящего солнца?»

В тот вечер Аля легла спать рано, и сон пришёл незаметно — мягкими шагами, на цыпочках, словно боясь напугать её. Веки отяжелели, комната размылась…

И вот она уже стояла посреди огромного бального зала.

Хрустальные люстры, подвешенные на невидимых нитях, плавали под высоким потолком, рассыпая мириады отблесков. Мраморные колонны, увитые цветами неземных оттенков, поддерживали массивные своды. Пол из драгоценных камней, выложенных в сложный узор, создавал иллюзию бесконечного пространства. В воздухе витали странные, неземные ароматы — сладкие, но не приторные, свежие, но не холодные, словно все цветы мира слились в единую гармонию запахов.

А музыка… Музыка звучала отовсюду и ниоткуда одновременно. Глубокие басовые ноты проникали прямо в грудь, заставляя сердце биться в такт. Скрипки взмывали ввысь, унося с собой душу, а фортепиано вело свою партию нежно, страстно и завораживающе. Аля смотрела на танцующих и снова не могла отделаться от ощущения нереальности происходящего. Их движения были слишком плавными, слишком идеальными. Лица — красивыми, но безжизненными, словно у фарфоровых кукол. А в глазах — ни искры, ни огня, ни души.

«Они — не настоящие. Они — тени. Призраки. Сновидения, обретшие форму».

Дрожь пробежала по телу. Аля опустила взгляд на свои руки — тонкие, изящные, с длинными пальцами и аккуратными ногтями; руки прекрасной Александры, а не жалкой толстушки Али. Затем осторожно прикоснулась к лицу, наслаждаясь гладкой кожей, высокими скулами и впалыми щеками под пальцами.

Провела ладонями по талии, по бёдрам, упиваясь ощущением невероятной лёгкости, словно она состояла не из плоти и крови, а из самого солнечного света.

Она изменилась. Снова. И снова стала той красавицей с портрета.

Но на этот раз она не испытала ни удивления, ни растерянности — только радость узнавания, словно встретила старую подругу.

Она вернулась. Она снова была здесь.

«И значит, он тоже где-то рядом».

Аля оглянулась, ища взглядом сцену и рояль, возле которого он играл в прошлый раз. Но музыканты в тот вечер были в другом углу зала. Она двинулась к ним, стараясь не сталкиваться с танцующими парами.

И вдруг почувствовала, как тёплые руки легли на её плечи, дыхание коснулось затылка.

— Я ждал тебя, — голос Ноктюрна прозвучал как часть самой музыки.

Сердце замерло, а затем застучало с удвоенной силой.

Аля обернулась — и утонула в глазах цвета летнего неба. Там, где жили звёзды и облака, молнии и тихие дожди. Во взгляде, так похожем на Романа, но полном безграничного понимания, а не равнодушного холода.

— Я тоже ждала, — голос Али дрожал от волнения.

Он нежно улыбнулся.

— Потанцуем?

Протянул руку, и она вложила свою ладонь в его — без колебаний, без страха, словно делала это тысячу раз прежде.

И они начали танец.

С первым же па они нашли безупречный ритм. Двигались в полной гармонии, словно созданные из одной материи, думающие одними мыслями. Его ладонь на её талии казалась якорем в этой реальности снов, пламенем, что разжигало неведомые прежде чувства.

С каждым поворотом, с каждым шагом они приближались друг к другу. Его дыхание касалось её виска, а её щека почти прижималась к его плечу. Аля чувствовала запах — свежий, с нотками старых книг, мяты и грозы, как у природы перед бурей.

Его пальцы слегка сжали её руку. И этот жест говорил больше любых слов: я рад, что ты здесь, я скучал по тебе, я боялся, что ты не вернешься.

Аля сократила расстояние между ними ещё на миллиметр. Её пальцы слегка поглаживали его плечо: я тоже скучала, я не могла не вернуться, я буду приходить снова и снова.

Вокруг них кружили другие пары — безликие, безымянные, бездушные. Только они двое были живыми.

Музыка нарастала, становилась быстрее, страстнее. Они кружились, и зал расплывался вокруг — только его глаза Аля видела отчетливо. Только его руки были реальны в этом море иллюзий.

Они не говорили ни слова. Им не требовались слова. Всё самое важное они читали в глазах друг друга, чувствовали в прикосновениях, слышали в биении сердец, казалось, стучавших в унисон.

И с каждым тактом, с каждым движением эта невыразимая связь между ними крепла. Словно две половинки одной души нашли друг друга, словно эти встречи были предначертаны им с момента сотворения мира.

«Кто ты?» — спрашивали глаза Али.

«Тот, кто искал тебя всегда», — отвечал взгляд Ноктюрна.

«Что это за место?» — спрашивали её пальцы, сжимающие его руку.

«Наш мир», — отвечали его губы, почти касаясь её виска.

И она понимала, что не хочет просыпаться. Никогда. Пусть этот танец длится вечно. Пусть эта музыка никогда не смолкнет. Пусть эти прикосновения станут её единственным воспоминанием.

Потому что здесь, в его объятиях, она наконец-то дома.

Танец закончился, но их руки не разамкнулись. Ноктюрн смотрел на неё так упоенно, словно она была самым удивительным созданием во всей вселенной.

— Пойдём, — прошептал он, наклонившись так близко, что его дыхание коснулось её щеки, — погуляем по саду.

Стеклянные двери бесшумно распахнулись, выпуская их в вечную звёздную ночь. В лицо сразу же ударила волна головокружительных ароматов. Запахи цветов, несуществующих в реальном мире, сладкое благоухание созревших плодов, терпкость влажной земли после дождя и ещё что-то неуловимое, острое, будоражащее все чувства одновременно.

Бесконечный сад простирался до самого горизонта и терялся в сиянии звёзд, гораздо более ярких, чем в родном мире Али. Серебристый и густой, как сметана, лунный свет заливал извилистые дорожки, вымощенные камнем. Деревья — высокие и древние, с причудливо изогнутыми ветвями — тянулись к звёздному небу. На их ветвях покачивались уже знакомые плоды — полупрозрачные, светящиеся изнутри, пульсирующее в такт с биением сердца.

Призрачные яблоки.

Аля протянула руку и легонько коснулась самого нижнего плода. Яблоко завибрировало, его свечение усилилось, и внутри появились крошечные искорки, кружащиеся, как снежинки в метель. Волна тепла пробежала по руке и поднялась прямо к сердцу, заставляя его биться чаще.

— Говорят, призрачные яблоки могут исполнять желание, — шепнул Ноктюрн. — Что ты загадала?

Она покачала головой, силясь подавить вновь накатывающее ощущение эфемерности, пугающей нереальности происходящего:

— Если скажу вслух, не сбудется.

Ноктюрн улыбнулся — открыто, искренне. И внезапно Але показалось, что она может доверить ему любые секреты. Все свои страхи, все свои мечты, всю себя без остатка.

Они ступали дальше по саду, мимо фонтанов с водой, меняющей цвет от лазурного до пурпурного; мимо клумб с фантастическими цветами, которые раскрывались, когда они проходили мимо; мимо маленьких беседок, увитых серебристым плющом. Наконец остановились у маленького пруда с идеально гладкой, почти зеркальной поверхностью. В нём отражались звёзды — такие близкие, что казалось, можно протянуть руку и коснуться их.

— Садись, — Ноктюрн указал на каменную скамью у воды.

Аля опустилась на прохладный камень, чувствуя, как он медленно нагревался под её телом. Ноктюрн сел рядом — не вплотную, но достаточно близко, чтобы она ощущала его тепло.

— Кто ты? — спросила она, глядя на его профиль, чётко вырисовывающийся на фоне светящихся деревьев. — На самом деле?

Он помолчал, словно собираясь с мыслями:

— Я… не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Я тот, кого ты видишь.

— Но этот мир… этот дворец, этот сад… они ведь не настоящие, правда? Это всё сон?

Ноктюрн повернулся к Але. В его глазах отражались звёзды:

— А что такое «настоящее»? То, что можно потрогать? То, что можно измерить? Или то, что ты чувствуешь?

Его слова повисли в воздухе между ними. Аля задумалась. Что чувствовала она сейчас? Восторг от волшебного сада? Трепет от близости Ноктюрна? Страх перед неизвестностью?

— Я уже говорил, что моя мать владеет этими землями, — вдруг произнёс он, прерывая её размышления; в его голосе послышались нотки смущения. — Весь этот дворец, сад, всё, что ты видишь — её создание. Но я… я не горжусь этим. Я не считаю это своей заслугой.

— Твоя мать? — Аля задумчиво опустила взгляд. — Кто она?

— Сложно объяснить, — он провёл рукой по волосам — такой человечный жест. — Она… создаёт реальности для тех, кто в них нуждается.

— И ты живёшь здесь? В мире снов?

— Да, — он кивнул. — Я мог бы выбрать другой путь, но… я слишком люблю это место. Здесь я могу быть тем, кем хочу — композитором, музыкантом. Здесь моя музыка оживает, становится частью реальности.

Он взглянул на свои длинные, тонкие пальцы пианиста:

— Но иногда мне бывает одиноко. Все, кого ты видела на балу — они не совсем… настоящие, скорее воображаемые образы. И я… я давно мечтал встретить кого-то живого. Кого-то, кто остался бы здесь, со мной.

Его слова тронули что-то глубоко внутри Али. Стена, которую она выстроила вокруг себя, трещала и рушилась.

— Я тоже часто чувствую себя одинокой, — призналась она, впервые озвучивая то, в чём боялась признаться даже себе. — Там, в моём мире, я словно… невидимка. Нет, хуже — я видима только тогда, когда нужно посмеяться, унизить, растоптать.

И слова полились потоком — о школе, о Полине, о том, как мучительно каждое утро вставать с постели и идти туда, где тебя ждёт только боль. О том, как она ненавидит своё тело, свою внешность, свою слабость.

Точнее — ненавидела толстушка Аля.

Собственные воспоминания всплывали в разуме как в тумане, будто это была и вовсе чужая жизнь, всё дальше отдаляющаяся от неё. Жизнь, которую она с невероятным удовольствием отпустила бы и бросила в адское пекло.

К её удивлению, Ноктюрн не отстранился, не посмотрел с жалостью или отвращением. Наоборот, он придвинулся ближе и вдруг обнял её — крепко, надёжно, словно хотел защитить от всего мира.

От неожиданности Аля замерла, а потом расслабилась в его объятиях. Его тело излучало тепло, словно внутри него пылало солнце, согревающее не только кожу, но и душу.

— Они не видят настоящую тебя, — прошептал он ей в волосы. — Но я вижу. Ты удивительная, Александра. Ты сильная, смелая, добрая. И ты прекрасна — не только здесь, в мире снов, но и там, в реальности. Просто они слепы.

Его слова — как бальзам на раны, терзавшие ее годами. Аля уткнулась в его плечо и вдохнула столь горячо любимый запах — свежий, чистый, с нотками дождя, мяты и книг.

— Спасибо, — только и смогла прошептать она.

Он отстранился, но лишь для того, чтобы заглянуть ей в глаза:

— Не благодари меня за правду.

Его улыбка напоминала восход солнца — тёплая, яркая, обещающая новый день и новые возможности.

Они сидели так некоторое время — молча, просто наслаждаясь близостью друг друга. Потом Ноктюрн заговорил снова, но уже о другом — о своём детстве, о том, как в шесть лет впервые сел за фортепиано, как его пальцы сами нашли нужные клавиши, словно знали их всегда.

— Когда я играю, — признался он, — мир вокруг исчезает. Остаюсь только я и музыка. Это как… как разговор с самой вселенной.

— Когда ты начал сочинять? — спросила Аля, увлечённая его рассказом.

— В младших классах, — он улыбнулся воспоминаниям. — Первая мелодия пришла ко мне во сне. Я проснулся и сразу побежал к инструменту, боялся её забыть. С тех пор я записываю все, что слышу во сне.

— А что тебе нравится, кроме музыки? — Аля поняла, что хочет знать о нём всё.

— Синий и золотой цвета. Они для меня звучат как ми-бемоль и соль-диез — идеальная гармония.

Пока он рассказывал, в голове Али рождались невольные ассоциации: шероховатость клавиш из слоновой кости, гладкость отполированного дерева рояля, шелковистость струн.

— А запахи? — Аля поймала себя на мысли, что подсознательно запоминает каждую деталь, каждое слово, словно это самая важная информация в мире.

— Апельсины, — он вдруг засмеялся. — Я обожаю запах и вкус апельсинов! И ещё дождя на асфальте. И свежескошенной травы.

Теперь была её очередь делиться. Она рассказала ему о своей любви к рисованию, к книгам, к долгим прогулкам в одиночестве. О том, как в детстве собирала опавшие листья осенью и засушивала их между страницами дневника. О том, как любит запах корицы, вишневое варенье и звук дождя по крыше.

А потом она призналась в своей самой заветной мечте:

— Я хочу увидеть море. Настоящее, бескрайнее море. Я была там только пару раз, в детстве, с родителями. Но воспоминания почти стёрлись. Остался только звук волн и ощущение бесконечности…

Ноктюрн внезапно оживился:

— Море? Я тоже люблю море! И знаешь… — он взял её за руку, глаза его сияли. — Оно здесь, совсем рядом.

— Здесь? — Аля не верила своим ушам. — В мире снов есть море?

— Конечно, — он встал и потянул её за собой. — Пойдём! Я покажу тебе!

И они пошли — рука в руке, сердце к сердцу, душа к душе. Путь от дворца лежал через поле, засеянное высокими цветами, которые крошечными звездами светились в темноте и колыхались от легчайшего ветерка, словно волнующееся световое море.

— Здесь всегда ночь? — спросила Аля, оглядываясь на дворец: окна сияли тёплым светом, а силуэты танцующих пар всё ещё виднелись сквозь витражи.

— Да, — кивнул Ноктюрн. — Ночь — самое сокровенное время. Время, когда спадают маски, когда можно услышать шёпот собственной души. Ночь сближает людей сильнее, чем любые дневные часы.

Его слова отозвались в ней глубоким пониманием. Действительно, только ночью, в тишине своей комнаты, она могла быть настоящей — без страха осуждения, без необходимости прятаться, съёживаться, становиться невидимой.

Они шли молча, но это молчание не тяготило. Казалось, что их руки, сплетённые вместе, вели собственный разговор: каждое лёгкое прикосновение, каждое поглаживание пальцев таило в себе безмолвное признание и обещание друг другу.

Ночной воздух становился свежим и соленым. Аля ощутила это раньше, чем услышала — далёкий, ритмичный шум волн, разбивающихся о берег. Ее сердце ускорило бег.

Море! Настоящее море!

Поле закончилось неожиданно — земля словно обрывалась в никуда. Они стояли на краю высокого утёса, а внизу, насколько хватало глаз, простиралась бескрайняя водная гладь, отражающая звёзды и лунный свет.

Волны, серебристо-чёрные в лунном сиянии, накатывали на белоснежный песок, оставляя на нём кружевные узоры пены. Запах соли йода наполнил лёгкие, заставлял дышать полной грудью. Но Ноктюрн смотрел не на море, а на Алю — на её лицо, на глаза, широко распахнутые от восторга. В его взгляде таилось нежность всех вселенных.

— Нравится? — спросил он, хотя ответ был очевиден.

— Это… это прекрасно, — прошептала Аля, не в силах выразить словами всю глубину охвативших её чувств.

Он что-то сказал, но слова стали отдаляться, размываться. Море, звёзды, песок — всё начало терять чёткость, словно кто-то стирал рисунок ластиком.

— Ноктюрн! — закричала она, но её голос уже не принадлежал миру снов.

Звук будильника безжалостно вырвал Алю из объятий сна. Она подскочила на кровати, судорожно хватая воздух ртом, словно действительно тонула. Первым желанием было выключить злосчастный телефон и попытаться вернуться туда. Но она знала, что это невозможно. Сон ушёл, растворился, оставив после себя только горькое ощущение потери и тоску по чему-то недостижимому.

— Аля! Подъём! — мамин голос доносился из кухни. — Опоздаешь в школу!

Школа. Последнее место, куда ей хотелось идти сейчас.

Вместо того чтобы встать и начать собираться, она потянулась к прикроватной тумбочке, где лежал её дневник снов. Решила записать всё, пока воспоминания свежи, пока она всё ещё чувствовала тепло рук Ноктюрна, всё ещё слышала шум волн, всё ещё ощущала вкус соли на губах.

Ручка летала по бумаге, оставляя след её воспоминаний:

«Сегодня я снова была там. И снова встретила его. Мы танцевали, а потом пошли в сад с фонтанами и теми самими призрачными яблоками.

Ноктюрн рассказал мне, что его мать владеет всей этой красотой. Что он там одинок, окружённый тенями и призраками.

А потом мы пошли к морю. К настоящему морю! Вода светилась, песок был тёплым, звёзды — огромными.

Я хочу вернуться. Хочу остаться. Хочу быть с ним — красивая, стройная, уверенная в себе. Хочу слушать его музыку, танцевать с ним, смотреть в его глаза, в которых отражаются звёзды.

Как остаться навсегда?»

— Аля! — мама уже стояла в дверях её комнаты, уперев руки в бока. — Ты меня слышишь? Пятнадцать минут до выхода!

— Мам, я не пойду сегодня, — Аля не отрывалась от дневника. — Я плохо себя чувствую.

Это не было ложью. Она действительно чувствовала себя плохо — разбитой, опустошённой, тоскующей по миру, которого не существует.

— Что случилось? — мама подошла ближе, положила ладонь ей на лоб. — Температуры нет.

— Просто… слабость, — Аля вяло отмахнулась. — И голова кружится.

Мама посмотрела на неё подозрительно:

— Тогда я вызову врача. Он осмотрит тебя и решит, можешь ли ты оставаться дома.

Шах и мат. Врач не найдёт никаких физических симптомов. И тогда у мамы будет ещё больше причин считать, что она просто «прячется от проблем».

— Ладно, — сдалась Аля. — Я пойду. Дай мне пятнадцать минут.

Мама победно улыбнулась и вышла из комнаты. А Аля с тоской закрыла дневник, спрятав его в ящик тумбочки.

Ещё один день в аду. Но, может быть, после неё ждала ещё одна ночь в раю.

Аля опоздала на урок математики. Намеренно шла медленно, пытаясь оттянуть неизбежное. Но когда она всё-таки вошла в класс, стало ещё хуже.

— Кострова! — Ирина Сергеевна, математичка, прервала объяснение новой темы. — Ты считаешь, что можешь приходить, когда вздумается?

— Извините, — пробормотала Аля, пытаясь проскользнуть к своему месту как можно незаметнее.

— Ещё одно опоздание, и я вызываю родителей в школу! — её голос резал, как нож. — Ясно?

— Да, Ирина Сергеевна, — Аля уже почти добралась до своей парты, когда услышала:

— Видимо, жир помешал быстро идти, — это, конечно, съязвила Полина, сидящая рядом с Романом, через проход от неё.

Приглушённые смешки прокатились по классу. Аля сжалась, но продолжила путь к своему месту. Краем глаза она увидела, как Полина демонстративно кладёт голову Роману на плечо. А он — о, это самое болезненное — поднимает руку и проводит по её идеальным волосам, как будто делал это тысячу раз прежде.

«Так вот как далеко они зашли. За один день».

Боль пронзила сердце, но странным образом она казалась… приглушённой. Словно Аля наблюдала ее через стекло или толщу воды. Словно все происходило не с ней, а с кем-то другим.

Аля села за парту, достала тетрадь, но вместо того, чтобы записывать лекцию Ирины Сергеевны, открыла последнюю чистую, нетронутую страницу. Рука сама потянулась к карандашу. Первые линии легли на бумагу почти без участия сознания — контур лица, очертания глаз, изгиб губ.

Ноктюрн.

Она рисовала его, как наяву, видя каждую черту его лица. Высокий лоб, прямой нос, глубоко посаженные глаза с длинными ресницами, мягкие губы с едва заметной улыбкой. Кудри, спадающие на лоб небрежной волной.

Сначала штрихи получались неуверенными, робкими. Но с каждой минутой рука становилась тверже, а линии — чётче. Она добавляла детали, выделяя скулы, подбородок, тени на лице.

Самыми сложными оказались глаза. Как передать на бумаге особый свет, что жил в них? Как показать бесконечную глубину? Как изобразить звёзды, отражающиеся в них?

Аля рисовала, полностью погрузившись в процесс, забыв о классе, об Ирине Сергеевне, о Полине и Романе. Существовали только она, лист бумаги и образ, который она пыталась воссоздать.

«Это для него. Я покажу ему, когда вернусь. Я хочу, чтобы он знал, что я думаю о нём даже здесь, в реальном мире».

Последние штрихи — лёгкая тень под глазами, едва заметные морщинки в уголках губ, когда он улыбается, родинка на скуле — точно такая же, как у Романа, но гораздо более миловидная. И вот он — Ноктюрн. Смотрит на неё с листа бумаги, почти живой, почти настоящий.

— Кострова! Чем ты занимаешься?

Голос Ирины Сергеевны вернул её в реальность. Аля подняла голову, моргая, словно только что проснулась:

— Я… я записываю.

— Да? И что я только что сказала?

Тишина. Она понятия не имела, о чём шла речь последние полчаса.

— Я так и думала, — учительница поджала губы. — Давай сюда дневник, «два» за урок. Исправлю, когда принесёшь полный конспект сегодняшней темы.

Аля покорно дала учительнице дневник, совсем не расстроившись из-за плохой оценки, как будто её получила не она, не настоящая Александра, а глупая толстушка Алька.

Новые смешки. Но они словно доносились издалека, из другого мира, который всё меньше и меньше имел значение.

Она вернулась к рисунку, добавляя последние детали. Вот так. Теперь он идеален.

Наконец прозвенел звонок. Аля осторожно вырвала лист с рисунком из тетради и аккуратно сложила его, спрятав в карман рюкзака.

«Сегодня ночью я подарю его тебе. И, может быть, останусь навсегда».

Ученики поспешно собирали вещи, торопясь на перемену. Аля не спешила — ей нравилось уходить последней, чтобы не привлекать внимание толпы, а потом… потом ещё предстояло четыре урока ада.

Она всё ещё сидела за партой, когда мимо проходил Роман, как всегда, в наушниках, отстранённый от всего мира. Но вдруг его взгляд упал на стол Али, где лежала открытая тетрадь с отпечатком рисунка — не сам рисунок, но лишь едва различимый след.

Роман остановился. На мгновение — всего на долю секунды — она заметила это. Его глаза сузились, словно он пытался что-то разглядеть, вспомнить, понять.

Их взгляды встретились. И на миг — короткий, как вспышка молнии — Але показалось, что она видит в его глазах что-то… знакомое. Это нечто не принадлежало Роману, но могло принадлежать…

Ноктюрну?

Но момент прошёл. Роман отвернулся и пошёл к выходу, а она осталась сидеть, охваченная странным, необъяснимым чувством, что границы между сном и явью становятся всё тоньше и тоньше.

Остаток школьного дня превратился в бесконечную пытку. На химии Полина «случайно» пролила на тетрадь Али что-то едкое и фиолетовое, оставив на страницах расплывающееся пятно, похожее по форме на свинью.

— Смотрите, даже реактивы говорят этой жирной свинье худеть, а она всё не понимает, — хихикнула Лунева, и несколько девочек послушным хором подхватили этот смех.

На физкультуре Алю, как всегда, выбрали в команду последней, с громкими вздохами и закатыванием глаз.

— Жребий выпал Кострову выбрать, — объяснила Соня, капитан первой команды, словно оправдываясь перед своими игроками. — В следующий раз она будет у вас, обещаю.

Никто не сказал: «Хорошо, что ты у нас, Аля». Никто не хлопнул по плечу с дежурной поддержкой. В столовой ей «случайно» подставили подножку, когда она шла с полным подносом. Картофельное пюре, котлета и компот оказались частично на полу, частично на её брюках. Громкий хохот не оставил сомнений — это было сделано намеренно.

— Ну извини, — деланно раскаялся Дима, пряча ухмылку за рукой. — Я не заметил твои… размеры.

Аля собирала остатки обеда, купленного впервые за последние три недели, а пожилая уборщица недовольно качала головой:

— Что ж ты такая неуклюжая! Посмотри, сколько добра перевела.

И всё время — контраст. Мучительный, бесконечный контраст между этим адом и тем раем из снов. Между грубыми тычками и толчками в коридоре и нежным прикосновениями Ноктюрна. Между злыми, колючими взглядами и его глазами, полными звёзд.

Там она чувствовала себя лёгкой, почти невесомой, а здесь каждый шаг — борьба с собой и насмешками. Там музыка лилась из самого воздуха и наполняла душу радостью, а здесь аккомпанементом ей был только язвительный шёпот за спиной и издевательский смех.

После уроков Аля увидела Романа с Полиной в школьном дворе. Она что-то оживленно рассказывала, размахивая руками, а он слушал с едва заметной улыбкой, сжимая традиционный наушник. На мгновение их взгляды снова пересеклись. Аля искала в его глазах хоть что-то от Ноктюрна — ту теплоту, то понимание, ту связь. Но видела только усталую пустоту и, может быть, тень сожаления.

Он первым отвёл взгляд. Полина этого не заметила. Она продолжала говорить о тусовках, о своём очередном новом платье, о своих планах на него. О своей идеальной жизни, где нет места таким, как толстая Кострова. А Аля шла домой одна, сгорбившись под тяжестью дня и своих разбитых надежд.

Дома Аля первым делом пошла в свою комнату, чтобы взглянуть на портрет — ту версию себя, которая существует только в мире снов. Ей нужно было увидеть её, убедиться, что она реальна, что всё это не приснилось.

Но стена над кроватью была пуста. Вместо картины — лишь пустая рамка.

Сердце упало. Дрожащими руками она достала телефон и написала в семейный чат:

«Мам, пап, где моя картина из спальни???»

Ответ от отца пришёл почти мгновенно:

«Привет, Алька. Я забрал её на выставку в офис, помнишь? Ты разрешила».

Выставка. Разрешила.

Смутное воспоминание всплыло в памяти. Да, он спрашивал что-то про выставку талантов сотрудников и их семей. Спрашивал, можно ли взять портрет. И она, не придавая этому особого значения, согласилась. Это произошло до того, как она встретилась с Агатой и узнала, что картина — её пропуск в мир снов, её связующий мост с Ноктюрном.

«На сколько ты её забрал?»

«На неделю примерно. Что-то не так?»

На неделю. Целая неделя без картины, без возможности видеть своё второе «я» перед сном. Как теперь попасть в тот мир? Как встретиться с Ноктюрном?

«Нет, всё ок. Просто забыла»

«Она всем очень нравится! Говорят, что у тебя настоящий талант художника!»

Обычно такая похвала заставила бы её светиться от гордости. Но сейчас ей было не до того. Она села на кровать, обхватив колени руками.

Что, если без картины она не сможет вернуться? Что, если Ноктюрн будет ждать её, а она не придёт? Что, если она навсегда застрянет в этом мире, где она — никто, где над ней смеются, где ей больно от каждого взгляда, каждого слова?

Нужно попросить отца вернуть портрет. Но что она скажет? «Пап, принеси картину, она мой портал в волшебный мир»? «Пап, без неё я не могу встретиться со своим воображаемым другом»?

И он решит, что она окончательно сошла с ума или впала в детство, пытаясь уйти от реальности. Возможно, будет прав.

Нет, она справится без картины. Должен быть другой способ.

Аля вспомнила ощущение от танца с Ноктюрном, от его прикосновений, от его улыбки. Эти воспоминания жили внутри неё, а не на стене. Может быть, их достаточно? Может быть, сильное желание вернуться — это всё, что нужно?

«Ладно, пусть висит. Я рада, что она всем нравится».

«Приходи как-нибудь к нам на обед, покажу тебе выставку!»

«Обязательно».

Она отложила телефон в сторону. Сделала глубокий вдох. Выдох.

Всё будет хорошо. Она справится.

Вечер тянулся мучительно медленно. Уроки делать не хотелось, но она заставляла себя — чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о картине, о Ноктюрне, о Романе, о бесконечной несправедливости мира.

Ближе к ночи Аля достала из рюкзака свой рисунок, сделанный сегодня в классе. Лицо Ноктюрна, нарисованное карандашом на тетрадном листе, смотрело на неё с нежностью и лёгкой грустью. Не такая уж плохая замена портрету, если подумать.

Она бережно разгладила складки на бумаге. Вот его глаза — те самые, что видят в ней красоту, недоступную взглядам обычных людей. Вот его губы, тронутые мягкой загадочной улыбкой.

Аля положила дневник снов под подушку и легла в постель, прижимая к груди рисунок Ноктюрна. Закрыла глаза и попыталась представить бальный зал, хрустальные люстры, звуки вальса.

«Пожалуйста, пусть у меня получится. Пожалуйста, позволь мне вернуться»

Сон действительно пришёл, но…

Она снова попала в школу. Не в свою нынешнюю, а в московскую, где училась до переезда в Зимнеградск. Коридоры казались бесконечными, эхо шагов отражалось от стерильно-белых стен, всюду мелькали лица — много лиц, смутно знакомых, но искажённых, как в кривом зеркале.

— Алька-свинья! — кричал кто-то из толпы, и его голос подхватывали другие, словно молитву: — Алька-свинья! Алька-свинья!

Она бежала прочь от этих голосов, но коридор закручивался спиралью, возвращая её туда же, откуда она тщетно пыталась уйти.

— Ты думала, что можешь стать красивой? — это уже голос Полины, но лицо не её. Черты постоянно менялись, перетекали одна в другую. — Ты думала, что кто-то может тебя полюбить?

Спортзал. Она стояла посреди площадки, а вокруг сидели ученики на скамейках — смеялись, показывали пальцем. Физрук, Игорь Петрович, держал неестественно огромный мяч в руках.

— Кострова! Живот втянуть! Ноги на ширине плеч! Да что ж ты такая бесполезная!

Он бросил мяч, и тот отлетел прямо Але в лицо. Она закрыла глаза, ожидая удара…

…но удара не последовало. Вместо этого она оказалась в школьной столовой. Перед ней — поднос с едой, но вся она гнила на глазах, покрывалась плесенью, превращалась в отвратительную слизь.

— Кушай, Алечка, — это голос мамы, но, когда она подняла голову, увидела лицо Агаты. — Кушай и расти большой.

Её глаза выглядели странно: слишком глубокие, слишком гипнотические, будто за ними скрывалась целая вселенная пустоты.

Аля отшатнулась от стола, но наткнулась на кого-то позади. Обернулась — Роман, но искаженный, как на плохой фотографии. Слишком близко посаженные глаза хищно щурились, а рот растянулся в язвительной улыбке:

— Ты правда думала, что я могу быть твоим Ноктюрном? Что такой, как я, может полюбить тебя?

И его лицо начало плавиться, стекать, как воск, превращаясь в уродливую морду чудовища с множеством глаз и ртов, каждый из которых смеялся своим особенным смехом.

Аля закричала, но из горла вырвался только хрип. Попыталась бежать, но ноги словно приросли к полу. А это существо, уже совсем не похожее на Романа, приближалось, тянуло к ней руки с чересчур длинными, искривлёнными пальцами:

— Ты никогда не вернёшься туда, Аля. Никогда не увидишь его снова…

Она проснулась с криком, задыхаясь от ужаса. Сердце билось где-то в горле, ладони взмокли от пота. За окном — предрассветные сумерки, самое тёмное время ночи. В руках — смятый, разорванный рисунок Ноктюрна. Она не помнила, как это сделала — должно быть, во сне, в панике.

Слёзы навернулись на глаза. Не только от кошмара, но и от осознания — она не попала туда. Она не увидела его. Вместо прекрасного дворца снов — этот искажённый, жуткий лабиринт страхов и комплексов.

А впереди — ещё один день в школе. Ещё один день насмешек, унижений и боли. И никакого спасения, никакого убежища даже во сне.

Аля взглянула на испорченный рисунок, на его лицо, разделённое надвое рваной линией. Может быть, это знак? Может быть, он никогда не был настоящим?

Нет. Он настоящий. Их связь настоящая.

Она соскочила с кровати, бросилась к письменному столу. Достала скотч, бережно соединила разорванные части рисунка. Он выглядел помятым, жалким, но это всё, что у неё осталось.

В коридоре послышались шаги — отец собирался на работу. Она вышла из комнаты, всё ещё в пижаме, со следами слёз на лице:

— Пап, — голос прозвучал хрипло, — мне нужна моя картина.

Он удивлённо поднял брови:

— Аля? Что случилось? Ты плакала?

— Просто принеси её сегодня, — настаивала она, игнорируя вопрос. — Это важно.

— Но она висит на самом видном месте, все её хвалят…

— Пап, — она стиснула кулаки, ощущая обжигающую боль внутри, — это моя картина. Мне она нужнее, чем твоим коллегам. Пожалуйста. Сегодня.

Он посмотрел на неё долго, изучающе, словно впервые видел. Может быть, так и есть — она редко проявляла настойчивость, редко что-то требовала.

— Хорошо, — наконец кивнул он. — Будет тебе картина. Но что происходит, Алечка?

— Ничего, — она отвернулась. — Просто верни её.

И отправилась в свою комнату, оставив отца недоуменно смотреть ей вслед. Она сожалела, что нельзя объяснить ему всё. Сожалела, что он никогда не поймёт, насколько важна для неё эта картина и тот мир, куда она позволяла попасть.

Мир, где она не Алька-свинья и не «уродливая жируха». Мир, где она — красивая и уверенная в себе Александра, достойная нежной романтики и трепетной любви.