Прядильщица Снов

Глава 11. «Умереть, уснуть — и только»

Аля не успела осознать, как оказалась во дворце. Просто закрыла глаза в своей комнате, обнимая мягкое одеяло и крепко прижимая к себе дневник снов. В следующий миг уже стояла в укромном уголке дворца, в одно мгновение переместилась из одной реальности в другую.

Новая комната была меньше и уютнее, чем бальный зал. Казалось, её специально создали для двоих. Стены из ткани цвета индиго напоминали ночное небо; в центре высокого потолка висела хрустальная люстра в форме роя светлячков, а мягкий ковёр стелился под ногами, словно облака.

Огромное зеркало в серебряной раме занимало почти всю стену напротив широкого окна. Камин у противоположной стены сейчас не горел, но камни светились изнутри слабым голубоватым сиянием. Прохладный ночной воздух проникал в комнату через раскрытые створки, принося с собой аромат цветущих деревьев из сада и далёкого моря.

В центре комнаты возвышалась широкая кровать с балдахином из лёгкой кружевной ткани, рядом — столик с двумя хрустальными бокалами, наполненными мерцающей жидкостью. Несколько мягких кресел у камина создавали идеальную обстановку для душевных бесед.

Аля глубоко вдохнула, покружилась на месте и внимательно осмотрела убежище. Каждый цвет, каждый запах завораживали её.

— Нравится?

Этот голос заставил вздрогнуть — не от испуга, а от глубокого трепета, всегда охватывающего её при встрече с ним. Ноктюрн, одетый в привычный черный костюм с серебряной отделкой, стоял у открытого окна, опершись о подоконник. Лунный свет эффектно подчёркивал его силуэт, делая его похожим на ожившую гравюру из старинной книги.

— Здесь… волшебно, — Аля обхватила себя руками, словно боялась рассыпаться на части от избытка чувств.

— Я хотел показать тебе место, о котором здесь мало кто знает, — улыбнулся Ноктюрн, отходя от окна. — Только для нас.

Он махнул рукой, и Аля заметила в углу комнаты изящный деревянный мольберт с чистым холстом, а рядом на столике — набор красок и кистей.

— Ты говорила, что любишь рисовать, — Ноктюрн почти беззвучно приблизился к Але. — И я подумал, тебе понравится порисовать здесь. Эти краски особенные, их называют лунными. Я слышал, они созданы из пыли самых сокровенных сновидений.

Аля подошла к столику, рассматривая маленькие флаконы с переливающейся жидкостью. Она взяла один, откупорила — и комнату наполнил аромат весеннего сада после дождя.

— Это невероятно, — выдохнула она, восхищенно глядя на краски.

— Попробуй, — предложил Ноктюрн. — Они никогда не высыхают и меняют оттенок в зависимости от твоего настроения.

Аля взяла лёгкую, как перо жар-птицы, кисть и окунула её в краску цвета закатного неба. Кисть легко заскользила по холсту, оставляя светящийся след с ароматом осенних листьев. Аля погрузилась в рисование и позволила рукам интуитивно следовать за образами из подсознания. На холсте постепенно проявлялось ночное море под луной, роскошный дворец вдали и две фигуры — она и Ноктюрн, застывшие в танце у кромки воды.

Время потеряло свою власть; минуты или часы проносились незаметно. Ноктюрн рядом внимательно наблюдал за работой Али, и она чувствовала его тепло.

— Это прекрасно, — прошептал он, когда она отложила кисть. — Я восхищаюсь твоим видением мира.

Аля повернулась к нему, ощущая, как душа наполняется чем-то горячим и светлым.

— Я просто рисую свои чувства, — ответила она тихо.

— А что ты чувствуешь… сейчас? — в голосе Ноктюрна появились волнующие бархатные нотки.

— Свободу, — ответила Аля без колебаний.

Ноктюрн внезапно взял из её рук кисть и окунул свои пальцы прямо в краску цвета ночного неба.

— Знаешь, эти краски не только для холста, — сказал он мягко. — Ими можно рисовать на любой поверхности… даже на коже. И рисунок останется, пока ты этого желаешь. — Он сделал паузу, его глаза блеснули в полумраке комнаты. — Хочешь… нарисовать что-нибудь на мне? Оно останется между нами и соединит нас во всех мирах и вселенных.

Аля замерла, чувствуя, как по телу разливается жар. Ноктюрн смотрел на неё выжидающе, с надеждой и почти детским любопытством.

— Я… — она запнулась, сглотнула комок в горле. — Да, я бы хотела. Но…

— Но? — он склонил голову набок, изучая её лицо.

— Но я никогда не рисовала… на людях, — она слегка покраснела.

— Тогда я буду твоим первым холстом.

Ноктюрн внезапно начал расстёгивать пуговицы своего пиджака. Плавными, неспешными движениями снял его, аккуратно повесил на спинку ближайшего кресла, затем ослабил серебряную заколку на воротнике белоснежной рубашки.

Аля затаила дыхание, наблюдая, как он расстёгивают пуговицы одну за другой. Никогда раньше она не видела его без пиджака. Рубашка соскользнула с его плеч, открывая взгляду бледную кожу, сияющую в свете люстры. Аля невольно выдохнула, пораженная красотой его тела. Ноктюрн был стройным, но не худощавым — мышцы под кожей двигались плавно, как скрытые волны под гладкой поверхностью моря, а грудь и плечи выглядели творением скульптора.

Он сделал приглашающий жест и подошёл ближе. Повеяло знакомым, любимым ароматом — смесью дождя, морской соли и звёздной ночи. У Али даже пересохло во рту. Она взяла кисть и один из флаконов с ультрамариновой краской, мерцающей серебряными искрами.

— Что… что мне нарисовать? — спросила она, не в силах оторвать взгляд от его груди.

— Всё, что подскажет твоё сердце, — Ноктюрн сделал ещё шаг вперёд. Теперь они стояли почти вплотную, и его обнаженный торс был в нескольких сантиметрах от неё; она ощущала тепло его кожи. — Я хочу носить на себе твоё искусство. Хочу, чтобы частица тебя всегда была со мной.

Эти слова затронули её до глубины души так, что всё внутри затрепетало. Она окунула кисть в ультрамарин и, преодолев робость, коснулась его кожи. Краска легла идеальной линией, светящейся изнутри, как настоящие звёзды на ночном небе. Колкие импульсы пробежали по коже — словно сама вселенная дарила ей свою энергию. Она начала рисовать на его груди созвездия — реально существующие и воображаемые.

Затем перешла к плечам. Из краски глубокого изумрудного цвета начали появляться нотные станы с нотами — мелодии ноктюрна Шопена, той самой мелодии, под которую они танцевали на балу; в реальном мире Аля не слишком разбиралась в музыке, но здесь смогла с лёгкостью представить даже такую сложную композицию.

— Красиво, — прошептал Ноктюрн, глядя на свои руки, покрытые тонкими синими и зелёными линиями, складывающимися в музыкальный узор. — Ты превращаешь меня в произведение искусства.

— Ты и так произведение искусства, — тихо ответила Аля, продолжая творить. — Я только добавляю цвета.

Кисть скользнула по его груди, и она почувствовала его частое сердцебиение под пальцами.

— Здесь становится прохладно, — Аля заметила мурашки на его коже. — Может, разожжём камин?

Ноктюрн резко напрягся, его глаза расширились.

— Нет! — выпалил он слишком резко, но тут же смягчился, явно заметив удивление на её лице. — Прости… Я просто… не люблю огонь.

— Почему? — спросила Аля, отложив кисть.

Ноктюрн отвёл взгляд, нервно коснувшись рисунка на груди, словно проверял, на месте ли он.

— Сложно объяснить, — произнёс он наконец. — Огонь… он уничтожает. Поглощает. Превращает всё в пепел. Даже здесь…

Аля внимательно посмотрела на него, понимая, что за этими словами скрывается нечто большее.

— Ты боишься огня, — это был не вопрос, а утверждение.

Ноктюрн медленно кивнул:

— Да. Это… один из моих страхов. — Он посмотрел на неё с лёгкой улыбкой. — А чего боишься ты?

Аля опустила глаза, повертев в руках кисточку.

— В том мире… в реальности… я боюсь себя, — призналась она тихо. — Боюсь своего тела. Своего отражения в зеркале.

— Почему? — искренне удивился Ноктюрн. — Ты прекрасна.

— Здесь — да, — Аля обвела рукой своё тело, стройное, изящное, идеальное. — Но там… там я не такая. Я ведь уже говорила, что там я… — она запнулась, чувствуя, как горло сжимается от подступающих слёз.

Ноктюрн подошёл ближе, взял её за руки, оставив на её коже следы краски.

— Послушай меня, — сказал он твёрдо. — То, что ты видишь здесь, в этом теле — это настоящая ты. Это твоя душа, твоя суть. А та оболочка, в которой ты существуешь там… это просто временное пристанище. Понимаешь?

Аля кивнула, но сердце всё равно болезненно сжалось.

— Если бы ты видел меня там… — начала она, но Ноктюрн ласково прикоснулся пальцем к её губам.

— Я бы всё равно любил тебя. Только тебя. Всегда.

Эти слова, произнесённые с такой искренностью, с такой нежностью, заставили что-то перевернуться внутри неё.

— Я хочу… — она запнулась, подбирая слова. — Я хочу тоже стать твоим холстом.

Ноктюрн поднял брови:

— Что ты имеешь в виду?

Аля глубоко вдохнула, собирая всю свою смелость, и начала медленно расстёгивать своё платье. Пуговицы, одна за другой, поддавались её дрожащим пальцам. Шёлковая ткань соскользнула с плеч и опустилась к её ногам мягким изумрудным облаком.

Тонкое белье цвета слоновой кости с серебряной вышивкой выгодно подчёркивало фигуру. В зеркале отражалась стройная девушка с фарфоровой кожей и медно-рыжими волосами — Аля, которая существовала только во снах.

— Нарисуй что-нибудь и на мне, — прошептала она, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Что-то, что останется между нами навсегда.

Ноктюрн посмотрел на неё с восхищением.

— Ты уверена? — спросил он тихо.

Аля кивнула. Никогда в жизни — ни там, в реальном мире, ни даже здесь, во сне — она не чувствовала себя настолько независимой от страхов и сомнений. Ноктюрн взял кисть и один из флаконов с краской цвета рассветного неба. Его рука даже не дрогнула, когда он коснулся кистью её кожи.

Аля задержала дыхание. Кисть скользнула по её плечу, по ключицам, оставив переливающийся узор из цветов, нот и морских волн; она закрыла глаза, полностью отдаваясь этому чувству. Кисть спускалась всё ниже, к линии бюстгальтера. От каждого прикосновения по всему телу пробегали электрические разряды.

Открыв глаза, она увидела, что Ноктюрн отложил кисть и теперь проводил узоры пальцами, окуная их во флаконы с красками. Его прикосновения стали более интимными, более чувственными. Они оба дышали часто и поверхностно, словно пробежали длинную дистанцию.

— Повернись, — прошептал он.

Она покорилась просьбе, наслаждаясь его отражением в зеркале: рисунками с созвездиями и нотными станами на коже, серьёзным лицом, сосредоточенным взглядом.

Она почувствовала его пальцы на своей спине — они рисовали что-то между лопатками, спускались вдоль позвоночника, оставляя за собой дорожки света и тепла.

— Что ты рисуешь? — спросила она шёпотом.

— Тебя, — ответил он просто. — Такую, какой я вижу. Сияющую. Настоящую.

Ноктюрн обхватил Алю за талию и притянул ближе, его обнажённая грудь коснулась её спины. Было что-то невероятно интимное в том, как их тела соприкасались, как краски с его кожи слегка отпечатывались на её теле.

Ноктюрн наклонился и поцеловал её плечо — так нежно, словно боялся сломать. Затем его губы проследовали вверх, к шее, задержались на чувствительной точке за ухом. Аля тихо застонала от этих новых ощущений, будоражащих голову, и повернулась в объятиях, оказавшись с ним лицом к лицу; от глубокого обожания в его взгляде сердце готово было выпрыгнуть из груди. Его пальцы коснулись её лица, оставляя тонкие линии света на щеках.

— Ты самое прекрасное, что когда-либо случалось со мной, — прошептал он, наклоняясь для поцелуя.

Их губы встретились — мягко, осторожно, словно впервые. Но этот поцелуй был другим, более глубоким, более откровенным, чем все предыдущие. В нём не осталось больше неуверенности или страха — только чистая, искренняя страсть.

Ноктюрн подхватил Алю на руки и перенёс на кровать. Шёлковые простыни приятно холодили разгорячённую кожу. Их тела, покрытые краской, оставляли на белой ткани отпечатки — звёзды, ноты, волны, цветы — всё сплеталось в единое полотно их общего сна.

Аля чувствовала, как тает в его руках, растворяясь в моменте счастья. Мысли о жестокости мира исчезли, уступив место волшебству. Его руки скользили по её телу, изучали каждый изгиб, каждую линию, каждую точку. Она вздрагивала от наслаждения и отвечала тем же — нежно касалась его кожи, оставляя лёгкие узоры.

— Ты всегда видишь меня такой? — спросила она, когда их губы разомкнулись.

— Твоя душа сияет ярче всех звёзд., — он посмотрел ей прямо в глаза.

Эти слова проникли глубоко в её сердце, заставили его затрепетать от счастья и благодарности. Никто и никогда не говорил с ней так — честно, открыто, с таким абсолютным принятием.

Она привлекла его к себе для нового поцелуя, более страстного, более требовательного. Их тела, частично обнажённые, переплетались, даруя друг другу тепло и ласки. Краска на их коже смешалась окончательно в новых, неповторимых узорах — синих и розовых спиралях, серебряных и золотых завитках, зелёных и фиолетовых линиях. Они не заходили слишком далеко, сохраняя границы невинности и чистоты своих отношений, но даже происходящее было столь трепетно, что Але казалось — её сердце не выдержит и разлетится на осколки.

Аля не знала, сколько прошло времени — минуты или часы. В какой-то момент она просто закрыла глаза, позволяя волнам удовольствия накрыть её с головой…

И тут же что-то тяжёлое приземлилось ей на грудь, выбивая воздух из лёгких. Она открыла глаза — и увидела перед собой Рыжика, который вальяжно устроился на её груди, мурча и перебирая лапами, словно замешивая тесто.

Комната, дворец, Ноктюрн — всё исчезло за секунду. Вместо шёлковых простыней осталось только измятое одеяло. Вместо роскошного интерьера — обычная подростковая комната с потёртыми обоями и злосчастным портретом над кроватью. Вместо красок на её коже — пот и тонкая хлопковая ткань пижамы, липнущая к телу.

Реальность обрушилась с беспощадной силой, и в груди поднялась волна отчаяния. Она крепко зажмурилась, тщетно пытаясь вернуться в тот мир, в ту комнату, в те объятия. Но сон уже растворился, как туман под лучами солнца.

Рыжик требовательно мяукнул, напоминая, что пора бы его покормить. Аля со вздохом поднялась и села на кровати, машинально почесывая кота за ухом.

— Ну зачем ты, — прошептала она с горечью. — Ещё немного…

Но было поздно. Дворец снов остался далеко за границей сознания, а вокруг снова сгустилась серая, холодная, безрадостная реальность.

Аля медленно снимала пижаму перед зеркалом в ванной. Поворачивалась то одной, то другой стороной, вытягивала шею, разглядывая спину, внимательно изучала руки.

Ничего. Ни единого следа красок Ноктюрна. Никаких созвездий, нотных станов, цветов. Только бледная кожа, усеянная веснушками и высыпаниями. Только раздражающие складки на боках, выпирающий живот, массивные бедра.

Через стекло на неё смотрела чужая девушка. Толстая, неуклюжая, с обрюзгшим телом и потухшим взглядом. Уж точно не та стройная красавица, что любовалась собой в зеркалах прекрасного дворца.

«Это не я. Настоящая я — там, во сне. А это… это уродливая оболочка, временное пристанище».

Аля с силой ущипнула себя за бедро, словно пытаясь выдернуть лишний жир из тела. Кожа мгновенно покраснела. Тошнотворное, липкое чувство ненависти к собственному телу накрыло её с головой. Она отвернулась от зеркала, не в силах больше смотреть на своё отражение.

Школьный двор встретил Алю привычным гулом голосов и холодным октябрьским ветром, швыряющим в лицо мелкие капли дождя. После сочных красок во сне родной город казался выцветшей чёрно-белой фотографией. Аля шла механически и глядела вниз, чтобы не встречаться взглядом с другими учениками. В последние дни она всё чаще ловила себя на странной мысли: а что, если реальность снов — и есть настоящая реальность? Что, если именно там её истинный дом, а здесь она просто… застряла? По какой-то ошибке, по какому-то недоразумению.

Чем больше она думала об этом, тем сильнее эта идея казалась ей правдой. Сны были такими яркими, такими последовательными. Там была история, логика, закономерности. А здесь…

Здесь — только боль. Серость. Одиночество. Насмешки. Отчуждение. Здесь — только клетка из плоти, в которую её заперли против воли.

«Может ли человек сойти с ума от снов? Или наоборот — прийти в себя благодаря им?»

Аля больше не была уверена ни в чём. Но одно она знала твёрдо: она хотела вернуться. Хотела остаться там навсегда. С Ноктюрном, с его нежными прикосновениями, с его музыкой, с его любовью. В мире, где её принимали такой, какая она есть на самом деле.

Кабинет физики располагался на третьем этаже. Высокие окна выходили на восток, и по утрам здесь обычно было светло и просторно. Но сегодня плотные тучи закрывали солнце, и лишь блеклый свет ламп освещал помещение.

Валентин Олегович — невысокий мужчина в толстых очках — увлечённо чертил мелом на доске формулы, графики и оси координат, усыпляющим голосом зачитывая лекцию.

— Электромагнитные волны представляют собой распространяющееся в пространстве и во времени электромагнитное поле. Скорость распространения электромагнитных волн в вакууме равна скорости света… Кто может сказать, чему именно она равна?

Несколько рук неуверенно поднялись. Аля даже не пошевелилась. Она смотрела на доску, но не видела ни цифр, ни формул. Перед внутренним взором проплывали совсем другие образы — дворец из стекла и камня, звёздное небо, руки Ноктюрна на её коже.

— Правильно, приблизительно триста тысяч километров в секунду, — учитель кивнул Насте Редькиной, которая всегда первая тянула руку и знала ответ почти на любой вопрос. — Запишите, пожалуйста. Это важно. И помните формулу: скорость волны равна произведению частоты на длину волны.

Аля механически выводила в тетради какие-то закорючки, не вдаваясь в их смысл. Голос учителя постепенно превращался в фоновые помехи, ничем не отличимые от шума дождя за окном. Веки тяжелели, тело словно наполнялось свинцом. Голова клонилась вперёд, рука с ручкой замерла над тетрадью. Аля попыталась встряхнуться, но усталость была сильнее.

— Записываем основные положения теории Максвелла… — учитель говорил всё тише, всё дальше. — …При всяком изменении магнитного поля…

Секунды растянулись, превратились в минуты, часы, века… и вдруг неудобная школьная парта исчезла, а вместе с ней растворилась и доска с формулами, физик с его монотонным голосом, одноклассники, серый октябрьский день…

В этом просторном помещении, чем-то напоминающем самую первую комнату с французскими окнами и псише, каждая деталь идеально гармонировала с остальными. Высокие стрельчатые окна с тяжёлыми шторами цвета индиго создавали ощущение уюта. Пол из темного полированного дерева был покрыт мягкими коврами. Старинная мебель — изящные кресла с изогнутыми ножками, инкрустированные столики, этажерки с кожаными книгами — дополняла интерьер. В углу комнаты стоял небольшой чёрный рояль с серебряной отделкой. На крышке — подсвечник с тонкими свечами цвета слоновой кости. Напротив — камин из белого мрамора; огонь потрескивал, отбрасывая на стены причудливые тени.

Но больше всего, как и в первой комнате, ее впечатлило огромное зеркало в полный рост с серебряной рамой и инкрустацией. Аля не могла отвести взгляд от своего отражения. В новом платье цвета морской волны с крошечными жемчужинами она выглядела потрясающе: стройная, изящная, с фарфоровой кожей, сияющими глазами и сложной прической.

«Вот моё истинное лицо, моё истинное тело».

В этот момент в дверь деликатно постучали.

— Войдите, — произнесла Аля мелодичным голосом.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула блондинка в голубом платье — та самая, что встретила ее в самый первый день здесь. Она больше не казалась жуткой или неживой — просто красивая молодая женщина с немного отстранённым взглядом.

— Прошу прощения за беспокойство, — блондинка слегка поклонилась. — Ноктюрн спрашивает, можно ли навестить вас.

По телу Али пробежало волнение. Она кокетливо улыбнулась, поправляя локон:

— Не только можно, но и нужно. Я жду его с нетерпением.

Блондинка снова поклонилась и исчезла за дверью. Через несколько мгновений на ее месте появился Ноктюрн, в своём неизменном чёрном костюме с серебряной отделкой, с растрёпанными кудрями, с мистической улыбкой.

— Александра, — от его голоса будто сам воздух вокруг стал теплее. — Я переживал, что ты резко пропала.

Он протянул к ней руки, и Аля, не раздумывая, шагнула навстречу. Её пальцы почти коснулись его ладони…

Но внезапно воздух вокруг сгустился, как от сильной жары. Стены, потолок, пол — всё начало плыть и размываться. Среди этой пугающей неразберихи, среди растворяющихся сводов дворца Аля услышала чужой, неуместный здесь голос:

— Кострова, проснись! Ты решила спать на уроках вместо Ларинского?

Аля резко вскинула голову, отрываясь от парты. Перед ней вновь была доска, исписанная формулами, а над ней нависал разгневанный Валентин Олегович.

— Я… простите, — пробормотала она, чувствуя, как краска заливает лицо.

— У нас тут урок физики, а не тихий час в детском саду, — процедил учитель. — Может, расскажешь нам, что означает эта формула?

Он ткнул указкой в длинное уравнение на доске. Аля растерянно посмотрела на буквы и цифры, абсолютно ничего не понимая.

— Я… не знаю, — тихо произнесла она.

— Конечно, не знаешь, — вздохнул учитель. — Потому что спишь на моих уроках.

По классу прокатился смешок. Аля съёжилась, пытаясь стать меньше, незаметнее. Но это было бесполезно.

— Кажется, Кострова думает, что сон на уроках поможет ей похудеть, — громко прошептала Полина, сидевшая через проход. — Наивная.

Несколько девочек захихикали. Серёжа Мерин, что-то рисовавший в тетради, скорчил мерзкую рожу и изобразил приступ тошноты.

— Хорошо хоть парту не сломала, — фыркнул он достаточно громко, чтобы слышали все вокруг.

Новая волна смеха. Аля уткнулась в тетрадь, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Раньше такие комментарии заставляли её плакать. Теперь она просто отстранялась, мысленно возвращаясь в свой дворец, к Ноктюрну.

— А где Рома? — тихо спросила Лиза у Полины. — Опять прогуливает?

— Заболел, — с важным видом ответила Полина. — Температура. Я сегодня отнесу ему домашку и сама приготовлю куриный бульон.

Аля вздрогнула — от фальшивой заботы Полины ей стало настолько горько и стыдно, что она едва сдержала нервный, почти истерический смех.

«Забавно, как она пытается казаться идеальной девушкой…»

Аля вновь опустила глаза в тетрадь. Последние недели пролетели как в тумане. Она пропускала занятия, почти не делала домашние задания, на уроках либо спала, либо сидела с отсутствующим видом, отчего её успеваемость, конечно, упала.

Но ей было всё равно.

Какое значение имели оценки? Какое значение имело что-либо в этой серой, унылой реальности? Ей становилось дурно от одной мысли, что придётся провести здесь всю жизнь — в ненавистном теле, среди людей, которым она безразлична или противна.

Её спасал только один факт — она осмелилась попросить у отца немного денег якобы на занятие в художественной школе, и сегодня вечером у неё назначена встреча с Агатой, для которой она даже сняла со стены портрет-ключ и взяла с собой. Наконец-то она сможет рассказать кому-то о своих снах, о Ноктюрне, о дворце. Агата поможет ей разобраться, что происходит, почему сны стали такими реальными и последовательными.

Может быть, поможет понять, какая связь между Ноктюрном и Романом, и почему она видит во сне идеализированную версию своего одноклассника.

Эта мысль заставила её продержаться до конца уроков. А потом — долгие часы ожидания, пока не наступит время идти к психологу.

В кабинете Агаты в центре «Зазеркалье» царила интимная тишина, приглушённое освещение и безупречный порядок. Глазам Али вновь предстали стеллажи с книгами по психоанализу и исследованиям сновидений, антикварный секретер, зеркало в бронзовой оправе и кресло-качалка. На стенах, выкрашенных в глубокий синий цвет, висели знакомые абстрактные картины. Теперь они невольно ассоциировались у Али со сновидениями. Сегодня в воздухе тонко пахло ароматическими маслами — лавандой и бергамотом, успокаивающе действующими на нервную систему. Играла тихая классическая музыка — в этот раз, кажется, фортепианные сонаты Моцарта.

Но больше всего внимание притягивала сама хозяйка: Агата сидела за маленьким письменным столом и просматривала какие-то записи. Тёмные волосы, собранные в элегантный пучок, подчёркивали белизну фарфоровой кожи. Тонкие черты лица, высокие скулы и выразительные синие глаза вызывали невольный трепет, а от глубокого и пронзительного взгляда даже становилось не по себе. Агата вновь была одета со вкусом: кремовая блузка из натурального шёлка, тёмно-коричневая юбка-карандаш, жемчужные серьги-гвоздики, на губах — бордовая помада.

Когда Аля вошла, психолог подняла голову и таинственно улыбнулась.

— Рада видеть вас, Аля. Проходите, садитесь.

Аля неловко опустилась в одно из кресел и положила на колени свой дневник сновидений.

— Я вижу, вы вели дневник по моему заданию, — Агата указала на книжечку. — Можно взглянуть?

Аля с некоторой неохотой протянула ей свой дневник. Тонкие, изящные пальцы Агаты бережно приняли его и раскрыли.

— Я… я не знаю, с чего начать, — произнесла Аля, теребя рукав свитера. — Это всё так странно…

— Начните с начала, — Агата пролистнула несколько страниц. — Расскажите мне о своих снах.

Аля сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями.

— Это началось после нашего первого сеанса… в ту же ночь… я как будто оказалась внутри собственного рисунка. Я была там, во дворце, на настоящем балу. И выглядела именно так, как на портрете. Красивой, уверенной в себе, в прекрасном платье…

Она всё говорила и говорила, слова лились потоком, словно где-то внутри прорвало плотину. Она рассказала о дворце, о бале, о прекрасных созданиях, похожих на людей, но не совсем людей. О музыке, о звёздах, о волшебной луне в небе. О море, о пляже, о прогулках по удивительным садам.

И о Ноктюрне. Молодом пианисте, так похожем на Романа (его имя она снова не решилась назвать, вспомнив, что Роман тоже занимается с Агатой) — но более живом, более настоящем и человечном. О его улыбке, его глазах, его мелодиях. О танцах с ним, о разговорах, о поцелуях на пляже под светом луны.

— И… и каждый сон — это продолжение предыдущего, понимаете? — Аля перевела дыхание. — Какая-то история. У неё есть начало, но я не знаю, есть ли конец. Всё так… последовательно, так логично. И настолько реально, что иногда я просыпаюсь и не понимаю, где я и какая реальность настоящая. Я прихожу туда каждую ночь, когда портрет висит над моей кроватью. И мне начинает казаться, что тот мир — настоящий. А этот — просто плохой сон.

Аля смущённо замолчала, внезапно осознав, что говорила не останавливаясь, почти захлебывалась словами. Ей вдруг стало страшно, что Агата сочтёт её сумасшедшей, направит к психиатру, который назначит лекарства, способные уничтожить ее сны.

Но Агата не выглядела испуганной или обеспокоенной. Она продолжала листать дневник, иногда останавливаясь на каком-нибудь рисунке или записи. Только слегка хмурилась, когда натыкалась на упоминания Ноктюрна, словно что-то знала, но потом снова надевала маску мистического спокойствия.

— Вы… вы думаете, что я схожу с ума? — Аля тихо нарушила затянувшееся молчание.

Агата подняла на неё бездонные глаза, в которых, казалось, отражались целые галактики.

— Вы уверены, Александра, что это просто сны? — спросила она вместо ответа, и от этого вопроса по спине Али пробежал холодок.

— А… а что ещё это может быть?

Агата сложила руки на коленях, слегка наклонилась вперёд.

— Вы знаете, сновидения — это не просто случайные образы, создаваемые мозгом во время отдыха. Это чрезвычайно сложный психический процесс, связанный с самыми глубокими пластами нашего бессознательного. Ещё Фрейд говорил, что сон — это королевская дорога к бессознательному. А Юнг развил эту идею, утверждая, что через сны мы можем прикоснуться не только к индивидуальному, но и к коллективному бессознательному — древнему слою психики, содержащему общие для всего человечества архетипы и образы.

Она сделала паузу, как бы давая Але время осмыслить сказанное. Затем продолжила:

— Но что, если граница между сознательным и бессознательным не так отчётлива, как мы привыкли думать? Что, если существуют места — ментальные пространства — где эти границы размываются? Места, доступные только в изменённых состояниях сознания: во сне, в медитации, в глубокой релаксации. Места, которые одновременно и внутри нас, и вне нас. И что, если некоторые люди способны проникать в эти места глубже, чем другие?

Агата говорила тихо, размеренно, но от её слов у Али по коже бежали мурашки.

— Я не думаю, что вы сходите с ума, Александра. Напротив, мне кажется, что вы начинаете видеть реальность более полно и целостно, чем большинство людей.

— Но… это значит… что мои сны… — Аля запнулась, не в силах сформулировать мысль.

Агата мягко улыбнулась:

— Это значит, что ваши сны — это нечто большее, чем просто работа вашего подсознания. Это путешествие. И как любое путешествие, оно может быть опасным без карты и представлений о дальнейшей дороге. — Она снова взяла в руки дневник сновидений. — К счастью, у вас есть и то, и другое.

Агата отложила дневник Али и задумчиво посмотрела на неё:

— Интересно, что образ Ноктюрна так напоминает вашего одноклассника. В психоанализе мы говорим о проекциях — когда подсознание берёт знакомый образ и наделяет его качествами, которые мы желаем видеть в реальном человеке.

Аля вскинула голову, сжавшись от привычного стыда, теперь смешанного со смутной надеждой:

— Это так очевидно? Что я просто… придумала идеальную версию себя, а потом и парня, который в жизни даже не замечает меня?

— Александра, — голос психолога прозвучал мягко и почти торжественно. — То, что вы описываете — не просто фантазия или побег от реальности. Это гораздо значительнее.

Она взяла со столика маленький хрустальный шар — один из многих странных предметов, украшавших кабинет — и задумчиво покатала его между ладонями.

— Карл Юнг говорил о коллективном бессознательном, но он лишь коснулся поверхности. За последние десятилетия исследования продвинулись гораздо дальше, хотя официальная наука не признаёт этих открытий.

Аля заворожённо слушала, чувствуя, как привычная картина мира начинает трещать по швам.

— Что, если реальность многомерна? — Агата положила шар на место и взяла книгу со сложным узором на обложке, напоминающим паутину из тысяч нитей. — Что, если наше сознание — само по себе измерение, связанное с другими измерениями?

Она закрыла дневник сновидений и вернула его Але.

— Существует место — назовём его Тканью Снов. Это не физическое пространство в привычном понимании. Скорее, это… межпространство, созданное коллективным бессознательным всего человечества. Место, где мысли и чувства обретают форму, где законы физики уступают место законам психики. Именно туда вы переноситесь в своих снах, Александра.

Аля оцепенела. Это звучало безумно, нелепо. Как сюжет плохого фантастического фильма или компьютерной игры. Но гипнотические интонации Агаты невольно заставляли верить каждому слову.

— Это… звучит слишком странно, — наконец произнесла она, сжимая в руках дневник. — Как в фильмах про параллельные миры.

Агата снова улыбнулась.

— Странность — понятие относительное. Три столетия назад сама идея телефона показалась бы безумной.

Что-то притягивало Алю в самом облике Агаты. Возможно, удивительная спокойная уверенность во взгляде. Или абсолютная собранность каждого движения, словно она никогда не сомневалась, никогда не боялась. А еще она единственная из всех взрослых никогда не смотрела на Алю с жалостью или пренебрежением.

— Но если… если эта Ткань Снов существует, — медленно произнесла Аля, — можно ли как-то… сделать её реальностью? Перенести сюда? Чтобы не возвращаться из рая в ад каждое утро?

— Вы не понимаете, Александра. Ткань Снов — это и есть реальность. Просто другая, параллельная той, к которой мы привыкли. Не менее реальная, чем эта комната, этот стол, — она постучала пальцами по столешнице, — или ваше физическое тело. Просто иная форма существования, подчиняющаяся иным законам. И вы уже с ней связаны, так как дали согласие на эту связь.

— А можно ли… — Аля судорожно вздохнула, подбирая слова. — Если эта связь уже есть, можно ли мне в реальном мире стать такой, как на Ткани Снов? Или просто… остаться там навсегда?

Выражение лица Агаты не изменилось, но в глазах мелькнула тень горечи.

— Немногие задаются такими вопросами, — тихо сказала она. — Большинство людей даже не подозревают о существовании Ткани Снов, а те, кто знает, редко думают о таких возможностях.

Она встала, неспешно подошла к окну и повернула ручку, прикрывая жалюзи. Комната погрузилась в полумрак, нарушаемый лишь мягким светом настольной лампы.

— Да, такая возможность существует, — Агата вернулась в кресло. — Вы можете стать своей идеальной версией с помощью Ткани Снов. Остаться там навсегда.

Сердце Али забилось быстрее. До этого момента все разговоры о странных мирах и бессознательном казались ей абстракцией, красивой метафорой. Но теперь что-то изменилось. В голосе Агаты звучала такая уверенность, словно они обсуждали поездку в соседний город, а не переселение в параллельную реальность.

— Но это потребует определённой… трансформации, — продолжила Агата, аккуратно подбирая каждое слово. — Вам придётся исчезнуть в реальном мире и полностью перевоплотиться в свой идеальный образ. И все забудут о существовании прежней вас. Вы будете… вырезаны из ткани мироздания.

Она сделала паузу, внимательно наблюдая за реакцией Али.

— Представьте это так: вы навсегда становитесь своим идеальным «я» на Ткани Снов. А в реальный мир на ваше место придёт другая девушка — внешне похожая на ваш идеальный образ, но с другими воспоминаниями, другой личностью. Два мира уравновесятся. Баланс будет сохранён.

Аля пораженно замерла на месте. В голове вихрем кружились мысли.

— В каком плане… исчезнуть? — наконец выдавила она.

Агата не ответила сразу. Она встала, открыла ящик стола, выключила лампу и достала несколько свечей с лёгким ароматом лаванды. Неторопливо расставила их по комнате: одну на столик между креслами, другую на подоконник, третью на книжную полку — и зажгла. Неестественно ровное, почти неподвижное пламя отбросило на стены причудливые тени, отчего уютный кабинет вдруг стал чужим и пугающим.

— Вы сами поймёте, когда придёт время, — мягко сказала Агата, возвращаясь в кресло. — Главное — держать при себе картину с идеальным образом. Она является проходом на Ткань Снов, своеобразной дверью между мирами.

Что-то в размеренных движениях Агаты, в её спокойном тоне, в гипнотическом танце пламени свечей вызывало у Али одновременно доверие и смутную тревогу. На секунду ей почудилось, что откуда-то повеяло гнилыми розовыми лепестками — странное чувство…

— Исчезнуть — то есть… умереть? — прямо спросила она, чувствуя, как холодеет внутри.

Агата улыбнулась — еле заметно, уголками губ.

— «Умереть, уснуть — и только. И сказать, что сном кончаешь ты сердечную тоску и тысячу природных мук, наследье плоти» — процитировала она. — Шекспир был ближе к истине, чем многие думают. Но ответ на ваш вопрос не так прост. Что такое смерть? Прекращение существования? Или переход в иную форму бытия?

Она наклонилась вперёд, и пламя свечи отразилось в её васильковых глазах живыми искорками.

— Погрузитесь глубже в своё бессознательное, Александра. Там вы найдёте ответы на все вопросы.

Аля неуверенно кивнула и достала из сумки свёрнутый в трубочку рисунок — ту самую картину с идеальным образом, которую она нарисовала ещё перед первым сеансом у Агаты.

— Я… я взяла это с собой, — Она протянула картину психологу. — Вы сказали, что она — дверь…

Агата мягко покачала головой, не принимая картину:

— На самом деле, вам не нужна картина, когда я рядом, Александра. Я могу провести вас через эту дверь и без неё.

— Как? — выдохнула Аля.

— Доверьтесь мне, — просто ответила Агата. — Закройте глаза. Расслабьтесь.

Агата снова включила музыку — снова болезненно знакомые ноктюрны Шопена. Сегодня вместо лампы были свечи, но их сияние еще больше уводило от реальности. Аля откинулась в кресле, вытянула ноги, а Агата села рядом на маленький стул.

— Закройте глаза, — попросила она. — Сосредоточьтесь на моём голосе и музыке.

Аля подчинилась. Шопен струился сквозь пространство, обволакивая её, словно тёплое одеяло. Голос Агаты звучал где-то рядом, но при этом будто доносился издалека:

— Дышите глубоко и ровно… Вдох… Выдох… Почувствуйте, как с каждым вдохом ваше тело наполняется теплом и светом… С каждым выдохом уходит напряжение, тревоги, страхи…

Аля погружалась всё глубже. Сознание медленно затуманивалось, мысли становились вязкими, тело наливалось приятной тяжестью.

— Представьте лестницу, ведущую вниз… Десять ступеней, — голос Агаты теперь сливался в единую мелодию с музыкой. — С каждой ступенью вы погружаетесь всё глубже в состояние транса… Десять… Вы делаете первый шаг… Девять… Ещё один шаг вниз…

Аля вновь спускалась по воображаемым ступеням прямо в сердце неизвестности.

— Восемь… Семь… Шесть… Вы спускаетесь всё глубже, с каждым шагом всё дальше от поверхностного сознания…

Аля уже не понимала, где она и как долго длится этот спуск.

— Пять… Четыре… Три… Вы почти у цели… Почти достигли глубин своего подсознания…

Лестница исчезла. Теперь Аля будто плыла в густой, тёплой жидкости — не то в воде, не то в чём-то более вязком.

— Два… Один… Вы достигли самых глубин. Здесь, в этом месте, вы найдёте ответы на все свои вопросы…

Голос Агаты растворился. Шопен смолк. Абсолютная тишина окутала всё вокруг.

А потом Аля открыла глаза.

Она оказалась в огромном круглом зале. Стены, потолок, пол — всё было сделано из зеркал. Бесчисленные отражения уходили в бесконечность, создавая головокружительное ощущение падения во все стороны одновременно. Холодный, мертвенный свет лился сверху, но его источник не различался.

Але сразу захотелось отшатнуться, закрыть глаза, спрятаться. Но что-то остановило её. Она медленно подняла голову и всмотрелась в ближайшее зеркало.

С поверхности стекла на неё смотрела не привычная Аля Кострова — толстая, неуклюжая девочка с тусклыми рыжими волосами и россыпью веснушек. Нет, ей улыбалась рыжеволосая красавица в изумрудно-зелёном платье — та самая девушка с портрета, в которую она перевоплощалась каждую ночь.

Аля подняла руку — двойник повторил движение. Коснулась мягких и шелковистых волос, опустила взгляд на своё тело — такое же, как на картине, как в её снах.

Но странное дело — ожидаемая радость не приходила. Вместо восторга от трансформации Алю охватывал необъяснимый, иррациональный страх — как в первый раз, когда она попала на Ткань Снов и металась по дворцовым коридорам, не понимая, где находится.

Она медленно приблизилась к ближайшему зеркалу. Протянула руку и осторожно коснулась холодной поверхности.

— Что мне делать? — тихо спросила она у своего отражения.

К её удивлению, рыжеволосая красавица улыбнулась — отдельно от Али, самостоятельным движением — и протянула руку. Кончики пальцев отражения прошли через поверхность зеркала, как сквозь воду, и зависли в воздухе перед Алей.

— Ты уже знаешь, что делать, — голос двойника странно напоминал голос самой Али, но звучал более глубоко, мелодично и при этом менее человечно. — Ты уже согласилась стать идеальной версией себя. Теперь осталось лишь завершить процесс и нашу сделку.

Аля замерла, не в силах выразить свои эмоции: страх и восхищение, сомнение и надежду, тоску по неслучившемуся и горечь от несбывшегося.

— Какой ценой? — спросила она, не отводя взгляда от протянутой руки.

— Ты и сама знаешь, — ответило отражение с мягкой улыбкой. — Ты всегда знала.

— А мои… воспоминания? — Аля сглотнула комок в горле. — Если я решу навсегда остаться на Ткани Снов и перевоплотиться в реальном мире… Что будет с моими воспоминаниями? С тем, кем я была?

Отражение склонило голову набок:

— Когда мы окончательно станем единым целым, останутся лучшие воспоминания. Боль прошлого растворится, как туман под лучами восходящего солнца. Только подумай — никаких страданий, никакого отвращения к себе, никакой борьбы с собственным телом. Только свобода, красота и любовь.

— Я… — Аля хотела сказать что-то ещё, но слова застряли в горле.

Ей казалось, что она разговаривает сама с собой — будто часть её сознания отделилась и приняла самостоятельную форму. Или это было нечто иное — сущность с Ткани Снов, пытающаяся заманить её, поглотить, заменить собой?

Аля не знала ответа. Она смотрела в слишком знакомые, но при этом абсолютно чужие зелёные глаза двойника, светящиеся потусторонним внутренним огнём, и чувствовала, как разум разрывается между желанием вновь принять протянутую руку и инстинктивным стремлением отшатнуться, убежать.

Но прежде, чем она успела решиться, мир вокруг снова задрожал, поплыл и растворился.

Аля открыла глаза в кабинете Агаты. Она по-прежнему сидела в кресле, слушая музыку Шопена, а свечи вокруг горели слишком ровным, неестественным пламенем.

Но что-то в ней изменилось. Её охватывало необычайное спокойствие и решимость, словно она действительно нашла ответ на главный вопрос и точно знала, что делать.

Агата сидела рядом, внимательно изучая её лицо.

— Вы поняли то, что увидели? — спросила она тихо.

— Да, — Аля медленно выпрямилась в кресле. На миг даже собственный голос показался чужим, словно говорил кто-то другой. — Мне кажется, я всё поняла.

— Что-то не так? — Агата заметила её замешательство.

— Нет, просто… — Аля покачала головой. — У меня странное чувство. Словно за меня говорит кто-то другой. Но мне так… спокойно. Легко. Как не было уже очень давно.

Агата кивнула:

— Это хорошо. Это значит, что вы на правильном пути.

После центра «Зазеркалье» Аля не сразу направилась домой. Вместо этого она пошла через парк — старый, заброшенный парк с высокими облетевшими тополями на фоне серого октябрьского неба. Зимнеградск никогда не был красивым городом. Но сейчас, идя по знакомым с детства улочкам, Аля вдруг увидела его в ином свете, почти как десять лет назад.

Вот старая детская площадка, где она качалась на качелях, когда ей было пять. Бабушка стояла рядом, подстраховывая, хотя Аля уверяла, что справится сама.

«Выше, бабуля, выше!» — кричала она, и бабушка смеялась, а морщинки лучиками разбегались от её глаз.

Вот магазин «Книги», где бабушка покупала ей сказки. Внутри всегда пахло бумагой и типографской краской. Маленькая Алечка выбирала самые красочные, с иллюстрациями, а потом они с бабушкой шли в соседнюю кафешку есть вишнёвые эклеры и пить какао.

Почему-то сейчас, после сеанса с Агатой, эти воспоминания нахлынули с новой силой. Словно часть Али, заглушенная отчаянием и ненавистью к себе, внезапно пробудилась и напомнила, что когда-то Зимнеградск был не чужим, а родным местом. Местом, где она была счастлива — пусть недолго, пусть в раннем детстве, но всё же счастлива. Более того, именно там она впервые познала, что такое счастье, светлое, невинное, беззаботное детское счастье.

И странная мысль вдруг пронзила её: готова ли она потерять эти воспоминания? Исчезнуть из мироздания ради Ткани Снов и Ноктюрна? Отдать своё место в этом мире кому-то, кто никогда не качался на этих качелях, не слушал бабушкины сказки, не рисовал смешных картинок на заборе детского сада?

Она не знала ответа. Но эти мысли продолжали крутиться в голове, пока она шла домой по засыпанным иссушенными листьями улицам.

Дома было тихо. Родители ещё не пришли с работы — только Рыжик встретил Алю тихим мяуканьем, требуя ласки и еды. Аля сбросила школьный рюкзак и накормила кота, а затем взяла питомца на руки и прошлась по квартире.

«Исчезну ли я? Или стану кем-то другим? И если да, то что будет с теми, кто меня знал? Забудут?»

Рыжик тихо мурлыкал, прижимаясь к её груди. Аля гладила его, а сама рассматривала дорогие сердцу мелочи — старые фотографии в рамках, самодельные сувениры, книги с её пометками на полях.

Вот рамка с фотографией из летнего лагеря — она в десять лет, ещё не познавшая всей боли, улыбалась и держала охапку полевых цветов. Вот плюшевая обезьянка, сопровождавшая её на жизненном пути еще с раннего детства. Вот старая копилка в виде смешного толстого кота, куда она в детстве складывала все подарочные деньги.

Маленькие кусочки её жизни, её личности. Того, что делало Алю Кострову собой.

В дальнем углу полки что-то блеснуло. Аля подошла ближе, отодвинула книги и достала маленькую деревянную шкатулку, инкрустированную перламутром. Бабушкин подарок на шестой день рождения.

Аккуратно открыла крышку. Внутри лежало несколько детских браслетиков из разноцветных бусин, пара значков из коллекции отца и маленькое круглое зеркальце в серебряной оправе.

Аля взяла зеркальце, повертела в руках. Бабушка говорила, что оно волшебное — если посмотреть в него в полнолунье и загадать желание, оно исполнится. Конечно, это была всего лишь сказка. Но Аля всё равно хранила эту память.

Она поднесла его к лицу и взглянула на своё отражение.

Пухлые щёки. Слишком крупный нос. Тусклые рыжие волосы. Бледные губы. Круги под глазами от недосыпа. Россыпь веснушек, которые она всегда пыталась скрыть.

И снова, как тысячи раз до этого, ей стало физически больно от вида собственного лица. Боль поднялась откуда-то из глубины живота, сжала горло, заставила сердце биться чаще.

Уродина.

Аля положила вещицу и быстро вышла в коридор, где висело большое настенное зеркало. Уставилась на своё отражение — теперь во весь рост. На неё смотрело отвратительное, бесформенное тело, с выпирающим животом, с толстыми бёдрами, рыхлыми плечами, тщетно скрытыми за мешковатой одеждой…

И вдруг ей почудилось, что из зеркала за ней следит кто-то ещё — не она, а… нечто другое. Что-то злобное, нечеловеческое.

— Уродина! — прошипело отражение. — Никому не нужная уродина!

Аля отшатнулась от зеркала, тяжело дыша. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали. Показалось? Или зеркало действительно заговорило с ней? Она провела ладонью по холодной поверхности стекла, словно пытаясь стереть увиденное, но отражение осталось неизменным — её собственное лицо, искаженное страхом и отвращением.

«Просто разыгравшееся воображение. Просто нервы».

Она моргнула несколько раз, и наваждение рассеялось. В зеркале снова осталась просто она — обычная Аля Кострова, с опущенными плечами и потухшим взглядом.

В горле пересохло. Внезапно ей захотелось проверить свой вес. Не просто захотелось — она почувствовала настойчивую, почти болезненную потребность в этом. Диета, которую она соблюдала последние три недели, наверняка принесла хоть какие-то результаты. Каждая минута борьбы с желанием съесть что-нибудь сладкое, каждое мучительное упражнение — всё это должно было иметь смысл. Хоть какой-то луч надежды в бесконечной тьме.

Она медленно прошла в ванную, стараясь не смотреть в зеркало и на кафельные плитки под ногами. Достала из-под раковины электронные весы, которые обычно прятала от родителей. Мать всегда говорила, что «навязчивое взвешивание — первый признак психического расстройства», но Аля знала, что та просто не понимает. Не понимает, как это — жить в ненавистном теле.

Она сняла одежду, оставшись в одном белье — простом, хлопковом, без кружев и украшений. Глубоко вдохнула, закрыла глаза и шагнула на весы. Знакомое гудение электроники — весы зловеще мигали, готовясь вынести приговор. Аля считала про себя: один, два, три… выдох.

Открыла глаза.

На маленьком цифровом дисплее светились цифры, от вида которых всё внутри похолодело.

На четыре килограмма больше, чем три недели назад, когда она начала диету.

Четыре килограмма.

Мир словно потерял четкость, поплыл перед глазами. Как такое возможно? Она ведь почти ничего не ела! Салаты без заправки, диетические хлебцы, обезжиренный творог… Иногда, конечно, случались срывы — плитка шоколада, коробка конфет, съеденная после поцелуя Романа и Полины, булочка в школьной столовой, когда голод становился невыносимым… Но всё равно — плюс четыре килограмма! Это просто невозможно. Её организм словно вступил в злобный сговор против неё самой и накапливал жир из воздуха.

В ушах зазвенело. В душе Али треснула последняя ниточка надежды, за которую она держалась, последняя вера в то, что усилием воли можно изменить свою жизнь. Что когда-нибудь она проснется и не будет ненавидеть собственное отражение.

Она медленно сползла по стене, прижалась спиной к кафелю. Пол ванной был холодным, но Аля почти не чувствовала этого сквозь накатывающую волну отчаяния. Из глаз хлынули горячие, неудержимые слезы. Соленые капли падали на голые колени, на предплечья, сжатые до синяков.

— Ненавижу, — шептала Аля сквозь рыдания. — Ненавижу тебя. Ненавижу это тело. Ненавижу свою жизнь.

Она не знала, кому адресованы эти слова — себе, миру, какой-то высшей силе, жестоко подшутившей над ней. Подобрав ноги, она обняла колени и раскачивалась взад-вперед, захлебываясь рыданиями. Иногда, сквозь шум в ушах, она слышала собственный голос — жалкий, дрожащий.

— Почему? Почему я? Что я такого сделала?

Аля не помнила, сколько просидела так. В какой-то момент слезы иссякли, оставив после себя опустошение и головную боль. Она поднялась на затекших ногах и на автомате оделась; случайно коснулась живота и поморщилась от отвращения, представив, как колышется жир под кожей.

Она вышла из ванной, словно зомби, и снова оказалась в коридоре. И опять ей померещилось, что из зеркала смотрит кто-то другой — злое, искаженное ненавистью лицо, пародия на её собственное. Черты заострились, глаза превратились в узкие щели, губы искривились в злой гримасе.

— Жирная! Бесполезная! — голос существа напоминал металлический скрежет. — Никто тебя никогда не полюбит! Особенно в этом теле!

— Перестань, — Аля сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. — Замолчи.

Отражение засмеялось — безумным, издевательским смехом.

— Отвратительная! Ты думаешь, Роман когда-нибудь посмотрит на такую, как ты? Ты думаешь, Ноктюрн полюбил бы тебя, если бы увидел настоящую? Не твой идеальный образ, а… это?

Отражение обвело рукой свой силуэт, и Але показалось, что она видит каждый изъян, каждую складку, каждый лишний грамм жира — словно под рентгеном.

— Ненавижу тебя! — закричала Аля, и её голос эхом отразился от стен пустой квартиры.

Она осела на пол перед зеркалом, словно из неё выкачали все силы. Слез больше не было — осталась только пустота, бездонная и холодная.

Она машинально достала из рюкзака свернутый в трубочку портрет с идеальным образом. Агата вернула эту картину, сказав, что Аля сама должна найти ответ.

Пальцы дрожали, когда она разворачивала рисунок. Оттуда на неё всё так же смотрела красавица в изумрудно-зеленом платье — стройная, изящная, уверенная в себе.

Та Александра, которой она никогда не станет в этом мире.

— Я готова, — прошептала она, обращаясь к нарисованной девушке. Собственный голос прозвучал глухо, но решительно. — Я хочу стать тобой. Я готова стать с тобой одним целым. Исчезнуть здесь. Пусть никто не вспомнит обо мне. Пусть даже мои родители забудут, что у них была дочь по имени Александра Кострова. Это лучше, чем… чем то, что есть сейчас.

Она даже не знала, можно ли говорить такое вслух. Возможно, требовался особый ритуал, особое время, особое место. Но сейчас Аля не могла ждать. Чувствовала, что если не сделает этот шаг сейчас, то либо сойдет с ума, либо… найдет другой, гораздо более жестокий выход.

За её спиной щелкнул замок — кто-то открыл входную дверь. Аля вздрогнула и быстро свернула картину, пряча её за спиной. Через секунду в коридор вошла мама, на ходу снимая шарф: стройная, подтянутая, с идеальной укладкой и макияжем, несмотря на рабочий день и ветреную погоду.

— Алька, ты дома? — окликнула она, удивленно замечая дочь, сидящую на полу. — Почему сидишь в темноте?

— Я… — голос Али звучал хрипло после плача.

Мама включила свет в коридоре, и яркие лучи больно ударили по воспаленным глазам. Аля сощурилась, посмотрев на мать снизу вверх и почувствовав себя ещё более жалкой, ничтожной. Мама заметила опухшее лицо дочери, её покрасневшие глаза, припухшие веки. В её взгляде мелькнуло беспокойство, но тут же сменилось привычным снисходительным выражением — так смотрят на капризного ребенка, который в тысячный раз устраивает истерику из-за сломанной игрушки.

— Опять сидишь и страдаешь? — она покачала головой, стянула сапоги на каблуке и уверенным шагом прошла в коридор. — Ох, Алька, Алька… Ну что с тобой поделаешь?

В этих словах не было настоящего интереса, настоящего беспокойства. «Что с тобой поделаешь?» — этот риторический вопрос не требовал ответа. Вопрос человека, который давно смирился с тем, что решения нет, и даже не пытается его найти.

Мама поставила на столик в прихожей пакеты с покупками. От одного из них исходил сладкий запах свежей выпечки.

— Послушай, давай сегодня не будем снова обсуждать твои комплексы? — предложила она, доставая из пакетов покупки. — Я так устала на работе. Клиентки как с ума посходили. Еле успела в магазин заскочить…

Она достала из пакета коробку с тортом, украшенным кремовыми розочками.

— Я купила тортик для папы, завтра у него важный день на работе, хочу порадовать, — сказала она, любовно поглаживая коробку. — Твой отец так нервничает из-за этой презентации. Знаешь, они могут получить большой контракт…

«Она даже не спросила, почему я плакала. Не спросила, что случилось. Сразу о своих проблемах, о папе, о работе…»

— Ты тоже можешь попробовать, — мама кивнула на торт, — хоть и «худеющая».

Последнее слово она выделила с легкой иронией, с той особой интонацией, которую Аля ненавидела больше всего на свете. Интонацией, говорящей: «Мы обе знаем, что у тебя ничего не получится, но я сделаю вид, что верю, чтобы не обидеть».

— Не стоит переживать по пустякам, — продолжала мама, распаковывая остальные покупки и подмигивая коту Рыжику. — Подумаешь, вес. У всех бывают проблемы… У меня вот истеричные клиентки почти каждый день, и ничего, справляюсь.

Она продолжала говорить, но Аля уже не слушала. Что-то взорвалось внутри неё, разбило последнюю чашу терпения. Всё накопившееся за годы — обида, боль, разочарование, ненависть к себе и миру — выплеснулось в одно мгновение.

Все произошло как в замедленной съемке. Она увидела собственную руку, тянущуюся к торту. Увидела удивленное лицо матери. Почувствовала вес коробки, когда выхватила её из маминых рук. А затем с силой швырнула торт в стену.

Коробка раскрылась в полете, и крем разлетелся фонтаном, оставляя на светлых обоях уродливые бурые пятна. Бисквит рассыпался крошками по полу. Один из кремовых цветков прилип к полке с фотографиями, медленно сползая вниз липким следом.

На секунду в прихожей воцарилась мертвая тишина.

— Подавись своим дурацким тортиком! — закричала Аля, задыхаясь от ярости. Её трясло, словно в лихорадке. — Тебе никогда не понять моих проблем, ведь ты всегда была стройной и красивой! Отстань от меня со своей едой! Или по-другому заботиться ты просто не умеешь?

Мама застыла, широко раскрыв глаза. На её бежевом кардигане виднелись капли крема, а один локон выбился из идеальной прически. Такого за всё время их совместной жизни ещё не случалось. Аля никогда не кричала, никогда не спорила, всегда была тихой, послушной дочерью. Немного замкнутой, немного странной, но всегда вежливой. И вдруг — такая вспышка.

— Да как ты смеешь? — мама нашла в себе силы ответить, и в её голосе Аля различила одновременно шок, возмущение и совершенно искреннее непонимание. — Я для тебя стараюсь, забочусь, а ты… швыряешься тортами? Вообще с ума сошла?

Её лицо побледнело, а потом стало покрываться красными пятнами — верный признак гнева. Она всегда краснела неравномерно, пятнами, и это очень её смущало. Она тщательно скрывала эту особенность под тональным кремом, но сейчас, от неожиданности и ярости, не смогла совладать с собой.

— Ты не заботишься! — Аля уже не могла остановиться. Слёзы снова хлынули из глаз, но теперь это были слезы ярости, а не отчаяния. — Ты просто делаешь вид! Тебе на меня плевать! Тебе всегда было на меня плевать! Ты только изображаешь хорошую мать, чтобы подружки не сплетничали!

— Замолчи! — мама повысила голос, вытирая крем с кардигана и оставляя на ткани жирные разводы. — Не смей так разговаривать с собственной матерью! Я тебя растила, образование даю, одеваю, кормлю…

— Да, кормишь! Только этим и занимаешься! — Аля задыхалась от рыданий и ярости. — Почему ты не доела, Аля? Почему ты всё время ешь, Аля? — она передразнивала мать, и ей казалось, что вся горечь последних лет выливается в этой издевательской интонации. — А ты хоть раз спросила, как я себя чувствую? Хоть раз поинтересовалась, почему я плачу по ночам? Почему меня никто не приглашает на дни рождения? Почему у меня нет друзей? Ты заметила, что я похудеть пытаюсь? Что мне плохо и одиноко?

Аля видела, что её слова ранят мать, попадают в цель, и какая-то темная часть её существа наслаждалась этим. Наконец-то она может дать сдачи. Наконец-то она не просто жалкая толстуха, а человек, способный причинить боль.

— Ты драматизируешь, — отрезала мама, и её голос звучал неожиданно холодно, как нож, разрезающий тишину. — Твой возраст у всех непростой. Я через это проходила.

— Ты? — горький смех Али больше напоминал лай или стон. — Ты же всегда была красоткой! Все мальчики за тобой бегали! Папа до сих пор говорит, что влюбился в тебя с первого взгляда! Откуда тебе знать, каково быть уродиной, над которой все смеются?

На лице матери появилось что-то похожее на боль, странное, почти детское выражение внезапно уязвленного человека. Но она быстро скрыла это за маской строгости, выпрямила спину, подняла подбородок — как делала всегда, когда хотела показать своё превосходство.

— Я не собираюсь это в-высслушивать, — отчеканила она, от волнения слегка запинаясь. — Я целый день работала. А ты тут устраиваешь истерики и портишь мебель. Давай сюда свой телефон. Ты наказана.

— Бери! — Аля швырнула телефон на пол с такой силой, что тот подпрыгнул и проскользил по паркету до самой стены. — Забирай! Мне уже всё равно!

— Что значит «всё равно»? — мать нахмурилась, наклоняясь за телефоном, на экране которого теперь красовалась паутина трещин. — Что ты задумала?

В её голосе впервые за весь разговор послышалось настоящее беспокойство, даже испуг. Но Аля уже не слушала. Она схватила рюкзак, накинула первую попавшуюся тоненькую куртку и выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.

На лестничной площадке она на секунду замерла, переводя дыхание. За дверью слышались шаги матери, её голос: «Аля! Аля, вернись сейчас же!»

Но Аля уже бежала вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ещё недавно она бы никогда не решилась так сбегать — слишком неуклюже, слишком заметно для окружающих. Сейчас ей было всё равно.

Холодный октябрьский ветер ударил в лицо, когда она выскочила из подъезда. Вечерние сумерки уже сгущались, превращая серый Зимнеградск в город-призрак. Мимо проходили редкие прохожие, усталые после работы, спешащие домой, в тепло. Никому не было дела до зареванной девушки, выскочившей из подъезда.

Аля шла, не разбирая дороги, лишь бы подальше от дома, от матери, от своей проклятой жизни. Она даже не замечала, как слезы размазывались по лицу от порывов ветра.

В голове билась только одна мысль:

«Завтра всё закончится. Завтра я буду свободна, на Ткани Снов, навсегда с Ноктюрном».

Как странно, что решение пришло только сейчас. Она годами мучилась, ненавидела себя, своё тело, свою жизнь. Прокручивала в голове десятки сценариев, как всё могло бы быть иначе. Но именно сегодня, именно сейчас она поняла, что никогда не сможет стать счастливой в этом теле, в этом мире. Что выход только один — «трансформация».

Соседка Антонина Андреевна в это время традиционно выгуливала своих такс, с трудом перебиравших лапами. Увидев Алю, она окликнула:

— Аленька! Куда это ты вся нараспашку? А ну-ка домой и оденься тепло, простудишься!

Но Аля прошла мимо, не отвечая, даже не поворачивая головы.

«Скоро никто из них даже не вспомнит, что я существовала».

Она не знала, как долго бродила по городу. Ноги гудели, дыхание сбилось, живот урчал от голода. В какой-то момент она оказалась у старого железнодорожного переезда. Мимо с грохотом пронесся поезд, заставив её вздрогнуть от неожиданности. В голову на миг пришла жуткая мысль: просто шаг вперед, на рельсы, и всё — никаких проблем, ни боли, ни издевательств…

Но нет. Это было бы слишком жестоко — по отношению к машинисту, к случайным свидетелям. И потом, Агата говорила о другом пути. О Ткани Снов, о перевоплощении.

Аля развернулась и побрела к городской набережной. В какой-то момент ноги сами привели её к мосту через реку Зимницу. Старый чугунный мост с полуразрушенными перилами построили ещё в начале прошлого века, когда Зимнеградск считался важным промышленным центром.

С моста в ясную погоду открывался вид на весь город: старинные здания в центре, панельные и кирпичные многоэтажки на окраинах, шпили двух церквей и башня с часами на здании администрации.

Но сейчас город терялся в сумерках. Только тут и там мерцали огоньки окон да желтели фонари в парке вдоль набережной. Река внизу казалась черной, бездонной, словно портал в иной мир. Аля стояла, опершись о холодные перила, и смотрела, как тусклый свет отражается в тёмной воде причудливыми узорами.

Странное спокойствие нахлынуло на неё — спокойствие человека, принявшего окончательное решение. Больше не осталось сомнений и страхов. Только ясность и решимость.

Завтра вечером она вернется сюда. Завтра всё закончится раз и навсегда. Она прыгнет с моста в ледяную октябрьскую воду, и Александра Кострова исчезнет из этого мира. А в другой реальности, на Ткани Снов, она станет прекрасной девушкой с картины. Будет жить во дворце, танцевать на балах, любить и быть любимой.

«Это не самоубийство. Это… перевоплощение. Трансформация. Я не умру — я просто стану другой».

Сколько раз она читала в интернете истории людей, которые не выдержали издевательств и решились на самоубийство? Сколько видела новостей о подростках, сделавших последний шаг с крыши? И каждый раз втайне понимала их, завидовала такой решимости.

Но сейчас ей нужно было не умирать, а только перейти из одного мира в другой. Исчезнуть здесь, чтобы возродиться там, на Ткани Снов.

Даже мысль о том, что никто не вспомнит о прежней Але, что все воспоминания о ней исчезнут из мироздания, больше не пугала. Не осталось никакой привязанности к этому миру, к этой жизни.

«Что хорошего в этих воспоминаниях? Боль, одиночество, насмешки, вечное чувство неполноценности…»

Ветер усиливался, пронизывал насквозь. Аля поёжилась, но не уходила. Ей казалось, что река внизу зовет её, обещает покой и забвение.

— До завтра, — прошептала она, обращаясь к тёмной воде внизу. На секунду ей показалось, что вода отозвалась — легким всплеском, будто река ответила:

«Жду тебя».

Она развернулась и медленно пошла прочь от моста, не оглядываясь. Завтра начнется новая жизнь. Завтра она станет той, кем всегда должна была быть.

И только где-то в глубине души тоненький голос спрашивал:

«Но что если Агата ошиблась? Что если Ткани Снов не существует, и за чертой — только тьма и пустота?»

Но Аля не слушала. Она давно привыкла не слушать тихих голосов внутри себя.