Пташка

39. Дом.

— Ты не передумала? — негромко спросил Фиргалл не глядя на девушку и сильнее запахнул плащ.

Снежинки, носившиеся в воздухе, затевали дикую пляску с ветром, словно пытаясь отхватить побольше жизни в преддверии скорой гибели. Стоял мороз, но это были последние холода. День удлинился, и тепло далёкой ещё весны уже чувствовалось в лучах осмелевшего солнца. Но нынче дело шло к вечеру. Они остановились на росстани.

— Нет, — покачала девушка головой.

Сид кивнул.

— Приглашение Айфэ и Эмер бессрочно. Они будут ждать тебя. Приезжай, когда тебе надоест искать среди теней прошлого то, чего там нет.

Гнеда пристально посмотрела на Фиргалла. Насмехался ли он над ней или просто хотел разозлить и заставить поменять решение? Ведь сид не мог не понимать, почему Гнеда не ехала. Вся дорога сюда, до Перебродов, была для неё мукой. Девушка не в силах была смотреть на него, потому что всякий раз задавала себе вопрос: не он ли убил и её мать?

Гнеда не хотела знать.

Фиргалл был ей ближе умерших родителей. Сид сделал много злого и доброго, воспитал и изменил её, предал и спас, и одно было неотделимо от другого. Она любила его как отца и ненавидела как злейшего врага.

Это было невыносимо, и единственным убежищем, куда можно было спрятаться, являлись Переброды. Кузнец, которому своим появлением она больше не могла причинить вреда. Вежа с пыльными книгами. Могила Домомысла.

— Я буду рядом с ними, в Ардгласе. Когда придёт время мстить за отца, ты знаешь, где меня искать.

Фиргалл сдержанно кивнул, и лошади тронулись, увозя его прочь. Гнеда смотрела поезду вслед до тех пор, пока, окутанный снежным облаком, он не исчез в темнеющем лесу. Наступившая тишина тяжело навалилась на плечи. Пламень переступил по хрустящей крупке, нетерпеливо подковыривая её копытом.

Гнеда вздохнула, но тут же улыбнулась. Совсем скоро она увидит Катбада.

Не оглядываясь, девушка повернула маленькие лёгкие сани, которые напоследок подарил ей сид, и направила Пламеня по знакомой дороге.

Домой. Наконец-то домой.

Но когда из-за деревьев показались первые крыши, Гнеда ничего не почувствовала.

Девушка въезжала в родную деревню, ожидая, что возвращение всколыхнёт душу, — радостью, теплотой или грустью — но не было ничего. Она смотрела на знакомые с детства, ничуть не изменившиеся дворы и проулки с пугающим равнодушием. Только Вежа, укоризненно глядящая на неё сверху вниз как старая мать на заблудшее чадо, тронула сердце Гнеды. Лишь древние шершавые стены чувствовались родными. Ведь так было всегда. Как она могла забыть это ощущение? Как могла обманываться и называть Переброды домом? Вежа была маленьким островком в чужом море, но теперь даже она глядела холодно и бесприютно.

На двери висел незнакомый замок, но дорога оказалась расчищена. Гнеда безразлично подумала, что селяне, наверняка, устроили в Веже житницу, как всегда и хотели. Но нынешняя цель девушки была иная, и она продолжила путь.

По пустым улицам гулял ветер, подхватывая и растрёпывая дым, едва успевавший высунуться из труб. Снег шёл не переставая, и Гнеда с предвкушением думала об уютной избушке Кузнеца, куске душистого хлеба и тёплом боке Грома. А больше всего — о крепких объятиях друга, ободряющем смехе, о том, как после всего услышанного он погладит её по голове большой ладонью, печаль отступит и всё былое покажется лишь сном.

— Ба, да кто же это! — раздался смутно и неприятно знакомый голос, выведший девушку из задумчивости.

Пламеню пришлось остановиться, поравнявшись с дровнями, ехавшими навстречу. На горе заиндевелых брёвен возвышался рослый детина в лихо заломленной шапке, румяный от работы и мороза. Огромными удивлёнными глазами он разглядывал Гнеду, и вместе с узнаванием его лицо от уха до уха озарила улыбка.

Девушка была одета куда скромнее, чем в своей поездке к Судимиру, но и этот наряд, как видно, произвёл большое впечатление на парня, в чьём взгляде читалось искреннее восхищение.

— Ты ли это, Гнеда? — изумлённо спросил он.

— Здравствуй, Завид, — сухо ответила девушка. Вот уж кого угораздило встретить.

— А мы-то думали, ты сгинула, — засмеялся он, кажется, даже не подозревая о том, как неучтиво звучали его слова, продолжая восторженно оглядывать лошадь, упряжь и сани. — Значит, всё-таки нашла? Родителей, говорю, нашла? — добавил он, когда Гнеда неприязненно нахмурилась.

Она покачала головой.

— А это тогда ж откуда? — простодушно махнул рукой Завид на Гнеду. — Родичи?

— Родичи, — нетерпеливо согласилась девушка, собираясь ехать своей дорогой, но Завид поспешно окликнул её.

— Не иначе, в Черноречье путь держишь?

— В Черноречье, — кивнула Гнеда, начиная раздражаться назойливостью парня.

Завид многозначительно присвистнул и глупо улыбнулся.

— Так ты не знаешь, — изрёк он с бесхитростным удовольствием, явно предвкушая действие, которое новость должна произвести на собеседницу. — Кузнец-то, — он хитро приподнял брови и ухмыльнулся, нарочно оттягивая конец своей речи, — тю-тю.

Девушка почувствовала, как внутри всё похолодело.

— Что? — оставив выдержку, грубо переспросила она.

— Был да сплыл, говорю, кузнец-то, — осклабился Завид, но Гнеда больше не слушала его. Она встряхнула вожжи и громко прикрикнула, высылая Пламеня вперёд.

Этот болван не мог говорить правду! Он хотел досадить ей по старой памяти, вот и всё.

Гнеда гнала и гнала, пока не показались запорошённые белым мостки. Она резко осадила Пламеня, заставив его обиженно всхрапнуть, и выскочила из саней. Но уже отсюда было ясно, что Завид не соврал. Не зарастающая ни летом, ни зимой тропа в Черноречье была занесена огромными сумётами, и Гнеда едва могла шевелиться в глубоком снегу. Если бы Катбад жил здесь, отсюда уже виднелся бы свет. Да и разве бывало, чтобы над домом кузнеца не вился дым?

Но Гнеда отказывалась верить. Девушка ринулась вперёд, увязая в сугробах, прорываясь через завалы, но чем ближе она подбиралась к избушке, тем страшнее ей становилось. Пустой дом надвигался чёрной безжизненной громадой, и Гнеда замерла там, где когда-то был низенький забор. На том месте, где стояла конура Грома, возвышался горбик снега.

Девушка застыла, не в силах отвести взгляда от жутких пустых окон, и это было хуже, чем замок на Веже. Чем Фиргалл, приглашающий убить себя. Чем Бьярки, отказавшийся выйти к ней.

Сзади раздался хруст шагов и сбивчивое дыхание Завида. Он остановился рядом с девушкой и почесал в затылке.

— Уж вторая зима пошла, как он пропал. Поначалу думали, вернётся, да куда там. Никому не сказался, как сквозь землю провалился.

Гнеда медленно повернула голову. Ей хотелось обвинить кого-то в своих бедах, и трудно было найти более удобного человека, чем Завид. Но он переминался рядом и совсем не походил на злого мальчишку, невольно положившего когда-то начало её дружбы с Кузнецом. Он никогда не любил Катбада, как и все остальные в деревне, считая его чужаком — непонятным, опасным, сомнительным. Но Завид не был причиной исчезновения её друга.

— Идём. — Парень неожиданно потянул Гнеду за рукав, отчего та вздрогнула. — Нечего тут стоять. Черноречье нынче совсем одичало, в морозы сюда и волки забредали. Заночуешь у нас. То-то все удивятся!

Ещё вчера Гнеда бы ни за что не поверила, чем закончится для неё первый день в родной деревне. Последнее, где она ожидала оказаться, был дом старосты, отца Завида, где все от мала до велика собрались вокруг девушки и принялись расспрашивать о том, где она пропадала и зачем вернулась обратно. Они без стеснения разглядывали Гнеду, строили свои бесхитростные догадки и изумлялись, не веря ни одному её слову.

Худо-бедно удовлетворив всеобщее любопытство и стараясь не сообщить при этом ничего существенного, девушка наконец удалилась в выделенный ей закуток в большой общей избе. Давно уже стихло кряхтение стариков, возня малышей и бабий шёпот, а Гнеда всё никак не могла заснуть. Староста почти ни слова не сумел прибавить к рассказу сына о Кузнеце, и оставалось только гадать, что стряслось с Катбадом. Ушёл ли её друг намеренно или с ним приключилась беда? Была ли Гнеда причастна к случившемуся, или Кузнец имел свои причины исчезнуть из Перебродов? Наверное, какие-то отгадки можно было обнаружить в Черноречье, но девушка и подумать не могла о возвращении в выхолощенную избу.

Гнеда куталась в серый плащ, но и он больше не приносил утешения, превратившись в обыкновенную вещь, уже почти не имеющую ничего общего с Бьярки. Когда-то суровое сукно помнило прикосновение его тела, а складки хранили запах своего истинного хозяина, но всё это было и прошло. Как и то, что Бьярки чувствовал к ней. Ведь если бы что-то ещё теплилось, он вышел бы. Непременно вышел.

Гнеда проснулась резко, будто кто-то толкнул её в бок, но все спали, и лишь большуха тихонько возилась у печи, раздувая угли и двигая тяжёлую дежу.

Твердята. У неё оставалась ещё Твердята.

***

На этот раз Гнеде не было нужды таиться и брести окольными тропами по лесу, как когда-то с Катбадом, так что в Завежье она въехала к концу дня. Зима преобразила всё кругом, но девушка без труда отыскала нужную ей избу на высоком берегу Листвянки.

Больше всего Гнеда боялась, что и здесь её будет ждать какое-то ужасное разочарование, но вопреки страхам, дверь открыла сама Твердята. Ей потребовалась пара мгновений, чтобы узнать молочную дочь. Лицо женщины изменилось, и с радостным смехом она заключила девушку в крепкие объятия.

— Батюшки, Гнеда! Живая!

Твердята потянула её в дом, и вокруг гостьи тут же собралась вся семья. Гнеду принялись раздевать, усаживать к печи, угощать и снова обнимать. Даже Вячко и дед, невозмутимо плетшие на конике лапти, с любопытством глядели на вошедшую. Только когда девушка оказалась согрета, напоена и накормлена, Твердята разогнала детей по полатям и позволила себе устроиться напротив. Она погладила Гнеду по лицу.

— Гнедушка. Выросла-то как. Уж и не чаяли мы тебя увидеть. Чего только не передумали тогда. Словно леший тебя уволок, — укоризненно покачала она головой, подпирая щёку рукой.

— Прости, не по своей воле я ушла, не попрощавшись, не поблагодарив вас за хлеб, за доброту.

— Боюсь и спрашивать, дочка. Пришла к нам с Катбадом о ту пору, почитай, в одной рубашонке, а нынче как княгиня въехала, в каких санях, в какой справе!

Твердята провела рукой по плечу Гнеды и тревожно прикусила губу.

— Не бойся. Неправедно нажитого я в твой дом не принесла. Я… я узнала о своих родителях. — Гнеда не сдержала улыбки, когда Твердята изумлённо расширила глаза и накрыла обеими ладонями рот. — Мой отец… — девушка запнулась, подбирая подходящие слова, — мой отец был не последним человеком. Он жил в городе, и я смогла разыскать людей, что ещё помнят его. Они помогли мне.

— Неужто ты в самом Стародубе побывала, дочка? — никак не могла поверить хозяйка.

Гнеда как сумела, поведала ей о своих странствиях, и Твердята лишь охала и качала головой, узнав, что названная дочь успела пожить и в землях сидов, и в усадьбе знатного боярина. Она причитала, слушая о набеге сарынов, и восторженно удивлялась тому, что девушке повезло видеть издали самого князя. Гнеда подозревала, что, несмотря на всю свою простоту, её молочная мать чувствовала, что девушка многое не договаривала, и по достоинству оценила чуткость кормилицы, не принявшейся допытываться большего.

Пришёл черёд и Гнеде расспрашивать о Твердятином житье-бытье, и та с готовностью принялась делиться всем, что произошло за это время в её семье. Главным событием, разумеется, было замужество Пчёлки, случившееся минувшей осенью.

— Вот только были у нас на блинах с Гораздом, — приговаривала Твердята, — малость самую вы разминулись. А уж как он на неё глядит! Ну прямо два голубка, — умилялась кормилица.

Про судьбу Кузнеца здесь знали не больше, чем другие.

— Чует моя душа, не увидеть нам уж Катбада, — печально повторяла Твердята. — По нём и дороженька запала, и молва загасла.

— Оставайся, — подытожила она, когда уже совсем глубокой ночью укладывала Гнеду спать. — Конечно, до боярских хором нам далеко, но уж не побрезгуй. Оставайся, дочка. Ты нам родная. — Твердята погладила девушку по голове. — Горемычная ты моя. Находилась по чужим людям, да счастья своего так и не нашла. Оставайся. — Она говорила нараспев, не переставая перебирать волосы Гнеды, и девушка почувствовала, как спокойствие накатывает на неё мерными волнами. — Приедет Пчёлка нас навестить, глядишь, и тебе жениха привезёт справного. Спи, моя касаточка, отдыхай, — было последним, что Гнеда услышала, прежде чем провалиться в крепкий глубокий сон.

***

В семье Вячко и Твердяты Гнеду приняли с радушием и простотой, и единственное, чего девушке не доставало, было общество Пчёлки. Впрочем, дети не давали заскучать гостье, которая одарила каждого — кого ожерельем, кого платком, кого пояском, — отчего ребята были вне себя от восторга. Девушка пыталась отдать Твердяте часть своих нарядов, но та была непреклонна.

— Такое приданое! — возмущённо ворчала она. — И не вздумай разбрасываться! Ещё за князя тебя выдадим.

Зима подходила к концу, и не успела Гнеда освоиться в Завежье, как со всех сторон подступили заботы. Пора было готовиться к пашне, чистить и убирать хлев и повети, выгонять скотину. Все словно очнулись после спячки, завертевшись в весенних трудах.

Гнеда, успевшая забыть, что такое тяжёлый хлебопашеский быт, не помнила себя от усталости. Твердяте приходилось одёргивать названную дочь, чтобы та не надорвалась с непривычки, но девушка была рада хлопотам, позволявшим отвлечься. Она старалась не дать себе ни одного не занятого делом мига, потому что иначе к ней начинали приходить мысли о Бьярки.

Теперь, когда жизнь вошла в более-менее размеренное русло, Гнеда всё чаще думала о нём. Остальное просочилось сквозь неё, как вода через решето — Корнамона, предательство Фиргалла, мать и отец, исчезновение Кузнеца, — и только он остался золотыми искрами на дне.

Бьярки приходил к ней во сне и наяву, с неизменно холодным взглядом, полным враждебности и неприязни. И если раньше что-то всегда заслоняло её чувства, то нынче они оголились во всей своей полноте, изумившей и испугавшей Гнеду.

Чем больше девушка старалась вообразить себе лицо Бьярки, тем сильнее его облик распадался на множество разрозненных осколков. Гнеда отчаянно цеплялась за воспоминания, перебирая в уме каждую черту Бьярки, его одежду, горбинку на носу, тонкий рубец, пересекавший бровь, родинку на шее, синие пятнышки в льдистой голубизне очей. Звук его голоса, когда он сердился. Смеха, когда играл с Негашей. Руки, обвитые вокруг её плеч. Запах полыни, костра и речной свежести. Но воспоминания ускользали, не даваясь, и Гнеда уже не была уверена, что ей мнилось, а что на самом деле было частью Бьярки.

Он мучил её, снясь короткими, полными обещания ночами, но ещё сильнее — когда не являлся седмицами. Тогда Гнеда доставала сшитую для юноши рубашку и разглядывала её так, словно она, действительно, принадлежала ему. Нужно было избавиться от бесполезной, бередящей сердце вещи, сжечь, выкинуть, подарить, но девушка не могла решиться и всякий раз бережно складывала сорочку, убирая на дно коробьи, обещая себе больше не прикасаться к ней, зная наперёд, что не сдержит слова.

Твердята, замечавшая, что с Гнедой творится неладное, несколько раз мягко спрашивала, в чём дело, но, не добившись ответа, отступила. Ей приходилось едва ли не силой выпроваживать девушку на улицу, где в конце утомительного дня собиралась молодёжь, но если Гнеда и выходила, то в одиночку отправлялась на угор или к броду, тому самому, где когда-то в первый раз встретила Бьярки.

— Ходишь как вдовица в чёрном! — сердилась Твердята, негодуя на невзрачную одежду названной дочери. — Нарядов полна укладка, а она в обносках! Хоть бы колечко надела аль монисто, ленту бы заплела!

Но всё было напрасно. Гнеда равнодушно пожимала плечами, продолжая носить старую рубаху и понёву. Её не прельщали весёлые посиделки, потому что в лице каждого парня ей мерещился Бьярки, и девушка предпочитала коротать вечера с детьми, рассказывая им небылицы и нянча малышей.

На праздник Солнцеворота приехала Пчёлка, и Гнеда была несказанно рада увидеть подругу. Она лучилась счастьем, с гордостью неся рогатую кичку. Ей повезло жить душа в душу со своим Гораздом, и Пчёлка хотела, чтобы все кругом разделяли радость, переполнявшую её саму. И как Пчёлка не допытывалась у подруги причины её грусти, скрыть которую не получалось, Гнеда не могла рассказать о Бьярки, будто, стоило единожды произнести его имя, как развеялись бы по ветру оставшиеся крохи чего-то очень ценного, принадлежащего лишь ей одной.

Пчёлка погостила недолго. Лето было в самом разгаре, подоспел сенокос, и все, кроме деда, отправились в поле. Гнеда, помнившая, как в былые времена не могла дождаться этой радостной поры, когда после знойного трудного дня, облачившись в лучшие наряды, девушки и парни собирались у реки, пели песни, смеялись, играли и жгли до утра огни, теперь засыпала в шалаше подле старших, убаюканная мерным перезвоном отбиваемых кос.

Как-то вечером, увидев, как девушка снова устраивается на ночлег под пологом, Вячко хмыкнул:

— А Ждан-то не иначе станет сторожить тебя нынче у костра. Ай не видала, как он зенки косил, когда ты зарод метала? Думал, дырку прожжёт. Верно, работницу присматривает, — засмеялся он в бороду, но Твердята тут же ткнула мужа в бок локтем.

— И то правда, Гнедушка, шла бы ты, погуляла, песни послушала, — ласково принялась уговаривать она.

— Утомилась я, — только и ответила девушка, опускаясь на душистую постель из свежескошенного сена.

Ноги гудели, спину тянуло, но Гнеда радовалась, ведь это значило, что её быстрее сморит сон. Девушка даже не помнила, как выглядел Ждан. Она закрывала глаза, но перед мысленным взором появлялась лишь белая рубаха в алых узорах и размашистые движения рук, да вскоре и они растворялись, постепенно превращаясь в еле держащегося на ногах человека в разорванной, окровавленной одежде, с лицом, искажённым ранами и болью, одними глазами умоляющего её остаться. Но она ушла. Ушла. Ушла…

— Гнеда, Гнеда! Просыпайся! — раздался беспокойный голос откуда-то сверху.

Девушка размежила веки и упёрлась взглядом в перепуганную Твердяту, тормошившую её за плечо. Она в тревоге закусывала губу, подпирая рукой щёку, и казалось, будто у неё болели зубы.

— Какой-то чужак. Спрашивает тебя.

Гнеда поднялась на локтях и посмотрела мимо кормилицы, туда, где стоял спешившийся всадник. Она вгляделась, и сердце разом ускорило бег.

На щите, притороченном к седлу, чернел оскалившийся вепрь.