Пташка

42. Рассвет.

Гнеда смотрела на Дорогу, петлявшую среди деревьев и полей. Ту самую, по которой когда-то попала сюда за пазухой Фиргалла.

В деревне уже пропели первые петухи, но рассвет был ещё далеко. Наступала осень, и совсем скоро день сравняется с ночью.

Она сидела, забравшись на холодный подоконник, поджав под себя ноги и закутавшись в серый плащ, снова пахнувший Бьярки. Гнеда жадно прижала к лицу сукно и сделала глубокий вдох. Она вдруг поняла, что может сейчас просто соскочить вниз, сделать два шага до своей постели и уткнуться носом в живого, тёплого Бьярки, и ощущение безграничного счастья захлестнуло девушку как река, вышедшая из берегов.

Жировик давно погас, а месяц укрылся за набежавшим облаком, и писчую освещало лишь мерцание жёлтых зёрен, рассыпавшихся над Перебродами. Но глаза Гнеды привыкли к темноте и, отвернувшись от ночного неба, она посмотрела в угол, служивший ей опочивальней.

Бьярки спал на животе, раскинув белеющие во тьме руки по узкому ложу безмятежно и беззащитно, как дитя. Одеяло сбилось, обнажая его спину, и в мягком сизом сумраке Гнеда видела, как еле заметно очерчиваются рёбра при каждом размеренном вдохе, как утопает в тени плавная борозда позвоночника и темнеет ямка у поясницы. В горле перехватило от щемящей нежности, и лишь боязнь разбудить юношу удержала Гнеду от того, чтобы встать и дотронуться до него.

Было невероятно, что кожа Бьярки оказалась такой шелковистой. Что она покрывалась мурашками, когда Гнеда проводила по ней пальцами, что живот подбирался, будто от холода…

Успокоившееся было сердце вновь начало заходиться при одной мысли о прикосновении к нему. Гнеда закрыла глаза, впервые позволяя себе нырнуть в воспоминания этой ночи, ещё не закончившейся, но уже свершившейся.

Когда что-то начало меняться между ними? Когда его объятие, защищающее, почти братское, вдруг стало чем-то иным? Когда Гнеда ощутила перемену в его теле? В себе?

Это было неожиданно и оглушительно, словно вместе они ухнули с обрыва или оказались захвачены мощным водоворотом. Гнеда смотрела в глаза Бьярки и с упоительным ужасом наблюдала, как они меняются, наполняются чем-то уже виденным, звериным, неуправляемым и в то же время прекрасным. Она откуда-то знала, что её очи сейчас отражают то же самое, что они с Бьярки соединены друг с другом куда крепче, чем молодые, связанные свахой рушником.

Девушка поднялась на цыпочках, чтобы дотянуться до его губ, приоткрытых в удивлении, словно Бьярки до последнего не верил в возможность такого исхода. И Гнеда, воспользовавшись его замешательством, захватила власть над юношей. Растерянность боярина опьянила и вселила ложную уверенность в собственном всемогуществе, и Гнеда всё меньше чувствовала себя отдельно от него, погружаясь в нечто бездонное, бесконечное, не имеющее ни названия, ни цвета, ни глубины.

­­— Станешь ли моей? Разуешь ли меня? — прошептал Бьярки, не выпуская её из своих рук, но одновременно не решаясь пошевелиться, и Гнеда, возвращая его дыхание, быстро проговорила:

— Да, да, да…

Она робко и в то же время отчаянно поцеловала его в краешек рта, в нижнюю губу, наконец, добралась до тонкой расселинки, трепеща от распирающего изнутри безудержного счастья, возбуждения и смелости. Гнеда не могла понять, почему Бьярки застыл в оцепенении, почему смотрит на неё испуганными глазами, почему не отвечает на ласку. Девушка чувствовала, что он прикладывает все оставшиеся силы, чтобы зачем-то сопротивляться, хотя его тело гудит, как улей, полный разъярённых пчёл.

Гнеда знала, что заслонка, которую Бьярки из последней мочи держал, вот-вот рухнет, и удвоила напор, прижимаясь, вминаясь всем телом, сведённая с ума его запахом, хлынувшим со всех сторон, жаром, мелкой дрожью, пробиравшей юношу с головы до ног.

Девушка коснулась губами шеи Бьярки, и он дёрнулся, на миг прикрыв глаза не то от боли, не то от удовольствия. Подчиняясь наитию, заставившему забыть о смущении, Гнеда обвила стан юноши руками, будто стараясь вобрать его в себя, влепить, сделаться с ним единым целым, и ощутила, как окаменели все его мышцы, как взмокла рубаха на спине.

И вдруг он оттолкнул её. Негрубо, но беспрекословно, и внутри Гнеды с резким свистом лопнуло какое-то сухожилие, больно и гулко. Она попробовала рвануться обратно к Бьярки, но он выставил одну руку, не давая ей приблизиться, зажимая себе рот тыльной стороной другой, точно в попытке стереть с себя её поцелуй, и это стоило ему таких усилий, что на лбу выступила испарина.

— Не так. — Боярин замотал головой, и пряди потемнели от пота. — Я справлю тебе самую славную свадьбу. Достойную княжеской дочери. Одену в самые дорогие наряды. О твоём пире будут слагать песни через года. Я хочу, чтобы все видели тебя. Все, кто смели пренебрегать… Все станут свидетелями… Все убедятся…

Гнеда смотрела в его расширившиеся, почти безумные глаза и читала всё, что Бьярки не сказал, каждое не произнесённое им слово. Что он хотел подарить ей, незаконной дочери, не знавшей ни отца, ни матери, не ведающей даже своего настоящего имени, первый в её жизни обряд, введший бы Гнеду в мир. Родивший бы её заново и честно в его семье. Приравнявший бы, наконец, к остальным людям. Он хотел сделать всё по правде. Хотел отплатить за обиды, что нанёс когда-то, за которые, будучи прощённым Гнедой, до сих пор не мог простить себя сам.

Бьярки всё ещё думал, что это что-то значило для Гнеды.

Странно, но она тоже так полагала. Совсем недавно. А теперь в одночасье поняла, что всё это не несёт никакого смысла. Что, незаметно для себя, она обрела свободу. Что ценность имеет лишь он и она, их переплетённые руки, переплетённые взгляды, переплетённые души.

Гнеда сделала шаг.

— Наши свидетели — Небо и Земля, и мне не нужны другие.

Не отрываясь от очей Бьярки, перебарывая сковывающее её стеснение, она развязала пояс. С тихим шелестом понёва опустилась к их ногам, и юноша проводил её недоверчивым взглядом. Девушка сглотнула и, переступив через ворох тёмной ткани, подошла вплотную к боярину. Бьярки по-прежнему не двигался, и под его немигающим взором Гнеда чувствовала, как лицо становится пунцовым.

Она ждала его касания. Огня, зажигающегося в глубине глаз. Улыбки. Одобрения. Но он стоял как истукан из степи, каменный и холодный.

Гнеда коснулась своих волос, чтобы распустить их, но подрагивающие руки не слушались. Она замерла, всеми силами сдерживая накатившее на неё отчаяние. И вдруг с кратким отрывистым выдохом Бьярки отвёл её ладони и принялся сам расплетать косу. Звено за звеном, он разбирал вороные пряди, слегка нахмурившись и сжав губы, сосредоточенно и очень осторожно, не поднимая глаз от своего занятия. Закончив, Бьярки чуть отодвинулся, чтобы оценить свою работу, и невесомо провёл костяшками пальцев по щеке девушки, будто она была ребёнком, которого ему хотелось приободрить.

Несмотря на внешнее спокойствие боярин был бледен и взволнован. Последняя внутренняя узда ещё сдерживала его, и он не позволял себе коснуться Гнеды по-настоящему, но девушка уцепилась за его руку и стиснула в своей.

Одно бесконечное мгновение они смотрели друг на друга в полутьме, которую уже не мог рассеять почти потухнувший светильник. Бьярки пытался устоять на самом краю своих пошатнувшихся представлений о правильном и должном, но Гнеда уже ступила в пропасть, безжалостно увлекая его за собой.

Ни один из них не знал, как в точности всё должно происходить, но будто звери, безотчётно ведавшие обычай, они безошибочно исполняли своё таинство.

Взявшись за руки, они подошли к постели, и Бьярки сел, не выпуская взора Гнеды, ухватившись за незримую нить, ставшую вмиг не менее крепкой и жизненно необходимой, чем пуповина для матери и чада.

Он положил руки на бёдра Гнеды и бережно притянул к себе, прижимаясь лицом к животу девушки, слегка потираясь о тонкую ткань сорочки, вдыхая запах. Гнеда провела по его волосам, и, поймав ладони девушки и неспеша поцеловав каждую, Бьярки мягко отстранился, подавая безмолвный знак. Поняв его, Гнеда опустилась на колени.

Девушка облизнула пересохшие губы и потянулась к его стопам. Волосы чёрной завесой скользнули вниз, и Бьярки наклонился, чтобы откинуть их с её лица.

Он хотел видеть.

Гнеда сняла его правый сапог. Боярин сидел не шелохнувшись, и в этом странном, принуждённом бездействии сквозило нечто жуткое. Он не был младенцем или немощным старцем, но Гнеда разувала его, а он смотрел сверху вниз, не помогая и ни на мгновение не отрываясь.

Покорность, с которой она склонялась перед ним, граничила с унижением, и только от Бьярки зависело то, где будет пролегать эта межа. Следуя издревле заведённому порядку, Гнеда признавала его совершенную власть над собой, и в той жадности, с которой он внимал происходящему, было что-то жестокое.

Гнеда с удивлением поняла, что именно это неосязаемое мгновение её слабости против его силы, уязвимости против превосходства, подношение девушки, которое Бьярки принимал, не отнимая при этом её достоинства, а не то телесное, что должно было свершиться после, повязывало их, делая мужем и женой. Она испытала болезненную, неизведанную доселе смесь стыда и желания.

Гнеда стянула второй сапог и несмело, так, будто была в чём-то виновата перед Бьярки, посмотрела в его глаза. И в тот же миг он нагнулся, подхватывая её, словно колдовские чары, сковывающие юношу прежде, разом перестали довлеть над ним. Он усадил девушку к себе на колени и сжал так, что у неё перехватило дыхание.

Гнеда, которая едва не поверила в его отчуждённость, ощутила неимоверное облегчение. Она не заметила, как по щекам полились слёзы, и Бьярки, перепугано держа в ладонях её лицо, сцеловывал их, шепча что-то невнятное сбивчивым, хриплым голосом.

Он обнимал Гнеду, гладил по волосам и рукам, будто ему было необходимо убедиться в её вещественности. Она перестала плакать и почувствовала, как от ласк юноши, его тёплых пальцев и горячих губ по телу разносится огонь, как он делается всё нестерпимее. Кожу пробрал озноб, и словно в лихорадке, ей стало холодно и горячо одновременно.

Их обоих колотило. Гнеда жалась к Бьярки без стыда, без малейшей мысли о том, как выглядит со стороны. Её трясущиеся руки шарили по его телу, губы искали его уста.

Боярин рывком снял с себя рубашку и отшвырнул в сторону. Прикосновение к его голой коже едва не заставило Гнеду отдёрнуть пальцы, но Бьярки не позволил ей, крепко прижимая к себе за поясницу, заставляя тонуть в своём запахе и жаре, в сухом, обжигающем степном ветре и шуршании травы, в небесной синеве глаз.

Невесомое полотно её исподницы, разделявшее их сейчас, показалось жёсткой рогожей, и будто прочитав мысли Гнеды, Бьярки нетерпеливо дёрнул завязки. Сгребая в горстях ослабшую ткань, он стянул её с плеч девушки порывистым, почти грубым движением.

Прохладный воздух обжёг руки и грудь. Бьярки замер, всё ещё сжимая не до конца снятую рубашку на запястьях Гнеды. Он слегка отстранился, чтобы рассмотреть девушку, и она не могла понять выражение его расширившихся глаз.

В них не было ни капли смущения, напротив, то же алчное внимание, с каким боярин смотрел, когда она разувала его. Зато Гнеде стало невыносимо неловко и, высвободив руки, она попыталась скрестить их перед собой, чтобы прикрыться, но Бьярки удержал её. Он покачал головой, едва заметно, одним уголком губ, улыбнулся и прошептал:

— Краса моя.

В следующий миг Бьярки поцеловал её между ключиц, и против воли Гнеда издала странный звук, который должен был быть вздохом, но прозвучал как стон. Боярин провёл губами по её шее, плавно спустился к левому плечу, продолжая покрывать кожу девушки короткими горячими прикосновениями, пока не остановился возле локтя. Резко, словно споткнулся.

Гнеда рассеянно дотронулась до руки в том месте, где только что чувствовала жаркое дыхание юноши, и нащупала гладкий, безволосый кусочек. Рубец от раны, что Бьярки нанёс ей в тот памятный день в усадьбе, кажется, вечность назад.

— Прости меня, — прочертили его губы по коже, нежно, почти неосязаемо, и Гнеда ощутила, как по телу сладкой волной предвкушения разбегаются мурашки.

Она потянулась к Бьярки, обвивая его шею, и боярин ухватился за скомканную у девушки на поясе ткань, стаскивая её вниз по бёдрам. Гнеда помогла ему, выкручиваясь из сорочки, как змея из выползка.

Бьярки навис над девушкой, упершись ладонями о постель, и короткие пряди упали ему на лоб, почти закрывая лихорадочно блестящие глаза. Боярин медленно — слишком, мучительно медленно — опустился, всё ещё держа свой вес на руках, позволяя их телам соприкоснуться, и Гнеда почувствовала, как, будто сухой трут, её кожа вспыхнула, отвечая на близость Бьярки.

Он целовал её шею, грудь, губы, и девушка не успевала различать вспышки цвета — яркого, алого, рыжего и солнечно-жёлтого, словно волшебные цветы, распускающиеся перед глазами. Ладони Бьярки скользили, повторяя каждый изгиб, каждую пядь, лаская, гладя, исследуя такие закоулки, где Гнеда даже в самых смелых мыслях не могла представить чужой руки. Бьярки не ведал пределов, но каждое движение было наполнено нежностью и почтением, словно её тело являлось долгожданной и наконец обретённой святыней.

Бьярки, гибкий, до предела напряжённый, был совсем таким же, как в первый день — поджарый хищный зверь, и в его глазах почти не осталось человеческого. Не в силах противостоять чему-то несоизмеримо более сильному, чем её воля, Гнеда раскрылась, принимая его, и Бьярки, наконец, обрывая опутывающие его постромки разума, подался вперёд.

Всё существо Гнеды, её душа и каждая частичка, способная чувствовать, оказались в одном месте, где сошлись два противоположных мира, где она соединилась и стала целым с другим человеком.

И вдруг… Боль. Резкая и так не соответствующая красоте этого мига.

Прикрытые в упоении глаза Гнеды широко распахнулись, сталкиваясь с синими как грозовое небо очами Бьярки. Он, только что ласкавший и боготворивший, теперь причинял Гнеде боль, что-то неисправимо ломая и изменяя в ней.

Гнеда попыталась сделать судорожный вдох, но Бьярки опять качнулся, вызывая новую волну страдания, и вдруг слуха девушки достиг его гортанный, утробный стон. Она никогда не слышала ничего приятнее и откровеннее этого первобытного, чистого, замешанного на боли сладострастия.

Гнеда упёрлась в Бьярки руками, краем сознания замечая, как по вискам, одна за другой, проскользнули две быстрые слезы. Юноша замер, и Гнеда догадалась, каких усилий ему стоит задержка. Его расширившиеся, сумасшедшие глаза смотрели пусто и неистово. Он всё ещё был внутри неё, и сквозь боль и обиду обманутых ожиданий Гнеда ощутила подспудное желание, чтобы Бьярки не обращал внимания на её немое сопротивление и продолжал. Что-то в ней, глубоко и виновато, надеялось на его чёрствость, чтобы иметь возможность упиться собственной мукой.

Но Бьярки застыл, и саднящее жжение притупилось.

Его глаза были по-прежнему пьяными, но губы прошептали:

— Тебе больно?

Гнеда почувствовала, что ком, застрявший в груди, мешает дышать.

Слова Бьярки, озвучившие чувства Гнеды, казавшиеся ей настолько неважными для него в такой миг, тревога в его надтреснутом голосе заставили сердце девушки сжаться от жалости к самой себе и одновременно от переполняющей душу нежности к нему.

Бьярки понял, что то, что дарило ему удовольствие, приносило ей боль. Понял, даже находясь на вершине блаженства. Понял и остановился.

И Гнеда, глядя в его глаза, до краёв полные сострадания и похоти, ощутила прилив вожделения.

Она желала его, несмотря ни на что.

Она желала Бьярки ещё сильнее, потому что ей стоило лишь попросить, и он бы больше не прикоснулся к ней.

Вместо ответа девушка потянулась к Бьярки, чтобы поцеловать, одновременно заставляя его проникать глубже, и с облегчением осознала, что передышка, которую он ей дал, позволила телу немного приспособиться. Юноша закусил губу и попробовал отстраниться, но Гнеда крепко сжала его бёдрами, притягивая за шею руками.

— Нет, нет, нет, — умоляюще прошептала она в его уста. — Будь со мной! Будь со мной, Бьярки!

Гнеда видела, как юноша разрывается между виной и наслаждением, как пелена страсти на его глазах истончается, уступая место боязни ранить её, и повинуясь наитию, девушка легонько толкнулась к нему.

Брови Бьярки болезненно взмыли, и он со стоном прикрыл веки.

— Мне хорошо, — на выдохе проговорила Гнеда, и это было правдой.

То, что происходило с ними, было чем-то большим, нежели телесное соединение. Они были освобождены не только от одежды, но и от всего наносного. Две обнажённые души, два сердца, стучавшие в полном созвучии так, что боль одного была болью другого. Наслаждение тоже было единым.

Гнеда купалась в незримом, но ярко и полно ощущавшемся свете, в мощном искрящемся потоке, названия которому она не ведала. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Бьярки был счастлив, и, если требовалось, она была готова отдать для этого всю себя.

Её тело вновь расслабилось, и Бьярки после некоторого промедления сделал осторожное движение вперёд, не отрывая взгляда от лица Гнеды, боясь пропустить хоть малейший знак, сосредоточенно прислушиваясь к ней. По его напряжённой, жилистой шее вниз к груди скатилась капля пота.

Но резкой боли больше не было. Ей на смену пришло ноющее свербение, за которым Гнеда уже различала отголоски возможного — нет, она уже знала наверняка, — будущего удовольствия. Бьярки тоже уловил перемену в её теле. Стараясь оставаться бережным и нежным, он мерно качался над ней, и постепенно робкие прикосновения становились всё более смелыми. Его очи вновь затягивались тёмной поволокой, и Бьярки стал подаваться чаще и сильнее. Гнеда видела, что ему всё труднее владеть собой, и не хотела, чтобы он сдерживался. Приближался важный, высший миг.

Бьярки ловил поощрение в глазах Гнеды, в её касаниях и ласках. Его движения делались всё резче, горячее рваное дыхание опаляло лицо. Надвигалось мощное и неотвратимое. И вдруг внутри Бьярки что-то задрожало, словно раскручивалась огромная, сдавливаемая годами пружина. Он выгнулся, и ночную тишину прорезал его крик, высокий, звонкий, ликующий. Пламя, которое они вместе высекали, наконец, родилось, и Гнеда ощутила, как огонь, обуявший юношу, перетекает в неё, охватывает тело и заставляет содрогаться вместе с ним.

Бьярки всё ещё потряхивало, когда он в изнеможении опустился на Гнеду, уткнувшись лицом ей в шею. Он лежал, навалившись на неё всем весом, мокрый и горячий, пахнущий потом, сеном и чем-то резким и незнакомым, и его тяжесть, этот животный, влекущий запах, усталая беспомощность наполняли Гнеду необъятным счастьем.

Юноша обессиленно поцеловал Гнеду и осторожно перекатился набок, привлекая её к себе. Не выпуская девушку из объятий, Бьярки дотянулся до одеяла и накрыл их обоих. Гнеда чувствовала лопатками, как судорожно ходила его грудь, пока он старался успокоить дыхание, зарываясь лицом в её волосы. Миг назад до невозможности напряжённая, Гнеда теперь ощущала, как отяжелевшие веки сами собой слипались, и она едва удерживала равновесие на кромке яви и полусна.

— Спи, моя радость, — проговорил Бьярки ей в закосье дремотным, охрипшим голосом и погладил по голове, — спи, моя маленькая пташка.

Гнеда вздрогнула, резко выдернутая из омута воспоминаний чужим присутствием. Бьярки стоял в двух шагах от неё, нахмуренный, растрёпанный и совершенно голый. Нимало не смущаясь собственной наготой, он подошёл к девушке вплотную.

— Почему ты сидишь здесь? — с подозрением спросил боярин. — Я проснулся, а тебя не было. — Его ладони, словно живя отдельной жизнью, нашли её плечи и сильнее запахнули складки плаща. — Что стряслось?

— Ничего, — поспешно ответила Гнеда, глядя в его обеспокоенные очи, простирая к юноше руки, не в силах противиться желанию скорее коснуться его. — Я просто боялась разбудить тебя.

Так, словно это было самым естественным движением на свете, Бьярки нырнул под плащ, обхватывая её за пояс и притягивая к себе. Его глаза немного смягчились, но всё равно были замутнены тревогой. Несколько мгновений боярин молча и пристально смотрел на Гнеду, безотчётно поглаживая пальцами её голую спину.

— Я не обидел тебя? — наконец, спросил он.

Гнеда удивлённо покачала головой.

— Пообещай, что, если я сделаю что-то не так, ты сразу скажешь.

Девушка негромко рассмеялась, но Бьярки напряжённо смотрел на неё, ожидая ответа.

— Обещаю, — прошептала она, с облегчением наблюдая, как расслабляется его лицо и разглаживается складка между бровями. — Обещаю, только если и ты будешь поступать так же.

Бьярки недоверчиво хмыкнул, но девушка требовательно смотрела, пока он не сдался.

— Обещаю, — кивнул юноша и обнял Гнеду.

Запах — тёплый, травяной, родной — ворвался в ноздри, и она в блаженстве закрыла глаза, утыкаясь в горячую ложбинку между его ключиц.

— Светает, — тихо проговорил Бьярки, потираясь носом о волосы Гнеды.

Потревоженные ветром, тихонько скрежетали по стене жёсткие листья плюща. Деловито шуршали и посвистывали ласточки, заканчивая последние приготовления к отлёту. У реки всхрапывали сонные лошади.

Мир просыпался.

Начинался новый день.

-- Конец--

Спасибо всем, кто прошёл с Гнедой этот долгий путь!

Лучшим способом поблагодарить автора будет оставить отзыв.

Обнимаю, увидимся в следующих историях!