Распорядок агонии

Глава 26

В которой выясняется, что на самом деле бог…

Это диагноз

«Мне без трудностей как-то невесело» - то ли грустила, то ли хвасталась Римма Хафизова. Не весело! Мне без трудностей вообще не живётся, не можется. Видать, оттого мы с ними так хорошо понимаем друг друга – не предъявляем друг к дружке нереальных требований. Я вот никогда не забываю, что трудности не приучить к лотку подобно кошке. И потому их природное стремление гадить, где попало, лучше сразу причислить к разряду атмосферных явлений. А трудности, в свою очередь, усвоили, что давить на меня чересчур сильно не рекомендуется: я от этого дурею и норовлю сдохнуть.

Мои шарики с роликами весьма консервативны и не физкультурны. Они терпеть не могут таких потрясений, после которых нужно вновь складываться в привычную мозаику. Их и без того таскают с места на место, пристраивая в очередную неподходящую голову с невыносимой средой обитания. Хорошо, конечно, что я вновь возвращаюсь к жизни. Плохо только, что не к своей.

– Какое бы тело не заняло твоё сознание, твои привычки переберутся в него вместе с тобой.

Я покосилась в сторону голоса. И произвела на свет какой-то рык со свистом – а внутри хихикнула. Передо мною стояла на задних лапах чистопородная обезьяна в прилизанных иголках и металлических обручах. Те были повсюду: на запястьях, над локтями, у плеч, на шее, на груди, на поясе, на каждом бедре и на каждой голени. Последние сверкали у самых ступней. На голове тоже красовался обруч, за которым торчала дикобразовая причёска из таких игл, что невольно возникали подозрения в миролюбии этакого монстра.

Ну, а морда… Обезьяна – она обезьяна и есть. Где-то около бабуина с вытянутым железным шнобелем. Веки так вообще чистые забрала на рыцарском шлеме. А такой рот я и вовсе носить отказываюсь – паскудство, а не рот. При виде этих челюстей не поднимется даже солнце над горизонтом. Да уж, такое страхолюдство только под землей и прятать.

Всё во всех вселенных куда-то эволюционирует. Я как-то слыхала, что даже отношение массы протона к массе электрона куда-то там меняется – страшно горжусь этим научным знанием в своей голове. А моё везение явно претендует на звание неистребимой константы. Ну, что же, если мне постоянно не везёт, стану эволюционировать вглубь себя. Доведусь, так сказать, до совершенства. И доведу всех, кто причастен к моему горю.

– Прислуга-то в этом доме имеется? – нагло заявила я, на удивление легко переходя к мысленному общению.

– Прислуга? – не понял меня этот божественный гамадрил. – А, ты имеешь в виду этот беспорядок? Кажется, у людей он называется свинством?

– У людей много, что называется свинством, – вежливо поделилась я. – Например, производить над тобой эксперименты, не уведомив, чем они могут закончиться.

– Ты постоянно говоришь и чувствуешь по-разному, – заметил Тармени. – Ведь ты довольна, что твоя сознательное существование не прервалось. Понимаю, что внешний облик доставляет тебе некоторые неудобства. Но это всего лишь дело привычки. И некоторых штампов, обусловленных реалиями того мира, в котором ты вырос.

– Не просто штампов, – снизила я градус подкатившего раздражения…

И вдруг цапнула ногой валяющийся рядом фрукт.

Смех смехом, но по способности дотащить пальцы ноги до рта я много лет отмеряла, сколько осталось до старости. Последний раз это удалось лет в двадцать, а потом наступили чёрные времена: после рождения первого ребенка тело начало вести борьбу за сытое безопасное ожирение. И вот теперь в шестьдесят девять лет я сидела на полу и чавкала фруктом, держа его в правой ноге. Заодно оценила её устройство, отметив, что торчащий отдельно от остальных большой палец помешает носить туфли-лодочки. Хотя такую ступню не засунуть и в растоптанные галоши.

– Ты хочешь использовать обувь? – весьма удивился Тармени, неподражаемо аккуратно выедая громадной безгубой пастью мясистую мякоть мохнатой зелёной репки.

– Конечно, нет. У меня ж теперь четыре руки.

– Ну, твои ноги не столь ловки, как руки.

– Всё зависит от того, с чем сравнивать.

– Ты имеешь в виду мнение твоих бывших опекунов об устройстве твоих прежних рук? – восхитительно невинным тоном осведомился этот примат

– Ну, естественно, не их мнение о твоих мозгах. Думаю, оно ещё больше испортится, как только ребята увидят, во что ты меня превратил.

– Насчёт этого можешь не беспокоиться, – безмятежно пообещал бог тоном всеведущего. – Они никогда тебя не увидят. Вне базы тебя отравит кислород. Его концентрация для нас с тобой слишком велика. Хотя гравитация представителей нашего вида могла бы и порадовать. Мои сородичи существуют в условиях гравитации, превышающей местную. К тому же, воздух у нас плотней в несколько раз. Да и плотность всех остальных…

– То есть, безвылазно, – разом скуксилась я. – А была надежда, что у тебя просто заскок: чураться мира, бежать от людей в скит, в постриг, в пустыню. А оно вон как. Ты и вправду просидел в этой консервной банке несколько тысяч лет?

– Ну, почему же? Я долгое время путешествовал, пока имел такую возможность, – зафиксировал он смену моего настроения и занялся агитацией: – К тому же у меня много работы. И это очень интересно, если учесть, насколько мы различны, но и схожи одновременно.

– Да-да-да! Сидеть тут до бесконечности и забивать твои информационные ячейки. Кстати, а лифт, на котором ты слонялся с планеты на планету, специально позабыли выключить? Или тебе интересно посмотреть на тех, кого он сюда таскает?

– Конечно, интересно, – без зазрения совести оправдал Тармени свои ловушки-зеркала. – Жаль, я не имею возможности их перенастроить. В настоящее время в этой точке пространства работает связь лишь с двумя планетами: с вашей и ещё с одной. Но на второй планете, по всей видимости, не догадались использовать переходник по назначению.

– Может, у них там не обитают любопытные до рези в печёнке бабы? Или не додумались до идеи всяческих таинственных орденов? Наверное, там одержимые собираются только в специально отведённых для этого местах: в психушках.

– Я доволен, что контакт не прервался, – резюмировал Тармени, стремясь избежать склоки. – У женских особей на твоей планете превосходно функционирующая память.

– Так для тебя ж старались! – всё больше заводилась я.

– Знаешь, я, пожалуй, покину тебя, – подозрительно резко решил ретироваться мой высокоучёный макак. – Ты не настроена на конструктивный диалог. А то, что я должен тебе сказать, требует спокойного осмысления…

– Не-ет! Сто-ой! – разоралась я на весь свой мозг, кинувшись за этим провокатором и трусом.

Мне даже удалось прыгнуть и повиснуть на его левой ноге, которой дышала в коленку. И что бы вы думали, люди добрые! Этот гад подпрыгнул и повис на руках в проёме распахнувшейся двери. А затем просто стряхнул меня, качнулся и вылетел прочь. Я же воткнулась в задраившуюся дыру и… принялась скакать, дико визжа! Человеческий интеллект быстро напомнил мне о достоинстве мыслящего существа. Я села на хвост и заржала, икая и булькая своим новым ртом.

Нет, обнаружить себя скатившейся обратно по эволюционной лестнице и осознать сей факт – две большие разницы. Обдумывая очередную научную мысль, я не скоро прочухала, что валяюсь на боку и сосу палец ноги. Да уж, в этот раз моё омоложение зашло ещё дальше. Надеюсь, в следующий раз меня не заставят вылупляться из яйца динозавра.

Честно говоря, мне страшно нравилось ни черта не делать, лопать сладкие фрукты и совершенно не думать о засранстве, что остаётся после каждого сделанного мной шага. Но Тармени решил вплотную заняться дрессировкой щенка. Он вскоре вернулся с намерением надрать мерзавке уши и забить ей в глотку питательную белковую жижу – приволок целый агрегат, заменяющий мамкину титьку.

На мой вопрос о судьбе самой мамки, мне сухо и коротко поведали, что клон являлся лишь биологическим материалом без слизняка в мозгах. То есть, обычная зверюга. Едва она сделала своё дело, её физическое существование было прервано самым гуманным способом, ибо нечего ей тут. А вот клонирование самих слизняков антигуманно и у них там дома не приветствуется. Сам Тармени был ярым противником, но ради меня переступил и больше никогда не желает возвращаться к этой теме, за которую станет драть меня, как сидорову козу.

В процессе более пространной и благожелательной лекции о кормушке, меня передёрнуло от макушки до магмы планеты. Моя мартышка оказалась такой сволочью, что не эволюционировала себе млекопитание. Мамаши на планете Тармени кормили младенцев, отрыгивая полупереваренную белковую пищу из особого желудка. Мысль о том, что придётся жрать продукт пищеварения гориллы, упорно подталкивала к голодовке.

Тармени настаивал, замешивая для меня указанную бурду: переживал, что на овощном меню я просто загнусь. Но меня перемкнуло так, что в башке замкнуло. Я несколько раз честно пыталась пообедать у этой кормушки. Но всё заканчивалось тем же, чем и у мамы-обезьяны: срыгиванием. Тармени возился со мной, как с кровным дитём, забивая мозг кучами полезной информации о калориях, витаминах и смирительных ремнях. Я искренно шла на эксперимент с открытым забралом в заботливых лапах старшего товарища. Добросовестно закрывала глаза, дабы не самопровоцироваться. Открывала рот, дабы разделить с богом ответственность за жизнь ребёнка. Мужественно глотала эту бурду, из которой удалили вкус и запах. Но мозг не желал идти на компромиссы: пища вылетала обратно расшалившимся гейзером.

Ей-богу! Учёного, застрявшего на очередном этапе эксперимента, мне было жальче, чем себя. Он с таким беспокойством совал мне под нос голограммы с результатами анализов и прогнозами, что его ужасная морда становилась почти милой. В конце концов, я попросила разбавить это его питательное дерьмо до консистенции привычного молока. Чуть-чуть подсолить, не жадничать с сахаром и придумать, как соорудить мне соску. С этим он справился. Но соорудить мне ещё и губы для сосания было не в его власти.

Я победила и это, модифицировав процесс. Теперь мне приходилось не высасывать обед, а выстреливать в рот, сжимая всеми четырьмя лапками нечто вроде резиновой клизмы. Та тоже навевала всякие ассоциации, однако тут я смогла взять себя в руки, то и дело, давясь при неудачных попаданиях. Но, дело пошло на лад. Белок поступал в организм, а улучшающиеся результаты анализов в галограммы.

А вот лазить по многочисленным гимнастическим сооружениям мне понравилось. Я ощущала замечательную лёгкость и, как умела, размышляла о гравитации. Просить же о консультации боялась пуще огня: иновселенский паровоз – коли его столкнуть вопросом – можно остановить только истерикой. Я же приняла твёрдое решение не ссориться с тем, кто может оказаться единственным моим сожителем на… Только бы не на тысячелетия! Этого я точно не выдержу.

Три следующих месяца пролетели незаметно. Я переросла колени Тармени на целую ладонь и здорово окрепла. Меня уже не шатало при ходьбе на ногах. Но бегать на всех четырёх, неожиданно, понравилось больше. Мне уже позволялось носиться примерно по третьей части того, что называлось научно-исследовательской базой. Во всё научное с исследовательским мелюзге доступ перекрыли. Но и по доступному бегать-не перебегать, лазить-не перелазить. Нескончаемые конструкции для лазанья покрывали стены и потолки каждого помещения, включая коридоры.

Моя гнилая вестибулярка в третьей жизни приказала долго жить! Никакая высота, никакие полёты с перекладины на перекладину не напоминали мне о жалком двуногом с его головокружениями на табурете под сгоревшей лампочкой. Я была быстрой, ловкой и почти всемогущей! Конечно, этот гад время от времени демонстрировал мне, что значит настоящий примат. Хотя предпочитал прямохождение: руки ему нужны для умных занятий. А мне только для приятных!

Старое доброе «хреново» посещало меня по вечерам. Я жутко тосковала по сыну и скучала по друзьям. Едва перед глазами вставала суровая младенческая мордашка Вейтела – теперь уже пятилетнего джентльмена – рядом вырастал незабвенный лик свекровушки. Он гневно трудился над обвинениями в мой адрес: и совести нет, и смылась втихаря, и попомнишь, и воды тебе не будет напиться перед смертью. Стопроцентный эффект присутствия. Мысли и чувства покупались на обманку и тонули в туманности, прозванной Дженнифер. Ни внешность, ни целый букет новых замашек не обманывали меня на её счет: моя долгожительница соблюла себя в целости. И случись нам в очередной раз повоевать, я неизменно продолжу ощущать себя сапёром, шагнувшим на минное поле с маникюрными щипчиками.

Для контакта с ней в стиле «Повелевающего битвами» мне требовалось подрасти. Тармени был категоричен: через четыре года и никаких гвоздей. Чтобы послать на зондирование приведение, к которому я привыкла, требуются колоссальные физические затраты организма. Попытка форсировать события вызывает однозначную детскую смертность, так что прижми хвост и не петюкайся.

– Ольга, нам нужно поговорить, – важно провозгласил Тармени, стаскивая меня с перекладины.

Я честно хотела вести себя культурно. Но детские лапки упорно не желали отцепляться – с этим тоже приходилось бороться. Младенческое тело так и норовило подгадить интеллекту старушки.

– Ничего, скоро ты подрастёшь, и эта проблема исчезнет сама собой, – утешил меня вездесущий всезнайка, запихивая непоседу в свежеуложенную кучу фруктов. – Только не объедайся! Ты же взрослая женщина. И должна понимать всю тяжесть последствий.

– Не волнуйся, – хмыкнула я, сдирая шкурку с баклажана. – Вчера моя щенячья половина получила достойный урок обжорства. Хотя я честно предупреждала её о последствиях.

– Тебе было плохо?! – пропустил он мимо ушей совет не волноваться. – Я допустил ошибку. Вчера у меня было много работы, и я пренебрёг обязанностями… опекуна. Но бобики не предупредили меня об ухудшении твоего здоровья.

– Пришлось спряталась, – отмахнулась я правой задней. – Меня раздражает, как они вечно таскаются за мной.

Бобики – так с моей лёгкой руки Тармени стал называть биороботов, на которых лежала вся работа по дому. И в оранжерее, крыша которой выходила на поверхность, но была закамуфлирована под окружающий ландшафт. Барбосы были вдвое крупней и занимались техническими вопросами. Внешне от нас с Тармени эта публика отличалась пуговицами вместо глаз и отсутствием агрессии даже на зачаточном уровне.

– Так, о чём ты хотел поговорить?

– Надеюсь на твоё благоразумие, – попытался он заручиться тем, что являлось предметом моей гордости и сомнений всего остального человечества. – Ты должна понять, что в сложившихся объективных обстоятельствах моё решение было продиктовано самыми лучшими намерениями.

– Свершилось! – патетически вздохнула я и куснула бочок сладкого баклажана: – Я так и знала, что ты засунешь меня ещё в кого-нибудь. Это не червяк?

– Ольга, будь серьёзней. Потому, что вопрос и вправду…

– Давай уже к делу!

– Видишь ли, когда я тебе рассказывал о победе твоих друзей в Катаяртане четыре года назад, я не упомянул про… одно событие. Согласись, процесс твоей адаптации…

Мои ввинчивающиеся в сладкую мякоть зубки замерли. А потом лязгнули, смыкаясь с недетской силой. Кажется, там даже что-то хрустнуло.

– Надеюсь, что мотивы...

– Мотивы? – уточнила я, тупо пялясь на растерзанный фрукт, заливающий соком моё брюхо.

– Эби и Арнэр были очень расстроены твоей гибелью, – перешёл к конкретике знаток человеческой психологии. – Несмотря на тот факт, что задачу ты уже выполнила, они решили добраться до сгоревшего инкубатора.

– Как мило, – с трудом сдержалась я, чтобы не опробовать свои новые зубки на его ноге.

– Да, их чувства к тебе очень сильны, – вообще не соображая, что несёт, вежливо оценил Тармени. – Поэтому они и сделали этот эмоциональный, абсолютно ничего не решающий шаг.

– И, как шагнули? Удачно? – пыталась я словами развеять набухающий в голове страх.

– Очень, признаться, неудачно. Эби пренебрегла правилами безопасности и не зафиксировала себя в седле. А Рух-ара совершила слишком рискованный манёвр. Эби вылетела из седла, получив множественные травмы, несовместимые с жизнью.

– Она жива?.. – задохнулась я, скукожившись и тихонько скуля.

– Я предвидел, что твоё психическое состояние может дестабилизироваться, если ты узнаешь о её гибели. Вернувшись сюда, я очень быстро завершил все манипуляции с контейнером-уловителем твоего сознания и вернулся к ним. При этом на всякий случай захватил с собой ещё один контейнер. Всё сложилось удачно: я как раз успел к моменту физической смерти Эби. И её контейнер сработал почти со стопроцентной эффективностью. Кстати, Арнэр добровольно принял решение присоединиться к ней.

– Куда? В контейнер? – перестала я скулить, не решаясь понадеяться на лучшее.

– Не говори глупости!

– Ты что, псих?! – моментально ожило во мне всё физическое и моральное.

– Я вполне нормален, – возразил Тармени, отдирая меня от себя и пытаясь усадить или хотя бы уложить. – И уж определённо адекватен, – укоризненно добавил он, прижимая к полу задней лапой моё брыкающееся тельце. – А вот тебе я бы рекомендовал успокоиться, поскольку я не закончил. Если же мой рассказ будет так негативно влиять на…

– Не будет! – тотчас пискнула я, честно замерев под пятой этого аса тирании.

– Итак, на тот момент у меня не было подходящего материала для трансплантации сознания Эби в тело. Я долго готовился к твоей трансплантации, но не рассчитывал на расширение эксперимента.

– Я поняла-поняла! Что с ребятами? – попыталась я вывернуться из-под его ноги.

– Понимаешь, эти контейнеры не рассчитаны на достаточно длительный срок хранения. Сознание не является…

– Короче! – захныкала я, как можно жалобней.

– С момента смерти Эби её сознание было законсервировано. Я пытался вырастить для неё носителя сознания. Но в его генетическом материале оказались серьёзные дефекты. А срок корректной работы контейнера истёк. И потери при таком хранении могли привести к гибели сознания. Знаешь, Эби мне очень понравилась. Она так эмоциональна, что мне проще устанавливать некоторые взаимосвязи…

– Кх-кх-кх! – завела я младенческий рёв.

– Да-да. Понимаешь, физические параметры мозга должны соответствовать уровню того сознания, которое ты пытаешься в него трансплантировать. Людей я в этом аспекте я даже не рассматривал. Я не имею права проводить подобные эксперименты над разумными.

У меня язык чесался ткнуть его бесстыжей рожей в то зеркало, что беспардонно таскает людей из одного мира в другой. Но, поссориться с Тармени сейчас было величайшей глупостью. Уйдет ведь собака с обиженной рожей!

– К сожалению, на планете лишь одно живое существо, теоретически удовлетворяющее условиям трансплантации, – продолжал гундеть профессор свою лекцию. – У меня, как ты понимаешь, не было времени. Поэтому я принял решение трансплантировать сознание Эби в зародыш того единственного носителя, который теоретически подходил для такой цели. Честно говоря, этот носитель уже подвергался подобным экспериментам. Хотя с тех пор я отказался от этой идеи. В конце концов, у меня не было под рукой ничего более подходящего, – тоном сожаления заверили меня в чистоте намерений.

– Тармени, – выдохнула я, затаившись. – Куда ты её засунул?

– Ты просто мастер неточных формулировок.

– А ты мастер тянуть котов за… все подробности! – возмутилась я, выпустив изо рта ногу. – Где они! – полезла, цепляясь за иглы, посмотреть в его бесстыжую рожу.

– В яйце.

– Где?! – охренела я настолько, что свалилась на пол.

– В яйце нартии. Верней, в яйцах. Понимаешь, я посчитал правильным держать в курсе событий Арнэра. Он мне нравится. Когда Арнэр узнал о единственной возможности сохранить Эби жизнь, он изъявил желание разделить её судьбу. Так что они уже четыре месяца находятся в развивающихся эмбрионах недалеко отсюда. И как только ты освоишь зондирование пространства, сможешь поприсутствовать при их рождении. Они как раз перед этим придут в сознание. Поскольку яйца располагаются практически над нашей головой, я могу тебе позволить кратковременное зондирование под моим присмотром.

– Я освою всё, что угодно! Лишь бы увидеть морду Эби, когда она поймёт, что не умерла. И когда до неё дойдёт, ради чего она выжила.

– Ну, это же не червяк, – безмятежно пошутил Тармени, приглаживая мои встопорщенные иголки. – К тому же, нартии им не совсем чужие создания. Они много времени провели вместе.

– Так ведь снаружи, а не внутри, – почти совсем успокоилась я, оценив происходящее, как шанс всё исправить, когда есть, что исправлять.

А смерть при любом раскладе таких шансов не оставляет. И если уж я освоилась в шкуре мартышки, Эби как-нибудь переживёт сей казус. А Харлат достаточно здравомыслящий и хладнокровный товарищ, чтобы помочь любимой не скатиться с катушек.

В конце концов, это же не навсегда. Эби тоже эволюционирует из ящериц в приматов. А там, глядишь, и о следующей ступени развития можно будет заикаться – Тармени не сможет не покуситься на столь великий эксперимент. Он же у нас учёный. И в каком-то смысле бог – пусть потрудится над созданием человека. Самое же главное: они будут жить!