Развод. Я его так любила (СИ)

Глава 19

Я ещё какое-то время лежала и рассматривала белый потолок, а по углам небольшие звёздочки ночного освещения.

Грудь сдавливало, стреляло в лопатку, стреляло в руку, стреляло куда-то вниз по грудной клетке через желудок, но самая страшная боль скапливалась внизу живота. Там словно бы клубок змей был, и вместо того, чтобы она собиралась с каждой пройдённой минутой утихать, становилось только больнее.

Я почувствовала, как над верхней губой выступили капельки пота.

Я даже слово вымолвить не могла, поэтому слушала пустые короткие гудки, раздающиеся от трубки телефонной.

Нет, нет, не могло же все так закончиться.

Да это же слишком глупо, я ведь только сегодня сдала эти чёртовы анализы. Не может же быть такого, что я не узнаю, чем все дело закончилось, это ведь неправильно.

Я шмыгнула носом.

Сглотнула вязкую слюну, которая комком прошлась у меня по горлу.

В голове все мутнело, с каждой пройдённой минутой становилось все тяжелее распознавать реальность.

Почему-то перед глазами стояла картинка того, как Роза в махоньком бальном платье, по-моему, ей было шесть, танцевала тогда посреди зала, и мы снимали квартиру, и были везде ужасные советские ковры, которые меня раздражали, потому что их вычистить было невозможно: Роза то чай проливала, то пластилином их заляпывала. И вот тогда был утренник. Я как сейчас помнила, что это был утренник новогодний, белое платье и юбка такая, у которой по кромке был пущен оверлок, который заставлял края приподниматься и загибаться в форме волны. Роза поворачивалась, кружилась, танцевала, а Виктор снимал её на камеру.

В груди давило от того, что у меня были эти воспоминания, но пережить повторно чувство, когда встаёшь рано утром, поднимаешь дочку, заплетаешь косы, либо делаешь высокие банты, ещё гель, Маленькая фея, вроде бы, с блёстками, им заглаживаешь петухи, чтобы причёска блестела, я не могла больше.

Страшное осознание накатывало с каждым спазмом, который рождался внизу живота.

Мне ничего подобного пережить больше не удастся, мне останется только хранить эти воспоминания в своём ларце памяти, потому что ничего другого не будет.

Телефон вибрировал.

Зачем он вибрировал, что-то происходило?

Я не понимала, просто ощущала, что время безбожно спешит вперёд, такое чувство, как будто бы песочные часы перевернули, и каждая уроненная вниз песчинка отсчитывала удары сбоящего сердца, которое вдруг стало таким хрупким, невозможно капризным, что не смогло пережить известий о каком-то непонятном заявлении, господи, что за заявление, какое нападение, я её ни пальцем не тронула…

От этих мыслей сердце снова заходилось боем.

Я ощущала, как даже на ладонях проступал пот.

Где этот чёртов полицейский? Куда он убежал? У них же клятва гиппократа или этой клятвой обычно призывают врачей к исполнению служебного долга?

Да, мысли путались, было чувство, как будто бы я очень сильно пьяная, и из-за этого связно соображать не выходило, а тело словно бы одеревенело.

Я боялась представить, что можно подобрать другое слово…

Окоченело.

Я хотела перевернуться на бок, но вместо этого только скребла ногтями по полу.

Это сердечный приступ.

Я не знала, что надо делать в первую очередь при сердечном приступе.

Мне никто не давал инструкцию.

Я не понимала.

Если бы рядом со мной человек упал, я сообразила, что надо дать под язык валидол и немедленно вызвать скорую, но скорая была вызвана…

А куда этот придурочный полицейский делся?

Болью прострелило прямо в поясницу, и я сквозь стиснутые зубы застонала, выдохнула или проскулила.

Нет, нет, малыш, сиди, пожалуйста, не шевелись, не дёргайся.

В конце концов, двадцать пять лет это слишком долго. Я безумно долго ждала этой встречи. Я знала, что все не вовремя. Я знала, что никому, кроме меня, этот малыш нужен не будет, но я ждала этой встречи двадцать с лишним лет с рождения Розы.

Я умоляла малыша потерпеть, а на глазах кипели слезы, и крик застревал в горле.

— Господи, мама!

Визг дочери резанул по слуху, я зажмурила глаза.

— Мама, мама, мама, — всхлипывая, закричала Роза, стараясь повернуть меня, чтобы я сфокусировал на неё на ней взгляд, но каждое прикосновение ко мне оборачивалось снопом искр, и мне казалось, будто бы мне мясо кусками наживую выдирают. — Мама, мама, мам, что случилось? Пожалуйста! Мама, мам, господи, мама!

Только и могла повторять Роза.

Дочь ощупывала мой лоб, я даже ничего не могла произнести, слова словно были заперты у меня где-то на уровне горла…

— Сердце… — все же выдохнула я спустя томительное ожидание, а потом в поле зрения появилось испуганное, искорёженное паникой лицо дочери.

У неё глаза были на пол лица, а в них стояли слезы.

— Черт возьми, лекарства, — крикнула Роза, и по кафелю застучали шаги.

Что-то упало.

Я слышала левой стороной, что что-то грохнулось с такой силой, что дрогнул пол.

— Мам, мам, пожалуйста. Мам!

Роза вернулась, упала на колени передо мной, наклонилась.

— Мама, открой рот. Мама! — пыталась просунуть мне таблетку, но мне казалось, меня всю свело спазмом, таким сильным, что любое прикосновение отзывалось режущей внутри болью. — Твою мать, твою мать орала в истерике.

Роза перегибалась через меня, старалась поднять.

— Черт возьми. Мам. Мам, мам, пожалуйста. Мам, мам, я тебя умоляю. Мам, не закрывай глаза. Мам, я тебя прошу, не закрывай глаза. Скорая, скорая! Помогите, пожалуйста. Помогите. Мам, смотри на меня, я тебя умоляю. Смотри на меня, не прекращай смотреть на меня. Мам, ты меня видишь?

Роза бессвязно говорила, кричала, хваталась за телефон, старалась вызвонить диспетчера скорой помощи, а я даже от боли внутри не могла ничего произнести.

— Мама, мама, пожалуйста. Мам, мам, мам, не уходи. Мам, мам, я тебя прошу, мама!