Развод. Я его так любила (СИ)

Глава 30

Зоя

На протяжении последующих трех дней к нам приезжала медсестра, ставила капельницы, ставила мне уколы. Наталья Сергеевна назначила ещё какие-то витамины, кардиолог прописал что-то для небольшого разжижения крови, но эти три дня они были в состоянии тихой агонии, когда не понимаешь, чего ждать и на что надеяться.

Мне казалось, что я все равно не была здорова. Я чувствовала каждой клеточкой своего тела, что происходило что-то ненормальное, но вместе с тем анализы ничего не показывали. Отчаявшись, к концу третьего дня добиться хоть какого-то движения в направлении выздоровления, я приняла решение, что должна с этим как-то жить. Как бы мне не было больно, как бы у меня не сбоило сердце, я должна с этим жить, потому что, начитавшись море литературы по поводу кардионевроза, я все-таки пришла к выводу, что это было ничем иным, как именно психологической реакцией, и организм так среагировал. Тяжело рассуждать о том, что если бы я не думала о Викторе, если бы меня не заботил никакой вопрос нашей беременности, то я бы сразу выздоровела.

Ну, это глупо, там был целый комок всего, но сейчас у меня не было просто шансов для того, чтобы сидеть и удручать собственное состояние, поэтому с началом четвертого дня я тихонько выползла из спальни.

Роза прогуливала учёбу из за того, что безумно переживала за меня, хотя я запрещала, я говорила, что ничего со мной не случится в закрытой то квартире, но Роза мне не верила. И в то утро, когда я вышла из спальни, и медленно, короткими шажками пробралась на кухню и не ощутила никакого то сбитого ритма сердца, никакой отдышки, мне показалось, что жить можно.

Я быстро накрыла на стол, и когда Роза вышла из своей спальни, то я уже ждала её с завтраком.

— Вау, тебе, наверное, лучше...

— Да. — Я неоднозначно пожала плечами, потому что сама не могла здраво оценивать собственное состояние.

— В любом случае не надо так напрягаться. Завтрак это не та часть дня, которую я не смогу взять на себя, ты же понимаешь это?

А ещё я понимала, что она мой ребёнок, и она не обязана обо мне заботиться, потому что в природе так заложено, что мать заботится о своих детях.

— Папа звонил…

Он звонил каждый день, и если мой телефон молчал, то мобильник Розы очень часто разрывался от вибрации, потому что Виктору, несмотря на то, что он и выбрал позицию взрослого человека, который не будет давить, ему все равно, скорее всего, было страшно. Он звонил и спрашивал, как мы, а я во всей этой ситуации понимал какую-то глупую банальную вещь: из-за того, что произошло с нашей семьёй никто не может даже сказать о том, что мы рады ребёнку.

И это обижало так сильно, что в одну из ночей я не выдержала и все-таки расплакалась. Мне казалось это неправильным, мне казалось, что вся эта ситуация, она изначально не способствовала тому, чтобы у нас создалось маленькое внутрисемейное общество, ждущее рождения чуда.

Я тяжело вздохнула, пожала плечами.

— И что он на этот раз спрашивал?

— В основном все тоже самое о том, как ты, сколько ты кушаешь, сколько пьёшь, встаёшь ли ты.

Роза покачала головой.

Я понимала, что у неё мысленно, где-то подтекстом, наверняка родились такие моменты, что ей сейчас было труднее, чем мне или Виктору, потому что она находилась между молотом и наковальней, с одной стороны, она могла понять обеспокоенность отца моей беременностью, а с другой стороны, она не могла понять его вольности в отношении любовницы. И поэтому металась, как не знаю, кто. И ей было очень сложно.

— Слушай, если ты не хочешь с ним общаться…

— Мам, я зла на него, я обижена на него. Мне больно от того, что он так поступил. Но я понимаю, что сейчас моё общение с отцом это меньшее. Лучше он будет спрашивать у меня о тебе, чем звонить непосредственно тебе самой. Тебе это будет тяжелее.

— Ты не обязана огораживать меня от жизни. Ты не обязана стелить мне везде соломку. Ты не обязана переживать за меня, как за своего ребёнка.

— Мам… — Роза качнулась вперёд, медленно обошла стол, придвинулась ко мне, уткнулась носом в плечо и вздохнула. — мам. Помнишь, когда у меня во втором классе начались уроки трудов, и мы там делали первые стежки на ткани? Вот ты помнишь тот стежок, который надо было сделать, а потом пропустить в него иголку, чтобы сделать узелок. У меня не получалось. Я плакала, психовала, а ты, беря мою руку в свою, помогала все это сделать. То есть ты меня движениями повторений учила этому. Сейчас полностью другая ситуация. Повторениями, движениями мы, наверное, будем учиться жить одни. И поэтому не надо говорить о том, что я могу не рассказывать о тебе отцу и могу не брать от него трубки. Нам с тобой все равно как-то придётся научиться жить вдвоём. А потом втроём. — Роза вздохнула, я медленно подняла руки и обняла её.

В этой маленькой женщине было мудрости больше, чем во мне, в ней было столько чуткости и понимания, что сердце снова зашлось неровным боем, и я мысленно призвала себя к спокойствию. В конце концов, неужели это будет продолжаться бесконечно и я даже положительные эмоции не смогу испытывать? Это же глупо. Это же ненормально.

— Не переживай, мам. Мы с тобой, как в детстве. Стежок за стежком будем учиться. И нет в этом ничего постыдного, нет в этом ничего плохого. И на самом деле нельзя винить ни тебя, ни меня, ни беременность в том, что у папы такой период жизни. Он сам этого хотел, он сам это сделал. Наша семья не виновата. Не надо искать проблему в себе, а я же знаю, что ты ищешь, и, не находя, ты снова бьёшься головой об стену в вопросе, почему он так поступил с тобой? Мне кажется, единственный ответ на этот вопрос может звучать примерно так. Он так поступил с тобой просто потому что мог, просто потому, что у него было на это желание, были на это силы, возможности и напрочь отсутствовало какое-то понимание. Он изменил, потому что мог. Мне это больно говорить, но это правда, мам.