Ревность

2

Когда Шон возвращалась из питомника домой, она заметила над собой в сером небе самолет Дэвида. Она включила радио.

– …на междуштатном пятнадцатом движение нормальное, – проговорил Дэвид. Голос звучал на фоне приглушенного рокота мотора. Она представила себе, как он сидит перед контрольными приборами самолета в громоздком шлеме на мягких каштановых волосах, изогнув шею, чтобы видеть движение транспорта. Но только изгиб его шеи свидетельствует о напряжении. Во всех других отношениях его телу так же уютно и комфортно, как если бы он лежал в гамаке во дворе собственного дома.

– Сегодня видимость лучше внизу, чем здесь, наверху, – продолжал Дэвид.

Много лет назад, когда Хэзер была еще жива, Шон начертила красной краской на куске простыни слова Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ и прикрепила это признание на крыше «бронко», который она тогда водила. Если Дэвид замечал ее машину, он говорил «Я тоже люблю тебя, Шон» прямо в середине радиопередачи. Он мог себе это позволить. Он был любим как в нанимавшей его радиостанции, так и теми, кто сидел за рулем.

Шон сняла надпись с крыши, когда один водитель грузовика указал на нее непристойным жестом из своей кабины. Она любила рисковать, но это был не тот вид риска, на который стоило идти.

Самолет Дэвида повернул направо. Он возвращался в аэропорт, и она знала, что Дэвид будет дома не позже чем через час. Были времена, когда она сгорала от нетерпения увидеть его вечером, но теперь от этих чувств ничего не осталось; ей не хотелось спешить домой, чтобы встретить его у дверей, обнять за плечи, рассказать, как прошел день. Она не позволяла себе вспоминать, как яростно любила его когда-то.

– Тика умерла сегодня утром, – объявила она за обеденным столом как бы между прочим.

Дэвид кивнул.

– Я знаю. Ивен сказал мне, когда звонил, чтобы договориться о партии в теннис на субботу.

Она могла представить себе этот телефонный звонок, его истинная цель не имела отношения к теннису.

Игру совсем не нужно было организовывать: Дэвид и Ивен играли друг с другом в теннис почти каждую субботу на протяжении последних семи лет. Нет, Ивен позвонил Дэвиду для того, чтобы сказать ему о поездке в Перу. Теперь они достанут ее, не на работе, так дома.

– Я что-то не понял, – сказал Джейми, облизывая вилку. – Тика умерла, потому что родила двойню?

Шон улыбнулась своему сыну, родившемуся тринадцать лет назад ровно на минуту позже своего брата.

– Нет, конечно, нет. У игрунок почти всегда родятся двойняшки, ты сам это знаешь. У Тики была раковая опухоль, но мы узнали об этом, когда было уже слишком поздно.

– Ивен считает, что они с мамой должны поехать на Амазонку этим летом, чтобы поймать несколько медных эльфов. – Дэвид не сводил глаз с Шон, пока говорил это мальчикам. – Если они поедут, мы с Робин, возможно, поедем вместе с ними.

– Я еще не согласилась на эту поездку, Дэвид, – ответила она. – Зачем будоражить мальчиков, когда ничего еще толком не известно?

– Мне кажется, это грандиозная идея. – Он добавил риса в тарелку. – Мы годами не брали отпуск.

– Кто останется с нами, если вы уедете? – спросил Кейт, повернувшись к ней, и она снова отметила, как изменились его черты. Детский румянец на щеках стал красновато-коричневым, нос – длиннее и тоньше. Если она уедет на две недели, то может не узнать его по возвращении. Только карие бархатные глаза с густыми ресницами остались неизменными. Глаза Дэвида.

– Вы двое, возможно, останетесь с тетей Линн, – ответил Дэвид. Очевидно, он обдумал это заранее.

– Отлично! – сказал Кейт. – Поездим на старом велосипеде Матта.

– Ты сломал его, когда мы были там в последний раз, – напомнил ему Джейми.

– Когда я сел на него, он уже был сломан.

– Ешь свой салат, – Шон придвинула тарелку с салатом поближе к Джейми и увидела, как она отразилась в ясной голубизне его глаз. Он был совсем не похож на брата. У него ее черные волосы, только без нежеланной седины, и ее голубые глаза. И ее нежная душа, такая хрупкая, что он нуждался в бронированном панцире, чтобы защитить ее. К сожалению, все, что можно было разглядеть в Джейми в эти последние дни, так это панцирь. Она импульсивно потянулась, чтобы потрепать его по щеке, но он отдернул голову.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– У тебя ресница на щеке, – солгала Шон, чувствуя себя преданной. Она опустила руку на колени. Она хотела бы удержать ту степень близости с сыновьями, какая установилась у них, когда они были поменьше, но те времена прошли. Она не могла теперь даже дотронуться до них, не встретив отпора.

Кейт проглотил последний кусок кабачка-цукини. – Куда вы едете, что нам отвечать людям? – спросил он.

– Пока не решено окончательно, что мы вообще куда-то едем, дорогой, – ответила она.

– И все-таки, куда?

– Бассейн Амазонки. Джунгли. Тропический дождливый лес. На любой вкус.

У Джейми округлились глаза.

– Мы скажем, что вы в Париже. Шон засмеялась.

– Почему?

– Потому что это несуразно. Чьи еще родители проводят отпуск в джунглях?

– Мама, все ребята считают тебя чудачкой, – сказал Кейт. – Мне уже надоело слушать, как они говорят: твоя мама живет в зоопарке.

– Это не зоопарк, это питомник, – поправила его Шон.

– Вам бы следовало гордиться своей мамой, – сказал Дэвид. – Многие ли мамы ваших друзей имеют степень доктора наук?

Шон встала, чтобы убрать со стола, жестом показывая Дэвиду, чтобы он продолжал сидеть. В этом разговоре не было ничего нового; в чем она могла положиться на Дэвида, так это в хорошей защите. В этом отношении ей будет его недоставать. На что это будет похоже, когда в доме будут жить только сыновья и она? Перенесут ли дети еще одну тяжелую травму? Не будут ли винить себя в этом разводе? Она должна быть уверена в том, что они поймут, что ни в чем не виноваты.

Шон отнесла посуду на кухню и включила радио. Дэвид любил слушать оперную музыку за обедом, и не только за обедом, но при любой активной деятельности. Но сопрано с некоторых пор стало действовать ей на нервы. Она соскребла с тарелок остатки еды, а Фигаро и Кармен, два огромных черных Лабрадора, терпеливо следили за ней, свесив розовые мясистые языки, в ожидании объедков. Из окна над раковиной ей видны были цветущие во дворе джакаранды. Шесть деревьев, посаженных по форме правильного эллипса. Она и Дэвид купили этот дом в испанском стиле ради этих деревьев, из-за овальных цветов лаванды и кружева зелени. Не часто встречается здесь настоящий зеленый цвет; все, что произрастает в этих широтах, окрашено в золотистый, коричневый или, в лучшем случае, в приглушенный или агрессивный зеленые цвета. Через неделю или две цветы опадут. Ее охватила печаль, слишком острая, чтобы ее могло вызвать только увядание цветов.

Шон выключила воду и поставила миску с рисом и морковью перед собаками, которые смотрели на нее с разочарованным видом, пока не начали есть. Они привыкли к такой пище: в основном овощные объедки. Шон никогда не готовила ни мяса, ни птицы, ни рыбы. Детям иногда перепадал от Дэвида какой-нибудь гамбургер, но единственное мясо, которое она терпела у себя на кухне, – это консервы для собак.

– Она ненормальная, – скулил Джейми из соседней комнаты. – Почему она не может быть такой, как другие мамы?

Шон достала из холодильника миску с нарезанными фруктами и выключила радио, чтобы услышать разговор.

– Нормальная мама не позволит держать в комнате змей. – В голосе Дэвида прозвучала усмешка.

– Удавы ей нужнее, чем нам, – сказал Кейт. – Она играет с ними больше, чем мы.

Это была неправда. Ей случалось забывать о змеях. Правда, она любила передвигаться с одной из них по комнатам, когда занималась уборкой. Ей нравилась мощь змеи, чувственное сворачивание и разворачивание тяжелого тела, охватывающего ее грудь и спину.

– А хорьки – это целиком ее идея, – сказал Джейми. – Кому нужны хорьки? Они идиоты. И воняют.

– Ничего они не воняют, – возразил Дэвид. – Мама их дезодорировала, и вы это прекрасно знаете.

Шон нарезала спелый персик и добавила его к Другим фруктам.

– Никакая другая мама не позволит муравьям ползать по кухне, – сказал Джейми.

Шон придирчиво осмотрела кухню. Прошли уже многие недели с тех пор, как в доме нет ни Одного муравья. Она не могла заставить себя применять против них химикаты. Кроме того, у муравьев свой цикл. Оставьте их в покое, и они в конце концов исчезнут сами.

– Вдобавок ко всему она стрижется короче, чем мы, – сказал Кейт.

Шон нахмурилась и провела рукой по своим свежеостриженным, неоспоримо коротким волосам.

– Эй! – крикнула она. – Довольно.

– У меня тоже короткая стрижка, а мои затрещины покрепче, чем у вас обоих, вместе взятых, – сказал Дэвид, когда она принесла миску с фруктами и поставила ее на обеденный стол.

Шон села.

– Знаете что, мальчики, у меня сегодня не самый легкий день.

– Извини, мама, – сказал Кейт.

– В том, что Тика умерла, нет ни капельки твоей вины, – сказал Джейми. Он встал так, чтобы иметь возможность зачерпнуть полную ложку фруктов из миски, пальцами помогая себе переправить их в свою пустую тарелку.

– Я это знаю. Но мне все равно не по себе.

– Ты ведешь себя так, как будто это была не обезьяна, а человек. – Джейми снова плюхнулся на свое место.

– Она была дорога мне.

– Но ведь это совсем не то, что смерть Хэзер. – Голос Джейми звучал напряженно. – Ты ведь не испытываешь сейчас того чувства, правда? – Мальчикам было десять лет, когда умерла Хэзер, Это потрясло их. Четырехлетние дети не должны умирать.

– Нет, конечно, нет. Но любая смерть того, – не важно, человек это или животное, – кого любишь, заставляет вспоминать другие смерти.

Дэвид молча встал и направился в кухню, его тарелка с фруктами осталась почти нетронутой. Он не хотел участвовать в этом разговоре.

«Ублюдок, – подумала Шон. – Ты покидаешь меня теперь, когда я больше всего в тебе нуждаюсь».

– И когда мы переезжаем? – спросил Кейт у Джейми, развивая тему, поднятую Дэвидом. Некоторые темы могли обсуждаться в этом доме бесконечно.

– Думаю, общение с тетушкой Линн не принесет нашим парням ничего, кроме пользы, – произнес Дэвид со своей половины просторной супружеской постели. – Побыв с ней пару недель, они сами поймут, что совсем неплохо провели время.

Шон вздохнула.

– Я бы и рада поехать, но…

– Никаких «но». Последний раз мы отдыхали по-настоящему четыре года назад. – Дэвид осторожно дотронулся до ее плеча. – Ты так давно не чувствовала себя счастливой.

Она прикусила губу, чтобы сдержать гнев.

– Это не оттого, что я давно не брала отпуск, – сказала она. – И потом, Дэвид, это будет отпуск только для тебя. Я-то еду работать.

– Но ты любишь такую работу. И время сейчас удачное. Луиза буквально умоляет меня передохнуть. К тому же, эта книга меня доконала. – На этой неделе он каждый вечер запирался в туалете – своей «читальне». Иногда оттуда доносился его сочный голос, надиктовывавший что-то на магнитофон. Дэвид начал заниматься звучащими книгами для слепых сразу после женитьбы. Он вкладывал в это дело всю свою душу. Раньше это восхищало ее, но теперь казалось способом уйти от жизни.

– Ты сумел добиться четкого звучания и простоты интонации, – сказала она.

Он приподнялся, опершись на локоть, чтобы видеть ее.

– Когда я впервые встретил тебя, ты уже мечтала о Южной Америке. Что сталось с твоей мечтой о шатре? С твоим сном?

Да, эти сны. Она мечтала о джунглях еще до того, как увидела их на картинках. Ей десять лет. Они с отцом-ветеринаром сидят на диване дома в Аннендале, у нее на коленях журнал «Национальная география». Отец показывает ей обезьян-ревунов, ягуаров и рогатых лягушек. Но фотография, которая по-настоящему заворожила ее, изображала шатер-свод, образованный верхушками деревьев в сотне футов над землей. Было в нем что-то успокаивающее. Надежное.

В ту ночь ей приснилось, что она летает под самым шатром, размахивая руками, как птица крыльями. Она пролетела многие мили под кружевом ветвей. Ей до сих пор это снилось, почти каждый месяц. Если подумать о причинах возникновения этих снов, окажется, что они сопровождают сильные переживания в ее жизни. Сны омолаживали ее. Дэвид говорил даже, что всегда может определить, когда Шон видела свой сон, – в таком легком состоянии духа она после этого пребывала.

– Можешь ты мне дать разумный, основанный на логике ответ, почему мы не должны ехать? – спросил Дэвид.

Что могла она ответить? Он все равно не поймет, почему она боялась оставить детей одних этим летом, почему ей казалось, что они больше нуждаются в ней сейчас, чем даже в грудном возрасте. Он не поймет того ужаса, который она испытывала при одной мысли о том, что ей придется повторить поездку, как-то связанную со смертью дочери. И он как бы не замечал проблем, связанных с их взаимоотношениями. Прочность их брака за последние три года стала настолько проблематичной, что любой встряски будет достаточно, чтобы разбить его вдребезги. Может быть, в этом они как раз и нуждались. Тогда и Дэвид поймет, что развод – единственный выход из положения.

– Дэвид, там будет несладко. Никакого комфорта. Жара и насекомые. Не очень-то там отдохнешь.

– Поехали. Шон вздохнула.

– Поехали, – эхом отозвалась она и подумала, что если в их отсутствие с детьми что-нибудь случится, это будет на его совести.

Шон увидела в темноте улыбку Дэвида, когда он притянул ее к себе, чтобы поцеловать.

– Вот увидишь, ты не пожалеешь. – Он слишком долго не отпускал губ, медленно передвигая руку от ее бедра к груди. Она поймала его руку и задержала, прижав к постели между ними.

– Я правда устала.

Он наклонился, чтобы посмотреть на нее, и ей пришлось отвести взгляд, чтобы он не прочел в нем: «Я больше не хочу тебя».

– Я уже забыл, когда мы в последний раз занимались любовью, – сказал он.

Шон тоже не помнила. Она старалась не вспоминать, как много этот брак значил для нее когда-то. Она отвернулась от него, благодарная пространству, которое образовалось между ними и разделяло их на постели.