Ревность

33

Лезвие мачете легко скользило между корой и древесиной, и он передвигал его взад и вперед, пока кора не отваливалась от ствола. Дэвиду нравилась эта работа, несмотря на жару и теперь уже непрестанный голод, несмотря на напряженность, возникшую между ним и Ивеном. Возможно, они так и проработают вместе целый день, не сказав друг другу ни слова. Неужели так и будет? Это было праздное любопытство, нужно же о чем-то думать, водя мачете вдоль ствола; на самом деле это его не беспокоило. Теперь очередь Ивена переживать, свою вахту Дэвид уже отстоял. Ему нравилось, что все прояснилось. Пускай Ивен меняет ситуацию, если сможет.

Дэвид закончил обработку бревна и удовлетворенно встал, рассматривая результат. Полая обвислая кора с одной стороны – и гладкая блестящая древесина с другой. Он принялся за следующий ствол, пока Ивен возился с тем же самым.

Когда Дэвид снова взялся за мачете, его руки дрожали. На завтрак ему достались две жалкие фиги; у них не хватило времени еще раз наведаться к ревунам. Их с Ивеном ждала работа в бальзовой роще, Мег и Робин снабжали игрунок насекомыми, а Шон занялась рыбной ловлей. Дэвид надеялся на то, что ей улыбнется удача. Он надеялся не только оттого, что был голоден. Знал, что значило для Шон решение использовать ружье. Ему не хотелось видеть, как обстоятельства принудят ее сдаться.

Сегодня утром она нашла черепаховые яйца. Шон встала рано, вырезала из куска дерева крючок для ловли рыбы и, пока остальные доедали фиги за завтраком, пошла к реке. Когда Шон удалялась от них, ее походка – так, по крайней мере, показалось Дэвиду – излучала оптимизм. Она собиралась срезать удилище и использовать жука в качестве наживки, но вернулась через несколько минут и, подойдя к Мег, вытянула руки. Четыре шероховатых яйца, каждое размером с шарик для игры в пинг-понг, лежали на ее ладонях. При виде их у Дэвида потекли слюнки.

– Это тебе, – сказала она Мег.

Дэвид пытался заглянуть в глаза Мег. Ему удалось убедить ее рассказать о своей болезни, и сегодня утром все узнали о диабете и о том, чем грозит ей голодание. Что должна была почувствовать Мег, когда спасительную пищу предложила ей жена человека, с которым она занималась любовью этой ночью?

– Не только мне, – ответила она Шон.

– Только, – произнесла Шон со знакомой материнской твердостью в голосе.

Мег вздохнула с видимым облегчением.

– Я так виновата, перед каждым из вас, – сказала она, беря яйца из рук Шон.

Шон. Прошлой ночью он не хотел причинять ей боль. Он вбил себе в голову, что она тверда как скала и бесчувственна. Он вообще не думал о ней, когда был с Мег. Он не чувствовал себя женатым мужчиной и не испытывал чувства вины. Он ни о чем не думал. Точнее, приспосабливал мысли к желаниям, чтобы оправдать свои действия. При свете дня ему трудно было поверить, что он занимался любовью с другой женщиной, пока его жена лежала в нескольких сотнях ярдов от него, плача от разлуки с его детьми.

Да, он причинил ей боль. Независимо от того, насколько твердо она решила развестись с ним, она не была готова увидеть его с другой женщиной. Больше он не должен так поступать.

Дэвид закончил обработку второго бревна, обильно оросив его потом, стекавшим с его волос и лица. Он встал, потянулся за фляжкой, висевшей на ветке, – и внезапно почувствовал острую боль в плече.

– Проклятье! – Дэвид хлопнул себя по плечу, и какое-то насекомое, похожее на паука, соскользнуло с его руки и скрылось в кустах. Ивен вскочил на ноги и попытался догнать паука, но было слишком поздно.

– Как он выглядел? – спросил Ивен. Дэвид пожал плечами.

– Черный. Темно-коричневый. Я видел его мельком.

Ивен провел пальцем по укушенному месту. Оно уже распухло.

– Можешь особенно не беспокоиться. Но все же давай вернемся в лагерь.

– Я в порядке. – Дэвид сел на бревно и через несколько минут почувствовал, что с ним далеко не все в порядке. Он не мог сфокусировать зрение: бревно расплывалось, земля ходила перед ним волнами, поднимаясь и опускаясь. Он оглянулся, ища глазами Ивена, чтобы сказать, что с ним творится, но Ивен уже шел к нему.

– Ты можешь идти? – спросил он, поддерживая Дэвида за локоть.

Дэвид встал. Его знобило. Он стучал зубами от холода. Он стал крениться набок, и Ивен подхватил его. Горячая влажная кожа руки Ивена маячила перед его глазами, застила горизонт.

– Боже, Дэвид! – Голос Ивена гулко отдавался в его ушах. В нем звучал страх. Дэвид хотел улыбнуться, сказать Ивену, что с ним все в порядке, но его язык прилип к гортани, он не мог выдавить из себя ни слова. Ему все же удалось улыбнуться. Он провел кончиками пальцев по своим губам, чтобы убедиться в том, что они изогнулись.

– Ложись, – скомандовал Ивен.

Дэвид нахмурился. Он не отчетливо понимал, чего хочет от него Ивен, пристально вглядывался в голубые глаза Ивена, пытаясь вспомнить, что означает слово «ложись». Он приник к Ивену, как влюбленный, часто и горячо дыша. Затем Дэвид почувствовал, что медленно опускается на землю. Откуда-то издалека звучал голос Ивена, говорившего о доверии и дружбе.

Шон и Ивен тащили Дэвида к палатке. Он потерял сознание и не мог им помочь. Ивен сделал ему инъекцию адреналина, и дыхание Дэвида постепенно упорядочилось.

Шон осталась с Дэвидом, а Ивен пошел вместо нее на рыбалку. Шон в это утро ничего не поймала. Она прикрепила деревянный крючок к ветке, которая показалась ей гибкой и прочной. Шон насадила на крючок кузнечика. У нее была только одна поклевка: кузнечик легко соскочил с крючка и достался рыбе задаром. Может быть, Ивен окажется более удачливым.

Кожа Дэвида пересохла и побледнела, кроме красного круга на плече, образовавшегося на месте укуса. Дыхание оставалось учащенным; Шон видела, как резко поднимается и опускается его грудь. Время от времени она брала его за запястье, чтобы посчитать пульс. Шон накрыла его простыней и легла рядом, опершись на локоть, чтобы иметь возможность наблюдать за изменениями в его состоянии.

Она боялась, что он перестанет дышать, что его пульс исчезнет под ее пальцами. Ей хотелось, чтобы к нему вернулось сознание. Показалось, что он произнес какой-то звук, и она приникла ухом к его губам и, затаив дыхание, прислушалась, но не услышала ничего, кроме жужжания цикад. Шон повернула его голову и прижалась губами к его губам, мягким и влажным. Ей более не принадлежавшим.

Ивен вернулся около трех часов пополудни.

– Я поймал рыбу, – объявил он. – Самую маленькую, какая нашлась в речке, но ужин у нас состоится.

– Ты придумал что-нибудь с крючком?

– Я вырезал его из кости.

– И где же ты нашел подходящую кость? – спросила Шон.

Ивен не ответил, да этого и не требовалось.

– Чио-Чио? – прошептала она.

– Только костяной крючок дает какие-то шансы.

Шон кивнула головой. – Как ты думаешь, он поправится? – спросила она у Ивена, сидевшего в ногах постели Дэвида.

– Я молю Бога и надеюсь, – ответил он. – Мы еще не закончили с ним один разговор. Было бы лучше, если бы ты сказала мне, что он все о нас знает.

– Он сказал тебе? Ивен кивнул.

– Ты можешь себе представить, что он пережил, если знал о нас все это время?

Шон почувствовала, как ее глаза наполняются слезами.

– Ты был прав, Ивен, когда сказал, что я все еще люблю его. Я думаю, так оно и есть.

Ивен улыбнулся ей улыбкой человека, потерявшего то, что, как он знал это с самого начала, ему не принадлежало.

– Конечно, – ответил он.

Шон утирала Дэвиду пот со лба, когда услышала шаги, приближавшиеся к палатке.

– У меня для вас немного рыбы. – За москитной сеткой стояла Мег.

Шон пригласила ее войти. Мег опустилась на колени у постели и протянула Шон миску. На дне лежал тонкий белый кусочек рыбы, не более двух квадратных дюймов. Шон поднесла его пальцами ко рту и съела медленно, со вкусом, с закрытыми глазами.

– Ему не лучше? – Мег не сводила глаз с Дэвида. Шон покачала головой, смочила водой чистую тряпку, желая, чтобы Мег ушла. Она чувствовала себя так, будто оказалась у всех на виду, незащищенной. Что Дэвид успел рассказать Мег? Что из ее личной жизни было известно этой женщине?

– Он редкий человек, – сказала Мег.

Шон удивленно посмотрела на соперницу. Затем она кивнула с внутренней усмешкой. Мег знала его две с половиной недели. Она и понятия не могла иметь о том, насколько редким человеком был Дэвид. Шон сложила отжатую тряпку и положила ее на лоб Дэвида, ощущая жар его кожи под своими пальцами.

– Он рассказал мне о вашей дочери. О Хэзер. Шон вздрогнула при звуке этого имени. Дэвид не произносил его вслух, разговаривая с людьми, которых знал многие годы. Даже с ней.

– Я очень сочувствую тебе, Шон. Представляю, каково тебе пришлось.

– Что он тебе рассказал?

– Как она умерла. Как сильно он ее любил. Шон вдруг снова разозлилась на Дэвида. Он эксплуатировал дочь ради достижения своей цели.

– Он сыграл на твоих чувствах, – сказала она. Мег помрачнела.

– Я так не думаю. Мне кажется, ему просто необходимо было выговориться.

– Почему он не выговорился передо мной? У него было на это три года.

– Извини. – Мег замкнулась. – Мне не следовало ничего говорить.

Шон была рада, что в палатке темно. Она надеялась, что по ее лицу Мег не могла догадаться о том, что с ней творилось.

– Он рассказал тебе, как она умерла? – тихо спросила она. Она должна была это узнать.

– Он сказал, что она утонула. Что это была его вина; что он не проследил за ней, хотя обязан был это сделать.

Шон закрыла глаза. Он сказал Мег правду.

– Ты могла смотреть ему в глаза после того, как он сказал тебе это? Как ты могла заниматься с ним любовью?

Глаза Мег распахнулись так широко, что Шон увидела отражение лампы в бледных радужных оболочках ее глаз. Но Мег не отвечала.

– Я полагаю, что он воспользовался этой историей, чтобы вызвать сочувствие к собственной персоне. – Шон не удержалась и сбилась на язвительный тон.

Мег покачала головой.

– Ты невероятно злопамятна.

Шон бросила влажную тряпку в угол палатки.

– Заткнись, Мег! – крикнула она. – Это не твоя дочь умерла.

– Не моя. – Мег отодвинула сетку, готовясь уйти. – Но это была дочь Дэвида так же, как и твоя. Я думаю, ты об этом забыла.

Шон лежала без сна, прислушиваясь к дыханию Дэвида, и пыталась торговаться с Богом. Позволь ему выжить, и я больше никогда не подумаю об Ивене.

Мег была права. Она забыла, что Хэзер – дочь Дэвида, так же как и ее дочь. Она избрала самый легкий путь; легче и удобнее гневаться, чем ощутить чужое страдание на вершине собственного горя, чем вникнуть в переплетение страдания и вины. Гнев оказался самым удобным выходом из положения.

Кризис наступил среди ночи; жар резко понизился, к Дэвиду стало возвращаться сознание. Он выпил глоток воды из ее ладони. Шон почти не спала; в эту ночь она прижимала к себе Дэвида так же, как он обнимал ее прошлой ночью. Спальный мешок насквозь промок от его пота. Он ничего не говорил, только один раз согнул колени и простонал ей на ухо:

– Живот болит.

Утром ему стало лучше, но сохранялась слабость, бледность, дряблость мышц. Он проголодался и говорил шепотом:

– Нет ли чего-нибудь поесть? – спросил он. – С Мег все в порядке?

Шон пошла к костру в надежде раздобыть ему пищу. Ивен сидел там один. Он дал ей несколько фиг, потом взял ее за руки.

– Послушай, Шон, Мег неважно себя чувствует. Дэвид, чтобы встать на ноги, нуждается в чем-то более существенном, чем фиги и рыба, которую не так легко поймать. Мы все нуждаемся в чем-то большем.

Она понимала, что Ивен имеет в виду ружье, и знала, что он прав.

– Ревуны? – спросила она.

– Они под рукой. Это самый простой путь.

Шон представила себе «кафедральный собор» в утреннем свете, ревунов, разбросанных по ветвям фигового дерева. – Они стали нам доверять, – тихо сказала она. – Они даже не возражают, когда мы берем их фиги.

– Не трави мне душу, – ответил Ивен.

Шон чистила клетки эльфов, когда услышала выстрел. Звук вибрировал под шатром, цикады на мгновение затихли, но тут же возобновили свое жужжание, к которому присоединились душераздирающие вопли ревунов. У Шон сдавило горло.

Она положила несколько термитов в одну из клеток, висевших на «игрунковом дереве». Тут прозвучал второй выстрел, и Шон повернулась, всматриваясь в направлении «кафедрального собора». Либо он в первый раз промахнулся, либо только ранил ревуна.

Шон кормила последнего эльфа, когда Ивен вернулся к костру, волоча за собой ружье.

– Первый и последний раз, – сказал он. Его щеки пылали. – Клянусь, я лучше умру с голоду.

Шон взяла у него ружье и осторожно прислонила его к столу.

– Я оставил ее там, вниз по ручью. Просто не мог ее дальше нести. Она как большая мягкая игрушка. Протянутые руки и… нежные глаза.

Я слышала два выстрела.

Ивен сел за стол.

– Я целился в сердце, спустил курок и увидел на ее лице это выражение… такое выражение было бы у тебя или у меня, если бы кто-то, кому мы бесконечно доверяли, предал нас. – Он перевел взгляд на свои руки. Стал вращать вокруг пальца свое обручальное кольцо. – Скажи мне, что она была всего лишь животным, Шон.

– Она была всего лишь животным. Он вздохнул.

– Она упала на землю, другие ревуны подняли крик, но даже сквозь этот шум я услышал, как она пытается вдохнуть. Ловит ртом воздух. – Ивен закрыл глаза и потер их рукой. – Этот звук будет преследовать меня по ночам. Я попал ей в легкие. Я подошел к ней. Она взглянула на меня снизу вверх, я направил ствол прямо ей в сердце и нажал на курок.

Шон передернуло. Ей не раз случалось видеть Ивена в тяжелом состоянии, она достаточно часто видела его слезы, потому что он их не скрывал. Но тут было другое.

– Я не смогу снова на нее посмотреть.

– Я возьму это на себя, – пообещала Шон.

Она услышала вздох облегчения, вырвавшийся из его груди.

– Прости, – сказал он.

– Робин в палатке. Почему бы тебе не полежать немного?

Он покачал головой.

– Мне хочется побыть одному.

Он полез в карман, достал из него коричневые выточенные из дерева четки, и сердце Шон оборвалось.

– Ты сделал то, что должен был сделать, Ивен. – Она поцеловала его в щеку. – Я люблю тебя.

Обезьянка-ревун оказалась меньше, чем Шон ее себе представляла. Безобидная. Беззащитная. Ее большие карие глаза были и сейчас широко раскрыты. Шон закрыла их, стянув пальцами веки. Она завидовала Ивену – его четкам и его вере. Шон не могла воспользоваться теми средствами утешения, которыми обладал Ивен.

Она не умела разделывать животное – просто следовала логике: извлекла внутренности, промыла брюшную полость водой из ручья. Шон сохранила печень и почки, но закопала остальные внутренние органы. Она закопала также и голову, хотя намеревалась ее сохранить. Если вы убиваете животное для собственного употребления, следует использовать его целиком. Но Шон не могла смотреть на эту голову с ее человеческими чертами. Она отрезала ее с полузакрытыми глазами.

Шон обнаружила единственный зародыш, крошечный и хрупкий. Она и его уложила в выкопанную ямку; не стоит рассказывать об этом Ивену.

Шон содрала с обезьянки шкурку и разрезала тушку на мелкие кусочки, чтобы никто не мог по форме куска определить, что ест обезьяну. Сложила свой полуфабрикат в белый пластиковый пакет и встала, удовлетворенная проделанной работой. Затем сняла свое белье, забрызганное кровью, и тоже уложила в яму, прежде чем засыпать ее землей.

На ужин они ели суп. Бульон получился негустой, но в нем плавало множество тонких кусочков мяса. Шон подоткнула под спину Дэвида сумки с мягкими вещами и покормила его. Он ел жадно и после второй тарелки смог держать ложку без посторонней помощи.

– Поблагодари Ивена от моего имени, – попросил он. – Ему было нелегко это сделать.

Ивен был единственным, кто не ел приготовленное Шон блюдо. Шон отвела его в сторону и попыталась убедить в том, что, если они не используют обезьянку для своего пропитания в целях выживания, ее смерть окажется напрасной.

– Не теперь, – ответил Ивен. – Пока я не могу этого сделать.

После ужина заморосил дождик, и Шон решила не выходить из палатки. Она вымоталась за день и почти не спала ночью накануне.

Улеглась в постель, обхватив Дэвида руками поперек живота. Она уже много лет не засыпала в таком положении.

Прежде чем уснуть, Шон услышала, как ревуны начинают свой вечерний концерт, и прижалась к Дэвиду еще теснее. Может быть, дело было в дожде, но ей показалось, что их голоса звучат все слабее, все отдаленнее, затихая один за другим.

К утру погода прояснилась, но дождь оставил после себя сырость, повсюду распространились яркие зеленые лишайники. Они покрыли почти целиком одну сторону их палатки, обосновались на подошвах их обуви.

Ивен все утро перетаскивал стволы из бальзовой рощи к костру, чтобы Дэвид мог их там обрабатывать. Дэвид окреп еще не настолько, чтобы заходить далеко в лес, но он мог очищать стволы от коры на расчищенном участке их лагеря.

Мег ослабела и все время дрожала. Она проводила большую часть дня сидя за столом и изготовляя крючки для рыбной ловли из костей обезьянки, и разговаривала с Дэвидом. Шон запасала насекомых для эльфов и каждый раз, проходя мимо костра, пыталась уловить, о чем говорят Мег и Дэвид. Их беседа звучала мягко, приглушенно. Поддразнивание на оперные темы прекратилось. Иногда они не разговаривали вовсе, однажды Шон застала Мег спящей. Она спала сидя, склонившись над столом, свесив голову на руки. Шон была обеспокоена ее неподвижностью. Она села на ствол бальзового дерева, который обрабатывал Дэвид.

– Что мы можем для нее сделать? – спросила она.

Дэвид покачал головой.

– Она сама не знает, то ли ее диабет вышел из-под контроля, то ли это усталость. Думаю, что в наших силах только одно – обеспечить ее полноценным питанием.

В эту ночь Шон лежала в постели рядом с Дэвидом, снова обняв его рукой поперек живота.

– Может быть, мне удастся сплести сеть из вьющихся стеблей, – размышляла она. – С ее помощью можно будет половить рыбу в заливе для купания.

Дэвид ее не слушал.

– Помнишь ту ночь, когда мы отправились на прогулку по речке? – спросил Дэвид. – Разве Тэсс не сказала тогда что-то насчет исследовательской группы?

– Орнитологи! – воскликнула Шон. – У них должно быть радио, и мы сможем позвать на помощь.

– Ведь это всего в паре миль отсюда вверх по течению, разве не так?

– Там еще были валуны в потоке. Я помню. Я могу туда пойти.

– Он покачал головой. – Нет. Давай пойду я. Утром.

Шон не хотела отпускать его одного. Он был еще слишком слаб.

– Я возьму с собой Ивена, – предложил он. – Ты останешься здесь и займешься сетью. На случай, если мы их не найдем.

Она снова прижалась к мужу. Они лежали молча несколько минут, прежде чем она решилась сказать ему то, что хотела.

– Мег сказала мне, что ты говорил ей о Хэзер. – Ее слова прозвучали до смешного обыденно.

– Да.

– Расскажи теперь мне.

– Что ты хочешь узнать?

– Все.

Он сел и отодвинулся на свою сторону постели. Она почувствовала себя одинокой. Ее рука, лежавшая на его животе, касалась теперь только спального мешка. Свет керосиновой лампы отбрасывал тревожные тени на его лицо, и Шон заметила выражение нерешительности в его глазах.

– У меня было такое чувство, что Хэзер скорее моя дочь, чем твоя, – наконец признался он.

Его слова поразили Шон. Она ощутила новый прилив гнева, того гнева, который она лелеяла в течение трех долгих лет.

– Я родила ее одна, Дэвид, – сказала она. – Не понимаю, как ты можешь говорить такое.

– Я знаю. – Он протянул руку и провел пальцем по ее щеке, затем опять опустил руку. – Я знаю, что ты была одна. Но ты сразу приступила к работе, и тогда она стала моей. В первые два месяца я занимался ею практически один. Я ее кормил, менял ей пеленки, укладывал спать.

Она об этом забыла. Она забыла, насколько зависела от него в те первые месяцы, пока он не устроился на работу. Когда он возвращался с работы, то прежде всего искал глазами Хэзер. Она забыла, как у Хэзер светлело лицо, когда она его видела. Как она не могла уснуть, пока Дэвид не споет ей песенку в ее комнате.

– Она нуждалась во мне больше, чем мальчики. И, конечно, больше, чем ты. И я наслаждался этим, ухаживая за ней. Вообще-то я делал всю грязную работу.

Он рассказал ей все о том дне, когда Хэзер умерла, и Шон впервые увидела события с точки зрения Дэвида. Она оцепенела, когда поняла вместе с ним, что Хэзер пропала; ее глаза наполнились слезами, когда он рассказал ей, как мучился от того, что ударил Кейта.

– Я не мог дождаться твоего возвращения, – вспоминал он. – Я думал, что ты сможешь все поправить, утешить меня. Но, конечно, ты не могла.

– Я сделала твою жизнь невыносимой.

– Я считал, что заслужил это. Я хотел понести наказание.

– В этом я зашла слишком далеко. Его рука схватила ее за запястье.

– Ты вывела меня из игры, Шон.

– Я не могла понять, через что тебе пришлось пройти.

– Ты и не пыталась.

– Я знаю. Прости. – Шон села, прижав колени к груди. – Дэвид, я не хочу развода.

Он засмеялся.

– Это выглядит как награда за то, что я тут вывернулся перед тобой наизнанку. Хорошо потрудился – получай приз: отказ от развода.

Ее напугала горечь, сквозившая в его словах.

– Нет, я уже раньше поняла, что совершаю ошибку. Я знаю, что у нас есть трудности. Но я хочу попытаться их преодолеть.

– Чем вызвана такая перемена?

Шон зябко пожала плечами. Ей недоставало того взаимопонимания, которое установилось между ними в былые времена, когда у нее не было нужды осторожно подбирать слова, разговаривая с ним, когда она чувствовала себя в безопасности, говоря что в голову взбредет.

– Я поняла теперь, когда ты был болен, что все еще люблю тебя. Я испугалась. Я подумала, что ты можешь умереть. Я не хочу остаться без тебя.

– Но я больше не уверен, что хочу остаться с тобой.

– О! – Шон сжала руки у себя на коленях с такой силой, что ей стало больно. – Мег? – спросила она.

Дэвид пожал плечами.

– Не знаю. Я не знаю, есть ли будущее у моих отношений с Мег. Я даже не уверен, что это то, к чему я стремлюсь. Суть дела в том, что она заставила меня почувствовать, что я представляю какую-то ценность как человеческое существо. Три года я чувствовал себя преступником. Ты избегала близости со мной, выражала отвращение ко мне и все это время занималась любовью с другим мужчиной…

– Не все время, – слабо возразила она.

– …Ты заставляла меня считать себя чудовищем из-за того, что произошло с Хэзер. И я примирился с этим, потому что ты убедила меня в том, что я этого заслуживаю. Но это не так.

– Ты прав, – признала она. – Это не так. Дэвид наклонился вперед и снова сжал ее руку.

– Меня бесит эта твоя новая манера со всем соглашаться. Ты хотя бы понимаешь, через что заставляешь меня снова проходить?

– Мне так жаль, Дэвид. Мне бы хотелось повернуть время вспять.

– Ну а мне нет. Последнее, чего я хочу, так это вновь пережить эти злосчастные три года. Я хочу начать новую жизнь.

– Дэвид, пожалуйста… Начнем ее вместе.

– Ты служишь для меня постоянным напоминанием о том, о чем я хочу забыть. Я смотрю на тебя сейчас – и снова испытываю чувство вины, и злобы, и недоверия. Неужели ты не понимаешь, что я не могу себе позволить любить тебя опять? Я не доверяю тебе даже теперь. Может быть, сейчас ты веришь тому, что говоришь, но стоит нам выбраться из джунглей, стоит нам вернуться в дом, где витают воспоминания о Хэзер, – и ты припомнишь все то презренное, что находила во мне. И я окажусь под рукой, снова безмерно тебя любящий, и ты повернешься и плюнешь мне в лицо. – Дэвид направился к выходу из палатки. Он расстегнул москитную сетку и потянулся за туфлями.

– Дэвид, нет! – Она схватила его за руку. – Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не оставляй меня опять ночью одну.

Но он ушел. Темнота поглотила его целиком, за исключением луча его фонарика, и Шон смотрела, пока он не исчез в лесу. Тогда она последовала за ним в своем воображении. Она увидела, как он подходит к костру, сворачивает направо, на тропинку, ведущую к палатке Мег. И там он погасит свой фонарик и останется на ночь с женщиной, с которой чувствует себя в безопасности в ночных джунглях.