Ревность

Глава IX

Так вот в чем секрет «расслабившейся» хозяйки! Линди попросту взвалила прием гостей на плечи сестры, себе же скромно оставила заслуги суперхозяйки, беззаботной и спокойной. Если бы только Джефри слышал…

Но нет. Как на грех — он уже был в доме и не слышал ни слова из сказанного по ту сторону забора. Розамунда медленно последовала за ним, раздумывая, как бы рассказать о случившемся и при этом не выглядеть стервой. В какие жесткие рамки приходится себя загонять, если хочешь оставаться неревнивой женой! И какой делаешься неинтересной. Раньше эта историйка — расскажи ее язвительно или простодушно — по крайней мере рассмешила бы их, развязала веселый треп, который когда-то доставлял им такое удовольствие. А теперь, пока они собирались к Линди, и поговорить вроде было не о чем, разве что обсудить, запирать ли заднюю дверь. Розамунда затеяла спор на эту тему, только чтобы сказать хоть что-нибудь. Отроду с ними такого не бывало…

Когда они появились, вечеринка была в разгаре. Быстро глянув по сторонам, Розамунда определила, что приглашены все соседи до единого. Как ловко сумела Линди сойтись с ними за те три месяца, что живет здесь! Лучше, чем Розамунда за последние десять лет, судя по всем этим знакомым лицам вокруг. То есть, с одной стороны, знакомым, а с другой — нет: лица, которые обычно видишь под шляпами или через садовую ограду, в комнатах выглядят чудно. Как почтальон без формы. И все же общаться было легче с теми, кого Розамунда совершенно не знала, — с бородатыми, артистической внешности мужчинами и непохожими на домохозяек женщинами, явившимися, вероятно, из прежней жизни Линди. Розамунда непроизвольно отдалась движению толпы и вскоре оказалась задвинутой в угол, носом к носу с тонким и бледным молодым человеком, напоминающим поэта, который, однако, сообщил, что он «надстройщик настроек» или что-то в этом роде. Почем знать, может, такая профессия и вправду существует; как бы то ни было, нельзя же без конца переспрашивать. Вот и имя его тоже затерялось в общем гомоне.

Постепенно, когда уши привыкли к шуму, Розамунда разобрала, что он толкует о современной семейной жизни. А еще чуть погодя обнаружила, что без труда слышит все, что он говорит, и, стало быть, больше нет нужды отвечать улыбками и банальностями, равно пригодными как для истории о неверности его жены, так и для повествования о нежной привязанности друг к другу его пожилых родителей.

Выяснилось, что ни то ни другое, так что ее банальности были совершенно не в цвет. Но он, может статься, на них и внимания не обратил.

— Когда просто живешь с девушкой, самое замечательное, — говорил он, — это что никто не суется в вашу личную жизнь и вы сохраняете чувство собственного достоинства. Люди не следят за вашими отношениями так же пристально, как оно бывает, когда вы женаты. Предполагается, что рано или поздно любовники непременно разбегутся, так что и ждать никакого интереса. И всем наплевать, что иногда вы порознь проводите свободное время, что у вас разные пристрастия и разные друзья. Жениться после любовной связи — все равно что перебраться из нормального дома в аквариум. Куда ни взглянешь, в какую сторону ни повернешься, отовсюду на тебя пялятся любопытные глазищи, высматривающие — а подходишь ли ты этой Идеальной жене? Или Идеальному мужу? Для женщины это такой же кошмар, я и не отрицаю.

Розамунде стало смешно.

— Вижу, родственники вас достали. И вашу жену тоже. У вас обоих, наверное, большие дружные семьи?

— Напротив, мы с ней оба сироты. Вернее сказать — каждый из нас. Мы разошлись.

— Вот как? Простите! — Розамунда почувствовала неловкость, однако молодой человек поспешил ее развеять, правда, довольно обескураживающим манером.

— Не глупите! Чего ради вам извиняться? Разве, черт побери, не я сам поднял вопрос? Стал бы я это делать, если бы хотел его обойти?

— Нет, конечно. Просто нас так воспитали…

— Ага! Вот еще одна чушь собачья! — перебил Розамунду заразительно негодующий собеседник. — Все поголовно считают своим долгом быть дьявольски тактичными во всем, что касается брака, будто это смертельная болезнь какая-то, или уродство, или я не знаю что еще. Глазеют, тычут пальцем, перешептываются, но поговорить с тобой об этом — боже упаси! Никому и в голову не придет поинтересоваться: мол, как твоя семейная жизнь, нравится ли? Если б речь шла о новой работе, или о путешествии за границу, или о каком-нибудь интересном событии, уж будьте уверены, все бы выспросили. А тут совсем другое дело — друзья от вас отдаляются. Вы словно оказываетесь на необитаемом острове, совсем одни — только ты и эта молодая женщина. Я не киногерой, мне такое не по душе.

— Ну что ж, вы сами заявили, что не любите, когда соблюдают такт, — заметила Розамунда. — Теперь терпите — скажу, что думаю. По-моему, вы слишком рано сдались. Все, что вы тут описали, довольно скоро проходит. Людям быстро надоедает подглядывать и сплетничать, от вас отвязываются, и вы обретаете сорок-пятьдесят лет мира и покоя. Если это то, что вам нужно.

— И вы в это верите? Людям никогда не надоест подглядывать и сплетничать. Никогда и ни за что. А ваш «мир и покой» означает только то, что вы, в свою очередь, тоже начинаете следить и критиковать и в этом находите утешение. То есть я хотел сказать, не именно вы, а вообще люди, — поспешно и очень по-юношески поправился он.

— Так кто же из нас ведет себя тактично? — улыбнулась Розамунда. — Вы спокойно могли сказать это «именно» про меня, потому что я в точности такая и есть. Я что имею в виду — поначалу окружающим, естественно, интересно: они ведь еще не знают, что это за новенькая пара объявилась по соседству. Но как только они в этом разберутся, тут же перестают любопытничать. То же самое бывает, когда знакомишься с любым новым человеком.

— Ладно, но, во-первых, меня коробит, когда меня ни с того ни с сего принимаются считать всего лишь половиной, вот уж спасибо! Заметьте, после того как я двадцать шесть лет прожил целым и неделимым и меня это больше чем устраивало! А во-вторых, это не дает ответа на мой другой вопрос: почему люди отказываются обсуждать с тобой твою супружескую жизнь? И это не проходит со временем. Вот вы, полагаю, замужем не первый год, но если бы мне вздумалось просто, без обиняков спросить: ну и как, нравится? — вы бы в ужасе пустились наутек. Ведь так?

— Так, — ответила Розамунда и задумалась: а почему, собственно? Из преданности? Трусости? Или просто потому, что это не его ума дело?

Наверное, он прочел на ее лице последнюю мысль, потому что несколько воинственно засмеялся:

— Ага! Видите? А если бы я начал вас расспрашивать, как вам нравится жить в этих местах, — что, между прочим, тоже не моего ума дело — вы бы с дорогой душой меня просветили и у нас завязалась бы дивная беседа: я бы поведал, где сам живу, вы бы поинтересовались, по душе ли мне там… Все было бы чудненько!

— Кстати, а где вы живете? — из вежливости начала было Розамунда, но тут из-за спин и плеч, отгораживающих их угол от остальной комнаты, возникла Линди.

— А, Бэйзил, вот где ты! — возбужденно воскликнула она. — Пошли со мной, будь умницей, тут кое-кто жаждет встречи с тобой!

Линди схватила его за руку и потащила смеющегося и упирающегося Бэйзила в центр толпы, а Розамунда осталась переваривать полученную информацию.

Стало быть, это Бэйзил, бывший муж Эйлин, который, по словам Линди, бросил жену, потому что та изо дня в день пребывала в состоянии хронической усталости и неизменно заставляла его испытывать угрызения совести. Вяжется ли это, хоть как-то, с мнением о браке, которое сейчас высказал сам Бэйзил и которое, по-видимому, основывается на его личном опыте? Рассуждать стройно и логично в таком шуме и сумятице — дохлый номер, но, насколько можно судить, обе версии не очень стыкуются. Хотя и несовместимыми их не назовешь. Ты прекрасно можешь выступать против брака как такового и быть недовольным собственной женой… Внезапно до Розамунды дошло: пока она тут в одиночестве предается размышлениям, кто-нибудь, не дай бог, решит, что ею пренебрегают, — самое страшное на вечеринке. Надо срочно продираться сквозь толпу и отыскивать знакомых.

Комната, в которой прежде, казалось, собрались одни соседи, теперь была битком набита незнакомцами, и они все прибывали и прибывали, словно беженцы после какой-то невообразимой катастрофы — уцелевшие счастливчики, ищущие укрытия под чарами Линди…

А вот и сама Линди, всего в паре метров. Через плечи окружающих Розамунда наблюдала, как Бэйзила подводят к тому, кто «жаждал встречи с ним». Это, оказывается, Эйлин. Что там говорилось, Розамунда не слышала, но видела смущение и испуг на лице девушки и крайнее удивление на лице Бэйзила. И улыбку, сердечную улыбку доброй хозяйки на лице Линди, и ее рот, из которого непрерывным потоком лились оживленные, недоступные уху слова.

Что она там говорит? Почему Эйлин в таком ужасе, а Бэйзил — в таком изумлении? Он что, не знал, что Эйлин будет здесь? Может, и вообще не в курсе, что она здесь живет? Неужели Линди пытается их помирить, столкнув неожиданно лоб в лоб? Детская хитрость. Нет. Линди не так глупа и не так проста. Что бы она ни затеяла, это будет нечто хитроумно и тщательно спланированное. Как карточный фокус — безыскусные, естественные улыбки и жесты увенчаются — сюрприз! сюрприз! — очередным явлением Линди в ореоле славы на чьем-нибудь тусклом фоне. В этот раз, очевидно, роль фона отведена Эйлин.

Но с такого расстояния подробностей все равно не ухватишь. Розамунда двинулась дальше. Она пропихивалась и проталкивалась, пока не добралась до стеклянных дверей в сад, распахнутых в сентябрьскую ночь, все еще по-летнему теплую. В ветвях ракитника «золотой дождь» горел фонарь, подвешенный ее мужем с таким старанием. На траве под фонарем, в относительной тишине и приволье, сидели и стояли небольшие группы гостей.

Розамунда высмотрела Доусонов — в темноте тускло отсвечивали полные, голые руки и небрежно завитые, седоватые кудри миссис Доусон, слышался надтреснутый, но бодрый голос мистера Доусона, вещающего что-то о ястребах-перепелятниках. К кому он обращается — не разглядеть, но сам-то он и его жена ей хорошо знакомы. Розамунда аккуратненько, бочком, втерлась в группу гостей, обменялась с миссис Доусон снисходительной, понимающей улыбкой, означавшей: ох уж эти мужчины и их непостижимая страсть разглагольствовать о конкретных фактах, тогда как в мире столько всего гораздо более увлекательного!

— И я точно знаю, что это был не голубь! — с нажимом убеждал Доусон воображаемого оппонента. Воображаемого, поскольку не мог же он и вправду считать оппонентом свою жену или светловолосую, в пух и прах разодетую даму, которая смотрела на него дружелюбно, но с некоторым беспокойством. — Ястребы-перепелятники не всегда парят. Все считают, что они парят, а они не парят. Они камнем падают под деревья. Просто смешно заявлять, что раз он не парил, то, дескать, это был голубь!

Нарядная дама ничего такого не заявляла и теперь взирала на Доусона не только с беспокойством, но и с обидой. Но напрасно она приняла его слова на свой счет — могла бы догадаться, что для Доусона она всего лишь неполноценная замена группы восхищенно внимающих натуралистов-профессионалов.

— Кое-кто считает, что в городе их не встретишь, но это не так! — Доусон, торжествуя, обвел взглядом слушателей. — Да и можно ли назвать наше местечко городом? Сколько у нас старых вязов… — Он неопределенно повел рукой и вперился поверх крыш мечтательными глазами пригородного жителя, который силой воображения легко мог сровнять с землей акры кирпичных и деревянных оград и узреть первозданную сельскую красоту местности. — Да у нас за теннисным клубом настоящий лес. Там вполне может свить гнездо пара перепелятников. Даже несколько пар.

— Ну разумеется, — неуверенно откликнулась дама.

Ясно — совершенно не знакома с предметом разговора и отчаянно пытается сгладить пробел в познаниях, а потому старательно удерживает внимательное выражение лица и не переставая потягивает джин с лимоном. Розамунде стало жалко Доусона. Что бы такое сказать про ястребов-перепелятников, чтобы его поддержать? Может быть: «Как приятно сознавать, что они у нас живут. Дай бог им здоровья»? Нет, пожалуй, слабовато.

Но Доусон, по счастью, не замечал ущербности своих слушателей. Он оживленно вещал дальше:

— Ведь люди же ничего не видят. Не примечают жизни дикой природы просто потому, что не смотрят по сторонам. Думают, раз они живут на улице, где есть дома и другие люди, то больше тут и существовать нечему. А вы знаете, — он снова с тщетным вызовом обратился к нарядной даме, — что в Лондоне червей больше, чем людей? Можете себе представить?

Откуда он это взял? Вернее, откуда это взял автор той статьи, что попалась на глаза Доусону? Неужели городские власти платят какому-нибудь доброхоту, чтобы он считал червяков? Или, может, университеты дают на это гранты? На какие удивительные занятия, оказывается, при желании можно тратить свое время. Доусон между тем явно ждал соответствующей реакции на свое драматическое заявление. «Правда? Что вы говорите!» — было недостаточно.

— По-моему, это просто замечательно! — внесла свою лепту Розамунда. — Я хочу сказать — когда видишь толпу людей на Оксфорд-стрит, читаешь про бурный рост народонаселения и все такое, невольно утешаешься, узнав, что и у червяков то же самое. Чувствуешь себя частью природы.

Доусон остался не вполне удовлетворенным. Очевидно, несмотря на все старания, Розамунде не удалось взять верный тон. И тут вмешалась миссис Доусон.

— Гарольда всегда привлекала деревня, — спокойным голосом заметила она, словно это служило неким оправданием всего разговора, включая лепту Розамунды. — Когда он был помоложе, и вовсе подумывал поселиться там. Правда, дорогой?

— Подумывал! Да я всегда мечтал об этом! Всегда. Сама знаешь. Хотел стать фермером. Но жизнь поставила передо мной другие задачи, пришлось смириться с тем, что подсолнуховые поля не для меня. — Он вздохнул.

— Если бы ты стал фермером, то очень скоро эти подсолнухи сидели бы у тебя в печенках, — все так же спокойно возразила его жена. — Со всеми фермерами так. — Ее, очевидно, нисколько не смутила коротенькая, но горячая речь мужа, хотя «другие задачи», разрушившие его мечту, разумеется, были не чем иным, как самой миссис Доусон и двумя ее сыновьями. — Тебе не кажется, что становится прохладно, дорогой? — Миссис Доусон выразительно передернула голыми плечами. — Как думаешь, не вернуться ли нам в дом?

— Конечно, дорогая! — В ту же секунду Доусон — сама предупредительность! — подхватил жену под локоть и повел ее через газон к ярко освещенному дому.

И только тогда Розамунда заметила Линди, которая наблюдала за ними, стоя у раскрытых стеклянных дверей. Может, она, из соображений радушия, просто решила взглянуть — как там в саду ее гости? достаточно ли у них выпивки и закусок? Розамунда, однако, предпочла другое объяснение: «Вон она, снова следит за нами, как Большой Брат. Небось хочет застукать чью-нибудь жену, когда та примется ворчать на мужа, или поведет себя как собственница, или еще что. Верно, думает, что миссис Доусон вовсе и не озябла, а тащит мужа в дом, чтобы увести от скучной блондинки, которой о ястребах-перепелятниках и двух слов не связать! Завтра же поутру заявится к нам и именно так и скажет. А я должна буду поить ее кофе и кормить печеньем, пока она распинается. А потом она скажет: как ужасно, что жена не дала Доусону стать фермером. А когда я скажу, что он только рад этому, что на самом деле ему больше нравится жизнь со всеми удобствами, Линди скажет… она скажет…»

Придумать, каким сбивающим с толку замечанием Линди с улыбочкой заткнет ей рот в этом завтрашнем споре, Розамунде не удавалось. К тому времени она уже окончательно забыла, что спор этот происходит лишь в ее воображении. И решительно не желала допускать, что Линди, скорее всего, вообще не слышала ни слова из того, о чем Доусоны говорили на лужайке.

И все потому, что после сегодняшней поездки к свекрови могущество и хитрость Линди выросли в глазах Розамунды до невероятных размеров — никто и ничто не в состоянии избегнуть ее сетей. Кто знает, может, именно в эту минуту Линди мысленно делает заметку: Розамунда и Джефри, как пришли на вечеринку, не обмолвились друг с другом ни словом. Если же найти Джефри и заговорить, это тоже будет отмечено — как проявление инстинкта собственницы. Взять да уйти пораньше — о чем Розамунда, кстати, сейчас мечтает — сочтут ревнивой выходкой. Если же, напротив, она решит остаться до победного конца, то — исключительно чтобы следить за мужем… чтобы не дать ему слишком уж веселиться в компании с другими женщинами…

Вдруг мысли Розамунды вернулись к мужу Эйлин. Теперь весь их разговор в начале вечера приобрел новый смысл. Когда Бэйзил жаловался, что люди постоянно высматривали в его семейной жизни симптомы разрыва, не подразумевал ли он под «людьми» Линди? Или злокозненная бдительность свояченицы так отравила ему жизнь, что он и вправду начал подозревать в соглядатайстве целый свет? Розамунда легко представила, как внимательная Линди сидит в маленькой квартирке новобрачных и все подмечает: поцеловал ли Бэйзил жену сразу, как вошел, или сначала проглядел письма на столике в прихожей; выбежала ли Эйлин из кухни встретить его…

Она как вампир! — с ожесточением подумала Розамунда. — Живет ошибками чужих браков… высасывает из них живые соки и оставляет пустую, высохшую оболочку того, что прежде было теплыми отношениями. И при этом сама замуж не хочет!»

Или хочет? Хочет? Ей нужен Бэйзил?.. Джефри?..

Теперь главное — убраться с этой кошмарной вечеринки незамеченной. Розамунда, не поднимая глаз, протолкалась через гостиную, через холл, вышла на крыльцо, и тут ей показалось, что она слышит, как наверху плачет Эйлин.

Ерунда, конечно. Не могла она слышать. Даже если Эйлин и плакала. Слишком шумно вокруг. И все же она унесла воображаемый звук с собой, как охапку хвороста, чтобы подбросить в огонь собственной ненависти, когда окажется в благословенном одиночестве, в четырех стенах своего тихого дома.