Ревность

Глава XX

Однако человек, в самом деле позвонивший в дверь около девяти вечера, оказался не психологом-любителем, с которым можно было в свое удовольствие потрепаться о скрытых влечениях. Совсем наоборот. Это был Волкер.

— Он наверху, делает уроки, — сразу сказала Розамунда, любезно избавляя гостя от утомительной необходимости открывать рот и спрашивать про Питера.

Волкер молча, бочком шмыгнул мимо нее и, будто перехитрил вражеского часового, рванул по лестнице в комнату Питера. Послышался голос сына — он удивился и обрадовался; дверь захлопнулась, и стало тихо.

Слишком тихо, смертельно тихо. И некуда — это в целом-то доме! — податься. Ни в гостиную, потому что там, словно обвинение, в воздухе висит горькое молчание мужа; ни в спальню, потому что спать еще рано; ни на кухню, потому что посуда вымыта и делать там нечего.

Гонимая тишиной, Розамунда принялась размышлять: а не сходить ли к соседям, в темный дом, где больше нет Линди? А может, он уже и не темный? Может, Эйлин вернулась? Она говорила, что вечером, сразу после работы, хочет зайти к какой-то престарелой родственнице — вдруг той что-нибудь известно про то, куда подевалась Линди. Но Эйлин могла и передумать. Или родственница могла уйти из дома, вообще уехать куда-нибудь. На худой конец — на самый худой, — в доме есть Фудзи-горка, который начнет сердито лаять, нарушая тяжелую тишину, будет требовать, чтобы его повели гулять. Все лучше, чем ничего.

Да, гораздо лучше. И здорово ободряет, потому как не может же убийца выгуливать собаку — брести себе потихоньку по заснеженным тропинкам… здороваться с соседями, останавливаться поболтать с одним, справляться о здоровье другого… обмениваться добродушными улыбками по поводу Фудзи-горки, которому непременно надо подтаскивать ее чуть не к каждому фонарю. И соседи поведут себя иначе, если она убийца. Они все поймут по ее лицу и, не отдавая себе отчета, что именно они видят… будут поспешно проходить мимо, буркнув что-нибудь в ответ на ее приветствия, постараются незаметно проскользнуть по другой стороне улицы, начнут перешептываться за ее спиной… Да, прогулка с Фудзи-горкой станет проверкой, она докажет, что все в порядке.

Рисуя себе эту воображаемую прогулку, которая должна была так легко и безошибочно доказать ее невиновность, Розамунда совершенно забыла, что вообще-то собиралась посмотреть, не вернулась ли Эйлин. Поэтому у нее едва не оборвалось сердце, когда, выйдя из ворот, она увидела свет в комнате Эйлин на втором этаже.

Ну и отлично. На это она с самого начала и рассчитывала. Теперь осталось только пройти по дорожке и позвонить в дверь.

Но ее почему-то трясло, и было жутко стыдно — как будто ее заставили напялить нелепый маскарадный костюм и пройтись в таком виде по улице. Растерянная, она стояла в темном саду, и ей казалось, что она здесь совсем чужая и нет у нее права идти по дорожке, звонить в дверь. Такое чувство бывает, когда вернешься куда-нибудь через много лет и гадаешь, узнают ли тебя…

Одну страшную секунду так и было — Эйлин не узнала. Ее пустой взгляд подтвердил все вымышленные или реальные страхи, которые бродили в душе Розамунды весь вечер. Но почти тут же выражение лица Эйлин переменилось — или, точнее, Розамунда поняла, что оно означает всего лишь разочарование.

— Ах! Розамунда… Как мило. — Невооруженным глазом было видно, как Эйлин приноравливается к новой, неожиданной для себя ситуации. — Заходи, пожалуйста.

Тон был не очень радостный, но Розамунда все равно приняла выданное без особого энтузиазма приглашение. Однако, как только хозяйка и гостья оказались по ту сторону входной двери, Эйлин стала чуть более радушной. Смирившись с чувством обманутого ожидания, она, несомненно, смекнула, что все лучше быть с Розамундой, чем сидеть одной.

— Пойдем ко мне, — позвала она. — У меня там обогреватель. Как-то не хочется открывать гостиную, когда… то есть…

Какая чепуха — на мгновение Розамунда приняла смущение Эйлин за укор: как будто Эйлин ставила ей в вину ледяное запустение гостиной. Чистой воды ерунда, конечно… Розамунда поторопилась рассеять неловкость, вызванную оборванной фразой Эйлин и собственным опрометчивым толкованием ее слов:

— Само собой. Зачем нам гостиная? По мне, так жить и спать в одной комнате ужасно удобно — так уютно, и вечером не надо отправляться в холодную спальню. Есть новости?

В ее интересе не было ни капли лицемерия, даром что она знала (и не собиралась ни с кем делиться) гораздо больше того, что могла сообщить Эйлин. И все же Розамунде хотелось услышать «новости» от нее, — так ребенок хочет послушать перед сном сказку, хоть бы и самую пустяковую, чтобы не оставаться один на один с долгой, темной ночью.

— Нет, никаких. Но сегодня у меня странным образом появилась какая-то надежда, — сказала Эйлин, усаживая удивленную ее словами Розамунду в единственное в этой небольшой комнате кресло и включая обогреватель на максимальную мощность. — Понимаешь, тети Мин дома не оказалось и… Хочешь какао или, может быть, чаю? — перебила себя Эйлин, вдруг вспомнив, об обязанностях хозяйки и смутившись от собственной неловкости.

Обычно этими делами — и так умело — занималась Линди. По голосу было слышно, до чего Эйлин не хочется прерывать рассказ в самом начале, идти на кухню, возиться с чашками-блюдцами… Розамунде тоже этого не хотелось. Поэтому она поспешно от всего отказалась, и Эйлин, с облегчением вздохнув, продолжила:

— Я, конечно, ни на что и не надеялась — мы с тетей Мин лет сто не виделись. Но когда я ушла, стояла и ждала автобуса, мне в голову вдруг пришла одна идея, до которой никто из нас не додумался. Чем больше я думаю, тем вероятней мне это кажется. Я просто воспрянула! Хотя, пожалуй… не знаю… тебя это нисколько не ободрит… Может, не стоит и говорить… не хочу тебя расстраивать…

Она смущенно хихикнула и вопросительно взглянула на Розамунду. Розамунда почувствовала раздражение. Когда люди пускаются в подобного рода предисловия, они вовсе не собираются щадить ваши чувства, они просто хотят снять с себя ответственность за причиненную боль.

— Давай! Выкладывай! — довольно резко бросила Розамунда. — Все равно не будет хуже, чем…

Эйлин, конечно, не полагается знать, хуже чего не будет.

— Да! Правильно! Я так и думала, что ты так отнесешься! — воскликнула Эйлин, слишком уж легко успокоившись. — Дело вот в чем. Линди очень нравился… нравится твой муж… Ну ты знаешь, да?

— У меня мелькала такая мысль, — сухо согласилась Розамунда. — Что дальше?

— Ты не подумай — в хорошем смысле, — взволнованно затараторила Эйлин. — Я хочу сказать, ей бы и в голову не пришло разбивать дружную семью, ничего такого…

— В самом деле? — не удержалась от сарказма Розамунда. Она не хотела, слова сорвались с губ сами собой.

Эйлин, торопясь, продолжила:

— Вот я и подумала — сама я уже довольно давно знаю о ее симпатии. Когда живешь рядом, невольно все замечаешь. Но я не знала, в курсе ли ты, даже не знала, догадывается ли твой муж. Линди ведь так здорово умеет скрывать свои чувства. И у меня не было уверенности, что она правильно истолковывает его к ней отношение… то есть он ведь такой добряк, иногда мне казалось, что Линди просто принимает его доброту за… Словом, именно из-за этого, когда он меня в тот вечер спросил, был ли у Линди повод нервничать, я не знала, что ответить. Не могла же я ему про все это рассказать — вдруг он ни о чем не догадывается. Но она, разумеется, нервничала. Иначе и быть не могло — что она к нему чувствует, что он к ней испытывает? А потом, когда он сказал, что у нее был испуганный голос… я сама до смерти перепугалась, когда это услышала… Начала воображать всякие страсти-мордасти. — Она неуверенно глянула на Розамунду. — А теперь мне сдается, все гораздо проще, чем мы думали. Просто Линди, наверное, испугалась, что дело зашло слишком… В общем, она решила, что единственный способ не доводить все до крайности — исчезнуть. Вот так, как она сделала, — никого не предупредив, не оставив адреса. Чтоб самой в себе разобраться. Может, так оно и было?

Эйлин смотрела на нее широко распахнутыми, как у ребенка, глазами, полными сомнения и надежды. Перед этой юностью и наивностью Розамунда почувствовала себя старой и мудрой, носительницей тайного знания. А Эйлин — просто жалкая маленькая дурочка. Надо бы как-нибудь помягче развеять ее иллюзии.

Но, едва открыв рот, Розамунда поняла, что помягче не получится.

— Думаю, Линди с самого начала прекрасно разбиралась в собственных чувствах, — ровным голосом произнесла она. — Она точно знала, чего хочет. И как этого добиться.

Эйлин наконец учуяла враждебность.

— Нет, ты несправедлива к Линди! — выкрикнула она. — Как все! Все думают, она отчаянная кокетка, охотница за чужими мужьями и все такое. Ничего похожего! Как раз наоборот!

Розамунда припомнила, как недавно на что-то в этом роде намекал Бэйзил. На минуту ее ожесточение сменилось любопытством.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она так же, как спрашивала Бэйзила. — Что все это напускное, эти манеры femme fatale[10]?

— Нет, не напускное! — Эйлин, ощетинившись, бросилась на защиту сестры. — Последние несколько лет она изо всех сил работала над собой, старалась стать более привлекательной. Что в этом плохого? — Она с вызовом глянула на Розамунду, хотя та и слова не вымолвила. — Так или иначе это делают все женщины!

— Да, конечно, — мягко согласилась Розамунда. — Естественно. Мы все так поступаем. Просто — если говорить о Линди — слишком уж она выкладывалась, отдыха себе не давала. И непонятно, чего ради так надрывалась. Я бы сказала, она и без того достаточно привлекательна.

— Это верно, — поспешила сказать Эйлин. — Но видишь ли, ты не знаешь, какой она была раньше, а то бы ты лучше поняла. Знала бы ты, видела бы ее пять лет назад. Хочешь верь, хочешь нет, но она выглядела зрелой женщиной. Правда. И я это замечала, и мои школьные подружки тоже. Они к ней относились так, будто она одна из мам. Она была ужасно стеснительная — я это теперь поняла — и никуда не ходила. И ухажеров у нее не было, и одеваться не умела, и я не помню, чтобы она хоть когда накрасилась или сделала какую-нибудь прическу. Ничего. Но она не виновата — это я тоже поняла, — у нее не было возможности. Ей ведь пришлось растить меня, когда умерли наши родители… И она невольно начала себя вести как взрослая женщина, так и не успев стать по-настоящему молодой! Теперь понимаешь?

— Да, конечно.

Розамунда ответила автоматически. В тот миг она была далека от понимания. В ней закипала совершенно неожиданная ярость от нового взгляда на характер Линди. «Как это в ее духе! — в бешенстве размышляла Розамунда. — Украла моего мужа, а теперь ее за это надо еще и пожалеть! Я должна испытывать жалость к бедненькой застенчивой простушке, которой пришлось так тяжко потрудиться, чтобы стать достаточно привлекательной и суметь разрушить мою семью! Я, видите ли, должна восхищаться ее мужеством! Понимать, через что она прошла! Не буду! Не буду, и все тут! Не желаю понимать, никогда! И если я уже ее не убила, то, черт меня возьми, сделаю это, как только она попадется мне на глаза! И никаких подсознательных фокусов — на этот раз я получу удовольствие по полной программе!»

Могут ли подобные мысли прийти в голову настоящей убийце? Определенно нет! Тем не менее Розамунда ужаснулась необузданности собственных эмоций — поводу они точно не соответствовали. Она самым тщательным образом проанализировала свои чувства и обнаружила, что их всплеск далеко не в последнюю очередь вызван смехотворным ощущением, будто Линди нарочно погубила свою юность, дабы проступок Розамунды (в смысле — убийство Линди) выглядел еще более гадким. Абсурдность этих переживаний — размышлениями их едва ли можно назвать — отрезвила ее; Розамунда постаралась худо-бедно справиться с собой. На помощь пришло естественное любопытство.

— С чего вдруг Линди решила измениться? — поинтересовалась она.

— Ну как же ты не понимаешь! Как только я слезла с ее шеи, как только она перестала чувствовать себя ответственной за меня, вот тогда-то у нее наконец и появился шанс пожить так, как живут молодые! Но ей к тому времени уже перевалило за тридцать, в этом возрасте просто так молодым не станешь — этому надо учиться. Я так радовалась, глядя, как она пробует экспериментировать с волосами, с разной губной помадой, как учится быть занятной, остроумной и говорить о вещах, которые интересуют мужчин. Я так хорошо понимала, что все это для нее значит! А больше никто не понимал, даже Бэйзил… Ах!..

Дверь распахнулась, и Эйлин на полуслове осеклась с таким видом, что вот сейчас сорвется с места и с распростертыми объятиями бросится через всю комнату. И странно было, что ничего такого не произошло, — как она сидела на диване, так и сидит, прямая и напряженная.

— Привет, Бэйзил, — едва слышно пролепетала она.

Он тоже неподвижно стоял в дверях и просто смотрел на нее. Интересно, подумала Розамунда, а он сам догадывается о собственной силе? И интересно, что ей-то делать в данной ситуации? Уйти прямо сейчас и оставить их наедине?

— Приятно увидеть вас здесь, миссис Филдинг, — вежливо произнес Бэйзил.

— Розамунда, не уходи, пожалуйста! — очень искренне прошептала Эйлин.

Розамунда колебалась. Может статься, своим присутствием она действительно поможет: вроде как буфер, призванный смягчить удар первого соприкосновения, которое, даже если они его искали, непременно должно было доставить и ей, и ему столько же смущения, сколько и радости.

— Я рад, что Эйлин нашла себе подружку, — заявил Бэйзил, войдя наконец в комнату. — Расскажите-ка, о чем вы тут болтали. По-моему, о чем-то захватывающем. По-моему, обо мне! — Он нетерпеливо переводил взгляд с одной на другую, как самонадеянный мальчишка, и Розамунда едва не рассмеялась.

— Мы говорили… Эйлин говорила, что никто из нас по-настоящему не понимал Линди и что…

— Не говорила я! Нет! — Эйлин так переполошилась, что Розамунда подивилась — что она сказала не так? — Я только сказала, — Эйлин старательно подбирала слова, — что, может быть, нам не стоит слишком волноваться из-за Линди, то есть из-за того, что она пропала. Я просто говорила, что, мне кажется, Линди могла сбежать, потому что поняла, что влюбилась в мужа Розамунды…

— Чушь собачья! — Вся робость Бэйзила улетучилась, он уселся верхом на плетеный стульчик, обнял его спинку, с превеликой радостью восстанавливая исключительное право мужа опровергать все, что ни скажет Эйлин. — Линди никогда никого не любила и не полюбит, и я абсолютно уверен, что муж миссис Филдинг не влюблен в Линди! Вы ведь не думали, что он на самом деле ее любит? — Он повернулся к Розамунде.

— Ну… я…

— Нет, конечно, она ему нравится, — продолжал Бэйзил с самоуверенным видом знатока, что в данном случае скорее умиляло, чем раздражало. — Как и многим мужчинам. А кому, скажите, не понравится, когда с тобой носятся, льстят тебе? Но по-настоящему она их нисколько не привлекает. И сама это знает. Вот и старается — льстит, резвится. Все — имитация. Как я вам рассказывал, это «веселье» началось недавно. Оно не в ее природе, потому как от природы она — чучело гороховое. Ну, я рассказывал.

— Нет, не чучело! Просто пока она заботилась обо мне, у нее не было возможности…

— Брось, Эйлин! «Не было возможности»! Не существует такой штуки! Девушке, которая умеет нравиться, не помешает и младшая сестренка на шее! Ты сама посуди. Линди этого не умела и до сих пор не умеет, хотя, надо отдать ей должное, здорово научилась ломать комедию. Но то, что и ты на это купилась, — просто ни в какие ворота!.. Когда дело касается Линди, все твое чувство юмора куда-то девается и ты превращаешься в жуткую маленькую зануду! Знаешь, вот этого я никогда не мог ей простить. Ничего не имел против фишек старушки Линди — этих ее дурацких вечеринок, свечек и прочей ерунды. Ради бога, думал, пусть себе забавляется, если так хочется. Но когда дошло до того, что мне начали запрещать подсмеиваться над ней или говорить что-то, что могло подпортить миленькую маску, которую она на себя нацепила… А потом еще стоять и слушать, как она несет всякую чушь о тебе, — да, Эйлин, сама знаешь, так оно и было, — а ты безропотно это все глотаешь…

— Ничего подобного! То есть… да! — Эйлин запуталась было в своих протестах, но храбро пустилась дальше: — Во всяком случае, я старалась, потому что прекрасно знала, что она это не всерьез. Просто хочет придать себе уверенности. И история с Джефри — это то же самое. Для нее это ужасно важно — важнее ничего в жизни не было. Она просто хочет убедиться, что может заставить полюбить себя, что сама может влюбиться. Ей необходимо знать…

— Как вам это нравится, миссис Филдинг? Вашего мужа прописали Линди, как бутылку микстуры! Но я бы не стал волноваться. Как я сказал, я знаю, что он не влюблен в нее…

— А я говорю — влюблен! — не сдавалась Эйлин. — Не говоря уже о прочем, всем известно, что мужчины без конца влюбляются в один и тот же тип женщин. А Розамунда и Линди страшно похожи.

— Я? — От изумления Розамунда и возмутиться не смогла. — Каким же это образом?

Прежде чем ответить, Эйлин прилежно оглядела ее:

— Не то чтобы внешностью, но… Начать с того, что вы обе ужасно гордые; на что угодно пойдете, лишь бы не признать собственной слабости. И вы обе можете вдруг выдать необычные, остроумные, ядовитые идеи — или нет, скорее никогда нельзя сказать, о чем каждая из вас на самом деле думает. Вы обе прирожденные заговорщицы, и обе скорее умрете, чем предстанете в невыгодном свете… Видишь, я не закрываю глаза на недостатки Линди! — Теперь она обращалась не к Розамунде, а к Бэйзилу, ухватившись за подвернувшуюся возможность завершить давний спор. — И не всегда смотрю на нее сквозь розовые очки!..

Лицо Бэйзила смягчилось. Внезапно наклонившись вперед, он взял Эйлин за руку.

— Эх, надо же было тебе сказать такое именно сейчас, как раз когда я начал понимать, что за эти-то розовые очки я тебя и люблю! Вот бы еще ты почаще смотрела сквозь них и на меня тоже! А еще я люблю твою преданность, и всегда любил, хоть она меня дьявольски раздражает…

Вот теперь самое время исчезнуть, решила Розамунда. Вся неловкость между помирившимися супругами — если, конечно, они окончательно помирились — растаяла в споре, — способ, очевидно, хорошо знакомый им обоим.

Розамунда медленно вернулась в свой неестественно тихий дом. Трудно сказать, что тревожило ее сейчас больше — то, что она может оказаться убийцей, или то, что Эйлин права и она на самом деле «страшно похожа на Линди».