Ревность

Глава IV

В тот вечер все и началось. Но тогда Розамунда еще не превратилась в ревнивую жену. Она не считала Линди соперницей, да и с чего бы ей так считать? Когда далеко за полночь они вернулись к себе, она не испытывала ничего похожего на ревность. Просто казалось, что ее обобрали: жутко не хватало их привычной болтовни. Ложась спать после вечеринки, они с мужем всегда с наслаждением сплетничали, хихикали над тем или другим гостем или происшествием, сравнивали впечатления от вечера — понравилось или была скучища смертная?

Но в ту ночь Розамунда узнала, что обмен впечатлениями с другим человеком, оказывается, доставляет удовольствие, только если ваши впечатления примерно одинаковы. Строго говоря, это даже не обмен, а дружное злорадство по одному и тому же поводу. Что еще более приятно. Вот, например, как бы они повеселились сегодня, зубоскаля над манерностью Линди, ее неумеренностью и скрытой неприязнью к сестре, если бы Джефри смотрел на поведение соседки теми же глазами. Но его глупое восхищение прекрасной вечеринкой не оставляло ни щелочки, ни лазейки для разговора. Как броня. Во всяком случае, так показалось Розамунде. Разве это разговор, когда в ответ слышишь только: «Да, все было чудесно!» Или: «Да, она удивительно живая!» Или: «Да, нам повезло, что вместо унылых старых Соберсов у нас теперь такие соседи!»

Уж лучше бы остались Соберсы, возмущенно подумала Розамунда, с ними веселее. Хмурые, неприветливые Соберсы, с их вечным нытьем и грызней, с аккуратными рядочками чахлой рассады, которую мистер Соберс неизменно высаживал каждую весну вопреки неизменным же протестам миссис Соберс. Практически каждый вечер можно было завязать увлекательную беседу — начать со слов: «Знаешь, из-за чего на этот раз лаются Соберсы?» — и, потешаясь над этими бедолагами, наслаждаться счастьем собственного брака.

Лежа без сна в ту первую ночь, глядя в открытое окно на тающую луну, Розамунда дико тосковала о Соберсах. Вспоминала сапоги мистера Соберса, которые он никогда не вытирал, возвращаясь в дом из сада; вспоминала родственников миссис Соберс, которым он постоянно грубил… Как было весело! А теперь… Словно долгий захватывающий сериал с катастрофами оборвали на самом интересном месте и заменили дурацкой безоблачной историей, где ни у кого никаких проблем и где, представьте себе, даже имеется японский хин с красной ленточкой… Розамунда так и видела его на обложке глянцевого журнала, в объятиях хорошенькой, благовоспитанной барышни…

— Сестра у нее тоже ничего, — неожиданно донесся до нее голос Джефри. Она было решила, что он уже спит. — Посмирнее, конечно, чем Линди. Более замкнутая. Но хорошая.

— Да, они обе очень хорошие, — как попугай отозвалась Розамунда и порадовалась, что муж не видит ее лица.

Терпеть не могу хороших людей, думала она в бешенстве. Обожаю гадких людей! Гадких, отвратительных, занятных людей. Только они — тема для настоящего разговора, для смеха. Только они, могла бы она добавить, позволяют мне чувствовать собственное превосходство. Но не пускаться же в столь малоприятные размышления посреди ночи… Розамунда прикрыла глаза от бледнеющего сияния ночи и заснула.

В следующий раз она увидела Линди в понедельник утром. Дивное было утро — тихое, золотое, с накатывающими волнами теплого воздуха, самое подходящее для того, чтобы затеять стирку в саду, или сесть под деревом и написать письма, или приняться за штопку. А еще лучше просто улечься на травку и смотреть сквозь зелень листвы в жаркое безмятежное небо. Именно этим Линди и занималась. Увидела, как за забором Розамунда привязывает бельевую веревку, и окликнула:

— Рози! Неужели ты работаешь? В такой денек! Но это же невозможно! Это следует запретить законом! Иди сюда и немедленно выпей кофе глясе!

Это прозвучало приветливо и неподдельно дружелюбно. «Я ей и в самом деле нравлюсь!» — с удивлением подумала Розамунда. Почему она решила, что неприязнь, которая терзала ее прошлой ночью, должна быть взаимной? Розамунда опустила на землю корзину с бельем, забыла минутное раздражение, вызванное этим «Рози», и через штакетник перешагнула в соседний сад.

Кофе глясе оказался сказочно хорош — в высоких тонких стаканах, темно-лиловый, с пухлыми шарами взбитых сливок, соблазнительно выскакивающими на поверхность, стоило размешать напиток. «А вот я ни за что не стала бы так хлопотать ради соседки», — думала Розамунда, и ее грызла совесть. Чтобы загладить вину за это и за все недобрые мысли последних сорока восьми часов, она лезла вон из кожи, проявляя благодарность.

Кроме того, Розамунда умирала от любопытства. Ей хотелось узнать о двух сестрах буквально все: как они жили раньше, как живут сейчас, как собираются жить дальше? Почти бессознательно она сделалась настолько обаятельной и дружелюбной, насколько это необходимо, чтобы другая живая душа выложила перед тобой все свои тайны. Это сработало на удивление легко и быстро. А может быть, Линди и сама играла в ту же игру?

— Бедняга Эйлин… Странная она девочка, — начала Линди, помешивая кофе, мутный от растворившихся сливок. — И хорошенькая, и обаятельная, и все такое. И умница к тому же. Гораздо умнее меня, точно. В смысле, в школе всегда лучше училась. Казалось бы, просто создана для счастливой и успешной жизни…

— А это не так? — с беззастенчивым любопытством поинтересовалась Розамунда. Чего теперь стесняться, раз Линди сама принялась откровенничать.

— Не так. Это удивительно, но что бы Эйлин ни затеяла, результат один — крах. Недостает в ней, что ли, чего-то… Энергии? Живости? Чего-то, что помогает твоей жизни катиться своим чередом. Всего ей приходится добиваться огромными усилиями. И еще большими усилиями удерживать. Например, ее брак. Страшно было смотреть, как она тянет эту лямку!

— Что же случилось? — спросила Розамунда, вполне, впрочем, уверенная, что узнает все и без подсказок. — Ты вроде говорила — они разошлись?

— Точно. И парень-то был неплохой. Такая жалость. — Покручивая в руке стакан, Линди уставилась прямо перед собой в переплетение зеленого и золотого. — Если бы у меня был муж, — внезапно сменила она тему, — и при этом я бы еще и работала, я бы в лепешку разбилась, чтобы он не чувствовал себя виноватым. Я бы, например, исхитрялась приходить домой с работы так, чтобы хватало времени к его возвращению привести в идеальный порядок и квартиру, и себя. Встречала бы его спокойно, без суеты. Мужчины любят, когда жена тиха и спокойна, а не бегает с вытаращенными глазами, торопясь поспеть с ужином. Им нравится думать, что она весь день только и делала, что наводила красоту для их удовольствия.

— Легко сказать! — Розамунда не могла удержаться от возражений. — Попробуй-ка, если целый день торчишь на работе. Немыслимо! Особенно для молоденькой девушки. Ведь твоя сестра, наверное, была совсем юной, когда вышла замуж?

— Кто? Эйлин? Ну нет, не такая уж она молодая, — довольно резко не согласилась Линди. — Это ее детские манеры вводят тебя в заблуждение. Она была взрослой — во всяком случае, я считаю, достаточно взрослой, чтобы соображать, что творит со своей семейной жизнью. Вечер за вечером у них происходило одно и то же: Бэйзил приходит с работы, а его жена как угорелая носится по дому, застилает постели, перебирает фасоль, чистит камины… Словно задалась целью заставить его мучиться угрызениями совести. Роковая ошибка всех женщин — заставлять мужчину чувствовать собственную вину. Это убийственно. Но Эйлин ничего не видела.

— А может, она все прекрасно видела, — горячо возразила Розамунда, — но что, скажи на милость, она могла сделать? Сама я, конечно, не знаю, каково это — совмещать мужа и работу: замуж вышла, работу бросила. Но уверена, это ужасно трудно. Все домашние дела остаются тебе на вечер. И если муж не помогает, разумеется, он должен страдать от угрызений совести. И вот что я тебе скажу — поделом ему! В таких случаях, как этот, он просто обязан помогать.

Линди покачала головой и скептически улыбнулась. Розамунде эта улыбка совсем не понравилась.

— Просто диву даешься, как замужние женщины дружно встают на дыбы, когда речь заходит о работающих женах, — задумчиво проговорила Линди, улыбаясь самой себе. — Работают они сами или не работают — неважно, их первая мысль: «Как тяжело приходится жене!» Такое впечатление, будто они вознамерились вооружиться этой проблемой, как дубиной, и отлупить своих мужей, иными словами — дать выход собственной подсознательной враждебности. «Это несправедливо!» — твердят они, как ребятишки в детской. А по-моему, не о «справедливости» надо думать. Я бы хотела, чтоб мужчина, которого я люблю, нашел дома то, что дорого сердцу любого мужчины — отдых, покой и уют. И уверенность, что единственная забота его жены — ухаживать за ним. Его абсолютно не интересует, что жена весь день работала, и незачем совать ему это в нос, как делает большинство жен.

— Все это очень хорошо, — с возмущением начала было Розамунда, пытаясь вступиться за Эйлин, да и за всех замужних женщин разом, но осеклась: какой смысл спорить с человеком неопытным, совершенно не разбирающимся в практической стороне дела, а с другой стороны, так ловко жонглирующим словами вроде «вина», «подсознательная враждебность»? Таким психологическим жаргоном можно кому угодно рот заткнуть.

Линди между тем предалась воспоминаниям:

— Иногда Эйлин пробовала следовать моим советам. Бывало, всю дорогу домой бегом бежит, чтобы выгадать минутку до прихода Бэйзила. Прилетит вся в мыле, наденет нарядное платье и, едва переведя дух, делает вид, будто вовсе не устала. Не устала! Это было бы смешно, если б не было так грустно. Подобные попытки «не уставать» едва ее не прикончили. Неудивительно, что бедняга Бэйзил не выдержал. Пару раз я пыталась показать Эйлин, как это делается, — как устроить уставшему мужчине славный, неспешный ужин. Она только надувалась. Не любит, когда ей указывают на ошибки.

На Розамунду вновь нахлынула вся давешняя неприязнь к Линди. Она опустила стакан, не в силах сделать ни глотка темного, зловещего напитка. Перед глазами с мрачной отчетливостью рисовались веселенькие вечеринки, которыми Линди, должно быть, приводила сестру в смущение. Свечи, смех, непринужденная атмосфера… И в центре всего этого — Линди, безмятежная и торжествующая, отлично понимающая, что Бэйзил, бестолковый, как все мужчины, ни за что не догадается, скольких усилий на самом деле требуют подобные ужины, что одинокая Линди свободно распоряжается тем самым временем, которое Эйлин приходится тратить на уборку дома и на стирку мужниных сорочек. Эйлин, разумеется, не могла и не хотела открывать мужу глаза. Преданность, робость, гордость — все это помешало бы ей сделать попытку объясниться, оправдаться. Но если бы, паче чаяния, она и попробовала, то все равно победительницей вышла бы Линди, к тому же с еще большим триумфом. Поскольку нет ничего отвратительней жены, которая занудно талдычит, что если бы не одно, да если бы не другое, она бы тоже могла быть милой и приветливой. Чем бы ни оказались эти «одно» и «другое», они жестко бьют по чувству собственного достоинства мужа. Незамужняя и неопытная, Линди, однако, все понимала и умело использовала — как артист, работающий во враждебно настроенной аудитории, которую ему удалось расположить к себе.

Тихое, но грозное рычание в нескольких сантиметрах от нее заставило Розамунду подпрыгнуть от неожиданности. Словно некий дух мщения подслушал ее недобрые мысли и готовился нанести удар. Это ощущение осталось, даже когда вернулась способность соображать и Розамунда поняла, что ее обидчик — всего-навсего очень маленький, очень недоверчивый японский хин. Кто знает, какая древняя, забытая мудрость скрывается за непроницаемым взглядом этих круглых, выпуклых глаз? Неужели собачонка поняла — почувствовала — унюхала, что перед ней враг ее хозяйки?

Розамунда поспешно улыбнулась и протянула руку.

— Хороший песик! — как последняя подлиза, проговорила она и попробовала погладить агрессивно напрягшееся тельце.

Однако неискренняя и неумелая лесть ни к чему не привела. Собака отступила на несколько шажков и залилась пронзительным лаем, противную плоскую морду перекосила почти человеческая ярость.

— Фудзи-горка! Глупая собака, тихо! — любящим голосом сделала замечание Линди, без всякого, впрочем, эффекта. — Просто он тебя еще не знает, — беззаботно пояснила она, стараясь перекричать шум. — На самом деле он прекрасный сторож, даром что крошка. Хины — они такие.

Розамунде показалось, что последние слова — простая в общем-то характеристика — были произнесены с непонятным самодовольством, как будто Линди лично руководила тысячелетней напряженной работой, результатом которой явился Фудзи-горка с его праведным гневом. Пустяковый вроде бы повод, а Розамунду захлестнуло совершенно ненормальное раздражение.

— По мне, так кошки гораздо лучше! — резко бросила она и сама ужаснулась неприкрытой грубости собственного тона.

Но Линди только невозмутимо улыбнулась:

— Ну разумеется. Я как тебя увидела, так сразу и догадалась, что ты любишь кошек.

Это было сказано не всерьез, но Розамунда почувствовала укол, острый и умышленный, хоть и ловко скрытый. Однако, прежде чем она нашлась что ответить, даже прежде чем решила, стоит ли вообще отвечать, их снова прервали. На этот раз — мистер Доусон, сосед Линди с другой стороны сада. Он стоял с секатором в руках среди кустов крупных кремовых роз и восхищенно улыбался. Восхищение, по всей видимости, было вызвано всем сразу: тявкающей собачонкой, гладкими загорелыми ногами Линди в хорошеньких полосатых шортах, высокими запотевшими стаканами на подносе. Все удовольствия летнего загородного утра явились его дружелюбному взору, и Доусон захотел присоединиться, стать частью этого великолепия.

— Здравствуйте! — крикнул он через забор. — Чудесное утро, правда? Какая у вас замечательная собачка.

— А по-моему, жуткая, скандальная псина. — Линди со смехом повернулась к новому человеку, не сомневаясь, что ей возразят. — Надеюсь, он вам не мешает?

— Нет, нет, что вы. Нисколечко. — Доусон подался ближе. — Я собак люблю. У нас раньше тоже была собака. Долго была. Ей почти шестнадцать стукнуло, когда бедолага померла. Жена тогда решила, что ни к чему нам снова заводить щенка. Все равно дети уже выросли, разъехались. Ну вы понимаете…

— Как жалко! — воскликнула Линди с участием. Гораздо более сильным, как показалось Розамунде, чем того требовал случай. Не ясно было, чему именно сочувствует Линди — смерти старой собаки, или несчастью иметь жену, которая не хочет другого щенка, или тому, что выросли и покинули дом твои дети. — Пожалуйста, заходите. Присоединяйтесь к нам, — гостеприимно пригласила она. — У нас тут кофе глясе. Уверена, это то, что нужно, после того как хорошенько потрудишься в саду.

Приглашение привело мистера Доусона в восторг. Он забросил секатор и быстренько, хотя и неуклюже перебрался через забор, разделяющий два участка. В мгновение ока — по крайней мере, так показалось Розамунде — Линди умудрилась мило поприветствовать нового гостя, предложить ему неизвестно откуда взявшийся удобный стул — она вроде никуда не отходила? — и поставить перед ними еще три сверкающих стакана с кофе глясе, увенчанных шапками свежевзбитых сливок. Запасливая девица, с невольным уважением подумала Розамунда. Шутка ли — вот так запросто выдавать на-гора тонны взбитых сливок для каждого, кому вздумается в понедельник, да с утречка пораньше, заскочить к тебе в гости!

Мистер Доусон таял от счастья, его бронзовая от загара лысина и доброе лицо светились радостью и довольством. Солнце поднималось все выше. Откинувшись на спинку стула, Доусон потягивал кофе, а Линди, не спуская с гостя широко распахнутых, заинтересованных и сочувствующих глаз, виртуозно вытягивала из него историю его жизни. При этом она ловко задерживала рассказчика на событиях, в которых он проявил себя мало-мальски достойно, и пропускала все прочие. И снова Розамунда против воли пришла в восхищение. Она-то всегда тешила себя мыслью, что отлично умеет слушать людей. Но как это делает Линди! Пришлось себе признаться, что здесь новая соседка далеко ее переплюнула. За десять лет, что они живут бок о бок с Доусонами, постоянно встречаются и болтают, она не узнала и десятой доли того, что Линди выведала меньше чем за час. Розамунда понятия не имела, что сосед, после того как родились два сына, очень хотел дочку; что мальчишкой он мечтал стать фермером, или садовником, или кем-нибудь в этом роде, но поддался на уговоры родителей, у которых была навязчивая идея насчет безопасности, и пошел в страховщики. По сей день клянет собственное малодушие.

— Особенно в такой день, как сегодня, — признался Доусон, блаженно щурясь в сиянии полуденного солнца. — Как подумаю о свежескошенном сене на лугах, о жаворонках в синем небе, об изгородях, выкрашенных… ну, этим, белым…

— А почему бы вам не переехать в деревню, если так хочется? — участливо спросила Розамунда. — Вы же теперь на пенсии…

Линди повела себя умнее. Линди помалкивала. И до Розамунды дошло — как раз этого говорить не надо было: она вдребезги разбила маленькую хрупкую мечту Доусона.

— А? Да… — Сосед поерзал на стуле, принял менее вольготную позу, соображая, как выпутаться из затруднительного положения, чем защитить стоящую перед мысленным взором ностальгическую картинку от ударов реальных возможностей. — Ну, знаете ли, в моем возрасте… А потом, друзья… Придется ведь расстаться со всеми друзьями. Жене это точно будет не по душе. И не забудьте про Женскую гильдию. Жена обожает Женскую гильдию. Уж столько сил ей отдает, столько сил… Знаете, они ведь собираются ставить спектакль осенью. «Веер леди Уиндермир». И жена будет играть саму леди Уиндермир! А это же главная роль. Самая важная роль в пьесе!

В его голосе звучала неподдельная гордость. Линди быстро подняла глаза:

— Забавно, мне всегда казалось, что эта роль для более молодой женщины. Впрочем, уверена, миссис Доусон прекрасно справится. Не хотите ли еще кофе?

Только Доусон собрался открыть рот, как легкий звук, раздавшийся из соседнего сада, звук, едва различимый для чужого уха, насторожил его, заставил резко выпрямиться на стуле.

— Жена вернулась! — сообщил он, поспешно поднимаясь на ноги. — Побегу, наверно, домой. Надо ей помочь, знаете, долг зовет. Спасибо за чудесный антракт, мисс… э-э…

— Просто Линди. Пожалуйста, зовите меня Линди, — попросила новая соседка, также вставая из-за стола. — И пожалуйста, заходите еще. Когда сможете. И жену приводите. Буду очень рада. Мечтаю поближе познакомиться со своими соседями.

Линди приветливо улыбалась. Трудно вообразить, чтобы кто-то мог держаться более мило, искренне и дружелюбно. Она на самом деле хотела познакомиться с миссис Доусон, просто сгорала от нетерпения.

Тем не менее, лишь только за соседом захлопнулась задняя дверь его дома, — словно это был сигнал, которого она дожидалась, — выражение лица Линди резко переменилось. Она снова села, пододвинулась поближе к Розамунде и разразилась тихой, но страстной тирадой.

— Какой стыд! — вполголоса воскликнула она. — Какой позор! Бедный мужик! Всегда так было?

— Что всегда так было? — не поняла Розамунда. — Ты о Доусонах?

Ее совершенно сбил с толку этот неожиданный взрыв эмоций: только что Линди рассыпалась перед Доусоном в любезностях, а теперь вдруг такое негодование!

— Разумеется, о Доусонах! Вернее — о миссис Доусон. Должно быть, та еще стерва. Ты ее знаешь?

Розамунда ощетинилась:

— Естественно! И никакая она не стерва. Она…

— Ну как же не стерва? Разве ты не видела? Он же до смерти перепугался. Небось все время держал ушки на макушке, потому что я, например, ни звука не слышала. И как только понял, что жена дома, только услыхал, что она вернулась, вскочил как ужаленный! Разве ты не заметила?

— Да все было не так, ты не понимаешь… — запротестовала Розамунда. — Они очень счастливая пара. Он заскочил сюда, потому что не знал, чем заняться, пока она ходит по магазинам. Она вернулась, и он пошел домой. Все очень просто. А потом, думаю, ему хотелось посмотреть, что она принесла на обед. Знаешь, с тех пор как Доусон вышел на пенсию, он сам чаще всего готовит.

Но Линди продолжала настаивать на своем:

— Это тоже ужасно! По-моему, после стольких лет тяжелой работы можно бы дать мужчине на пенсии чуточку отдыха. Ох уж эти женщины, для которых пенсия мужа всего-навсего предлог превратить его в прислугу…

— Но миссис Доусон не такая! И вообще все совсем не так. Он обожает готовить, это его хобби. Вечно выискивает разные экзотические рецепты, пробует и страшно гордится, когда получается вкусно. И она тоже — ходит и всем хвастается, какой он у нее замечательный повар. Мне это ужасно нравится. Она его поддерживает, и это мудро. Другая мужа на кухню бы и не пустила.

— Конечно, тебе это нравится. Но беда в том, Рози, что ты на все смотришь с точки зрения женщины, — заявила Линди покровительственным тоном, который выводил Розамунду из себя. — То есть с точки зрения замужней женщины. А мне иногда кажется, что мы, одинокие женщины, понимаем, что на самом деле чувствует мужчина, лучше, чем вы, замужние. Нам в отличие от вас не застит глаза желание заставить его чувствовать то, что нам нужно. Понимаешь, обычно жена не просто хочет, чтобы ее муж испытывал чувства, которые она для него выбрала, нет, она хочет, чтобы эти чувства разделяли вообще все мужья. Ей так спокойней. Посмотри на себя — с каким жаром ты бросилась доказывать, что Доусон просто счастлив торчать на кухне и готовить обед; что исключительно из-за преданности он подскочил как ошпаренная кошка, когда вернулась жена. Кстати, ты заметила, как тихонечко она вернулась — ни шороха, ни скрипа. Будто застукать его хотела… Ой, Рози, прости! Вы, наверное, дружите? Мне не следовало так расходиться на ее счет. Поговорим о чем-нибудь другом. — Она мило улыбнулась. — Как мне быть с садом? Что посоветуешь? Хочется чего-нибудь этакого, что бы оживило его следующим летом. Может быть, тюльпаны, как думаешь?

— Точно! — процедила сквозь зубы Розамунда, которую новая тема никак не умиротворила. — Тюльпаны, тюльпаны и тюльпаны! Лучше не придумать!

Линди, несколько удивленная таким горячим откликом, бросила на нее быстрый взгляд. Она, разумеется, не знала, что Джефри и Розамунда ненавидели тюльпаны лютой ненавистью. Джефри называл их мерзкими, чопорными уродами; говорил, что эти цветы словно сделаны из пластика. Они единодушно решили, что тюльпанами могут увлекаться только чопорные, неприятные люди, люди без души.

— Да, тюльпаны — это то, что нужно, — повторила Розамунда. — Посади кучу тюльпанов на каждой клумбе. И перед домом тоже.