Рок, туше́ и белая ворона.

Глава 12. Океан льда

Ну вот и как он только это делает, а?

Не провожая его взглядом, я скользнула в дом. Стоило Але появиться в поле моего зрения, в холе, я тут же выставила ладонь, останавливая потоки фраз, тревог, вероятно слёз. По крайней мере я здесь сейчас и этого достаточно для равновесия её спокойствия. Я пронеслась сквозь столовую, на кухню. Подцепив бутылку джина прошла стремительно мимо женщины.

― Тори…

― Нет! ― выставила я палец, ― Ничего не говори, ни надо ничего говорить. Где моя чёртова мать?

― Должна, к трём часам приехать… ― прошептала она осторожно, взволнованно на меня смотря, ― Где ты была? Парень твой…

― Он ― не мой парень, Аля! ― я почти прокричала это. Женщина, капитулируя вскинула руки вверх, провожая меня настороженным взглядом.

Через мгновение, я оказалась в своей комнате, совершенно одна…

Я заперла дверь и пройдя к столу напротив окна, отодвинула стул. Села, и порывшись в ноутбуке, включила музыку, чтобы заглушить шум в голове. Закинув ноги на стол, раскачиваясь на задних ножках стула, просто пила джин, бесцельно смотря в окно. Если я грохнусь, то вероятно расшибу себе башку. Было бы не плохо…

Но поздно что либо менять там, откуда я сбегу.

А здесь: Пусто. Осень. Холод.

Его голос преследует меня в коридорах, сознания, истязает, исцеляет, согревает меня бархатным чёрным саваном. Тепло запечатленное на моих губах, не смывает даже джин, прохладный и пряный. Вокруг меня больше не витает лёгкий мускатный шлейф. Только арабский жасмин, вплетается а воздух, горько-сладкий, тяжёлый, виноватый воздух.

Я и одиночество. И джин. И музыка.

Прикурила сигарету, наблюдая как струйка дыма красиво вьётся в потолок, бесконечной шёлковой лентой.

Н-да… Смолова, мало тебе проблем, вот пожалуйста, ещё одну нажила! ― глумилось надо мной моё подсознание. Я смахнула слёзы, я чувствовала, как плюралистическая система внутри меня, плела паутину из струн моей души, утаскивая меня в этот омут. Шум в голове, принял осязаемый образ, нашептывая в мои уши.

«Возьмись за это… Освободись… растворись…»

Пункт № 22: ненавижу этот голос.

Мне не хорошо. Я тяжело дышу. Я знаю, чего он хочет, о чём молит. И не знаю, чего хочу я. Плакать, кричать, разрушать… всё? Шепот, шипел как змей загоняя в угол. Меня нельзя загонять в угол. Там, я срываюсь с места.

И я кричу…

― Нет!

Я в одно движение смела всё со стола, на пол сыпля листами и сбила картину со стены, разбивая раму в осколки.

― Да, к чёрту всё!

Драму, его, и себя тоже к чёрту! Вот он мой воздух! Вот как я дышу, вот чего я хочу! Я не умею строить. Что умею ― только Разрушать. Разрушать с большой буквы «Р». Всё вокруг себя, внутри себя, саму себя. Альбомы, книги, к чёрту, в клочья. Подушки в перья. Весь мой контроль… вся координация ― к чёрту! Я кричала разбивая пространство, осыпая пространство проклятьями. Но ему всё мало…

― Тори!

― УЙДИ!

Я запульнула бутылку, в запертую дверь, в разбивая вдребезги. Пространство вокруг меня ― миражи. Внутри себя растерзана на тысячи частиц. Стерта в пыль. В моих руках застывает Гибсон. И вот, я уже без сил, словно наблюдаю за собой со стороны, не зная ни часа, ни себя. Осторожно кладу гитару на кровать, усыпанную воздушными перьями. Стены плясали вокруг меня, то сжимая, то бросая меня прочь. Дыхание сбито, вырываясь из меня как летучий ядовитый пар.

Я хвастаюсь за голову.

Они всюду, витают, как хлопья снега падают вниз. Падают вниз, соревнуясь в падении с моими слезами. Я задрожала от холода, моя кожа покрылась мурашками от ледяного ветра… «…я сижу на снегу, пока темнота медленно накрывает мир. Хлопья снега разгоняются и порывистый ветер рвёт меня на части. Мои руки в крови замёрзли, в моих ладонях чёрная птица…»

Воздух застыл в моих лёгких лютой стужей. Я замираю. Падаю вниз. Стремительно. На пол, на колени, казалось навсегда. Падаю вниз, обгоняя полёт перьев, от того, что мне становится невыносимо во всем этом изощренно ужасном спектре чувств. Тёмный лабиринт памяти швыряет меня внутри своих сводом. И я горю агонией, горю изнутри, отравленная собственным ядом, цепляясь за чёрные, изящные изгибы кованной спинки кровати. Цепляюсь до бела в костяшках, до дрожи во всём теле, до боли. Но её недостаточно. И скользнув рукой под перину, я открываю пространству свой маленький грязный секрет.

Тсс…

Достаю опасную серебряную бритву, раскрывая во мраке комнаты, и черчу тонкую маленькую линию. Черчу красным, рядом с линией жизни ― линию смерти. Проводя границы, отделяя себя от суровой реальности, вспыхивая остротой ощущения, я утопая взглядом в проступившей ярко алой крови на ладони, медленно веду линию, открывая маленькую вену на ладони.

Я причиняю себе физическую боль, чтобы убить боль внутри.

Чтобы шум замолчал. Я знаю когда он замолкает. Мои слёзы иссыхают и я дышу… Сначала неровно, жадно вдыхая воздух, стремясь напиться им досыта. Потом, дыхание замедляется, биение сердца выравнивается, и обжигающая пульсация, обволакивает всю меня. Каждую клеточку, умиротворяя внутри. Я наслаждаюсь освобождением. Так мне легче, так мне лучше. Я свободна. Так я распускаю за спиной свои крылья, и парю. И если вовремя не нажать на стоп, то покажется, слишком хорошо. И если на дне пропасти, наедине во тьме, мой океан укрывает меня прохладным пуховым одеялом, качает, убаюкивает, шумом шепчет мне: «Усни…» ― значит… я умираю.

Если захочешь, можно даже поверить в это на краткое мгновение. Поверить, что всё закончилось. Только физическая острая боль. Лёгкая, многогранная и мерцающая. Я знаю о боли всё… Она может быть красивой. Может спасти, а может и убить. Может распускаться прекрасными алыми розами на моей светлой кожи. Окроплять пуховый снег на моём полу, сея целые сады роз, в моём Вавилоне.

Вырезать можно всё ― всё что угодно. Так я думала. Но оказалось, есть то, что не подвластно лезвию бритвы. То, что тлеет гораздо глубже линии на ладони. То, что запечатлелось идеальным клеймом на уродливо искаженной душе, и то, как это могло произойти, выше моего понимания.

Грохот, ворвался, в моё сознание.

Блять!

Я испуганно подорвалась на ноги, едва успевая закатить бритву, под кровать. От эмоционального всплеска кружилась голова. В дверь снова раздался стук, в сопровождении холодного голоса.

― Виктория, или ты мне открываешь или…

Я распахнула дверь, оперяясь на косяки обеими руками, так, чтобы скрыть порезанную ладонь, и скрыть собой, погром, что я учинила в комнате.

― Или? ― поторопила я замолчавшую мать, сильно нервничая. Слишком сильно. Вот, чёрт! Я уже успела отвыкнуть от этого зеркального эффекта. Нет, серьёзно, я как будто в зеркало смотрюсь, честное слово. Аж, бесит. Она сильно нахмурилась с подозрением, блуждая по моему лицу.

― Почему, ты не спишь? Время три часа ночи.

― О, в самом деле? ― сделала я удивлённое лицо. Конечно же Аля, не рассказала ей ничего, а шум от погрома Инна, наверное не застала. Меня может выдать волнение, и маниакальный блеск в глазах, и учащённое дыхание, и ещё какой-нибудь ебучий признак моей мании.

― Я, не еще не сплю, а уже не сплю. ― заявила я скучающе слегка вскинув бровь, ― Рано уснула, вот и встала не свет ни заря, что-то ещё? Ты меня отвлекаешь.

Ложь далась мне легко. Слишком легко.

Медленно проскользив взглядом по моим рукам, по татуировкам (О, это новость для неё!) она направила этот странный взгляд, в район моего горла, на её идеальном холодном лице, поселилась маска боли искажая черты. Она протянула руку, и я напряглась, но не отшатнулась. Она не посмеет. Не прикоснётся. Инна вытащила перо из моих дико вьющихся волос, и закрутила его между пальцами.

― Уже, говоришь… ― пробормотала она, как-то неестественно склоняя кудрявую голову набок. Медленно, она подняла на меня глаза.

― Ладно.

Мои брови растерянно уползли вверх. Ладно?

Я должна была встретится с светло голубыми колючими льдинками её глаз. Но этого не произошло. Её взгляд был другим. Уголок её рта совсем немного повело вверх. И не стой, я так близко скорее всего не увидела бы. Я заметила что-то странное в ней, просто инстинктивно почувствовала. Очень знакомое. Жуткое, тихое, медлительное просто пугающее до чёртиков.

И вот тут-то я вписалась в кирпичную стену, и проломила её стирая границу между моим сумасшествием и её. Я просто не в состоянии была понять, кажется мне это или нет. Или это моё волнение искажает восприятие. Или она всегда так себя вела? Это имело замораживавший эффект. Просто паралитический. Больше ничего не сказав, она пошла дальше по коридору, к своей комнате, крутя перо в руке. Походка, голос, глаза…

Что с ней за нахрен? Может просто устала с дороги? Или как вообще?

Расчистив поле боя ― сцену проигрыша моей дерьмовой драмы, моего проигрыша, прямо в моей комнате; я отнесла картину в студию. Моего ангела в терниях придется реставрировались после моего сумасшедшей вспышки. Я иду обратно, беззвучно, шаг за шагом сливаясь с предутренней темнотой дома, подобно тени. Подобно тем демонам, против которых веду ежедневную войну и всё неустанно пытаюсь понять, чем же я отличаюсь от них. Ищу то, что позиционирует меня как личность, а не как какой-то генетический диссонанс в химическом дисбалансе. Жестокая игра судьбы или фатальная ошибка природы… кто я? Не смотря на то, что я уже не я, ответ прост: Демонам не нужно спасаться. Хм. По крайней мере, так они думают.

Ощущения такие, словно через считанные минуты проклятый мир взлетит на воздух. Мне нужно лишь дождаться, когда рванёт детонатор. И он падёт. Ещё один шаг и я выныриваю из-за угла. Я вдруг застываю. Дверь в комнату матери приоткрыта на половину. Во мраке, передо мной, силуэт. Но это, не мать. Вот оно…

Так, вот значит, как ты выглядишь, шизофрения? И пожалуй это самое страшное ― столкнутся с демоном вот так вот, лицом к лицу. Нас разделяют считанные метры. Он переиграл меня. Ментально, я вскидываю руку со стволом, а зрение обрабатывает врага во мраке дома. Рост едва достигает полутора метров. Около полутора метров… чёрт возьми, он совсем маленький. Руки опущены вдоль тела. Длинные светлые волосы, крупными дикими спиралями спадают с правого плеча, прямо до талии. Не он ― она. Она безоружна ― она и есть оружие. Самое мощное и уничтожающее оружие. Она совсем молодая ― ей не больше семнадцати. Она может быть и пятилетней, это не меняет ничерта. Её глаза ― затмение в ночи. Она статична, но я слышу, как бешено колотится её сердце. Хм, вру. Это моё. Настороженно, я проделываю шаг. Шаг назад. И она становится меньше. Мой палец дрогнул на ментальном курке.

Она ― это я!

Так. И вправду, я же определённо точно не могла настолько спятить без препарата за сутки, правда? Ну, так и какого же чёрта со мной не так? Я тряхнула головой, растрясая маниакальные бредовые идеи и страхи. Немного приблизилась. Внимательно всмотрелась в темноту комнаты Инны. У кровати, стоит зеркало, огромное во весь мой рост, и даже выше. Сбоку скользнула тень. И я инстинктивно спряталась, лишь слегка выглядывая. И тут я увидела её. Её движения ― идеальны. Она словно не дышала и сердце её не билось. Но я не слышала конечно. Не могла бы слышать. Зато моё с ума сошло от выброса адреналина в кровь.

Мать. Она одета в длинный шёлковый халат. И в её руке проблескивает нож. Встав перед зеркалом, она медленно подняла руку. Её взгляд в отражении, холодный, мёртвый, лишённый эмоций. Но не лишённый разумного блеска. Она не спит. Её выдаёт взгляд. Это нормально что я помираю со страху сейчас? Она может быть пугающе странной? Безусловно.

Моё движение может привлечь её внимание. А может и нет. Она приставила нож к своему горлу. Секунда рассыпалась на целую вечность, от ужаса поглотавшего меня. Если она одна не в себе, то может прирезаться… вероятно. Процентов десять на то, что это не то, чем кажется. А если нет? Если у неё рецидив? 99,9 % из 100, что если она в состоянии бреда, и у неё галлюцинации, то она не выберется самостоятельно. А она не выберется. Она прирежется к чёрту и всё! Это ведь плохо, наверное? Верно? И как я к этому отношусь? К ней? Как отреагирую на её смерть? Это запустило диссонанс во мне и перепутало мысли, в сложной конфронтации с самой собой. А я и без того пребываю сейчас в шахматном порядке. Аргументы. Мне нужны чёртовы аргументы! Какого дьявола ей делать у зеркала в спальне, с долбанным ножом в руке? Нечего… если только она не бредит. Смотреть на себя в зеркало среди ночи, с ножом у горла, ну это конечно Здравствуй Медбрат. И время спешно ускользает от меня. Сомнения, сомнения… вот! Вот, что с нами стало! Словно ещё один тест. Очередной чёртов тест на человечность. Мгновение я колеблюсь. Разум, обида… обида, разум. Долбанная рокировка…

Да наплевать! Я делаю шаг в комнату, полностью открывая дверь, обличая своё присутствие. Она видит меня, через тёмное отражение в зеркале. Моё сердце ускоряется, ускоряется и бежит прочь от меня. Так. Спокойно. Спокойно, Тори, ты знаешь, что с этим делать, знаешь, как себя вести… Я ведь знаю, не так ли? Я припоминаю, пару критических ситуаций в клинике, когда пациенты страдающие шизофреническими расстройствами, срывались в бреду. Я на секунду замираю. Безразличным взглядом обвожу тёмное пространство комнаты.

― Ну и дубак у тебя здесь. ― качаю я головой и пройдя в сторону, вальяжно и небрежно усаживаюсь в кресло, подпирая подбородок кулаком. Ногти до боли впиваются в маю ладонь, в ту самую, которую я порезала. Пульсация, успокаивает меня, помогает мне. Это может сыграть мне на руку. Легко кивнула на распахнутое окно.

― Окошко не пробовала закрывать? ― усмехнулась я иронично, но беззлобно, как ребёнку, ― Не май месяц всё-таки!

От бессонной ночи, меня порядочно кренило, но страх всё же поддерживал меня в ясном сознании. Она молчала, только смотрела на меня, бесстрастными глазами, через отражение, не отнимая лезвия от горла. Что она собирается делать я не понимаю? Хорошо. Значит говорить буду я.

― Знаешь, пока тебя не было, столько всего произошло…

― Знаю, ― вдруг сказала она, ― Я всё знаю.

Даже боюсь представить откуда.

― Альбина, сказала, что тебе диагностировали биполярное расстройство, и назначили новые препараты.

Это, вы, маман, ещё про шизу наследственную не знаете.

― Ага, ― кивнула я, скучающе, бесцельно смотря в пол.

― Как это? ― спросила она тихо.

Не думаю, что это удачное время, для подобных разговоров.

― Биполярное-то? ― решила я уточнить. Она кивнула, но нож так и остался у ее горла.

― Это как фазы, сменяющие друг друга, порой хаотично, но их только три. Депрессия, гипомания и мания.

― Три вечных искры что во век не дремлют, ― пробормотала она.

― Хм, Алигьери? ― повела я бровью. Она снова кивнула.

― Гипомания… ― проговорила она как-то сильно медленно, словно пробуя слово на вкус. Вот блин, неужели я так же порой могу выглядеть?

― Да, гипомания. ― я расслабленно вытянула ноги, скрещивая их в лодыжках, ― Гипомания ― это бег. Стремительный, непрерывный, вечный. Торопишься, жить, узнавать, чувствовать. Больше, ярче, как жадный до всего нового маленький ребёнок, стремится узнать новое, хочет всё попробовать, рушит стены, не зная, что там, ― рассуждала я смотря в потолок, ― Совершенно идеальный, красивый ход. Мне он знаком. ― я встала на ноги и пошла к ней, говоря ровно и слегка патетично, ― Но отчасти этот бег ― не больше чем трусость. Гипомания, какой бы удивительной она не была, перестает в манию. И ты сбегаешь в болезнь, бежишь ― бежишь не оглядываясь, боясь прервать движение, остановиться, отдышаться, осмотреться вокруг. Но какова конечная цель? ― я сделала многозначительную паузу, повиснув на зеркале, ― Её нет. Ладно, твоя очередь. Что ещё за хрень ты вытворяешь? ― усмехнулась я легко на слух. Сейчас, от неё меня отделяет расстояние в пол руки. Критически близко, а что поделать. ― Терапия? ― вздохнула я, догадавшись, ― Это всё из-за таблеток, да?

Она не ответила, но повела лезвие.

― Знаем, умеем, практикуем… ― я звучала заполошно. Осторожно, я протянула к ней руку, к ножу, что легко скользил по коже, но не так, чтобы причинить весомый вред. Просто чертил красную линию, слегка рассекая кожу. Не сразу но до меня дошло: она в точности повторяет линию шрама на моей шее. Вот зачем ей зеркало, вот почему она спокойна, она не собирается резаться намертво. Я вспомнила, как подобное она проворачивала, когда я была маленькой. Она наносила себе повреждения, ровно, те же самые, что наносила нам, в период рецидивов. И кажется я на столько двинулась на весь чердак, что прекрасно понимаю её мотивы. Стоило моей руке коснуться рукоятки ножа, как он мгновенно уткнулся остриём прямо в ямочку на моей шее.

― Прелестно… ― пробормотала я, просто обмерев от такого манёвра. На мгновение, а потом перешагивая через себя, схватила ее за руку, резко, грубо, слегка усиливая нажим лезвия. ― Ну давай,― вскинула я подбородком, ― Что? Взяла нож― режь! ― прорычала я зло. Она часто заморгала, точно ожидая ни этого. Может припугнуть хотела, чтоб я ушла. Но это я напугала её своим манёвром. ― А не можешь, так и не берись! ― я дернула руку в сторону, но она намертво вцепилась в рукоять ножа, ― Да, отдай ты нахрен этот нож!

Отобрав орудие, закрутила его между пальцами.

― Самобичевание, Инна. Вот значит какая у тебя религия, веришь, что исцеляешь свою больную душу, примеряя на себя мою боль? Хм, валяй… ― я запульнула нож, вонзая его в стену, ― Кто я такая чтобы указывать тебе во что верить.

Она была холодной, бесстрастной, как и всё вокруг неё. Долбанная Снежная Королева. Она бы бесподобно смотрелась в моей комнате, в кружении всех тех перьев, от разорванных подушек, как в метели… В голове, мелькнуло что-то… и ещё, и ещё: оно разгонялось, обретало ясность, смысл, перенося меня, глубоко в подсознание, туда, где…

Слепая ярость, перекрыла мне кислород. Ненависть и боль текла во мне лавой по венам. Я скользнула за её спину.

― И ты молчала, ― прорычала я сдавленно. Она сильно напряглась и насторожилась, буквально навострив уши.

― О чём ты?

― Ты хочешь мне сказать, что ты не знала собственного диагноза? Не знала, чем это чревато? ― проговорила я вкрадчиво. Мать обледенела, просто покрылась той самой идеальной непроницаемой коркой льда ― лёд присущий только ей одной.

― Оставь это, ― отрезала она стальным тоном.

― Ты не сказала, так? ― я прихлопнула ладонью по зеркалу, заставляя его дрожать, ― Какого хрена ты не сказала ему?!

Я видела в её глазах, как щелчок, хлёстче чем от кнута ударил по ней, разбивая и осыпая лёд.

― Какого хрена тебя это касается?! ― всплеснула она руками, ― Ты не знаешь, ни черта, так что просто заткнись! И… ― она потеряла ровное дыхание, ― Чёрт! Просто отъебись от меня!

Она просто хотела сбежать прочь. Я видела это, я знала какого это, меня завораживало и пугало это. Всё что она смогла сделать это схватиться за голову. Шум в голове наверняка был невыносимый. И боль вспыхивала во всём её теле огнём. Вне сомнений. Она не могла сделать вдох. Я смотрела на неё, и думала, неужели я такая же как она?

Это было так. Не зашло бы всё так далеко, так бы даже и не узнала про всё это дерьмо! Даже не думала бы! Это не то, о чём я могла даже думать. Она тоже. Она прячется от этого. Я ― нет. Больше нет. Я прочно на прочно заломила её руки за спиной, в особом захвате, под локти. Другой рукой, обхватила мать за подбородок.

― Смотри на себя, ― скомандовала я на удивление спокойно и решительно, ― Кто ты?

― Убери к чёрту свои руки от меня! ― выбивалась она, но я уж точно знаю, что пытаться вырваться из такого захвата, всё равно что пытаться заправить авторучку в открытом космосе. Протестировано на собственной шкуре.

― Ответ не верный. Кто ты? Отвечай! ― повысила я голос.

― Твоя мать!

― Ты не моя мать, ― покачал он головой, ― Моя, чёртова мать не сдаётся. Не отступает. Никогда! Она маниакально, всё и всех контролирует, непрошибаемая, холодная, жестокая сука! Всё что кроме ― болезнь! Ты, делала это в бреду, но это не оправдывает тебя, не оправдывает, поскольку ты намеренно умалчивала об этом! Ты боялась вернуться в дурку, а мы своими чёртовыми глазами видели твоих проклятых демонов!

― Отпусти!

― Заставь меня, ― вскинула я подбородком, ― Спроси меня, Инна, как сжигает меня болезнь, по грани лезвий? Ну же! Давай! ― я прижалась к её уху губами, не отрывая пронизывающего насквозь взгляда от отражения её злых и испуганных глаз в зеркале, ― Думаешь я не чувствовала себя дерьмово когда не понимала, чем виновата перед тобой? О, и кажется, я знаю какого хрена я вообще вскрылись в девять лет! Ты ненавидела птицу, боялась её, вот она грёбанная правда! Я чуть не слегла рядом с нагвалем, когда думала, что это сделала я! Но это ведь была не я, не так ли? Это была ты! Или ты быть может, думаешь, что я была в восторге, когда ты сломала себе руки за то что чуть не сломала их мне? Посмотри на себя! Сейчас! Что ты хочешь? По-настоящему, чёрт возьми! Хочешь страдать призраками прошлого, в бесконечном стенании безумия? Тебе нравится, это?

Она сильно зажмурилась.

― Тогда лучше бы тебе остановиться, собрать все остатки своей храбрости и силы, и посмотреть назад ― посмотреть в глаза, тому, что так ужасает своим преследованием. Но там только твоя болезнь, ― прошипела я, ― Осмотрись и ты, поймёшь, что вся твоя жизнь ― это только тень твоего сумасшествия ― полчище твоих демонов. Ты сама упорно создавала его всё это время. С благоговейным ужасом, верила в него, кормила страхами и самообманом. А то, что было там, что бы это ни было, там и осталось. И теперь ты сама не больше чем своя тень. Так, ответь мне, кто же ты? Не можешь? Я знала… Ты только сумасшедшая тень, моей матери, вот ты кто!

Я чувствовала, как она слабнет и опадает под моими руками. Чувствовала, свою власть над ней, над предводителем армии демонов. Я откровенно доминировала, но не ощущала силу в себе. Потому что знала, что в один прекрасный день, тоже самое ждёт и меня. С той лишь разницей, что никто не укажет мне на моих демонов, и не заставит меня искать в себе силы, потому что имя моему будущему ― одиночество. Я смотрела на свою мать, чувствуя боль. Но не чувствовала, ни любви, ни тоски ни жалости к ней. Я отпустила её, и она схватилась за раму зеркала, чтобы не упасть прямо на колени. И она не упадёт. Скорее мозги себе вышибет, но на колени никогда не упадёт, зубами вгрызаясь в свою гордость и тщеславие.

Вот теперь я узнаю свою чёртову мать.

У порога комнаты, я обернулась. Она тяжело дышала, обеими руками держась, до бела в костяшках за зеркало. Через отражение я видела её суровый морозный взгляд, направленный на меня. Я вскинула подбородком.

― Запомни раз и навсегда: я плевать хотела на твое раскаянием за своё больное дерьмо. Я до глубины души ненавижу тебя, я никогда тебя не прощу. Но это не означает, что мне станет легче дышать когда ты сдохнешь.

Я почти клевала носом за столом, измотанная бессонной ночью, со всеми её открытиями и битвами. Аля орудуя у плиты, напряженно молчала. Она кажется очень обеспокоенной. Очень нервной. Кажется я сильно напугала её вчера, своим поведением. И вообще-то я очень перед ней виновата. Это убивает меня. От этой боли всегда осталась только драма. Только горечь, и вина. Это жестоко. Я конечно всё убрала в своей комнате, но факт остаётся фактом: я взбесилась и разгромила комнату. И она об этом знает.

Передо мной снова мои таблетки.

Да уж, её не проведёшь и зубы не заговоришь. Потому что, эта женщина знает о сумасшедших и чем их кормят ― всё. От части из-за меня, от части из-за того, что у неё образование фармацевта. Я виновато отвела глаза. Чёрт. Это она ещё не знает о том, что я себя порезала.

Чёрт! А если Гетман узнает? Хм, а как он собственно узнает, если я не скажу? Я ведь не скажу, правда? Или лучше сказать? Всё-таки приступ мании, дело серьёзное. Или не говорить? Просто начну пить то, что мне назначили, и всё пройдёт. Для этого мне собственно это и прописали, не так ли? С тоской посмотрела на таблетку. Судорожно перевела дыхание. Деваться некуда, забросила пилюлю в рот и запила водой.

― Ты знала, что моя маман шизофреничка? ― решила я спросить. Аля замерла. Отложив в сторону полотенце, она подошла к островку и села напротив меня.

― Честно? Ну, о чем-то таком я догадывалась.

― Догадывалась, ― кивнула я медленно, и подалась вперёд, ― А какого же чёрта, ты осталась работать в этом дурдоме, Аль? Она же ненормальная! Так же как и я! Неужели тебе не страшно?

― Успокойся, Тори, ― она сдержанно на меня взглянула, ― Ты думаешь я не поняла, что что-то не так со всеми вами? Неправдоподобно высокая оплата, договор о конфиденциальности, и целый свод правил и ограничений. Не обязательно быть психологом, чтобы понять, что что-то не в порядке. Да, одного только правила о неприкосновенности к тебе, было достаточно чтобы понять, что-то, тут не так. Я нарочно осталась. Я конечно подписала документ о конфиденциальности, но всё хотела подловить Инну, понимаешь? И не смотря на то, что она, как оказалось вообще больна, она весьма скрупулёзно всё контролировала и скрывала, и деньги и связи, хорошо с этим справлялись.

― Но ты не ушла? ― не отставала я, ― Почему?

Выдержав мой взгляд, она вздохнула.

― Много почему.

― Это, не ответ, ― покачала я головой, ― Ты ведь можно сказать всю свою жизнь посвятила этому бесконечному карнавалу душ. За каким таким чёртом, ты увязла в этом долбанном омуте, имея все возможности создать свою, семью!

Женщина пожала плечами.

― Вы и есть моя семья. Другой у меня никогда не было. И уже не будет.

― Эмм… нормальную семью, ― обозначила я, ― Нормальную, Аль! Единственный мужчина, которого я видела рядом с тобой, является моим отцом, и всё!

― Я просто не могла позволить себе это, ― сказала она. Я вскинула брови, подрастерявшись.

― Да? И почему?

― Я не могла дать кому либо, то что было бы нужно, то, чего бы хотелось. Не могла дать гарантию что человек будет счастлив со мной. Конечно так было не всегда, просто к двадцати пяти годам, у меня нашли опухоль, меня оперировали, но не было никакой гарантии, что она не возникнет вновь и не станет злокачественной. А когда я поняла, что опасность миновала, то поняла и ещё кое-что, поняла, что упустила время, мне ведь уже 37. Но я никогда не жалела ни о чём и не пожалею. Я просто не хотела омрачать этим чью либо жизнь, ведь жизнь так коротка, Тори.

Ага? Так вот значит в чём дело…

― Знаешь, а правильно, ― кивнула я, серьёзно, ― Правильно, потому что если бы ты не упустила время, ты бы никогда не встретила моего придурошного старика! ― я нагло улыбнулась. Аля, закатила глаза к потолку.

― Виктория, ― простонала она и поднялась из-за островка. Я развела руками.

― Что? Скажи ещё, что Костя, не придурошный! Ты вообще когда-нибудь встречала сорокалетних детей, кроме него?

― Все мы дети, в той или иной степени, ― ответила она задумчиво, но весело.

Я поднялась в комнату, она заметно опустела, после погрома. Или это мне было как-то пусто, я внимательно осматривала комнату. Она выглядела странно. Не похожей на мою собственную. Мрачность в цветах, но без претензий на безвкусицу. Дымчато-серая шелкография на стенах. Тёмный паркет. Вместо плакатов рок-звёзд, чёрно-белое граффити на стене, с изображением инструментов и исполнителей. Мебель с изящными кованными элементами, и много тёмно-фиолетовых и чёрных тканей. Белый здесь не был в цене. И не одного зеркала. Но ведь это же моя комната, я сама её обставляла, своей собственной рукой. Почему мне так пусто здесь?

Я взяла гитару в руки. Но она словно не звучала. Книги не укладывались в голове, так как я бы хотела. Руки не желали рисовать, то что было бы мне нужно. Реальность, словно потускнела, стала тривиальной моему взору. Не этого я хотела, не знаю конечно, чего, но уж точно ни этого. Это надломило меня. Пронзило мой туман, мой терапевтический киллер в ужасе застыл. Я хочу бежать, но не бегу. Подперев тяжелую голову, рукой, я сижу за своим письменным столом. Я задержала дыхание. Я слежу за бегом секундной стрелки на настольных часах. Ещё пара секунд и стрелки сомкнутся в одной точке. Где-то отдалённо слышаться тихие звуки. Здесь только секунды и моё сердце. Стрелки замирают на нулях. Сердце замирает. Теперь время ровно 12:00:00. Можно представить, что цифры замерли на нулях. Секунда замирает. Замирает время. Словно остановка сердца. И кажется, что навсегда. Что время остановилось, чтобы навсегда оставить всё так, как есть. Стрелка сдвигается и время движется дальше. Сердце движется обгоняя такт. Ускоренно. Я слышу его шаги. Никто не слышит, а я слышу. Он ходит тихо, совсем беззвучно, словно тень. Мягкая статичная поступь, самого опасного существа, когда либо являвшегося миру. Хладнокровный убийца, в сравнении с которым тренированные и закалённые асассины, нервно курят в стороне. Если он выстрелит он не промажет. Он выстрелит чётко в голову. После маленького освобождения, он особенно жестокий и подавляющий. Он ― это зомбирующий медикаментозный туман, эффект от препарата, сливающийся со мной в сложносплетении симбиоза. Никто не убивает мозг так хладнокровно и отточено как он. Я слышу стук своего сердца. Ровное, неестественно последовательное, такое же как движение стрелки. Что интересно сейчас слышит Гордеев, ход стрелок или стук своего сердца? Что интересно он подумает если я спрошу об этом? Надеюсь я настолько обессилена, что не смогу поднять телефон и позвонить. Я бы даже поволноваться, ведь вчера он потопал домой пешком, за полночь, один. Но я не могу. Эмоции борются с фармокинетическим киллером, но явно терпят поражение. Так не было. Видимо это из-за пропущенного приёма и недосыпа.

Тиканье часов сведёт меня с ума. Или это сердце моё стучит? Меня сводит с ума биение собственного сердца. Какая прелесть. Я потерялась, блуждая в этом неправильном искусственном астрале. Сидя напротив окна, крутя телефон в руке, я пропадаю. Просто бесцельно, слишком просто. Мир вокруг приобрёл односложные краски, односложные звуки. Ладно, мне нужно лишь потерпеть это зомби состояние пока препарат адаптируется во мне, и всё. Дальше проще. И не смотря на то, что меня, вот-вот поглотит сон, всё что мне осталось это ждать. Умей ждать. Я не умею ждать. Зато умею задерживать дыхание, на долго, почти на пять минут. Умею выравнивать бой сердца в сплошную дистанцию, от секунды к секунде, с помощью разных техник дыхания. Умею кристаллизировать каждую клеточку тела в боль, чтобы заглушить эмоциональную боль. Но не умею я, терпеть такой мощный терапевтический туман и ждать, когда же всё наладится! И где-то на краю сознания я понимаю, что терапия ― это мой единственный долбанный шанс остаться в живых. Ведь в моей жизни, каждое движение стрелки может стать последним. Но это слишком!

Его шаги останавливаются. Я замедлюсь, замираю, засыпаю…

Он вернётся, без сомнений. Возможно когда я проснусь, он проявит милосердие и не будет таким поглощающим. А может я вообще не проснусь, и вселенная уловит запах, горького миндаля, присущий цианиду…

Шаги приближаются…

Волнами, медленно, ко мне прокладывают путь какие-то звуки. Я уснула за столом. Я не могу открыть глаза.

― Тори…

Меня потормошили. Но я не уверенна.

― Тори, проснись!

Ещё один толчок.

― Смолова!

― Мм-мм?…

Ух ты, я могу издавать звуки!

― Ну, что с тобой, скво?

Может я и двигаться могу? Что ж, придётся ответить на свой вопрос прямо сейчас. Кое-как разомкнула веки. Так, Сола что-то говорила. Говорила же? Или мне показалось? Плевать. Встала из-за стола. Сердце ускорилось и взвело затвор, срывая обманную ширму с петли. Клянусь я чуть не упала. В пару движений я уже была у кровати. Почему-то.

Кадры. Весь мир рассыпался на кадры, вся моя жизнь, каждый вздох. По моему прописывая мне такую жесть, некоторым стоило учесть, что предохранители в моей голове выбиты уже давно. Перед моим лицом раздались щелчки. Посмотрела на Солу. Она была в встревоженном состоянии. Ну и как предлагаете мне объяснить всё? Да так, чтобы было коротко и ясно. Я видела горечь и волнение в её глазах. Я не могла это видеть.

― Утро, кори, утро, ― ответила я уклончиво на немой вопрос в её глазах. ― А ты чего не в универе?

― Утро? У вас репетиция через час. Что с тобой такое, скво? ― потребовала подруга. Я пожала плечами и завалилась на кровать. Сола села с краю, разглядывая мой браслет.

― Что он значит? ― спросила она касаясь фигурки сокола.

― Сокол ― птица гордая.

― Я серьёзно.

― Я тоже. Птица высокого полёта, ей управляет огненная стихия.

― Это тотемный знак?

― Да, он начинается после весеннего равноденствия. Североамериканские знахари и шаманы приписывали людям, родившимся с 21 марта по 19 апреля, качества Сокола.

― Хм, точно, 21 марта. ― усмехнулась Сола.

― Что именно?

― День рождения Гордеева.

Внутри меня что-то совершило кульбит. Кажется, это было моё сердце.

― Ты вообще это к чему сейчас?

Сола слегка закусил ноготь на большом пальце и покачал головой.

― Два этих знака, нередко находятся в разладе друг с другом. Хотя элементы знаков ― воздух и огонь ― прекрасно дополняют друг друга, они сильно различаются. Соколу явно недостает уступчивости и дипломатичности. Поэтому Ворону приходится идти на слишком большие уступки, что в итоге может привести к разочарованию. Но вопреки всему именно Сокол ― союзник Ворона. Ворон исполняет роль советника, а Сокол помогает довести до конца все самые смелые проекты. Хм, Огонь не горит без Воздуха. Вот и подумай, к чему я.

Судорожно соображая, я наматывала метры на спидометре, бесцельно кружа по дорогам, на высокой скорости. Дилемма таранила мои мозги с силой штурма группы «Альфа», и я сокрушительно пала подобно Брестской крепости, от этого дерьма. Что я делаю? О чём думаю? Это бессмысленно, как только он узнает, что я больна, весь его энтузиазм, в лучшем случае, как рукой снимет. В худшем нет, и всё это будет слишком болезненно для него или для меня, когда до него наконец дойдёт с кем он связался. Мне нужно уехать, подальше. Я оставлю всё здесь, чтобы он спокойно жил и двигался дальше. Он даже не мой, никогда им не был и не будет! И какого же хрена меня тогда не устаивает? Да, сука, больно потому что!

Я долбанула по рулю, и принялась перерывать содержимое своего бардачка, не сбавляя скорости. Надеюсь когда Колян шаманил GT, не нашёл в бардачке, Книгу Чёрной Магии. А если и нашёл, то вернул на место. К тому же ничего особенного в ней нет. Только список адресов телефонов, различных контактов. Список людей, в коих я отчаянно нуждаюсь прямо, чёрт побери, сейчас. Особенно в одной из них.

Ища блокнот, я мысленно уже созвонилась с Ксю, преодолела междугороднюю трассу, и парковала машину у стандартной пятиэтажки, не в самом благополучном районе города. Главное сделать всё быстро и не наткнуться в городе на отца. Ему бесполезно будет втирать, что я мол просто так там нарисовалась. Через несколько минут, пространство погрузилось в сумерки вечера, а я нашла только зеркало, «Визу» и купюру. Блокнота и след простыл. Осознав, что я только что собиралась сделать, я замёрзла на минус 300 изнутри. Я очень серьёзно задумалась. Неужели я хотела сделать это?