Рок, туше́ и белая ворона.

Глава 3. День осеннего равноденствия

Меня разбудила синичка, залетевшая в мой домик. Говорят синичка ― это к празднику или к счастью. Призадумалась. Да уж, хорошо счастье, ничего не скажешь. Бьюсь об заклад, Инна даже не заметила, во сколько я пришла, вчера. Так всегда. Она шагу мне не даёт ступить, умудряясь игнорировать факт моего существования. Меня бесит, что эта мысль до сих пор застревает костью поперёк горла. Не хочу чувствовать боль из-за такой как она. Не хочу этого чувствовать, но вопреки всему, чувствую: боль, обида, злость. Чувствую себя одинокой и сломанной.

Пару лет назад, она забрала меня у отца. И то, только потому, что я видимо отравила ему жизнь и он сам попросил забрать меня, после очередной реабилитации. Собственно не удивительно, ведь пока я с ним жила, я и не жила даже ― существовала. Я давно уже потеряла себя, там, где чёрт ногу сломит. Я ставила школу на уши. Дралась, огрызалась с учителями, вытворяла опасные вещи, любила по крышам гулять… с завязанными глазами. Связалась с плохой компанией, как следствие с возрастом появились пагубные пристрастия. Приводы в детскую комнату милиции, кабинеты соцработников и психоаналитиков, между тем, плавно переросли в судебные иски и курсы реабилитаций в частных клиниках. Думаете, я мечтала вернуться к матери?

Да, чёрта с два!

Я говорила, почему я ненавижу психологов, нет? Всё достаточно просто. Они не смогли залезть в мою голову и залечили моему отцу, что всё это, из-за переходного возраста и дефицита материнского внимания. О, правда?

Да в гробу я видала её материнской внимание. Мне вполне было достаточно его внимания ― внимания своего долбанного безалаберного отца! Но всё что последовало далее, это ссылка к треклятой ведьме, что по злой шутке судьбы является моей матерью. Она меня презирает. Мысли, что её дочь ― больная, дефектная, неправильная, ― вызывают у неё отвращение. У меня это вызывает самодовольную ухмылку. Мне нравится, что её прям-таки корежит рядом со мной.

С боем отодрав свою голову от подушки, оставила синичку в гордом одиночестве и вернулась в дом, в свою комнату. Я поставила гитару на подставку. Приняв душ, выпрямила плойкой-утюжком, волосы спадающие до талии крупными упругими спиралями.

Пункт № 17: ненавижу свои кудри.

Обычно я убиваю их по средствам выпрямления, и мне приходится торчать у зеркала по полчаса, чтобы выпрямить их.

Пункт № 18: ненавижу смотреть на себя в зеркало.

У меня глаза отца, большие, голубые с золотым ободком вокруг зрачка. Смотря в мои глаза можно увидеть затмение. Увидеть, как чёрный диск луны, заслоняет золотое солнце в голубых небесах. Но, глаза свои я всё-таки люблю. Они как идентификация кода ДНК. Наша кровь. Глаза моей бабушки, Мир её Душе. Не смотря на то, что она была племенной индеанкой, уроженкой индейской резервации навахо,[12] у неё были вот такие голубые глаза.

Мы с отцом не православные и даже не католики, мы тотемисты. Бабушка Рэйвэн, была племенной женщиной навахо, просто так получилось, что дочь высокопочитаемого индейского шамана, вышла замуж за хард-рокера, коим являлся наш дед ― Женя. Только потом он вернулся из штатов на историческую родину в Россию, в Златск, со своей интернациональной семьёй и восстановил то, что было утрачено во времена революции, из-за которой и эмигрировала вся графская чета Смоловых. Но это совсем другая история…

Мой отец, копия своего отца, то бишь деда Жени. Только глаза рисуют затмение, так же как у меня. Но в остальном я, грёбанная копия своей маман. Платиновые волосы, почти как жемчуг ― редкий пример натуральный блондинки. С далека вообще можно подумать, что я седая. Хы. Многие, кстати, так и думают. Кретины.

Аристократичные, холодные черты лица, стали словно темнее, прямой нос, тоньше, изящная линия некогда полноватых губ, просто линия. Светлая золотистая кожа, пока ещё весомо бледная после последней катастрофы в моей жизни. Тёмные круги под глазами, и впалые щёки, смотрятся мрачно если не сказать большего. Эдакий, пробужденный от вековечного сна, кровосос. Вроде как… разбудить-разбудили, а накормить забыли. М-да… не комильфо.

Рост метр шестьдесят пять, фигура отсутствует, ничего такого особо выдающегося во мне нет ― не наросло. Вес в лучшем случае, сорок пять килограмм. Надеюсь, что всё-таки сорок пять. Я вообще-то не тощая, мелкая просто, но в последние месяцы, мне было несколько наплевать на свой вес. Была занята. Училась заново ходить и поднимать чёртову ложку, не переставая думать: как врачам это удалось? Сколько раз они воскрешали меня за восемнадцать лет? Сколько ещё они будут воскрешать меня?

Восемнадцать… Откуда эта мысль? Я ментально пробежалась по календарю. Всё верно, сегодня 21 сентября. Вообще-то я родилась в день осеннего равноденствия ― 22 сентября ровно в полночь. По крайней мере так зафиксировано. Потому, я по праву могу праздновать свой день рождения двое суток подряд. Я не праздную вообще. Давно.

Класс. Мне официально восемнадцать. Это нормально, что меня не радует эта мысль?

Я просто не представляю, что мне делать с этой цифрой. Это вообще жестокая аберрация. Я не чувствую себя на восемнадцать. У-у. Вот даже не чуть-чуть. По крайней мере багажа за плечами, на все сто восемнадцать, а ума только на восемь. Как вообще на одного человека может вылиться такое колоссальное количество невероятного дерьма, а? По какому принципу, работает моя чёртова удача? Её давно пора уволить. Она не работает.

Решила прокатиться на велике куда-нибудь подальше ото всех, на утёс например, чтобы спокойно перечитать один из журналов бабушки. Я всё ещё надеюсь вернуть его…

Выпрямив длинные волосы, в идеально прямую гладь, собрала их в небрежный, веерообразный пучок на затылке. Вообще, в последнее время, их длинна стала меня напрягать, но я никогда не обстригу свои волосы. Так я буду слишком похожа на мать. Нанесла прозрачный блеск на губы и подвела глаза. Ресницы ярко не крашу, они и так чёрные и пушистые как у отца. Если вы думаете, что психам наплевать, как они выглядят, то вы не знакомы со мной. Конечно порой и мне наплевать, но в основном всё-таки нет. А вообще, если честно, всё дело в Соле, если подруга увидит меня в ненадлежащем виде, она, клянусь, меня взгреет. Она и так это сделает, наверное, когда узнает какого чёрта я натворила. Она знает, но не всё, я говорила с ней, переписывалась… я была не в себе. Боги, зачем я говорила с ней в таком состоянии?

Я переоделась из пижамы в синие рваные джинсы и белую футболку с длинными рукавами и жизнеутверждающим «Весёлым Роджером», открывающую одно плечо. На глаза, в гардеробе попался красный галстук от школьной формы и форменный тёмно-синий жакет с эмблемой школы. Ненавидела носить дурацкую школьную форму, как инкубаторскую. Всегда было проще меня пристрелить, чем заставить носить её по уставу. Больше она мне не пригодится — хоть какие-то хорошие новости.

Я навязала красную с белым узором, бандану, на шею, скрывая шрам, а что поделать? Шею я пока открыть не могу. Вообще, мне чертовски повезло. Так говорили. Вписавшись в бетонное заграждение, на скорости под 200 км/ч, я сломала только правую ногу, пару рёбер и поранила шею, осколком стекла. Повезло, так же, что все были чересчур заняты спасением моей чёртовой жизни и чего-то, как-то, никто не смекнул, что тормозного пути, как такового и не было. И меня не упекли в психушку за попытку суицида. Хотя бьюсь об заклад отец отстегнул нешуточную сумму, чтобы никто не обратил внимание на отсутствие тормозного пути. Вообще, я бы провалилась прямо в ад, чем пытаться объяснять, что на самом деле произошло, но да, мне определённо чертовски повезло.

― Тори! ― окликнул добрый мягкий голос с порога лестницы, заставляя меня улыбнуться, ― Тори, ты проснулась? Давай, спускайся, завтрак стынет!

Это кстати тётя Альбина. Можно просто Аля. Она наша домоправительница, без неё этот чёртов дом и недели бы не простоял. Видимо она приехала сегодня утром, после выходных. Эта сумасшедшая женщина считает, что я самый сильный человек из всех кого она когда либо встречала. Правда в том, что это вовсе не так.

― Хорошо, Аль! ― крикнула я. Подцепив длинные сережки, в виде перьев, и МP3, закусила зубами душку «Рэй Бэнов»[13], и забрала сумку с ноутбуком и журналом бабушки. Спускаясь по лестнице, вдевая на ходу серьги, направилась в столовую.

― Доброе утро, ― игриво пропела Аля, вытирая руки о полотенце. Тёмно-русые с проседью волосы, были собраны в аккуратный низкий пучок. Одна прядка упала на её загорелое лицо и она сдула её, вместо того, чтобы заправить за ухо. Она явно в приподнятом настроении, как впрочем и всегда.

― Не спеши с выводами, ― заметила я, скидывая сумку-почтальонку, на пол рядом со стулом и уселась за стол.

Женщина укоризненно сверкнула своими карими глазами.

― Ну, что за пессимизм? Сегодня же…

Я рассмеялась.

― Тебе не идёт читать нотации, неа. У тебя глаза шибко добрые.

Женщина добродушно улыбнулась.

― С днём рождения. Кушай, а то остынет.

― Спасибо.

Она весело подмигнула мне и забросив полотенце на плечо, и ушла из столовой на кухню. Я посмотрела на свой омлет на тарелке и кофе. Рядом стакан воды и две моих таблетки. Аля строго следит, чтобы я принимала их в соответствии с графиком. Это не работает безотказно. В этом чёртова куча изъянов. Но я всё равно их принимаю. Оказаться в смирительной рубашке ― перспектива, мягко говоря, так себе.

Из прострации меня вывел перебор пальцев по столу. Я метнула резкий взгляд на руки с идеальным французским маникюром, на коротких ногтях. Это не мои руки. Мои ногти покрыты чёрным лаком и в экстренных ситуациях, сгрызаются мною же за долю секунды.

― Всё в порядке? Почему ты ещё не приняла лекарства? ― поинтересовалась маман, садясь за стол напротив меня. О, ну разумеется. Давай теперь изнасилуем мой мозг. А пуркуа бы и не па, собственно?[14] Это ведь так чертовски увлекательно, правда? Я медленно подняла на неё взгляд, ещё неуверенная как я себя чувствую. Особенно в её компании. В её напряжённых светло-голубых глазах, была тревога и подозрительность. В порядке… О каком-таком, чёрт побери, порядке она говорит? Я сжала челюсть, чтобы не разразиться в гневе.

― Выглядишь нервной, ― заметила она. Альбина уронила что-то на кухне, привлекая наше внимание. Я отставила тарелку. Аппетит пропал окончательно. Отложила вилку. Осторожно встала, подняла сумку за длинную широкую лямку. Окинула взглядом элегантный тёмно-синий брючный костюм, Инны. Она смотрела на меня выжидающе, склоняя кудрявую белобрысую голову набок.

― Само собой, ведь я твоя психически нездоровая дочь, ― прошипела я сквозь зубы, ― И не смотри на меня так. Это вы меня такой сделали ― создали грёбанного монстра. Так, живи с монстром! ― крикнула я, запальчиво, ударяя ладонями по столу и смахивая таблетки, на пол. Она отпрянула и озадаченно выгнула бровь. Я зло расхохоталась над её замешательством и засветила ей фак. ― Отсоси, мамочка!

Я схватила вещи и выскочила из столовой, пролетая через холл… Сунув ноги в белые кроссовки на плоской подошве, у порога, нервно закопошилась в сумке, без понятия что ищу.

― Виктория.

Я обернулась. Аля обеспокоено и строго смотрела на меня. В её руках мои лекарства и вода. Слова слетели прежде, чем я успела подумать:

― Виктория, не злись? На, выпей лекарства, Виктория? Виктория, не убей себя через минуту? Так, что, чёрт побери?!

Я зажмурилась. Какого дьявола, не так со мной?

Открыв глаза резко кивнула и забрала таблетки не в силах говорить. По крайней мере цензурно. Что со мной происходит опять? Я не сорвусь на неё. Я же обещала себе. Я устала.

― Прости. Я опаздываю, выпью их позже. ― по тону я почувствовала, что закрылась. Мой голос ― лёд. Куда вот интересно я опаздываю? На седьмой круг ада видимо, в десятый ров не сворачивая, потому что я вру[15]. Я мысленно простонала от всего этого. Боги, я тону. Я не хочу их пить. Желание почувствовать своё дыхание без лекарственного тумана слишком велико.

Мне не нужен стоп.

Хм. День обещает быть не простым. Не представляю, что я собираюсь делать, но я подумаю от этом позже. Сейчас мне надо убраться отсюда. Сейчас!

Хлопнув за собой дверью, одела наушники и врубила на всю громкость Paradise Lost ― Hollywood Undead. Прикурила бы сигарету, да, за четыре месяца в больнице, как-то избавилась от этой привычки. Но это не впервые и обычно до первого бзика. Взобравшись на велик, я потащила весь этот сгусток накалённых больных нервов подальше от мира ― на утёс. У меня бывают и хорошие дни, просто этот не один из них.

Проехав почти полкилометра, свернула к просёлочной дороге, в лесополосу. Утро выдалось солнечное, влажное, ароматы осеннего леса веяли свежестью и ностальгией. По мере того, как я приближалась к утёсу, видела голубой кусочек неба в конце пути. Голубой просвет среди золотых крон. Желтеющий лес сомкнулся за моей спиной, открывая потрясающий вид. Я затормозила в метре от обрыва, поймав дозу адреналина. Оставив велосипед, я подошла на самый край. Пара камушков осыпалась вниз, туда где волны умиротворённо касались подножья утёса. Скользнув взглядом по воде, отражающей небо, увидела тот берег реки как на ладони. Вот он, Зареч, городок на той стороне реки. Смотря прямо перед собой, на побережье, я видела красивый дом из светло-песочного камня и стекла ― дом моего отца. Он самый красивый на побережье, мой отец всё-таки очень талантливый архитектор.

Я опустилась на жёсткую траву, коей покрыт каменистый утёс. Стянула сумку с плеча и достала журнал. Вместе с ним вытянулся и выпускной альбом с аттестатом. Я даже не видела его. Открыла аттестат, пробежалась по столбцу оценок, закрыла аттестат. То, как я вообще окончила школу, не иначе таинство. Открыла альбом и подумала о том, зачем Сола принесла его мне. Меня там нет, я не фотографировалась на выпускной альбом. Нашла взглядом Солу, улыбающуюся и сияющую. Рядом зацепила некоторых агрессоров. Что ж, ещё одна хорошая новость ― мне больше не нужно с ним сталкиваться. Ну надо же, если так и дальше пойдёт, эта жизнь мне нравится всё больше и больше. Невольно отмотала время назад, вспомнив один из обычных дней в школе. Бывали и такие, как этот, потому нет ничего удивительного в том, что эта авария случилась. Не она, случилось бы что-то ещё.

Даже сейчас, никому и в голову-то не придёт, что я собрала свои манатки, угнала машину своего отца, чтобы уехать на край света, и отпустила тормоз, в ночи междугородней трассы. Хотя бы потому что я, по законам здравого смысла, не умею водить и прав водительских не имею. Вот только, моя жизнь не подчиняется законам здравого смысла.

Дело в том, что я приехала к отцу на лето, а он ещё за неделю до моего приезда запился в доску. Не могу же я пытаться отобрать алкоголь, лишить и оградить от него, далеко не бедного мужика в кризисе среднего возврата? Таким образом выдернуть Смолова из затяжной депрессии ― нереально. Проверено уже и не раз. Тогда я стала тупо брать с него пример и повторила для него на бис, всё то дерьмо, которое я проворачивала, перед тем, как он по совету сраных психологов, отдал меня маман. А может я просто разозлилась и решила его добить, или расстроилась. Клянусь, не знаю. Должна же я была достучаться до него, не так ли? И для него не могло быть секретом с чего ради я шарахаюсь по ночам, а днём дрыхну до обеда. Ругались, разбирались, мирились, но в итоге, всё возвращались на круги своя. Дошло до того, что когда меня приняли менты, (я всё-таки была несовершеннолетней) отец даже не удосужился меня забрать. Слава Богам, я не конченная отшельница и знакомые имеются. Одна из таких знакомых меня и выручила. У нее… родственник в общем ― оперуполномоченный.

Но разве это реально, достучаться до моего отца?

Раньше думала, что ― да.

Теперь знаю, что ― нет.

Когда я зашла домой фазер мой, был настолько мертвецки пьян, что тупо меня не узнал. Я даже ругаться не стала, забрала свои вещи и взяв его машину, уехала. Как всегда, сбежала от боли, чтобы навсегда скрыться за поворотом. Но в считанных метрах от крутого поворота трассы, боль и страдания меня догнали. И вот ведь в чём дилемма: я не могу понять, сама я позволила горю догнать и поглотить меня или это было кратковременным помутнением сознания в состоянии аффекта? Я помню, как вжала в пол педаль, ложа стрелку спидометра. Я помню, как отпустила педаль тормоза, руль, и глаза закрыла темнота… я слышала тяжёлый скрежет, как издалека, звон битого стекла, чувствовала боль, словно меня облили бензином и подожгли.

Перестала бороться, вожделея освобождения из клетки мира? Я могла бы в это поверить, но ясно помню, что я не собиралась возвращаться сюда, не собиралась умирать, и я не дурачилась, я хотела уехать. В смысле, реально взять и начать всё заново, где-нибудь подальше от этого бедлама.

Вообще, тема отца очень плохо мне даётся. Если с маман ясно всё, я просто ненавижу её, то с отцом всё гораздо сложнее. Я не знаю, что чувствую к этому человеку. Жалость, злость, отвращение, любовь, ненависть, не знаю. Я не знаю! Да он и сам не знает. Мы так чертовски запутались в струнах своих душ, что уже и не разберёшь кто прав из нас, а кто виноват.

Я закатала рукав футболки, до локтя. Татуировка. Добро пожаловать на маскарад. Она живёт на моей коже с прошлой осени. Волнообразный нотный стан из пяти линий. Фрагмент «Welcome To The Masquerade», группы Thousand Foot Krutch. Проигрыш. Хм. Проигрыш. Звучит как злая ирония. Жестокая игра слов… Отец был в шоке. Хотя, в некотором смысле, его даже порадовало, что я это сделала. Почему? Я закатала второй рукав. После нового года, я начала вторую тату. Всё у того же Артёма. Я давно хотела, эта идея давно меня мучает, мне кажется, я порой даже могу слышать эту мелодию, но откуда она… я клянусь, не знаю, я не помню. Я вообще много чего не помню или не знаю, откуда знаю. В моей голове всякий хлам. Она незаконченная, но это фазы луны. От затмения до полнолуния. От сгиба локтя до запястья, частично затушёванная россыпь из тринадцати лун, на нотном стане. Взгляд оторвался от затушёванного чёрного диска полнолуния вверху и скользнул на запястье, в пустую окружность. Затмение ― фаза моей луны. Вообще-то, всё это гораздо сложнее. Это целый ворох всего в одном. Хэнви ― фамилия моей бабушки, это означат ― луна. Я родилась в час полуночи. Мои глаза неумолимо рисуют затмение. Я живу, клянусь, между полнолунием и затмением. Моя жизнь долбанная луна! Да, я и сама словно с луны свалилась.

Тонкая кривая линия, просматривается под нотной пяти полосной разлиновкой.

Шрамы.

От запястья и до самого сгиба локтя. Их не стереть, слишком старые шрамы. Потому, я и сделала эти татуировки, чтобы скрыть ото всех моё первое затмение. Моё грехопадение. Шаг за грань. Много чего, выбирать можно что угодно. Кроме отца, Альбины и Солы, никто этого не видел. Ну и непосредственно тату-мастер, но Тёма просто один мой знакомый. Мне стоило титанических усилий решиться на это. Но не потому что больно или страшно, нет. Это ведь значило, что я должна показать ему шрамы. К тому же работа предусматривает, то, что ему нужно прикасаться ко мне. Врачи вообще не в счёт, они и не такое видели. А те, кто видел, едва ли смог разглядеть кривой, рваный шрам под татуировкой нот. Нереально. Рисунок полностью продуман и направлен на абсолютное сокрытие наличия шрама. Я сама его придумала, нарисовала именно для себя.

Мне было девять лет, когда у меня случилась первая паническая атака.

Внутри всё скрутило. Я словно потеряла воздух. Уловив нужный ритм, перевела дыхание и спрятала руки под рукавами.

Паническая атака. Так говорили, сама я даже не помню, что произошло. С этого момента и не помню ничего, что было «до», и снов не вижу. Я стала… стала парить, с переменным самовозгоранием, это не единственный проигранный раунд, он был первым, но не единственным… Я знаю, что мне нужна чёртова помощь. Мне это нужно, но есть большая разница между знанием и осознанием, между желаемым и нужным. Основа-основ моих бед здесь, в это м месте, в этом доме, а так же в том, что я не для меня не существует чётко установленных границ. Бывает хуже. Бывает лучше. И между «можно» и «нельзя», я где-то посередине. Каждый шаг, как по острию лезвия. Одно неверное движение и всё может закончиться. Но чаще всего я просто не знаю какое движение верное, а какое ― нет. И всё чаще в последнее время. Это ежедневная война с самой собой, бой со своей головой, со своими демонами и призраками. И я думала, что это опасно только для самой себя. Но это не так. В зоне риска все кто мне близок. Хотела бы я больше не чувствовать этой пропасти в своей жизни. Но каждая попытка проникнуть в эту темноту, всё равно, что… держать курок на спуске у своего виска. А спустить этот грёбанный курок прямо на себя — не то что я хочу.

Я стараюсь не думать об отце, но это тоже сложно. Я помню, как он спросил меня тогда, когда я даже имени своего вспомнить не могла…

«― Мышка, ты помнишь, что случилось?

Он, огромными, испуганными глазами смотрел на мои забинтованные руки. Пусто уставившись на незнакомого мне человека, с тёмно-рыжей шевелюрой и густой щетиной на бледном лице, я мотнула головой.

― Нет… Ты помнишь, Флориду, Диснейленд? Или Юту, племя… родственников… Боги, хоть, что-нибудь?»

Он тогда жил в штатах, во Флориде, когда я была мелькая он обещал меня забрать с собой в штаты, так он говорил. Он обустроился, привёз меня ненадолго, сводил в Диснейленд, показал всё, что можно было, за короткий срок. Мы ездили в Юту, туда где индейская резервация родом из которой была моя бабушка Рэйвэн, там у меня появился тайный проводник, такой же как у отца. А потом отправил обратно к матери, мол, у него будет очень много работы, чтобы мы потом могли жить и не тужить, как говориться. Он примчался обратно, когда узнал о случившемся и забрал меня сразу после лечения. К несчастью это было уже слишком поздно, но он никогда не узнает об этом. Он и так постоянно винит себя во всех бедах, мириады тысяч раз прося простить. Вряд ли он переживёт, если узнает всю правду моего грёбанного детства. Он не узнает. Хотя бы потому, что я сама её не знаю.

После аварии, моя маман выдвинула отцу иск, ведь он должен был нести ответственность, за то, что не смог уследить за мной. Как будто у них есть хоть один шанс уследить за мной! Мои родители идиоты. Неужто им невдомёк, мне восемнадцать, я могу собрать свои манатки и убраться отсюда. Они судились множество раз, а я множество раз кочевала из города в город. Неделю назад, моим скитаниям пришёл конец — неделю назад, состоялось последнее заседание суда. Суд лишил моего отца родительских прав, с номинальным судебным предписанием о запрете на приближение…

«…Мы вышли из зала заседания, он вцепился в меня руками, крепко зажав. Ему было невдомёк, что я готова быть где угодно, только не в его объятиях. Я была слишком зла, слишком разочарованна, слишком на грани слёз и желания врезать ему по роже.

― Прости меня, мышка, я подвёл тебя…

Я вырвалась и залепила отцу пощёчину.

― Конечно, мать твою, подвёл! Мне не нужны были долбанные штаты, и солнце Флориды! Мне нужен был мой нормальный непьющий, чёртов отец! Любящий, чёрт возьми, отец!

Народ вокруг походу в фантастическом шоке от злостной тирады малолетней пигалицы. Плевать на них!

― Вэкэн Танка, Тори, я всё исправлю, обещаю.

Его голубые глаза сияли на мученическом осунувшимся лице. Его ломало. А я погибала от этого вместе с ним.

― Исправишь? Исправишь, чёрт возьми?! Верни мне мою здоровую душу! Верни мне детство, Константин! А лучше просто оставь меня наедине во тьме! Это единственное, что у вас прекрасно получается!

Он не мог пошевелиться, пригвождённый моими словами. Я причиняла ему боль. Причиняла и ненавидела себя, за то, что мне это нравится. Наплевать. На лице Инны вспыхнуло тщеславное торжество, но мне всё ещё плевать.

― Пойдём Вика.

― Отвали, нахер! ― Я оттолкнула руку матери и прошла мимо тараня её плечом, ― И не смей называть меня так!»

Иногда мне хочется пристрелить своего фазера, честное слово. Из жалости. До сих пор не понимаю, как из долбанных семи миллиардов людей, я родилась у двух лауреатов премии «Самый Ужасный Родитель В Мире» .

Про то, что когда я только переехала и пошла в эту школу, мне первым делом пришлось познакомиться с местным школьным психологом, вообще отдельный разговор. Я уже говорила, как я отношусь к психологам? Он не стал исключением. Отец конечно скрыл информацию обо мне. Никто не знает о многочисленных реабилитациях в забугорных психиатрических центрах. Никто не знает о судебных разбирательствах, за драки, наркотики, и прочее дерьмо, ведь отец решал вопрос конфиденциальности до суда. Всё тщательно скрыто. Спасибо папочке! Хотя, делал он это исключительно в своих интересах, он всё-таки человек публично-известный, и такая слава в виде сумасшедшей дочери, ему не прельщает. Но он просил меня, не игнорить этого психолога. Клянусь, я попыталась. Мне пришлось ходить к нему целый месяц. Разумеется на контакт я не шла, на личные вопросы отвечала коротко и односложно, а то и вовсе не отвечала. Из-за таблеток и недуга я могу быть сонной и невнимательной. А может у меня некоторая степень дислексии[16]. Нет, вряд ли. Я в меру образованная для своего возраста. Просто пункт № 19: ненавижу школу. Хорошая новость в том, что этот пункт отныне можно вычеркнуть со спокойной душой. В общем, в основном мы вели беседы на отстранённые темы, не трогая мою больную голову. В принципе меня вполне устраивало такое сотрудничество. Прям до того момента, когда меня накрыло панической атакой на его глазах. Видимо ему было достаточно тех знаний обо мне, которые он мог получить из отстранённых разговоров со мной, достаточно для того, чтобы точно знать куда ударить и обличить меня по полной программе.

В тот день он каким-то образом умудрился подкрасться к теме матери и моей явной ненависти к ней. Сама не поняла, как он, чёрт подери, это сделал, но я кое-что вспомнила, кое-что из моей темноты ― причину, почему я больше не пою и к роялю не подхожу. Никогда. Я играю на электрогитаре. Но тут всё очень непросто, ведь когда я играю, восприимчивые и чувствительные люди, после этого долго не могут прийти в себя. А Сола услышав спустя полгода нашего знакомства, всерьёз задумалась, что она совсем меня не знает. И не потому что, как музыкант я отстой, нет. Просто в моих руках любая музыка начинает болеть и кровоточить. Уверенна, если бы я была композитором, это была бы в корни больная музыка.

«― Я мыслю, следовательно существую, ― говорила тётя Аля, с горькой улыбкой рассматривая мой рисунок, который нашла среди остальных разорванных в клочья, на полу моей комнаты. ― Помни это ягодка, никогда не отказывайся от своих стремлений, в ущерб себе и уж те более на радость своей матери, ― она наморщила нос при упоминании моей маман, ― Нет ничего постыдного и плохого в искусстве. Это восхитительно, подаришь это мне?»

Это случилось, очень давно, где-то за рубежом девяти лет. То, что я не хочу помнить. Я пряталась в своей комнате от чёртовой матери, заливалась слезами и над своими порванными рисунками. Я знала кто их порвал. Я знала почему, ведь там была правда. Уже тогда боль от ушибленных пальцев помогала мне заглушить внутреннюю боль. Уже тогда я впадала в истерику от прикосновений людей. Альбина, ничего не знала о природе этой панической неприязни прикосновений, что возникли ранее, ведь тогда она ещё не работала в этом доме, но чувствовала, что меня лучше не трогать. Ей не нужно было меня трогать, чтобы согреть моё сердце в своих тёплых ладонях. Я разозлилась из-за того, что она могла видеть мои слёзы и накричала на неё. Но злилась я не на неё. Я вообще не знаю, почему я тогда посмела накричать на тётю Алю. Я злилась на мать, на себя, отца, на грёбанную вселенную, что вышвырнула меня гнить на этот свет, да на кого угодно ещё, но только не на неё. Клянусь, я не знаю по какому наитию живёт эта женщина и какого цвета небо в её мире, но она только грустно мне улыбнулась и осталась сидеть в моей комнате, до тех пор пока я полностью не выплакалась и не уснула в пустоте и бессилии. Хотя я и просила её отвалить. На утро я обнаружила свои рисунки на письменном столе. Она склеила каждый. И забрала тот, мой рисунок, который хотела. Это были красные розы нарисованные моей детской рукой цветными мелками на чёрной бумаге. Я до сих пор рисую, но больше не показываю своих рисунков. Это как спусковой крючок, такой же как пение и прочие дерьмовые механизмы спонтанной бомбы в моей голове. Но в то утро я сдалась в уютный плен этой женщине. Навечно.

Только благодаря этому воспоминанию я смогла тогда выплыть из под волн от воспоминаний о мамаше и грёбанном рояле, что пошатнуло мой разорванный внутренний мир, прямо в кабинете психолога, прям перед ним. Как следствие, полная дезориентация, гипервентиляция лёгких, паника, психогенная боль… А ведь он тогда зацепил далеко не самую страшную ниточку в моей душе. Уверена, далеко не самую страшную. Его голос, твёрдым и авторитетный по сей день преследует меня, заставляя дышать и не поддаваться панике. Взывая к моему разуму, искать спасения в свете. Искать позитив…

Как бы я не старалась, но в моей маман отродясь нет ничего светлого. Но я искала. Упорно. Дышала и искала этот долбанный свет. Мысленно я бежала из гостиной, прочь, подальше от проклятого рояля, металась по ненавистному месту ― по дому, от которого меня корежит по сей день. Я нашла его в лице этой сияющей женщины. Никогда бы не подумала, что это сработает. Но это работало. Я смогла поймать ритм бушующих эмоциональных волн и выплыть наружу.

Это уже потом я узнала, что он не просто школьный психолог, а доктор медицинских наук, специализирующийся на клинической психологии. С чего ради он работает в общеобразовательной школе, пусть и частной, я не знаю, но ходить к нему после этого случая наотрез отказалась. Уперлась и всё. Правда, Гетман, который психолог, неспроста доктор наук. Нам обоими прекрасно известно, что у меня не сложный переходный возраст, и бушующие гормоны тут совершенно не при чём. Он видел моих демонов воочию и до самого выпускного он, как всевидящее Око Саурона, контролировал каждый мой шаг в школе. Я потому и старалась изо всех сил вести себя как мыша. Я ни при каких обстоятельствах не собиралась привлекать внимание к своим психологическим проблемам. Не могу сказать, что с моей стороны это было правильно, но я всё ещё не готова заглядывать своим демонам в глаза, а тогда тем более не была.

Но вопреки всему существовал такой человеческий фактор, как Гордеев, из-за которого я рисковала не только в кабинете психолога оказаться, но и постоянно оказывалась в кабинете директора. Не имею, кстати, ни малейшего представления, почему нас из школы не вышибли, за все наши разборки. Со мной всё ясно, маман в качестве благотворительности, по любому отстёгивала нехилые взносы. А вот, как Гордееву, сходили с рук, и поведение и прогулы ― неясно. А прогулов у него было столько, сколько у меня никогда не было, даже по самым смелым подсчётам.

Вышвырнув прочь все эти нахлынувшие воспоминания, я убрала альбом с аттестатом в сумку и достала ноутбук. Включив его, открыла документ в «Ворде». Открыв рукописный журнал, нашла место на котором остановилась. Читая и переводя по ходу прочтения, я заносила всё в ноутбук, параллельно ища то, что меня интересует в первую очередь. Только так мы и знакомы с Рэйвэн, через дневники. Здесь можно встретить очерки обо мне, об отце, о дедушке, обо всей её жизни со всеми её тонкостями. Я просидела там, как на иголках, но к трём часам журнал иссяк, был полностью мною переведён на русский и занесён в ноут. Этот журнал — последний, но интересующее меня я так и не нашла. Может, я что-то упустила из виду? Я вдруг наткнулась на чертовски странную пометку на полях последней страницы. Её перевод на-русский гласил: «Первый снег выпадет когда сокол прольёт кровь белой вороны, и паук заточит ворону в золотом сердце. Октябрь 2016.» Когда я поняла, что это дата, дикий мороз пробежался по моей коже. Речь идёт об октябре текущего года. Этот журнал датируется две тысячи четвёртым — год смерти Рэйвэн. А ведь уже сентябрь! Что за…

Я закрутила на браслете маленькую золотую подвеску. С детства, моя бабушка давала мне изымать из шкатулки подвески, на Новый Год, как бы в честь обновления цикла. Потом я нашла им применение, цепляя на браслет. Рэйвэн не стало, но в этой шкатулке я нашла очень много этих маленьких украшений. Раз в год, я не глядя запускаю руку в эту шкатулку и достаю что-нибудь. Зачем я это делаю? Однажды, к примеру, я вынула из шкатулки серебренную звёздочку. В тот год я познакомилась с Солой. Солярия — Звезда… Можно назвать это чем угодно, но у меня мурашки по коже от зашкаливающего мистического присутствия, когда я достаю очередную подвеску. Это как история всей моей жизни в маленьких частицах. Вся моя личность читается в этих знаках.

Вообще, моя бабушка, не так-то проста. Не потому что индеанка даже, просто она дочь шамана. То есть, надо иметь в виду, что она и сама была очень близка к этому. Отец отдал мне дневники и эту шкатулку, после того как я всё забыла, надеясь наверное, что я что-нибудь вспомню. И кое-что я действительно помнила. Я не знала никого вокруг, как я жила раньше, как меня зовут, не узнавала себя в зеркале, но знала четыре иностранных языка например, нотную грамоту и уровень моих знаний в девять лет вообще сильно опережал возраст. Перечитывая дневники Рэйвэн, написанные на-дене, я прекрасно понимала ни только слова, но и то, что описано там: ритуалы, шаманские обряды и прочие тайные знания, знала все тонкости магических рисунков на песке, в душе не разумея откуда, но знала и была уверенна, что могу применять эти знания. Это напугало меня. Мне сложно рассуждать о суевериях. Я всегда немножечко опасалась такой стороны вопроса. Страшно. Я живу одним днём, ступая, как канатоходец над пропастью. Моё будущее меня чертовски пугает и я не хочу его знать. Но всё равно каждый Новый Год, я достаю подвеску из шкатулки, словно это даёт мне гарантию, что я доживу до конца года.

Итого: семнадцать фигурок размером не больше сантиметра каждая. Каждая несёт в себе массу информации. От предзнаменования, до целой части жизни. Всё началось, когда Рэйвен передала моему отцу Вороний глаз: овальный тёмно-синий камушек. Голубой, обведённый белым в середине и с чёрной точкой в центре. Он является как защитным амулетом, так и предупреждением. Потом был, медведь ― это сила. Затем, ворон из странного чёрного камня. Ворон ― очень непростой тотемный знак. Клан Мотылька идёт под Западным Ветром и принадлежит элементу Воздух. Ворон, магический проводник в мир мёртвых. Ворон загадочный и не рассказывает первому встречному всех своих тайн и секретов, в экстренных ситуациях может так накаркать, что потом беды не оберёшься. Порой очень нуждается в обществе единомышленников, которые дают чувство безопасности. Но чаще всего одиноки. Равнодушны к соперничеству, избегают шума, беспорядка и эмоциональных потрясений, стремясь сохранить мир почти любой ценой. Направляют свою энергию и силы на консолидацию и привлечение внутренних ресурсов для воздействия на внешние обстоятельства, именно поэтому тотем таких людей ― Ворон. Время, отмечает их стремлением к гармонии, справедливости и уравновешенности. Их время дает возможность компромиссов. Это требует более глубокого понимания… эм, «иного» ― или, по крайней мере, изрядной доли гибкости мышления. Воронам легче продвигать чужие идеи, нежели свои собственные, легко организовать процесс и найти нужных людей, но они привыкли занимать лидирующее положение, и не любят, когда их подталкивают к решениям. В жизни постоянно сталкиваются с вызовами, испытывающими их на прочность, но при этом умудряются сохранять свою независимость. «Ворон ― путь, он твой проводник.» ― так писала Рэйвэн. Так оно и было, пусть и не долго.

Змея ― обновление, исцеление, борьба. Хм, иногда мне кажется, что Рэйвен уже тогда готовила меня к защите и одиночеству. Я просто была слишком мала, чтобы понять это. Сова с изумрудными глазами — мудрость. Эти четыре фигуры ― медведь, ворон, змея и сова ― символы и знаки западного ветра. Моего ветра. Я — Ворон, это как знак зодиака Весы, у северных индейцев.

Луна: «Она осветит твой путь.» ― это последнее, что подарила Рэйвэн. От рождения, по-индейски меня назвали Аяши Ви Хэнви ― Маленькая Солнечная Луна. Бабушка умерла, когда мне исполнилось шесть. Во сне. Через неделю после моего дня рождения. Знала ли она, что скоро всё рухнет и мой путь ляжет сквозь тьму?

Красный камень катлинг, похожий на розочку ― это тётя Аля. Альбина пришла работать в этот дом, когда мне было семь. Она всегда ассоциируется у меня с этими цветами. От части из-за моего рисунка.

Ворон из серебра: долго не могла понять к чему это. А когда поняла, что это за предзнаменование, было уже поздно. Это было своего рода предупреждение об опасности. Мой нагваль[17] ― моя кровь. Моя душа, зверски убитая… Плохая мысль. Она убивает меня, раз за разом, зараза… выбивает меня из равновесия. Шрамы и так не плохо об этом напоминают.

Маленькая обсидиановая нота: в девять лет, Колян, он же мой крёстный, научил меня играть на гитаре. Благодаря ему, прозвучали первые мои аккорды, становясь роковыми, во всех смыслах и ударениях. До сих пор беру у него уроки, совершенствуя свое мастерство. Но от игры в группе наотрез отказываюсь.

Панк-рок-группу «ДиП» основал ещё мой крёстный, когда в школе учился. А пару лет назад его младший брат, и по совместительству мой друг Миша, воскресил «ДиП» из пыли времени. Хм, «Дневник из пыли», из пыли времени… во, загнула… В общем, они давно уже не панк-рокеры, а ушли по стилю в пост-гранж и прогрессивный рок. Что-то панковское там вроде ещё осталось, хотя это уже скорее металлкор[18]. Не суть. Миша давно ещё предлагал мне роль ритм-гитары, когда понял, что я умею играть. И делаю это хорошо и…. и всё бы хорошо, но их солист и бас-гитарист-Рафаэль-самый-деспотичный-чёртов-ирод-Гордеев… так себе перспектива. Вот она проблема, и ни за что я не стану играть с ним в одной группе. Неа. Мне его в классе по горло хватило.

Крестик на красной нити, но это не христианский крест. Индейцы почитали крест, ещё до рождения Иисуса Христа. А красная инициальная нить, с нанизанными на неё серебренными бусинками и рунами ― это отдельный браслет и совершенно другая история.

Жемчужина, чёрная: с 13 лет меня мотало от рецидива к рецидиву. От одного дока к следующему. Клянусь я даже почти не помню себя в этом возрасте. А то, что помню… лучше даже не заикаться об этом.

Маленький осколок акульего зуба ― самый сильный защитный амулет и амулет силы. Индейцы верят, что зуб акулы делает его обладателя непобедимым. Мне всегда приходилось обороняться. Но порой оборонялись и от меня.

Сокол со сложенными крыльями из белого камня. Клянусь, не знаю, что это значит, на самом деле, но именно на будущий год, после реабилитации в забугорном психоневрологическом центре, отец сослал меня к маман.

Серебренная звезда с фианитом, на одном из углов ― это Сола.

В прошлый Новый год я вытащила золотую птицу. Предположительно Феникс: золотой Феникс… Ну, тут вообще [no commends]. Перерождение, возрождение, огонь. Было… Я восстала из мёртвых. В прямом смысле. Я была мертва 3 минуты и 40 секунд. Это капитальное фаталити, но стоит признать, что мне нужна была эта маленькая смерть, чтобы очнуться и понять наконец, сколько стоит жизнь.