Роковые тайны

Глава 24

– Моя бабуля квартеронка, а мамочка – окторонка. Папа был белым, а кто я – сама не знаю, – выпалила Триш.

– Я знаю, кто ты. Ты храбрая малютка, которая попала в беду.

Большие золотистые глаза посмотрели на Пистолета, затем на небо, и Триш начала свой рассказ:

– Мы с мамулей жили в отличном домике в Орлеане. У нас даже была темнокожая прислуга. Отец безумно любил маму. Когда он приходил, то приносил нам подарки, говорил, что мы его любимицы. Мама играла на спинете, а папа сажал меня к себе на колени, и мы пели. Он гордился ею. Иногда выводил на прогулку, показать себя, поскольку мама, нарядно одетая, была самой красивой женщиной в Орлеане. – Триш все смотрела на безоблачное звездное небо и вспоминала. – Потом отец женился, как он говорил – ради наследства. Это ранило маму, но она все понимала. После того он стал приходить даже чаще. Затем мама умерла.

– Сколько тебе тогда было?

– Десять. Папа устроил пышные похороны, а затем взял меня в поместье Сетинвуд, но поселил не в главной усадьбе. Амелия, жена папы, не потерпела бы меня в доме. Я работала на кухне. Миссис Амелия невзлюбила меня. Она ненавидела всех папиных детей, поскольку он хорошо с нами обращался, нанял учителя, чтобы мы научились читать. Я звала ее ведьмой. Амелин сынок, Гектор, – препротивнейшее существо. Надеюсь, он сдох! – Она повернулась к Пистолету. – Он был похож на больную собаку.

Пистолет хотел задать вопрос, но не осмелился, боясь, что она остановится и перестанет рассказывать.

– Отец ушел на войну, а его ведьма связалась с одним негодяем. И она пожаловалась ему, когда один папин сынок поссорился с Гектором. Тот его высек и посадил на хлеб и воду. Мальчики были старше меня. Надеюсь, они сбежали туда, где этот негодяй не смог бы их разыскать. Он заставлял их много работать, порол и морил голодом. – Ее передернуло. – Однажды негры сбежали.

– И ты с ними?

– Мне не удалось. Я готовилась, но ведьма продала меня лодочнику, у которого был публичный дом.

– Черт побери!

– Я не стала шлюхой, – быстро сказала Триш. – Он повез меня в лодке. Как только представился случай, я пырнула его ножом и бросилась в реку. – Ее голос упал до шепота. – Вода была холодной. Меня вытащил старый негр. Я оставалась у него, пока не услышала, что лодочник меня ищет. Я испугалась за старика. Один человек не знал, что я черная, и разрешил мне работать на него, готовить и стирать. Делала я и прически шлюхам, и они взяли меня с собой в Литл-Рок. Но оттуда я ушла. Тогда мне пришлось красть, чтобы есть. Иначе хоть ложись и умирай. Наконец я попала к миссис Эдди. Вот тут мне повезло.

– Так ты боишься того негодяя? Думаешь, он тебя нашел?

Триш долго смотрела ему в лицо, не пытаясь скрыть, что сильно напугана. Пока она рассказывала о себе, кое-что в ней переменилось. Сейчас Триш напоминала зверя, попавшего в капкан.

– Прежде чем получила удар по голове, я заметила, как что-то сверкнуло. Потом ничего не помню. Миссис Эдди показала мне хлыст. Это его. Он сам их делал.

– Обладай этот человек хоть каплей ума, он должен убраться отсюда прочь. Если его тут поймают, то разорвут в клочья. Конечно, если я первым не сделаю этого.

– Он не уберется, пока не убедится, что я мертва.

Ее спокойный тон озадачил, а затем рассердил Пистолета.

– Ты сдаешься?

Триш протерла глаза и посмотрела прямо на него. Губы пошевелились, и потребовалось колоссальное напряжение, чтобы понять то, что она сказала.

– Ты его не знаешь.

– Я знаю себя, Пистолета Симмонса. И не допущу, чтобы этот ублюдок хотя бы пальцем дотронулся до тебя! – Он притянул Триш к себе и обнял. – Не допущу! – Он ощутил, как девушку пробрала дрожь, и прижался щекой к ее макушке. – Ладно… ты не дрожи так, а скажи-ка мне, как этот негодяй выглядит.

Триш не ответила, но Пистолету придавала уверенность маленькая ручка, покоившаяся у него под курткой. Минуту спустя напряжение спало, и она глубоко вздохнула:

– Черноволосый. С бородой. Глаза злые. Говорили, в нем течет негритянская кровь, поэтому он так ненавидел черных. Хвалился тем, что ни один негр не остался в живых, сбежав из Сетинвуда.

– А когда твой отец вернулся с войны, он искал тебя?

– Он не вернулся. Отец погиб под Геттистауном, или как там называют это место. Всех разорвало на куски. Бедный папа. Думаю, он не мучился.

Грубые пальцы бережно приподняли ее подбородок. Она ощутила на щеке его теплое дыхание.

– Взгляни на меня, Триш.

Она попыталась спрятать мокрое от слез лицо у него на плече.

– Не стыдись плакать. Есть повод. Тебе выпало на долю больше, чем любой другой женщине. Многие не выдержали бы. – Пистолет погладил ее по голове. – Отныне я буду следить за тобой. Не беспокойся ни о том мерзавце, ни о ком другом.

– Ты это всерьез?

– Да. Стоит ему шевельнуться, и я убью его быстрее, чем ты моргнешь своими прекрасными глазками.

– Я имею в виду… ты не должен!

– Конечно, должен! Если хочешь, мы найдем священника…

– Мы не можем!

– Обязательно можем, если ты согласна. – Он заглянул ей в лицо. – Я много бродяжничал, не учился, но я позабочусь о тебе. У меня есть немного денег. Может быть, их хватит, чтобы обжиться в Нью-Мексико, где ты была бы рядом с миссис Эдди.

Она остановила Пистолета, прижав пальцы к его губам. Триш слышала стук собственного сердца.

– Я горжусь. Действительно, горжусь, что ты сделал мне предложение. Но я не могу.

В глазах Симмонса застыла такая тоска, что ее сердце разрывалось от горя.

– Я тебе недостаточно… нравлюсь? – прохрипел он.

Триш уткнулась лицом ему в рубашку.

– Я не могу. – Она помотала головой, мучаясь своим отказом. – Я… я…

– Не говори так! – Схватив за плечи, он отстранил ее. – Мне все равно, будь ты даже черна, словно туз пик! Слышишь? Ты белая, как я, как миссис Эдди. А кровь у тебя красная. Что же ты говоришь?

– Потому что… это правда!

– Это не имеет значения, клянусь.

Он притянул ее и страстно поцеловал в губы. Затем Пистолет как будто успокоился. Его прикосновения стали нежными и ласковыми.

Триш никогда не целовалась с мужчиной. Сила любви растопила лед недоверия. В сердце появилась надежда. Пистолет наклонился и снова поцеловал девушку, на этот раз с каким-то благоговением. И тогда любовь к этому великану, который принял ее такой, какая она есть, проникла в каждую клеточку тела.

И вдруг Триш испугалась. Она представила его раздетым до пояса и подвешенным на связанных руках. А вокруг негры, согнанные смотреть на порку. Человек-дьявол с ухмылкой на злом лице размотал хлыст и замахнулся. «Нет! Нет!» – мысленно закричала Триш. Она крепко стиснула Симмонса в своих объятиях, желая прикрыть и защитить его.

Не понимая, что с ней, Пистолет наклонился.

– У нас будет отличная жизнь, птичка моя, – нежно сказал он ей на ухо. – И куча красивых детишек. – Симмонс радостно засмеялся. – Дом на вершине горы…

Пистолет говорил и говорил. Убаюканная его словами, Триш начала верить, что все эти мечты действительно сбудутся.

В это время судья Ван-Винкль осматривал свой лагерь. И ко всем у него были претензии – к личному слуге, к повару, возничим, пастухам. Только начальника охраны не коснулся его гнев.

Придирки судьи объяснялись просто: они с племянницей не ожидали, что путешествие будет столь тяжелым. Было жарко, грязно, неудобно. Иногда охватывало отчаяние. Но это можно было вынести, если бы не необходимость слушаться указаний какого-то быдла. Сегодня его отряду приказано отойти на полмили. Тащились в пыли таким медленным шагом, что казалось, стояли на месте, но тут последовал сигнал к привалу.

Тишину прорезал дрожащий от гнева голос Синди:

– Несчастная девчонка! – Синди вырвала гребень из руки служанки и вытащила из него светлые волосы. Намотав их на палец, она сунула прядь во флакон. – Набралось уже на целый парик. Как мы пустились в это чертово путешествие, ты каждый день вырываешь по пряди.

– Простите, Мисс Синди. Они… они очень запутаны. – Служанка всхлипнула, и на ее глаза набежали слезы.

– Прекрати скулить, Иви, – потребовала Синди. – Проклятие, мне надоело слышать это каждый раз, как я делаю тебе замечание. Взгляни на мое лицо! Из-за ветра и пыли огрубела кожа. О, почему я не осталась дома? Принимала бы ванну, пила бы лимонад со льдом, ходила бы на балы.

Судья слышал, как племянница читала служанке нотации за пыль на покрывале постели и ругалась из-за пробки на бутылке с оливковым маслом для смазывания сухой кожи, которую Синди не могла вытащить.

– Ну, Иви, я не знаю, к чему ты годна. Лучше бы я взяла Бетель. По крайней мере она бы не вопила дни и ночи напролет.

– Простите меня, мисс Синди.

– Скажешь так еще раз, я тебя поколочу! Знаю я, как ты просишь прощения. Ты жалкая девка, вот ты кто. А теперь убирайся, не то я в тебя гребнем запущу.

Иви выбежала, зажав рукой рот, чтобы сдержать рыдания. Она скрылась в темноте, чтобы поплакать и переждать, пока гнев Синди уляжется.

Понурив голову, судья двинулся вдоль фургонов к месту, где капитан Форсайт сидел со своими солдатами.

– Форсайт, хочу вам сказать кое-что.

– Да, сэр! – Капитан встал и последовал за судьей.

– Я не собираюсь еще день глотать пыль. Человек моего положения имеет права на лучшее обращение.

Офицер промолчал, не зная, стоит ли отвечать.

– Ну? Вы не согласны?

– Полностью. Сэр, мы можем сделать две вещи. Либо совсем отстать, либо уйти вперед.

– Отстать – это проигрыш во времени. Кто-нибудь из новеньких знает дорогу, знаком с местностью?

– Я нанял пастухов и стрелков на случай нападения. Стреляют все замечательно, а уж какие из них разведчики, трудно сказать.

– Хорошо. Через сколько дней мы выйдем на дорогу на Форт-Гибсон?

– Через три или четыре, все зависит от нашей скорости. Судья, я бы посоветовал свернуть к северу, на Форт-Гибсон. Даже если бы мы на несколько дней позже достигли Альбукерка.

– Я сам так думаю. Этот Ролли все лазит вокруг наших фургонов и велит смазывать то тут, то там. Возницам это не нравится, они отказываются. Я чувствую, что растет напряженность между нашими людьми и этими жалкими оборванцами. Кроме того, не подобает нам следовать за ними и глотать их пыль. Завтра мы выедем вперед, или я сделаю все от меня зависящее, чтобы уничтожить этого ублюдка, когда доберусь до Санта-Фе.

– Может быть, будет лучше, – с сомнением сказал капитан, – если мы отстанем от Толлмена. Еще несколько дней, и наши пути разойдутся. Завтра пыль уляжется. Ветер днем переменился и теперь день-другой будет дуть на юг.

– Черт побери, Кайл! Какое значение имеет ветер? Синди то и дело впадает в истерику. Так она совсем изведется, пока мы доберемся до Форт-Гибсона, и будет ныть, умоляя вернуться домой.

– Неплохая мысль. Я мог бы сопровождать ее.

– Не хочу об этом слышать. Я ее охраняю, и она должна быть со мной.

Кайл Форсайт не осмелился высказать, что было у него на уме: «С тобой вместе движется и счастье Синди!» Упрямый старик не решается отпустить ее домой. Так он потеряет контроль над изрядной суммой денег.

– Я поговорю с ней, – сказал Кайл, возвращаясь к разговору. – Не исключено, что мне удастся убедить ее ехать днем в фургоне.

– Я пытался. Она не разрешает открывать окошки из-за пыли, а так там нельзя находиться из-за жары. – Судья посмотрел в сторону фургонов Толлмена. Единственным огоньком был костерок перед полевой кухней. – Он устраивает лагерь по-военному даже здесь, где индейцы настроены дружественно.

– Наш лагерь хорошо охраняется. Свет только у мисс Синди. Часовые на посту по три часа, поэтому каждый может отдохнуть. Судья, я предпочел бы не связываться с этим дикарем, если это возможно. Он может причинить нам массу неприятностей.

– Например?

– У него вдвое больше людей, чем у нас, это раз. И во-вторых, я услышал о нем массу всего на конюшне в Ван-Берене. Его отец – Рейн Толлмен. Вы слышали о нем?

– Немного. И что вы узнали? – нетерпеливо спросил судья.

– Рейн Толлмен воспитывался среди индейцев. Когда его дети, Джон и Мак, ходили под стол пешком, они говорили на языке шони, поскольку месяцами жили в племени. Многое переняли у индейцев. Они могут охотиться, искать следы, пользоваться луком и ножом. Джона прозвали Пятнистым Лосем в честь индейца – отца Рейна, а Мака – Каменной Рукой. Подозреваю, оба они хитры и злы, как обучавшие их индейцы.

Судья медленно поднял глаза на капитана:

– Вы боитесь его, Кайл?

– Дьявол, с чего вы это взяли?

– Ясно ведь, что вы не хотите идти против него.

– Я не желаю ненужных осложнений. Полагаю, если мы не пойдем впереди них, стоит потерпеть, пока не свернем в сторону.

– Но уступить этим людям – значит, потерять авторитет.

– Чему меня научила война, судья, так это когда отступить, а когда переждать.

– Вы это поняли, занимаясь провиантом в Ставке в Иллинойсе? – В голосе судьи прозвучала насмешка.

– Я научился сражаться до того, как попал в Ставку, – сказал капитан со сдерживаемым гневом.

– Кайл, я не сомневаюсь в вашей смелости, но у вас очень небольшой, если вообще есть, боевой опыт. Занимайтесь солдатами, а мне оставьте политику.

Форсайт был рад, что темнота скрыла злость на его лице и сжатые в гневе кулаки. Этот старый безмозглый обжора никогда раньше не разговаривал с ним в таком тоне. Ему пришлось взять себя в руки, дабы не высказать судье прямо, что он спускает ему высокомерие и глупость только из-за Синди и ее приданого. Ну и черт с ним!

Судья ушел к себе, и Кайл остался один. Форсайт понимал, что его положение очень зыбко. Он все тщательно спланировал, а прошлое вернулось и, возможно, предъявит ему счет.

Кайл смотрел на соседний лагерь, ясно видимый в лунном свете. Ему и раньше приходилось туго – множество раз, – и он выкарабкивался. Справится и с этим. Если она расскажет, он будет все отрицать.

С этой мыслью Кайл направился к себе в палатку, не задержавшись по привычке у фургона невесты, чтобы пожелать ей спокойной ночи.