Роман с призраком

Глава 2

В половине одиннадцатого у меня начали закрываться глаза. Я очнулась от легкого прикосновения к своему плечу и увидела, что бабушка уже убрала чашки и тарелки. Мне стало неловко.

— Я уснула? Извини, бабуля, не хотела оставить все это…

— Да что ты, ни за что не позволила бы тебе заниматься посудой, ведь ты моя гостья! Как это я могла продержать тебя допоздна после столь долгого путешествия! Марш в постель.

Она была права. Я действительно страшно устала и чувствовала себя обессиленной. Незнакомая обстановка утомляла, к тому же этот странный приступ озноба и звучавшая музыка…

Стоило только выйти из гостиной в коридор, как на меня снова нахлынуло странное ощущение таинственности этого дома, на этот раз оно показалось даже сильнее. Вокруг было нечто враждебное. Я не могла сдвинуться с места.

— Что случилось?

Бабушка встала рядом со мной.

— Мне просто… хотелось узнать, которая комната моя.

— Я подготовила для тебя ближнюю спальню. Эд уже принес в нее твой чемодан, а Элси положила горячую грелку под одеяло. Жаль, что там нет обогревателя. Видишь ли, этой спальней не пользуются уже много лет, с тех пор как наш Уильям женился и уехал отсюда. Думаю, с того времени прошло уже двадцать лет. Поднимайся наверх, дорогая.

Я начала осторожно взбираться по крутым ступеням, опираясь двумя руками о стены. Наверху была кромешная тьма и холод. Снова появился озноб, зубы стучали. Позади, несколькими ступенями ниже, бабушка с трудом взбиралась по лестнице. На верхней ступеньке я обхватила себя руками и пыталась найти выключатель на влажной стене. Наконец мне это удалось.

— Ты нашла выключатель? — дойдя до последней ступени, спросила запыхавшаяся бабушка.

— Я… не…

Она протянула руку, и тут же над головой загорелся свет. Я взглянула на стену. Моя рука ведь нашла тот же выключатель.

— Вот и все. Поворачивай направо, — сказала она, ловя воздух и опираясь о стену.

Наверху прямо перед лестницей находилась ванная, рядом с ней дверь — спальня бабушки. За углом чуть дальше по коридору была еще одна комната.

— Ну, если тебе ночью что-то понадобится, ты знаешь, куда идти, да? Если будешь пользоваться туалетом, не спускай воду, хорошо? И обязательно выключи свет. Будь умницей.

Потирая руки, я подошла к ближней спальне и толкнула дверь. Она со скрипом распахнулась, и передо мной разверзлась черная бездна. На внутренней стене я нащупала выключатель и включила свет.

Комната оказалась очаровательной. Хорошая двуспальная кровать с большими мягкими подушками и со стеганым одеялом веселых тонов. Потертый причудливый персидский ковер на полу. У одной стены расположился старинный платяной шкаф, одна его дверца осталась открытой, внутри была рейка с пустыми вешалками. Напротив находился мраморный камин, забитый досками. Над ним висело изысканно украшенное зеркало. Около кровати стоял маленький столик, на котором лежали обрамленная кружевами подставка и Библия в кожаном переплете.

Все казалось очень уютным, и мне стало немного неловко оттого, что я без всякого повода испугалась этой лестницы. Обернувшись, чтобы пожелать бабушке спокойной ночи, я обнаружила, что в коридоре никого нет. Стояла тишина, наверно, бабушка уже легла в постель.

Я вошла в свою комнату, закрыла дверь и ногой придвинула к ней валик. С этого момента нельзя было мешкать. Немного тепла от обогревателя, которое еще хранило мое тело, теперь улетучилось, и ледяной холод в комнате начала пронизывать меня. Онемевшие пальцы неловко возились с пряжками чемодана, холод пощипывал нос и подбородок. Если несколько часов назад на улице был один градус тепла, то какой же холод там должен стоять сейчас? Ведь этот древний, совсем не утепленный дом промерз насквозь!

Повесив джинсы и футболку в платяной шкаф, я надела пижаму и халат, подошла к окну и чуть раздвинула занавески.

За покрытым инеем стеклом стояла такая темная ночь, какую мне никогда не доводилось видеть. Не было ни луны, ни звезд, и только один старый фонарь на улице давал слабый свет. В домах напротив, похожих и примыкавших друг к другу, словно фигуры из игры «Монополия», было темно и тихо. Мощеная улица, у обочины которой стояли редкие машины, блестела под слоем росы.

Я отпустила занавески, выключила свет, затем вслепую бросилась в постель под горы одеял и накрылась с головой. Грелка была еще горячей, я прижала ее к животу и свернулась калачиком. Тишину нарушал только стук моих зубов. Сквозь совершенно звуконепроницаемую завесу слышно было собственное сердцебиение. Сон не шел, тело дрожало на комковатом матрасе. Должно быть, я пролежала с час, всматриваясь в темноту, думая о Дуге и пытаясь отогнать неприятное ощущение, вызванное этим домом. Наконец я погрузилась в сон.

Проснувшись в полной темноте, я ощутила страх, он начал подкрадываться еще во время сна и прервал его. Мои глаза напряженно всматривались в темноту, сильно забилось сердце и появилась тревога.

Пытаясь отогнать назойливые мысли, я силилась вспомнить, кто я, где я и чем тут занимаюсь. Но мой разум очутился в плену амнезии. Память погрузилась во мрак.

Пока я лежала, отчаянно стараясь вернуть память, мне удалось обнаружить, что же разбудило меня.

На мое тело опустилась громадная тяжесть. Неведомая сила, лишенная телесной формы, прижала меня к постели и чуть не задушила. Хотелось кричать, но я не смогла, перехватило дыхание. Ужас быстро перерос в панику, вот-вот могла начаться истерика. Я сопротивлялась давлению нечеловеческой силы, задыхалась и чувствовала, как каждый вдох ледяного воздуха обжигает легкие. Надо обязательно добраться до выключателя. Мысли путались. Меня парализовало? Как могла давить столь огромная тяжесть, а мне не удается коснуться ее?

Пытаясь во что бы то ни стало высвободить руку, я прерывисто дышала. Надо посмотреть, что происходит.

Вдруг моя рука высвободилась из-под одеял. Ухватившись за остов кровати, я что было мочи подтянулась и с большим усилием села. Но что-то все равно сдавливало мое тело, будто его настигла громадная сила притяжения, будто атмосфера сжималась и крушила все на своем пути. Я сопротивлялась, ловила воздух, старалась держать рот открытым, вытянула руки навстречу этой силе. Мне удалось отклониться от постели настолько, чтобы достать стену и повернуть выключатель. Как только вспыхнул свет, тяжесть свалилась с меня. Я часто и тяжело дышала, мне не хватало воздуха. Пижама промокла от пота, и тело так дрожало в холодном воздухе, что тряслась вся постель. Какое-то время я сидела, прижавшись к остову кровати, потирала руки, поднимала и опускала ноги, чтобы согреться.

Я не могла вспомнить, что именно разбудило меня. Плохой сон, холод или просто непривычная новая кровать. Или что-то еще… А, странная тяжесть. Неужели она мне померещилась? Может быть, это был сон?

Нет, все это произошло на самом деле. И мне стало не по себе. Накрывшись одеялами до подбородка, я обнаружила, что они очень тяжелые. Ну конечно же. Этим все объясняется! Дома я привыкла накрываться одним легким одеялом, и под тяжестью этих одеял мне почудилось, будто какое-то таинственное существо прижимает мое тело к постели.

Как загадочно это сумеречное состояние между сном и сознанием. Как чудно просыпаться, не зная, кто я и где я. Но сейчас при свете лампы все, конечно, прояснилось. Это был кошмарный сон. И он всего лишь показался более правдоподобным, чем другие сны. Даже сейчас, пока я сидела, не испытывая радости от теплой грелки, мое тело все еще подрагивало от угасавшего страха, который впервые нахлынул на меня в момент пробуждения.

Но все это плод воображения, причин для страха не было.

Протянув руку, чтобы выключить свет, я застыла и по непонятной причине повернула голову, чтобы взглянуть через плечо.

Зеркало над камином. Что с ним не так?

Я довольно долго пребывала в этом положении, хмуро смотря на зеркало и гадая, что заставило меня повернуться и взглянуть на него, не понимая, почему я не в силах оторвать глаз, будто тихий голос внутри запретил мне отводить взгляд от зеркала. Но почему? Это было обычное зеркало. Старое, возможно, антикварное, в тусклой позолоченной оправе. В нем не было ничего странного или необычного. Оно лишь отражало обстановку комнаты. Я заметила, что четче всего в нем отражался стоявший напротив платяной шкаф. Однако я смотрела как зачарованная, будто знала, что именно ищет мой взгляд, какая волшебная сила заключена в этом зеркале. Она была почти ощутима. Но я прогнала эту мысль, убрала руку с выключателя и нырнула под одеяла. От смены биоритма я устала больше, чем думала, больше, чем мне казалось.

Я натянуто улыбнулась, чтобы подбодрить себя. Горевший над головой свет успокоил меня, завтра все будет в порядке.

На следующее утро я проснулась и почувствовала, что жарят яичницу с беконом. Я поскорее умылась в ванной, надела свитер и джинсы, спустилась вниз и оказалась в приятной, теплой гостиной. Стол был уже накрыт. Хотя лившиеся в комнату через окно солнечные лучи рассеяли ночные страхи, мне все равно почему-то было не по себе. Сны, которые припоминались, были бессвязны и лишены смысла. Открыв глаза в освещенной солнцем спальне и почувствовав, что отдохнула и вхожу в обычную колею, я с отчаянием обнаружила, что дом по-прежнему держит меня в плену чар, вселявших тревогу. Когда же они отпустят меня?

— Бабуля, это единственная комната в доме, которой ты пользуешься? — спросила я, намазывая гренок маслом.

— Да, дорогая. Этой комнатой и своей спальней. Малой гостиной я не пользуюсь уже давно. Она не нужна. Ее не обогреешь, так что она служит чем-то вроде склада. Здесь проходит большая часть моего времени.

Я кивнула и огляделась. В комнате находился просевший диван, два мягких кресла, захламленный сервант, шкаф со старыми книгами и фарфором, этот маленький кухонный стол и два стула с прямыми спинками. На стенах висели портреты королевы, еще лежал старый календарь с видами Австралии, потертый несессер для рукоделия, стояла ваза с коричневыми гвоздиками и филигранная рамочка с групповым снимком детей Элси и Уильяма, моих кузенов. Это была уютная комната, к тому же довольно теплая. Мы завтракали, сидя у единственного окна с видом на двор. Хотя его не совсем можно было назвать задним двориком. Расстояние от этого окна до высокой стены в глубине составляло не больше десяти шагов. Можно было в буквальном смысле слова допрыгнуть с одного конца до другого. Все пространство было выложено неровным кирпичом. Не было ни травы, ни сада, просто вдоль стен тянулся кусок земли, из которого прорастали (или когда-то росли, ибо сейчас представляли подобие роз) кусты роз. Ворота в задней ограде вели к переулку, за которым виднелось большое поле.

— Бабуля, эти розы когда-нибудь цветут?

— Нет, дорогая. В саду ничто не цветет, по крайней мере за годы, которые я здесь живу. Кусты роз были здесь еще до того, как я поселилась в этом доме.

— Ты не пробовала ухаживать за ними?

Я поднесла чашку с чаем к губам и рассеянно смотрела на голые, бесплодные кусты.

— Сначала я ухаживала, но им вроде ничто не помогало. Думаю, эта почва им не годится. — Она неторопливо помешивала чай. — Знаешь, а ведь забавно, если подумать, что мы в этом саду никогда ничего не сажали. Мы даже не смогли завести ни кошку, ни собаку. Животные всегда убегали из этого дома. Здесь что-то с почвой. Твой дед всегда так говорил.

Я задумалась над этим, затем отогнала странное чувство, вызванное ее словами, и сказала:

— Сколько лет вы с дедушкой здесь живете одни?

— Последним отсюда выехал твой дядя Уильям. Должно быть, это случилось двадцать или больше лет назад. С тех пор мы с твоим дедушкой не пользуемся другими комнатами дома. Знаешь, здесь все еще сохранилась большая часть мебели, которая стояла в этом доме шестьдесят два года назад.

— Ты шутишь! Вот все это?

— Все без исключения. В том числе кровать, на которой ты спишь. Матрасы и все остальное. Все это привезли сюда примерно в тысяча восемьсот восемьдесят втором году.

— Бабуля, у тебя здесь много всего ценного.

— Да, Элси и Уильям уговаривают меня продать все это и переехать на квартиру. Но как я могу это сделать? С этим домом у меня связано столько воспоминаний! Я не могу покинуть его! Андреа, я стала его частью.

Я снова посмотрела в окно на ослепительно голубое небо и пыталась вообразить, что значит прожить в одном доме шестьдесят два года. Дольше всего мои родители и я с братом прожили в Санта-Монике в доме рядом с пляжем — десять лет, да и это нам показалось целой вечностью.

— Этот дом много чего повидал, Андреа, пойми меня правильно. Не обошлось и без трагедии.

Я взглянула на бабушку. Она отвела глаза.

— Это правда, но этот дом видел и счастливые дни. В каждой семье случается и то, и другое, разве не так?

Оставшаяся часть утра ушла на уборку стола и сетования бабушки насчет британской экономики. В час дня явились продрогшие Элси и Эд, за ними в комнату ворвался поток холодного воздуха. Их лица напоминали яблоки, пальцы на руках побелели и плохо слушались.

— Температура падает, — сообщила тетя Элси, устремляясь к газовому обогревателю. — Андреа, надеюсь, ты не замерзла.

— Со мной все в порядке. Когда в больницу пускают посетителей?

— После обеда, всего на один час. Для дедушки этого вполне достаточно. Мы не собираемся его утомлять. А вечером к нему пускают на полтора часа.

— Вы навещаете его и днем и вечером?

— Нет, дорогая. Вечером его навещает Уильям с женой. Мы можем навещать его днем, потому что Эд ушел на пенсию. По вечерам после ужина к нему ходят Уильям и Мэй. Дедушку надо навещать, и мы делаем это по очереди. Иногда после работы к нему приходит Кристина.

Я немного знала о Кристине. Она была на семь лет моложе меня и работала в машинописном бюро на заводе, который находился по соседству. Мои другие два кузена, Альберт и Энн, были детьми Элси. Энн переехала в Амстердам, а Альберт женился и жил недалеко от залива Моркам у Ирландского моря. Нам с мамой все эти годы сообщали о том, как идут дела в семье, а мама написала им, что я окончила колледж и Ричард уехал в Австралию. Я видела Кристину, Альберта и Энн только на фотографиях. Мне было известно, что Энн работала в студии художника, у Альберта и его молодой жены родилась девочка, у Кристины здесь, в Уоррингтоне, была своя квартира. К тому же они меня не интересовали. Прожив без родственников до сего дня, я не испытывала потребности устанавливать с ними связь. Как-никак я через несколько дней вернусь в Лос-Анджелес, и эти люди для меня останутся дальними родственниками.

— Мы с твоей мамой порезвились в свое время, — сказала Элси, стоя у огня. — Не понимаю, как только Уильям выносил нас. Мы были старше и командовали им. — Она громко рассмеялась. — Ах, как жаль, что наша Рут не приехала вместе с тобой. Но операции на ногах очень болезненны, ведь так? Андреа, я помогала маме нянчить тебя, когда ты была малышкой. Ты знаешь об этом? После твоего рождения она чем-то заболела, и ей пришлось лечь в больницу. И я занималась тобой. Ты мне была как родная дочь, ведь в то время у меня еще не было детей. Альберт родился в следующем году.

Она довольно долго предавалась воспоминаниям, пока не подошло время ехать в больницу.

Я оделась потеплее, радуясь шерстяной шапочке и варежкам, которые мне привезла Элси, и, собравшись с духом, готовилась выйти за порог дома.

— Дорогая, когда вернешься, тебя будет ждать ужин из вкусной рыбы, — пообещала бабушка и шаркающей походкой проводила нас к двери. — Андреа, я не поеду с тобой, потому что на улице очень холодно. Возможно, я поеду в воскресенье, если хватит сил. Дедушка обрадуется, увидев вас, правда?

Пока Элси и Эд бежали к машине, бабушка взяла меня за руку и тихо сказала:

— Он покажется тебе чужим, Андреа. Но не обращай внимания на это. Он такой же Таунсенд, как и ты. Никогда не забывай, что он дал жизнь твоей маме. Он твой дедушка, и ты ему сейчас нужна. Мы ему все нужны.

Не говоря ни слова, я кивнула и поспешила к машине.

Центральная больница Уоррингтона была тем самым зловещим комплексом зданий, который мне вчера вечером показывала Элси. Вот здесь я родилась, среди этих мрачных стен из красного кирпича. И спустя двадцать семь лет я снова здесь, чтобы навестить своего родственника.

Для «рено» дяди нашлось место. Мы вышли из машины, потопали ногами, чтобы разогнать кровь, и по влажной траве, росшей среди голых деревьев, направились к вращающимся дверям больницы. Специфический запах сразу ударил в нос. Он оказался ужасно едким, и мне стало дурно. Тетя Элси и дядя Эд, похоже, ничего не чувствовали. Они сняли верхнюю одежду и несли ее в руках. Я поступила так же, стараясь не придавать значения тошнотворному воздуху. Здесь жутко отдавало болезнями, застоявшейся уриной и гнилью. Сначала я не могла вынести эту вонь и пыталась дышать через рот. Мы с дядей Эдом прошли за тетей Элси по коридору и оказались в палате. Здесь меня постигло новое потрясение.

В большом сером помещении с голым деревянным полом и выкрашенными в белый цвет стенами, вдоль обеих стен стояли ряды из двадцати коек, в одном конце был умывальник, в другом — старомодный телевизор. На окнах висели занавески несочетающихся цветов, в углу лежала куча деревянных складных стульев. Из этой кучи дядя Эд достал три стула, разложил их и расставил вокруг первой от входа койки.

— Присаживайся, дорогая, — сказал он своим французско-ланкаширским говором, — поближе к дедушке.

Я медленно приблизилась к койке и стала разглядывать лицо спящего старика. Казалось, что дедушку положили для отпевания — он был таким опрятным, на покрывалах не было заметно ни одной складки. Я невольно потянулась к стулу. Тот скрипнул по деревянному полу, и скрип, как и наши шаги и голоса, эхом отдался в палате. Элси и Эд сели напротив меня по другую сторону койки, моя тетя пошарила в своей большой кожаной сумке и достала угощение для дедушки: пачку печенья, бутылку апельсинового напитка, мятные конфеты. При этом она разговаривала с лежавшим стариком так, будто тот отвечал, будто его глаза были открыты и он отдавал себе отчет в происходящем. Элси продолжала болтать об игре в регби с командой Манчестера, о лошадях, на которые мой дядя так часто делал ставки, о том, как по телевидению показали празднование юбилея королевы, о дочке нашего Альберта и как та подрастает. Дядя Эдуард улыбался, раскладывал угощения на маленьком шкафчике и повторял слова Элси.

Если бы грудь дедушки чуть не поднималась под одеялом, если бы в ногах койки не висела наполненная желтой жидкостью пластмассовая емкость, к которой была присоединена резиновая трубка, исчезавшая под одеялом и подсоединенная к телу старика, то лежавшего на постели можно было легко принять за покойника. Тело лежало совершенно неподвижно, будто из него ушла жизнь. В глаза бросалась странная бледность сухой старческой кожи.

Я искала в этом лице знакомые черты. В моем альбоме дома хранились фотографии, на которых дедушка был снят здоровым и крепким мужчиной с густыми черными волосами и грубоватым, но приятным лицом. А теперь, когда этот человек лежал рядом, я не могла уловить в нем родственных черт. Однако такая черта все же была. Она едва проглядывалась — на его гладком без морщин лице меж бровей прямо над переносицей пролегла эта борозда. Я почувствовала, как к горлу подступает комок.

— Наверно, ты удивляешься, почему мы разговариваем с ним, — вдруг сказала тетя Элси.

Моя голова дернулась. Я совсем забыла про тетю.

— Понимаешь, врач говорил нам, что человек слышит, даже когда спит. Эд, разве не так? Он сказал, что слух отключается последним, если человек угасает. И хотя кажется, что папа не реагирует, возможно, он все-таки нас слышит и радуется нашему присутствию. Поэтому я все время разговариваю с ним. Ведь мы больше ничем не можем помочь бедняге, разве не так?

После этих слов на лице тети появилось выражение, будто она ждала чего-то. Было понятно, чего она ждет.

Я снова взглянула на это старческое лицо, на провалившиеся щеки, на запавшие губы и на борозду меж бровей. Вот звено, которое нас связывало. Чуть наклонившись, я осторожно положила руку на одеяла и под ними нащупала тонкую костлявую руку.

— Привет, дед. Это я — Андреа.

Мои слова остались без ответа. Мы втроем наклонились к постели.

— Он услышал тебя, дорогая, — тихо сказала Элси. — Он знает, что ты здесь.

Я не спускала глаз с этого старческого лица, стараясь вообразить бравого солдата Королевских инженерных войск, который в 1915 году отправился в Месопотамию. Хотелось увидеть через одряхлевшую оболочку человека, который когда-то качал на коленях мою мать, почувствовать любовь к нему. Но ничего не обнаружила, как ни старалась. Этот умирающий старик оставался чужим, хотя мы и были тесно связаны кровными узами и он подарил мне эту маленькую ложбинку меж бровей.

Я взглянула на Элси и натянуто улыбнулась. И так будет со всеми моими родственниками. Как они могли ждать от меня любви, если ее не было?

Наконец час истек. Казалось, что ему не будет конца. Между тем пришли посетители к другим престарелым обитателям этой унылой палаты, их голоса эхом отдавались от влажных стен, их шаги нарушали тишину. Кругом носились санитарки и медсестры. Кто-то включил телевизор. Со стариком в соседней постели случился припадок кашля, он так надрывался, что зубные протезы выскочили у него изо рта.

Однако мой дедушка даже не шевельнулся. Где бы он ни витал, там, должно быть, гораздо лучше, чем здесь. Когда мы уходили, я старалась не выдать своего облегчения. Я была рада, что мне не надо будет навещать его вечером вместе с дядей Уильямом и его женой.

— Тебе здесь слишком холодно, дорогая, — сказала тетя Элси, когда мы спешили к машине. — Сейчас я это вижу. Ты нигде не бывала, кроме Калифорнии. Здесь тебе вряд ли может нравиться. Но ты мило поступила, что приехала. Твой дедушка долго не проживет, и тогда все закончится.

Видя, что в глазах тети собираются слезы, я коснулась ее руки.

— Ты правильно поступаешь, — сказала она надрывным голосом. Дядя Эд терпеливо придерживал открытую дверцу машины. — Деду очень хотелось бы, чтобы в последние дни его жизни рядом была Рут. Но ты похожа на свою мать. У тебя такая же улыбка. Ты выглядишь точно так же, как она, когда уезжала из Англии.

Я отвернулась и быстро забралась на неудобное заднее сиденье. Тетя Элси села рядом с дядей Эдом и сказала:

— Жаль, что твоя мать не могла погостить у нас задолго до того, как это произошло. Наверно, она сейчас чувствует себя виноватой.

— Да, она действительно чувствует себя виноватой.

— Конечно, это и понятно. Но время не стоит на месте, годы летят, и вдруг приходит осознание, что человек не вечен.

Я теребила варежки. Дядя Эд подал машину назад и повел ее по покрытой гравием дорожке к воротам больницы. Здесь на стене из красного кирпича гвоздями была прибита табличка: ЕХАТЬ ПРЕДЕЛЬНО МЕДЛЕННО.

Никогда раньше я не стояла рядом со смертью, никогда не видела трупа. Поэтому смерть для меня была чем-то смутным, почти философским понятием. Когда обитаешь среди пальм под вечно сияющим солнцем, когда тебе двадцать семь лет и ты меняешь мужчин как перчатки, когда живешь ради вечеринок, устраиваемых близ бассейна, и в субботу вечером ходишь на дискотеки, то мысль о собственной смерти в голову не приходит. Никогда не думаешь о том, что всему наступает конец, о прошлом или о тех, кто ушел из жизни.

Машина ехала не по той стороне дороги и тряслась, тетя Элси показывала места, которые мне в детстве были якобы знакомы, но в моем сердце не дрогнула ни одна струна. Я оказалась чужой среди чужих, а до настоящего дома было восемь тысяч миль.

Как только мы вошли через парадную дверь, меня охватило подавленное настроение, причиной которого явно стал этот дом. Однако я объяснила свое настроение впечатлением, которое оставил визит в больницу. Когда мы открыли дверь гостиной, нас встретил запах рыбы в тесте и жареной картошки. Бабушка хлопотала на маленькой кухне, которую именовала «буфетной», и готовила для нас обед. Время приближалось к половине третьего. Элси и Эд остались у нас на обед, оба накладывали себе полные тарелки сочной рыбы, жареный картофель и гороховое пюре. Мы приправили еду солью, перцем, уксусом и запивали все это сладким английским чаем.

— Как он сегодня? — спросила бабушка, кутая чайник в стеганый чехол.

— Хорошо, мама. Он отдыхал.

Бабушка удовлетворенно кивнула, затем осторожно села на стул с прямой спинкой.

— В больнице о нем хорошо заботятся. Ему там всегда тепло и много хорошей еды. Он обрадовался, увидев Андреа?

— Думаю, что да, — пробормотала Элси.

— Знаешь, дорогая, — сказала бабушка, обращаясь ко мне, — когда несколько недель тому назад твой дедушка заболел и его увезла скорая, мне хотелось лечь и умереть на месте. Возникло такое ощущение, будто мне отрезали одну руку. Да, точно такое. В первые дни я ужасно переживала. Но когда увидела, как уютно дедушке в больнице, как добры медсестры, я поняла, что там ему лучше. Поэтому я молила бога дать мне силы и сумела примириться с тем, что случилось. — Ее неподвижные серые глаза на мгновение задержались на мне. Затем она тихо промолвила: — Андреа, из больницы он уже никогда не вернется.

— Перестань, мама! — упрекнула ее Элси, вскакивая. — Как можно так говорить! Вот увидишь, он еще вернется домой.

— Элси, никто не живет вечно.

Моя тетя схватила пальто и воскликнула:

— Взгляни на часы! Эд, нам пора ехать.

Пока они одевались, готовясь к встрече с суровой погодой, я сидела за столом у окна, смотрела на поразительно голубое ноябрьское небо и понятия не имела, что мне делать. Я слышала, как бабушка проводила их к двери, придвинула к ней валик, задернула тяжелые шторы и вернулась в гостиную.

— Не печалься, дорогая. Знаю, нелегко видеть дедушку таким. У него спокойно на душе, не забывай об этом.

Я избегала взгляда бабушки, опасаясь, что она по моим глазам узнает правду. А правда заключалась в том, что я вообще не испытывала никаких чувств к своему дедушке, как, впрочем, и к остальным старикам в той палате. В уныние меня ввергла горькая действительность, осознание конца, который ожидает нас всех, осознание неизбежности, о которой я до сих пор серьезно не задумывалась.

Эти мысли привели к воспоминаниям о Дуге.

— Я знаю, чего тебе хочется! — весело сказала бабушка. Похоже, она смирилась с такой ужасной несправедливостью судьбы. — Тебе придутся по вкусу горячие лепешки. Я давно их не пекла, но у меня все для этого есть и могу на скорую руку прямо сейчас испечь одну сковородку. Ну как, хочешь вкусных жареных лепешек?

Пока она спешила на кухню, стуча палкой по полу, словно третьей ногой, я встала и попыталась отогнать мрачные мысли.

— Помочь тебе? — крикнула я ей в след.

— Боже упаси! Даже не входи сюда! Посиди у огня, будь умницей.

Расхаживая по маленькой комнате, я остановилась перед большим шкафом, стоявшим в углу, и посмотрела, что находилось за застекленными дверцами.

На полке стояло несколько книг. Одна меня заинтересовала — переплетенный черной кожей роман «Она» Райдера Хаггардра. На внутренней стороне обложки был экслибрис: «Наоми Добсон от Совета графства Чешир за отличную посещаемость и успеваемость. 31 июля 1909 года». Давным-давно, в средней школе, я читала эту книгу о приключениях путешественников викторианской эпохи в неисследованной Африке, нашедших бессмертную королеву. Дойдя до знакомого отрывка, я остановилась и прочитала его: «Смертных охватывает уныние и подавленность близ праха и тлена, венчающих жизненный путь».

Как верно сказано! Какой подавленной я была, стоя рядом с прахом, в который постепенно превращается мой дедушка, зная, что то же самое суждено и мне.

Кладя книгу на место, я вдруг почувствовала, как по телу пробежали мурашки.

Ужас охватил меня, и наступило оцепенение. Я безошибочно почувствовала, что воздух вокруг изменился, казалось, он пришел в движение, свет в комнате как будто потускнел. Однако в гостиной никаких перемен не произошло. И все же… как ни странно, она смотрелась совсем по-другому. Я взглянула на окно и не смогла вымолвить ни слова. Мальчик лет четырнадцати прижался лицом и руками к оконному стеклу и уставился на меня.

Я долю секунды глядела на него, и на мгновение мне померещилось, будто я его узнала, затем обрела голос и крикнула:

— Бабуля!

Мальчик стоял у окна и в упор смотрел на меня, его лицо выражало откровенное любопытство. У него были черные волосы и темные глаза. Похоже, его лоб наморщился и меж бровей пролегла борозда.

— Бабуля!

Я с трудом отошла от шкафа и направилась к кухне.

— Да, дорогая? — отозвалась бабушка.

— Бабуля, там какой-то…

Я взглянула на окно, но его уже не было.

— Что там, дорогая?

Бабушка подошла к двери, вытирая о фартук перепачканные мукой руки. Позади нее на сковородке шипело сало.

— Только что какой-то мальчик глядел в это окно.

— Что? Эти хулиганы!

Она взяла трость, нетвердо повернулась и, прихрамывая, вернулась на кухню. Я последовала за ней. Везде были заметны следы муки, рассыпанного изюма, тесто лежало под молочной бутылкой, которую она использовала вместо скалки. Мы прошли через кухню к черному ходу. Бабушка всю дорогу что-то сердито бормотала.

Повозившись с замком, она распахнула дверь, и на нас хлынул ледяной холод. Бабушка осторожно ступила на неровные кирпичи.

— Маленькие разбойники! Им точно нравится досаждать старикам. Вот почему у нас нет звонка. А то они стали бы звонить и тут же убегать. Так где же он?

Я оглядела крохотный дворик и поняла, что наши поиски окажутся тщетны.

— Наверно, он убежал через ворота, — запинаясь, сказала я.

— Что? Не может быть, этими воротами давно никто не пользуется. Посмотри сама, их не сдвинешь с места.

Дрожа от холода, я осмотрела петли и засов. Они проржавели, ворота было не открыть. Тогда я осмотрела короткие участки ограды, ломкие розовые кусты и влажную землю, проверяя, не перелез ли он через ограду. Затем встала на цыпочки, заглянула в маленький дворик миссис Кларк и увидела бесконечную цепочку двориков, оград и мрачные задние стены старых домов.

— Бабуля, что там позади?

— Дорожка, по которой больше никто не ходит. Дальше большое поле, Ньюфилдская пустошь, она тянется до самого канала. Эти негодники уже давно скрылись.

— Да…

Странно. Розовые кусты никто не помял, а через ограду нельзя было перелезть, не потревожив их. Я вздрогнула не от холода, а от неприятного ощущения, которое оставил этот случай.

— Идем в дом, дорогая. Забудь об этом. Просто какой-то местный парень решил пошутить.

Я последовала за ней в дом и заперла дверь черного хода. В гостиной дрожь не проходила. Ни чай, ни огонь, ни лепешки с маслом не могли избавить меня от жуткого ощущения, которое предшествовало появлению мальчика у окна. Не помогало и то обстоятельство, что мне показалось, будто я где-то раньше уже видела этого мальчика.

В шесть часов мы пили чай с горячим молоком, ели хлеб с маслом, после чего снова устроились у газового обогревателя. Я опустилась в кресло и хотела вздремнуть в жаркой комнате. Перелет все еще сказывался, наверно, это может продолжаться еще несколько дней. Одолевала невероятная усталость, хотелось лечь в постель. Но поскольку бабушке явно нравилось мое общество и ей надо было за кем-то ухаживать, я боролась со сном.

Некоторое время она говорила о том о сем, переходила к пакистанцам, хлынувшим в Англию, затем к добрым старым временам. Со своим странным ланкаширским говором она рассказывала о детстве моей матери, о том, как Уильям, Рут и Элси выросли в этом доме, как моя мать впервые привела моего отца в дом знакомить со всей семьей. Все это было очень интересно, большую часть я уже знала от матери, но бабушка почти нарочно избегала говорить о более далеком прошлом. Она возвращалась к тому времени, когда родился ее первый ребенок, затем казалось, что перед ней встает непреодолимая стена, к которой страшно приближаться. Через некоторое время она сказала:

— У меня где-то хранится коробка с фотографиями. Тебе надо обязательно посмотреть на них.

Я закрыла глаза, наслаждаясь тишиной и теплом гостиной, поглубже вжалась в жесткое кресло и мысленно старалась отгородиться от воспоминаний, ибо приехала сюда, чтобы все забыть. Я надеялась, что вскоре смогу вспоминать Дуга, не испытывая при этом боли.

— Вот они. — Бабушка нашла коробку в нижнем ящике серванта, снова села и положила ее себе на колени. — Здесь фотографии твоей мамы, Уильяма и Элси, когда они были молоды. — Она порылась в коробке. — Вот мы на пляже. Похоже, это было в тридцать пятом году. Тогда твоей маме было пятнадцать лет, Элси на год старше, значит, ей здесь шестнадцать, а Уильям еще совсем мальчик.

Я посмотрела на нечеткую фотографию, наклонилась и заглянула в коробку. Многие фотографии лежали одна на другой, некоторые я знала по коллекции матери. Все были черно-белыми с глянцевой поверхностью и относились примерно к тому же времени.

К самой стенки коробки прижалась фотография, которая была больше других и, судя по ее видимой части, гораздо старше. Пока бабушка говорила, я протянула руку и вытащила эту фотографию. Фотография действительно была старше остальных. Значительно старше. Она выцвела, побурела, по середине шла трещина, на ней были сняты трое детей, стоявших на крыльце дома. Я уставилась на эту фотографию. У меня сердце остановилось.

— Бабуля… — я услышала собственный голос.

Она посмотрела на фотографию, которую я держала в руке.

— Что это за фотография?

— Бабуля… кто это?

Комната начала плыть перед моими глазами.

— Дай-ка мне надеть очки. — Как только бабушка водрузила бифокальные очки на нос и смогла разглядеть лица троих детей, она недовольно поджала губы. — А-а-а, — мрачно протянула она. — Как раз та фотография. Андреа, на ней Таунсенды. Семья твоего дедушки. Это Гарриет, Виктор и Джон. Но ты ведь не хочешь быть… — Она протянула руку, чтобы забрать ее.

Но я не отдала фотографию, моя рука дрожала.

— Который… — Мне пришлось облизать губы. — Бабуля, кто из них есть кто?

— Что?

— Как зовут этих детей? Назови каждого по имени.

— Ну-ка, дай мне взглянуть. — Она наклонилась и постучала пальцем по каждому лицу. — Это Гарриет, это Виктор, а это Джон.

Этот мальчик в середине. Он стоял между девушкой с локонами и мальчиком поменьше ростом в матроске, тот, кого бабушка назвала Виктором.

Это был тот самый мальчик, который днем смотрел в окно.