Роман с призраком

Глава 7

Я нащупала дверь в малую гостиную и взялась за ледяную ручку, к которой уже давно никто не прикасался. Дверь в моей комнате оказалась чуть-чуть приоткрытой. Разве я не оставила ее совсем распахнутой? Мне показалось, будто она находится очень далеко. Во рту и в горле стало непривычно сухо, по спине потекли струйки пота. Сердце ритмично стучало в груди, словно спрашивая: «Что ты найдешь там, на другой стороне?» Разум охваченный страхом, но не способный заставить меня вернуться, ответил: «Мы обязательно должны найти тот альбом…»

Повернула ли я ручку или толкнула дверь, но в следующее мгновение она широко отворилась. Впереди была бесконечная ночь, запах минувших веков и тлена, запах смерти и забвения.

Прежде чем войти, я оглянулась на свою гостиную. Дверь теперь была плотно закрыта, так что свет через нее не проникал. Хотя это должно было насторожить меня, я чувствовала себя спокойной, больше ни о чем, кроме альбома, не думала. Мое тело как будто лишилось собственной воли. Та же невидимая сила, которая побудила меня искать альбом, теперь затягивала в это помещение.

Стук собственных зубов напугал меня, но я не сдвинулась с места и пыталась разглядеть это помещение. Оно уходило в бесконечность, в вечную ночь, в ничто, туда, где не осталось никакой надежды. Тот, кто обитал здесь, не мог быть счастлив.

Я инстинктивно подняла руку и нащупала выключатель. Каким-то чудом над головой загорелась лампочка и осветила обстановку комнаты. Крупногабаритная мебель была накрыта белыми простынями, утопавшими под толстым слоем пыли, под ними виднелись ножки кресел и столов. Ободранный голый деревянный пол, забитый досками камин, скрытое заплесневелыми шторами окно. Старинное шведское бюро с выдвижной крышкой, стоявшее слева от меня, покрывал толстый слой пыли. Я осторожно приблизилась к бюро, боясь, как бы мое присутствие не потревожило хрупкий покой этой комнаты. Меня преследовало необъяснимое ощущение, будто за мной наблюдают, хотя окна не было видно и нигде не висели картины. Коря себя за столь живое воображение, я твердо взялась за край крышки шведского бюро и, напрягшись до предела, приподняла ее. Скрытые механизмы отозвались грохотом, забитые пылью планки затрещали и застонали под нажимом моей руки. Она выдвинулась до половины и дальше не шла.

Наклонившись, я заглянула под крышку и увидела, что поверхность стола завалена старыми бумагами, книгами, коробками и всякой всячиной. Ящички для бумаг большей частью пустовали, некоторые были забиты желтыми конвертами. В нос ударил запах плесени, мне стало дурно. Не видно было ничего, что напоминало бы фотоальбом.

Но оставались еще выдвижные ящики. В самом центре был длинный ящик, еще три глубоких ящика сбоку достигали пола. Первый никак не выдвигался, а мои пальцы замерзли и болели, так что я не могла приложить больших усилий. Следующий ящик легко выдвинулся, но оказался пустым. Третий был заполнен обертками для подарков к Рождеству и дням рождения, спутавшимися лентами, парой проржавевших ножниц. Я пыталась открыть последний ящик, предчувствуя бесплодность своих поисков и гадая, что делать дальше, как он наконец-то выдвинулся. Сверху стопки рассыпавшихся газет лежал семейный фотоальбом.

Уходя из этого помещения, я обнаружила, что дверь моей гостиной теперь широко открыта. Мои мысли были так заняты семейным альбомом, что это обстоятельство осталось без внимания. Мне все лишь снова померещилось, точно так же, как я выдумала затаившую угрозу атмосферу в маленькой гостиной. Разумеется, это лишь плод воображения моего слишком возбужденного мозга, да и мрачная обстановка тому способствовала.

Вернувшись в свою комнату, я плотно закрыла дверь и впервые поняла, как отчаянно мне нужен был этот альбом. Вот где хранится вся история Таунсендов. Вот где я найду ответ!

Поудобнее устроившись в мягком кресле перед камином и положив ноги на диван, я, словно собираясь приступить к какому-то ритуалу, убедилась, правильно ли держу альбом, и открыла его.

Первые странички слиплись от плесени, а расползавшаяся гниль превратила бумагу и фотографии в кашу, отдававшую прогорклым запахом. Страницы осыпались, когда я переворачивала их, и при виде столь бессмысленного разрушения сердце больно сжалось. Сколько фотографий погибло, какая часть истории Таунсендов не устояла перед разрушительным действием времени?

Однако, осторожно дойдя до середины альбома, я, к своей радости, обнаружила, что внутри альбом прилично сохранился. С овальных портретов, выцветших и потрескавшихся, на меня смотрели лица пожилых Таунсендов: женщины в кринолинах с прическами времен гражданской войны, мужчины в стоячих крахмальных воротниках, волосы зачесаны вперед, как это было модно в Риме. Сейчас я углубилась в еще более отдаленное прошлое и взирала на лица бабушек и дедушек Виктора. Мое воображение рисовало страсти неведомых предков. Я смотрела на эти лица и пыталась найти характерные признаки внешности. Ведь в моих жилах текла та же кровь.

И вдруг — вот она. Внимательно рассматривая портреты своих предков (с трудом разобрав, что это фотографии 1868 и 1855 годов), я на мгновение забыла о цели своих поисков. Эта фотография меня потрясла. На фоне висевшего на стене плаката «Большой глобус Уайльда» стояли мистер и миссис Таунсенды, а перед ними — Джон и Гарриет. На матери было то же платье из черного бомбазина, отец носил те же красивые усы, на нежном лице Джона светилась чуть заметная улыбка, а у Гарриет один локон случайно повис на ухе. Но я все еще находилась одна в этой комнате, в своем времени, и сидела перед газовым обогревателем. И все же теперь у меня не осталось никаких сомнений в том, что за мгновение до этого я покинула свое время и очутилась в другом веке.

Под фотографией четкой спенсеровской ручкой была выведена дата — июль 1890.

Как это было возможно?

Я неосторожно выпустила альбом из рук, и он упал на пол. Голова разболелась, в висках ныло и стучало почти так же, как утром. С моих уст слетел стон, но оставшиеся без ответа вопросы мучили сильнее головной боли. Как это возможно? Однако это было возможно, ибо такое случилось. В альбоме лежала та же фотография, которую мистер Камерон снимал всего час назад. Я сама это видела.

Вот Гарриет с непослушным локоном, на ней была темная юбка, в левом кармане которой хранилось тайное письмо. Фотография стала свидетелем, остановила мгновение и запечатлела его для грядущих поколений. Тем не менее я оказалась свидетелем того события и чуть не стала его участницей, будто все произошло на самом деле и наполнилось плотью, кровью и голосами. Я ощущала запах от вспышки магния!

Какие силы заставили меня наблюдать жизнь Таунсендов? Неужели за разворачивавшимся перед моими глазами сценами скрывался какой-то смысл? Если это так, тогда мне и в самом деле придется стать свидетельницей ужасов, которые скоро произойдут в этом доме — жутких деяний, из-за которых Джордж-стрит стала адом для семейства?

С каждым вопросом, оставшимся без ответа, кровь в висках стучала еще сильнее. Я потерла виски и никак не могла успокоиться. Где же тогда решение? Если нет ответов, нет причин, объясняющих, почему и ради чего все это происходит со мной, то не проще ли покинуть дом бабушки и больше сюда не возвращаться?

Я знала, что ответ лежит в тайниках моей души. Как раз во время прогулки по пустоши я почувствовала сопротивление, нежелание дома выпускать меня. Тогда это показалось наваждением. Теперь я понимала, что не могла покинуть дом на Джордж-стрит. Дом меня ни за что не отпустит. Я его пленница.

Рука бабушки снова легла на мое плечо, у нее от тревоги наморщился лоб. Я удивленно смотрела на нее.

— Скоро полдень, — озабоченно сказала бабушка. — Я вела себя тихо этим утром, чтобы тебе удалось поспать, но ты стала шуметь. И выглядишь ты не совсем хорошо. Андреа, ты слышишь меня?

Я пошевелила головой, морщась от боли, и как сквозь туман видела, что лежу под одеялами на диване в ночной рубашке. В комнате стояла нестерпимая жара.

— Да, бабуля. Со мной… все в порядке. Но у меня… — Я подняла руку и опустила ее на лоб. Меня словно накачали наркотиками. — Снова болит голова.

— Бедняжка. Это точно от сырости. Я принесу тебе еще таблеток. Сегодня ты в больницу не поедешь.

— Ну бабуля… — Я приподнялась на локтях. — Мне надо ехать.

— Боже упаси! — Бабушка отвернулась и куда-то захромала. Она прямиком подошла к окну за маленьким обеденным столиком, ворча потянулась к занавескам и раздвинула их. — А теперь взгляни вот на это!

Я посмотрела в окно и ничего не поняла. Казалось, что окно покрыто густым слоем белой краски.

— Что это?..

— Тот самый ужасный туман, какие опускаются на Глазго. В Глазго он был вчера — я об этом слышала по радио. А теперь он пришел к нам. Он окутал нас, дорогая, так что сегодня из дома никуда не выйдешь.

— Туман…

— Он наваливается с точностью часового механизма, я это знаю. В Глазго он приходит на день раньше, затем навещает нас. Тебе сейчас надо попить чаю и хорошо поесть. Ты ведь не привыкла к такой влажности. А на севере собирается гроза. Поэтому воздух такой тяжелый.

Проглотив три бабушкины таблетки, я собрала вещи и бросилась наверх в ванную. Несмотря на ледяной холод, я наполнила ванну горячей водой, добавила кое-каких масел из бабушкиных запасов и забралась в нее. Нежась в теплой воде, я перебирала одежду и размышляла над событиями прошлого вечера.

На этот раз в голову пришла новая мысль, и я серьезно обдумывала ее. Хотя у меня возникло ощущение, довольно туманное предчувствие, будто дом не желает отпускать меня, я тем не менее задумалась над тем, что случится, если мне захочется уйти.

Видно, дом разрешал мне навещать дедушку, и я подозревала, что это, скорее всего, входит в его намерения. Однако я вспомнила, что в доме дяди Уильяма меня охватило инстинктивное беспокойство — неотступное желание вернуться к бабушке, такое же ощущение было и на пустоши.

Но сейчас, нежась в ванне, я задавалась вопросом, что произойдет, если я соберусь с силами и решусь уйти. Дом меня тогда отпустит? Интересно, как он сможет остановить меня?

Эта странная мысль поразила меня.

Как глупо представлять себя в роли узника этого дома. Конечно же, я могу уйти в любое время, когда захочу. Просто было бы нехорошо оставить бабушку сейчас. К тому же я не могла вернуться в Лос-Анджелес, проведя здесь всего четыре дня. Приличия требовали, чтобы я побыла здесь дольше, составила компанию бабушке, навестила дедушку и восстановила кровные связи. Я уеду, когда буду готова покинуть этот дом.

Хотя пища была вкусной, я потеряла аппетит, но все же ела через силу. Бабушка внимательно следила за мной, пока я клала в рот куски рыбы с тестом и хрустящую жареную картошку.

— Дорогая, твои волосы уже высохли?

— Похоже на то.

— Почему бы тебе не сесть у обогревателя и хорошенько не высушить волосы? Я не хочу, чтобы ты простудилась. Элси и Эд сегодня уж точно не приедут, они ни за что не выйдут из дома в такой густой туман.

Я снова посмотрела на окна и не поверила своим глазам. Раньше за окном виднелся дворик, кирпичные стены и похожие на скелеты розовые кусты, сейчас они скрылись из виду. Никогда я не видела такого густого, непроглядного белого тумана. Он напоминал вату.

— Когда он рассеется?

— Думаю, к вечеру. А теперь марш к обогревателю!

Я без большой охоты расчесала волосы перед обогревателем, мне не хотелось слишком приближаться к нему, поскольку в комнате и так было тепло. Но пришлось слушаться бабушку. Расчесывая волосы, я смотрела в голубое пламя обогревателя и думала о четверых Таунсендах, за которыми наблюдала здесь прошлым вечером. Слыша, что бабушка на кухне моет посуду (она меня туда не пускала), я взяла фотоальбом и открыла его на той же странице. Разглядывая эту фотографию, я почувствовала связь времен. Странное ощущение от зримого результата искусной работы мистера Камерона, которой я стала. Только подумать, эта фотография, уже пожелтевшая и хрупкая, пролежала в альбоме столько десятилетий, а я ведь всего несколько часов назад видела, как она появилась на свет. Какие злые шутки сыграло со мной Время! Замысловатые повороты, завихрения и течения великой реки Времени оставались загадкой. Вспомнились когда-то прочитанные слова: «Время течет, говорите? Да нет же! Увы, Время стоит на месте, а мы движемся». Может быть, в этих словах кроется объяснение? Не Время движется, а мы пролетаем мимо, пока оно стоит на месте? А если кто-то из нас найдет способ остановиться на мгновение, то мы сможем оглянуться назад…

— Где же ты это нашла?

Я вскинула голову.

— Что?

Бабушка устало опустилась в кресло, опираясь на трость. Может быть, более молодая бабушка существует прямо сейчас в другом измерении? Или же мне дано видеть лишь мертвых? Можно ли найти окно в наше собственное прошлое и увидеть себя молодыми?

— Я нашла его в малой гостиной.

— В гостиной?

Если я видела, как протекает прежняя жизнь Джона, Гарриет и Виктора, то окажусь ли я рядом при рождении собственного дедушки? Когда в игру вступит Дженни, а я в этом не сомневалась, и Виктор «возьмет» ее, неужели я тогда, короткое время спустя, увижу своего дедушку малышом?

— Бабуля, надеюсь, ты не думаешь, что я сую свой нос в чужие дела? Ты ведь недавно говорила об этом альбоме, и любопытство не давало мне покоя. Я подумала, что он может оказаться в той гостиной…

— Это Таунсенды. Я уже столько лет не видела его. Ну да, с той самой поры, как родилась твоя мать. Дай-ка мне взглянуть.

Я передала ей альбом и пыталась додумать свою мысль до конца. Неужели удастся и в самом деле увидеть своего дедушку малышом или же это возможно только в другой жизни?

Покрытые темными пятнами руки бабушки с трудом переворачивали ветхие страницы, от прикосновения ее пальцев осыпались углы бумаги. Она на мгновение задержалась на семейном портрете, снятом в гостиной, сначала глядя через очки, затем поверх них. Потом начала рассматривать другие фотографии, из которых лишь несколько, по ее словам, были ей знакомы.

— Здесь нет никого по линии твоего прадедушки и прабабушки, — сказала она, возвращая мне альбом. — Нет ни Виктора, ни Дженнифер, о которых я тебе говорила.

— Да, знаю. — Я осторожно положила альбом на колени. — Меня удивляет, почему их здесь нет.

— Ого-го! Здесь нечему удивляться, если вспомнить, как он поступил с ней и какой несчастной сделал ее. Но хватит об этом. Я больше не хочу говорить о Таунсендах. Не хочу бередить в этом доме самые неприятные воспоминания твоего дедушки.

При этих словах у меня невольно приподнялись брови. Что бы сказала бабушка, если бы узнала, что упомянутая история не только воскресла, а в самом деле снова разыгрывается в этом доме? Но я печально улыбнулась, снова взялась расчесывать свои длинные влажные волосы и вспомнила, что то самое происшествие, которое только что упомянула бабушка — «что он с ней сделал», — скоро можно будет увидеть.

Бабушка уснула, держа вязание на коленях. У меня в руках была книга, та, которую она чуть раньше дала мне, но книга осталась нераскрытой, я тоже стала ощущать на себе усыпляющее влияние послеобеденной поры. Густой туман за окном, тепло комнаты, тяжелая пища, которую мы только что съели, да еще напряжение от прошлого вечера — все вместе взятое погрузило меня в сладкую дремоту. Я откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. Слышалось тиканье часов. Когда оно прекратилось, я не забеспокоилась, а всего лишь подняла голову и открыла глаза.

В комнате появился Виктор Таунсенд. Его осанка и прекрасное лицо поразили меня. Как он мог казаться мне таким настоящим? Как могло случиться, что это видение из прошлого имеет плоть? Я рассматривала — его от сюртука отличного покроя до больших глаз, обрамленных густыми черными ресницами. Восхищали его широкие плечи и прямая спина, гордая голова с непослушными волосами, мужественное лицо, на котором будто запечатлелись печаль и уныние.

Виктор прислонился к каминной полке и в глубоком раздумье смотрел на языки пламени. Похоже, мысли удручали его, увиденное в пламени камина тревожило, трудно было удержаться от соблазна заговорить с ним. А все-таки что случится, если обратиться к нему? Он меня услышит?

Я не успела проверить это, поскольку в следующее мгновение Виктор поднял голову и уставился в точку позади меня. Холодный сквозняк, затем звук закрывающейся двери гостиной — сюда кто-то только что вошел.

Я осталась прикованной к креслу, боясь шевельнуться и упустить этот момент. Когда из-за кресла появился его отец и вдруг встал рядом со мной, я затаила дыхание. Оба некоторое время мрачно смотрели друг на друга, каждый обдумывал свои слова, каждый скрывался под маской недовольства, отчего я поняла, что для обоих наступил важный момент. Наконец Виктор нарушил молчание.

— Я пришел попрощаться, сэр, и просить вашего благословения.

Старший Таунсенд укрощал эмоции, держа руки по швам и сжимая их в кулаки, и, казалось, пребывал во власти сильного гнева. Я удивленно подняла на него глаза, он навис надо мной и тем не менее не подозревал о моем существовании. Он плотно сжал губы, в них не осталось ни кровинки. Виктор ждал, что скажет отец. Вся его поза выражала надежду. Что происходило в его голове? Страдал ли Виктор так же сильно, как и его отец? Они мне казались двумя противниками. Если бы только один из них хоть немного унял гордость, если бы только один из них…

— Как ты смеешь просить моего благословения после того, как пошел против моей воли? голос мистера Таунсенда прозвучал, удивительно напряженно, будто он вот-вот в любую минуту задохнется.

Но Виктор не испугался. Пока он взглядом сверлил отца, я ощутила, как меня охватил невероятный приступ боли, на меня нахлынули чувства огромной силы, они казались почти осязаемыми. Гнев, охвативший и Виктора, и его отца, заполнял комнату и опускался на меня, словно тяжелое облако. Он хлынул на меня, вызвав прилив любви, преклонения, преданности, разочарования и подавленности. Мне хотелось кричать, сказать, что их упрямство отдает ребячеством, а любовь, испытываемая друг к другу важнее всего, и если только один из них хотя бы на мгновение проявит смирение, то оба смогут избежать этих невыносимых мук. Но я не могла вмешиваться, ибо то, что происходило сейчас, случилось уже давно. Я стала свидетельницей события, происходившего почти сто лет назад, и ничего не могла изменить. Мне было дозволено только наблюдать.

— Мне жаль, что вы не понимаете, сэр, — наконец сказал Виктор тоном, в котором звучали нотки собственного поражения. — Я желаю поступить в королевскую больницу, преподавать и заниматься исследованием, как когда-то поступил мистер Листер, поскольку чувствую, что я там нужен и таково мое призвание.

— Твое призвание здесь! — выкрикнул мистер Таунсенд. — Оставаться вместе с семьей в собственном доме. Как можно уезжать, чтобы спасать шотландцев, когда ты нужен живущим здесь?

— Сэр, в Уоррингтоне достаточно врачей, а когда я получу степень, я отправлюсь прямо в…

— Ты можешь отправиться туда прямо сейчас, мой милый. За мои деньги ты можешь отправиться прямо в ад! Что у меня за сын, который ни в грош не ставит благосостояние собственной семьи! Джон остался, и его нам ниспослал сам бог. Он один повиновался воле отца.

— Сэр, у меня есть своя жизнь, — сказал Виктор с большим самообладанием.

— Да, и для этого ты должен повернуться спиной к своей семье. Я с самого начала был против того, чтобы ты стал одним из этих кровопийц. Но теперь пора бы взяться за ум и остаться с теми, кто тебя любит. Но я не стану тебя умолять, нет, мой милый, и я больше не стану разговаривать с тобой! Настанет страшная расплата, когда придет время подводить итог тому, что ты натворишь, вскрывая трупы и суя свой нос в…

— Тогда до свидания, сэр, — Виктор протянул руку, его лицо побледнело и выглядело суровым при свете камина.

Старший Таунсенд стоял неподвижно, разрываясь между любовью и гордостью, но, не сказав больше ни слова, повернулся и вышел. Я уставилась на Виктора. Он стоял словно изваяние, его рука повисла в воздухе, и мне захотелось произнести слова, которые могли бы его успокоить. Когда он наконец исчез из моего поля зрения и вместо ревущего камина появился газовый обогреватель, я невольно закрыла лицо руками.

Бабушка вздрогнула и проснулась.

— Да? Да что случилось?

Я отвернулась и вытерла глаза.

— Да? Наверно, я опять уснула. Посмотри на часы. Уже поздно, правда? Нельзя сидеть здесь и спать, иначе ночью убежит сон. Только посмотри, я уронила вязание, и оно спуталось.

Подавив слезы и теша себя мыслью о том, будто Виктор больше на страдает из-за того, что отец, которого он так любил, отказался от него, я повернулась к бабушке и попыталась улыбнуться.

— Как книга? — спросила она.

— Интересная. — Мой голос дрогнул. — Похоже, я тоже вздремнула. — Я взглянула на часы. С того времени, как произошла стычка между Виктором и его отцом, прошла всего одна минута. Часы тикали, будто шептали: «Проходит, проходит, проходит», и я поняла, что во время «встреч» с прошлым настоящее на мгновение останавливается. Значит, остановка часов — сигнал к скорому наступлению прошлого. Сначала часы отсчитывают время сегодняшнего дня, затем останавливаются на мгновение, давая вернуться прошлому, и начинают отсчитывать уже другое время. Часам приходилось делать паузу, затем переключаться на другой век.

Однако казалось, будто Время в настоящем стоит на месте. Оно лениво текло, пока прошлое перед моими глазами разворачивалось в естественном темпе. Или, быть может, мое восприятие затормозилось и я видела быстрое течение событий вчерашнего дня?

Такую головоломку никогда не разрешить. Что бы ни происходило в этом доме, в какой бы таинственный замысел меня ни втянули, все должно идти своим чередом.