Роза Черного Меча

11

Они скакали так быстро, словно сам дьявол гнался за ними. Даже когда на землю упала ночь, даже когда луна скрылась за тучами и перестала посылать им свой слабый холодный свет, невзирая на тьму, окутавшую окрестности непроглядной чернотой, они мчались во весь опор, хотя устали и кони, и всадники.

Они прибыли в Стенвуд в холодный предрассветный час. В надвратной башне горели факелы, и сколь ни смутно было на душе у Розалинды, даже она почувствовала, в каком необычном беспокойстве пребывал замок. Решетка ворот была опущена, люди и лошади кружили во дворе без какой-либо видимой цели, и в дрожащем оранжевом свете факелов все это выглядело так, как мог бы выглядеть ад в больном воображении.

Розалинда не сразу смогла собраться с мыслями, когда они остановились посреди мощенного камнем двора. Она еще не вполне стряхнула с себя тяжелую полудремоту, которая навалилась на нее в конце пути, требовалось какое-то время, чтобы сознание обрело ясность. Ее растерянность возрастала еще и оттого, что тихий говор окружающей толпы внезапно сменился шумными криками и возгласами.

Первым соскочил с коня сэр Роджер. Затем он поспешно снял Розалинду с седла и поставил на землю, хотя дрожащие ноги подгибались и плохо держали ее. Клив без промедления пробился к ней, и как ни сердилась она на него за бессмысленное упрямство, приходилось благодарить судьбу уже за то, что рядом есть хоть одно знакомое лицо. К ней стремительно приблизилась высокая прямая фигура, и Розалинда оказалась в крепких объятиях своего отца.

И тут ее покинули последние остатки самообладания. Слезы туманили глаза, и долго подавляемое рыдание вырвалось из горла, когда она порывисто уткнулась в грудь человека, которого любила и боялась. «Отец!» — прошептала она в грубую шерсть его туники. «Отец!» — закричала она и безудержно зарыдала.

— Ты в безопасности, ты дома, — тихо повторял он скова и снова, наклонив голову так, что его лицо почти касалось ее темных спутанных волос. Он прижал ее к себе еще крепче, словно опасаясь, что она может исчезнуть. — Ты спасена.

Остальные подробности возвращения в родной дом потерялись в гудении голосов присутствующих и в отрывистых командах сэра Роджера. Вместе с отцом она как-то добралась до парадной залы. От пытливых наблюдателей их отгородила пара огромных дверей, которые закрылись за ними. В зале, кроме нее самой и ее отца, остались сэр Роджер и еще один рыцарь, который выглядел весьма обеспокоенным. И только здесь отец позволил ей отстраниться, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки.

— Я боялся, что потерял и тебя тоже, — тихо и хрипло выговорил он. Он моргнул, прокашлялся и выпустил ее руки. — Ты действительно цела и невредима?

В ответ Розалинда только кивнула головой: говорить она была не в силах. Отец любит ее — вот какая мысль кружила в ее голове, хотя поверить в это было трудно. Он еще любит ее: его мучила мысль, что он мог ее потерять. Это было чудом, почти непостижимым чудом — ведь все эти годы он относился к ней чуть ли не с пренебрежением. Потом она яснее осознала смысл его слов, и у нее перехватило дыхание. Он думал, что потерял и ее тоже. Он знал о Джайлсе.

— Отец, — обратилась она к отцу и робко коснулась его груди, покрытой темной туникой. — Я приехала из-за Джайлса. Я… мне так больно…

При этих скупых словах, слишком невыразительных, чтобы передать всю глубину ее собственного страдания, он словно одеревенел, и она почувствовала, с каким внезапным отчуждением он словно отдалился от нее. За один короткий миг он снова превратился из любящего отца, которого она помнила по годам своего раннего детства, в холодного, неприступного молчуна, каким он стал после смерти жены. В паническом страхе, что она может снова его потерять, Розалинда вцепилась в ткань его свободной туники.

— Я пыталась спасти его, отец! Я все, все делала, что могла! Я использовала все средства, которые знала! Я очищала ему кровь отваром из побегов бузины, одуванчика и крапивы, а легкие — медуницей и иоанновым корнем… Когда у него был жар, я поила его настоем из вербены и ивовой коры и сушеной малины, я даже окуривала его комнатку полынью и репейником… — Она захлебывалась словами, она спешила высказаться. — Но ничего, ничего не помогло! Я старалась… Я так старалась…

Речь ее прервалась: слезы снова хлынули потоком, и спазмы сдавили горло.

Даже сквозь слезы, застилающие глаза, Розалинда видела, как побледнел отец и как стиснуты его челюсти, — казалось, он призвал на помощь всю свою выдержку. Потом он заговорил, и теперь ни малейшего следа теплоты не было в этом голосе:

— Джайлс всегда был болезненным ребенком. Такова была воля Господа.

Но затем он отвернулся, и, хотя вслух ни в чем ее не упрекнул, Розалинда остро почувствовала, что он не принял ее оправданий. Весь его вид…

Внезапно по телу Розалинды пробежала судорога, а голова у нее закружилась. Она рухнула бы на пол, если бы сэр Роджер не подхватил ее вовремя. Он усадил ее в кресло с высокой спинкой и быстро позвал кого-то, приказав, чтобы ей принесли вина. К тому моменту, когда Розалинда, давясь и кашляя, сумела проглотить немного крепкого красного напитка, отец снова склонился над ней с выражением самой тревожной озабоченности на лице.

— Тебе плохо? Что-нибудь болит? Ты не ранена? — почти сердито требовал он ответа.

Она отрицательно покачала головой, но вместо нее ответил сэр Роджер:

— Мы нашли ее примерно в десяти лигах к западу, на полпути к реке Стур. Она и тот паренек, который у нее в услужении, подверглись нападению здоровенного бродяги… по прозвищу Черный Меч — так говорит паренек.

— Вы разделались с мерзавцем? — гневно осведомился сэр Эдвард.

— Э-э… видите ли, сэр, за нами дело бы не стало. Только… — Он неуверенно покосился на Розалинду. — Ваша дочь потребовала, чтобы мы его не убивали. Поэтому я приволок его сюда, милорд, чтобы вы поступили с ним по своему усмотрению. — У него вырвался вздох облегчения, когда его сюзерен коротко кивнул в знак одобрения. — Должен добавить, сэр, что парнишка показал себя весьма достойно. Он ранен и ослабел, но пытался дать бандиту отпор с такой отвагой, что просто любо-дорого было глядеть.

— Его следует щедро наградить, — коротко распорядился сэр Эдвард. Затем он снова испытующе взглянул на дочь, у которой в лице ни кровинки не было. — Так что с тобой, Розалинда? Этот человек… он тебя…

Он осекся, словно с языка не шли слова, слишком омерзительные, чтобы позволить им прозвучать; словно даже помыслить о таком было невозможно. Но Розалинда поняла, о чем он спрашивает, и вся душа ее содрогнулась при одной мысли, что можно дать отцу правдивый ответ. Ни к чему хорошему такая правда не приведет, быстро смекнула она. Ни для нее самой, ни для отца. И уж наверняка ни к чему хорошему для человека по прозвищу Черный Меч. Она испытала невыразимое облегчение, поняв из слов сэра Роджера, что Черный Меч еще жив. Но она понимала и другое: ему недолго суждено оставаться в живых, если отец узнает, что произошло между ними. И когда она наконец заговорила, ложь прозвучала в ее устах вполне убедительно:

— Я так устала, отец. Я вся в грязи, мое платье изорвано в клочья, ноги у меня… — Она примолкла, вспомнив о башмачках из кроличьих шкурок, которые и привели ее к падению. Но она прерывисто вздохнула и заставила себя продолжать:

— Я перепугана сверх всякой меры, но никакого телесного вреда никто мне не причинил.

Их глаза встретились в молчаливой попытке понять друг друга. Поверил ли он ей? — беспокойно гадала она. Способен ли он прочесть в ее глазах, что она солгала? Потом он медленно кивнул, и она перевела дух: сама того не замечая, она даже задержала дыхание. Пока отец распоряжался, чтобы ей приготовили комнату и ванну для купания, Розалинда сидела неподвижно, в оцепенении от всего пережитого. Ее рассудок требовал сна, собственное тело почти ей не повиновалось, так она была измотана и опустошена. Но было еще одно дело, которое она была обязана исполнить. Собрав последние силы, она поднялась с кресла и подошла к отцу, который отдавал последние указания человеку с волосами песочного цвета.

— …ее комнату в восточной башне, — говорил он. В это самое время Розалинда боязливо потянула его за рукав. Тогда он движением руки отослал собеседника и обернулся к ней.

— Отец, насчет этого человека…

— Седрика? — спросил сэр Эдвард, указывая на быстро удаляющегося сенешаля.

— Нет. Нет, не его. — Розалинда плотно сжала ладони. — Знаешь, насчет этого человека… Черного Меча.

Лицо отца сразу же окаменело.

— Пусть мысли об этом молодчике не тревожат тебя больше ни единой секунды, дочка. Его наказание — моя забота, и можешь не сомневаться — он заплатит самую высокую цену за то, что осмелился повредить мне или тому, что мне принадлежит.

— Но он ничего такого не сделал! — воскликнула она, охваченная вновь вспыхнувшим страхом за человека, который был и негодяем, и спасителем, и мошенником, и любовником.

— Если он и не навредил тебе, то уж во всяком случае не от отсутствия желания это совершить. Только благодаря пареньку не случилось худшее.

— Неправда! — Она резко встряхнула головой, отчаянно пытаясь найти слова, которые убедили бы отца. — Я наняла его, чтобы он проводил нас до дома. Клив был ранен. Мы остались без всякой помощи. Он был единственным, кто согласился нас выручить. О, неужели вы не понимаете? Наказывать его — несправедливо. Я обещала ему вознаграждение!

Розалинда знала, как много берет на себя, втягивая отца в подобный разговор. Этим делом надлежало заниматься мужчинам, и ее настойчивость выходила далеко за рамки дозволенного для женщин. Но что было делать с совестью, которая неумолчно нашептывала ей: нельзя допускать, чтобы Черного Меча пытали или казнили за его грехи. Несмотря на его непростительное обращение с ней, он мог бы по праву сослаться на их шутовской брак. Ее отец об этом не знал, а если бы узнал, то, вероятно, еще больше укрепился бы в намерении убить пленника. Но она-то знала, что брак действительно заключен, и не могла допустить, чтобы из-за этого он погиб.

У нее не было времени, чтобы придумать, как поступить, как хотя бы удержать Черного Меча — если ему будет сохранена жизнь, — чтобы он не вздумал открыть все ее отцу. Она хотела бы обдумать все позднее, когда придется этим заняться вплотную. Но сейчас она помнила одно: всякая мука, которую ему приходится терпеть, падет на ее голову, а она просто не в силах и дальше выносить это жгучее чувство вины.

— Я обещала ему награду, — повторила она более мягко. — Вы не можете просто убить его.

— Вряд ли это можно будет назвать убийством, — сурово возразил сэр Эдвард, сверля ее пронизывающим взглядом. Трудно было выдержать этот взгляд, но она выдержала. Какое-то чутье подсказывало: лорд предпочитает верить ее объяснениям хотя бы потому, что любая другая история была бы слишком неприятной и ему оказалось бы много труднее такую историю переварить. Он хотел получить свою дочь целой и невредимой. Если ему не будут представлены неопровержимые доказательства обратного, он примет ее рассказ на веру.

Неловкое молчание было нарушено приходом служанки, которая остановилась в уголке, ожидая, когда нужно будет проводить Розалинду в ее комнату. Но Розалинда не двигалась с места, безмолвно умоляя отца смилостивиться.

— Я разберусь в этом деле, — уступил он наконец. — Обещаю тебе, что мое решение не будет принято в спешке.

И затем, всем своим видом показывая, что разговор окончен, он двинулся к выходу.

— Тебе нужно выспаться, дочка. О том, что делать дальше, мы поговорим позднее.

Одна темница похожа на другую, думал Эрик, с отвращением оглядывая черную яму, куда его втолкнули. Холодно. Темно. Пахнет мочой и плесенью. Охнув от боли, которую причиняло каждое движение, он поднялся, чтобы принять сидячее положение, а затем осторожно поднял руку, чтобы ощупать бровь. На лбу вспухла громадная шишка; костяшки пальцев кровоточили после единственного удара, которым он сумел ответить группе рыцарей, всем скопом кинувшихся на него; а левая рука давала о себе знать таким ощущением, словно ее выдернули у него из плеча. Но он пока был жив и усердно пытался найти в этой мысли хоть какое-то утешение.

«Будь она проклята, эта дрянь! — думал он с горечью. — Чтоб ей гореть в аду за то, что она бросила меня на съедение воякам, как только представилась возможность!»

С холодной расчетливостью человека, давно приученного самому заботиться о себе в трудных обстоятельствах, он обследовал новую темницу, куда его бросили. Клетка оказалась невелика: каждая сторона меньше, чем два его роста. Каменные стены были настолько неровными и шероховатыми, что даже прислоняться к ним не хотелось. Слой слежавшейся соломы прикрывал каменный пол. Единственным источником света служило оконце в тяжелой дубовой двери, забранное решеткой из стальных брусьев. В небольшом ковше, цепью прикрепленном к стене, находилась вода; дыра в полу позволяла смывать нечистоты. Как ни посмотри, местечко было не из тех, где хочется провести побольше времени. Но впрочем, маловероятно, что ему придется здесь задержаться, подумал он с насмешливым цинизмом. Если уж она побежала к батюшке со своей горестной историей, жить ему осталось самое большее денек-другой. Он прекрасно знал, что единственное достояние, которое ценится превыше всего у благородной леди, — это ее девственность. Было ли там какое-то весеннее обручение или нет — ее отец, несомненно, предпочтет убить его, лишь бы не оставлять свидетеля, которому известен изъян в достоинствах его наследницы.

В который уже раз он проклял тот миг наваждения, когда вообразил, что может заполучить и девушку, и поместье таким простым способом — переспав с ней. Воистину, он, должно быть, тогда совсем рехнулся! Но стоило ему вспомнить, как она выглядела, когда стояла в этой тихой заводи, а искры солнечного света сверкали на ее влажных ресницах и ее гибкие руки и точеные ноги были открыты его взгляду, — и он был вынужден признаться, что ему точно известно, какого сорта безумие накатило тогда на него. Он полностью — и совершенно неожиданно — отдался во власть непреодолимого желания, которое потянуло его к стройной, похожей на нимфу девушке, и это желание всецело подчинило его себе и замутило разум. А теперь, похоже, ему придется дорого заплатить за свою ошибку.

В гулкой беспросветности маленькой клетки он изо всех сил старался обрести то же состояние спокойствия, которого в конце концов добился в темнице Данмоу, — добился ценой немалых усилий. Тогда он бесновался из-за несправедливости ложного обвинения, его выводило из себя, что он даже не знает, кто же обрек его на этот ужасный конец, он терзался от незавершенности жизни, которую не удалось прожить как было задумано. И все-таки за долгие дни и ночи, прошедшие в ожидании неминуемой казни, он достиг некоей готовности принять выпавшую ему судьбу. Он поклялся встретить Создателя со всем достоинством, которое сможет найти у себя в душе.

Но потом, когда произошел неожиданный перелом, он почти воспылал гневом. Броня отрешенности и смирения была разрушена, и снова страх и боль вырвались наружу, словно открылась рана, которая только что начала заживать.

Растрепанная грязнуля, с таким страхом поднявшаяся на помост гнусной виселицы, являла собой одновременно и посланца дьявола, и ангела Божьего. Невозможно было поверить, что она не просто плод его воображения, не примерещившийся ему ответ на страстные молитвы о спасении. Все-таки она стояла там, испуганная… устрашенная… почерпнувшая смелость в собственном отчаянии. Она тогда в страхе ухватилась за его тунику, и ее поразительные глаза горели лихорадочным блеском. Но не блеск этих глаз заставил его решиться. Может быть, при других обстоятельствах его и растрогали бы эти огромные горящие глаза. Но в тот день… в тот день почему-то на него сильнее всего подействовало неожиданное тепло ее пальцев, слегка коснувшихся его груди.

Каким-то странным образом смерть уже начала прибирать его к рукам, когда из веселящейся толпы к нему рванулась эта девчонка.

А ведь он уже смирился со своей судьбой и перестал цепляться за жизнь. Но ее теплое прикосновение… Оно было подобно прикосновению самой жизни, манящей его… соблазняющей его — использовать этот последний шанс, не сдаваться.

Эрик откинулся назад, прислонившись к шершавой стене, не обращая внимания на острый каменный выступ, упирающийся в его больное плечо. Что же, он использовал этот шанс, избегнув тогда петли палача, но теперь стало ясно, что то была лишь отсрочка казни. Временная передышка. А теперь она окончена.

Со злобным проклятием, еще раз застонав от боли, он поднялся на ноги и осторожно повел левым плечом. Кровь Господня, он не хочет умирать! Он беспокойно мерил шагами маленькую душную камеру. Три широких шага в одну сторону, потом три шага обратно. И столь же нетерпеливо метался по одному и тому же кругу его взбудораженный разум, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь путь к спасению, хоть какой-нибудь выход из дьявольской западни, в которую он угодил. Но и здесь перед ним вставали такие же каменные стены. Он мог измышлять какие угодно планы, но в конце концов все возвращалось к одному и тому же. Если она не надумает встать на его защиту, он умрет. Если она не станет отрицать, что он лишил ее невинности, его шансы выжить просто смехотворны. Что скажет он сам — не имеет никакого значения для ее отца. Все зависит только от нее.

Когда этот вывод вполне угнездился в его сознании, он уперся обеими руками в дубовую дверь и привалился к ней всей тяжестью, признавая свое поражение. Если его судьба в ее руках — он обречен.

Розалинда спускалась по древним каменным ступеням, все еще нетвердо держась на ногах. Она дома, повторяла она себе снова и снова. Именно к этому она стремилась, и ей можно наконец почувствовать себя счастливой. Но, как она себя ни уговаривала, ничего из этого не получалось. Она не могла избавиться от убийственного ощущения страха, которое нависало над ней, словно черная туча. Опустошенность и полнейшая растерянность все еще держали ее в своих когтях. Она только что проснулась, но некое чувство подсказывало ей, что рассвет уже давно миновал. И хотя перед сном она, с помощью одной из прислужниц, приняла ванну и платье на Розалинде теперь было новое — пусть и не модное, но во всяком случае чистое, — она не могла насладиться обретенной наконец безопасностью. Слишком многое оставалось еще не решенным. Когда мысли несколько прояснились, на нее накатило острое чувство вины, что она так долго спала. Дело с Черным Мечом было далеко не завершено, и требовалось поскорее узнать, освободил ли его сэр Эдвард. Затем она увидела Клива, который в одиночестве сидел за столом. Перед ним стоял огромный деревянный поднос с сыром, нарезанным мясом и сушеными фруктами; казалось, он был вполне доволен собой. Если бы Черный Меч был на свободе, Клив вряд ли выглядел бы таким умиротворенным.

— Клив!

Ее возглас заставил его прекратить процесс запихивания еще одного куска сыра в рот, который уже и без того был набит снедью.

— Клив! — повторила она, и на этот раз в ее тоне явственно прозвучало осуждение.

Он сразу вскочил с виноватым видом. На голове у него красовалась чистая повязка, и Розалинда отметила, что и ему уже удалось принять ванну. Но ее занимали вопросы более важные, чем внешность юнца, и она подошла к нему ближе. Что-то происходило, и Клив наверняка знал, что именно.

— Почему никто не разбудил меня раньше? Который час? — требовательно спросила она. Тут в животе у нее заурчало от проснувшегося аппетита, и, ухватив с подноса горсть изюма, она с жадностью принялась его есть. Однако это не усыпило ее подозрений. — Почему никого не видно? Где все?

— Сейчас около полудня, миледи, А насчет того, где кто находится, так, на мой взгляд, домашняя прислуга здесь не слишком-то многочисленна. — Он обвел пренебрежительным взглядом просторную залу, обстановка которой красноречиво свидетельствовала о заброшенности и запустении. — А те, кто есть, все побежали поглазеть на этого подлеца. На Черного Меча.

Последние слова прозвучали едва ли не хвастливо. Она нахмурилась, но даже это не согнало с его лица выражения очевидного удовлетворения.

Розалинда немедленно насторожилась. Она проспала больше половины дня. Приняв во внимание ненависть Клива к Черному Мечу — к Эрику, — она сразу встрепенулась: что он успел сообщить ее отцу? Но даже если Клив что-нибудь и приврал, это страшило ее меньше, чем другая опасность — что он сказал правду, и, может быть, именно поэтому ее намеренно не пожелали будить и оставили в блаженном неведении. В равной мере испуганная и рассерженная, она подступила к нему, уперев кулаки в бока:

— Что здесь происходит, Клив? Скажи сейчас же, что ты натворил!

Но Клив был не из тех, кто легко уступает чужой воле — даже воле госпожи. Он твердо верил в праведность своего собственного возмущения. Упрямо вздернув подбородок, он отчеканил прямо ей в лицо:

— Ваш отец утром расспрашивал меня, и я не сказал ничего, кроме правды — как этот человек угрожал нам обоим, что он вор и убийца, и еще бахвалился этим! — Юноша откинул волосы со лба, его темные глаза сверкали от негодования. — А потом… Как он поступил с вами!

У Розалинды даже дух захватило: все это было правдой.

— Но ты… ты ничего такого… моему отцу… — выговорила она едва слышно.

У нее на лице отразился такой ужас, что мстительное пламя в глазах Клива медленно угасло, и он потупился, уставившись себе под ноги.

— Этого скота должны повесить, — злобно пробормотал он.

— Что ты сказав моему отцу? — лихорадочным шепотом спросила Розалинда, схватив пажа за плечи и буравя его взглядом. — Что, Клив? Что?

Безоговорочная преданность госпоже боролась в душе Клива со справедливым гневом. Розалинда была убеждена, что он никогда и ничего не сделает намеренно ей во вред, за минувшие дни он доказал, что готов рисковать жизнью, лишь бы защитить ее. Но она сознавала также и другое: в глазах Клива Черный Меч представлял собою опасность для Розалинды, вот и все, просто и ясно. И хотя Розалинда понимала, что часть вины за случившееся лежит на ней, Клив этого не знал и винил во всем только Черного Меча. Он без колебаний сказал бы все, что угодно, только бы Черный Меч не ушел от заслуженной кары. Но если Клив сказал все, что знал, разве тем самым он не обрек человека на смерть?

— Я сказал сэру Эдварду… — В глазах Клива загорелся мятежный блеск, и он стряхнул с плеч ее руки. — Я сказал ему то, что видел своими глазами. Что этот человек нагло приставал к вам, пытаясь… пытаясь… — Он резко оборвал фразу. — Это же так и было, миледи, правда? Я сказал вашему отцу, что я остановил мерзавца, прежде чем… — Клив отвел взгляд в сторону, глубоко вздохнул и только тогда снова возмущенно уставился на нее. — Я сказал ему, что ничего не случилось. Но на самом-то деле — случилось, разве нет?

Ответить Розалинда не могла. Было это так или нет, отпираться или нет — она не находила в себе сил произнести слова вслух. Но даже само ее молчание было для нее как приговор.

В жуткой тишине парадной залы глаза Клива казались почти черными. Дерзкий вызов, который выражало раньше его лицо, уступил место холодной суровости. Не будь Розалинда столь поглощена мыслями о собственных грехах, она могла бы почувствовать: в этот момент Клив распрощался с отрочеством. Его юношеские идеалы разрушила действительность.

— Ты ничего не понимаешь, — выдохнула наконец Розалинда. Губы у нее пересохли, а глаза туманились слезами. Она сгорала от стыда, но лицо оставалось бледным и неподвижным. — Ничего не понимаешь.

Затем она резко повернулась и вихрем вылетела из залы. Столь стремительное бегство от откровенно осуждающего взгляда Клива не входило в ее планы. Она не могла ни придумать, ни угадать, что ей следует предпринять, но когда она вырвалась из дверей парадной залы на площадку лестницы, ведущей во внутренний двор, она остановилась как вкопанная.

Во дворе толпилось множество народа, сцена, представшая взору Розалинды, показалась ей нереальной. Как будто ей привиделся страшный сон: знакомое место, где она всегда чувствовала себя уверенно и спокойно, теперь было пронизано странным и зловещим напряжением. Это был ее дом, а в воздухе витало нечто угрожающее. При ее внезапном появлении несколько лиц обратилось в ее сторону, сквозь толпу прокатилась волна шепотков и приглушенных восклицаний, и тогда уже все шеи повернулись, и каждая пара глаз впилась в нее. Розалинда подалась назад: чувства ее пребывали в таком смятении, что ей показалось, будто вместо одного обвиняющего взгляда Клива на нее устремлены сотни таких взглядов и к ней обращены сотни чужих, незнакомых, негодующих лиц.

И пока она стояла, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой, она подумала, что это в точности похоже на ужасное испытание, которое ей пришлось перенести в Данмоу: все эти лица в жадном предвкушении потехи, независимо от того, какую цену будет вынужден заплатить кто-то другой за их развлечение. Охваченная ожившим страхом, она готова была повернуться и пуститься наутек. Но тут она услышала позади себя шаги Клива и сразу собралась с духом.

Достаточно было обвести волнующееся море лиц одним быстрым взглядом, чтобы понять, что происходит. В дальнем конце двора, рядом с пивным погребом, к воротам, что вели на конюшенный двор, был привязан человек.

Черный Меч.

Эрик.

Его руки были растянуты во всю ширину их размаха, спина выше пояса обнажена. Около ворот толпилась кучка мужчин, и чуть поодаль от них стоял ее отец. Потом наиболее мускулистый из этих людей отделился от других и направился к привязанному Черному Мечу, на ходу потряхивая длинным кожаным кнутом.

— Нет! — закричала Розалинда и рванулась вниз по лестнице, чтобы проложить себе путь сквозь толпу. Даже с этого расстояния она услышала, как щелкнул опустившийся кнут и вся толпа согласно ахнула. Розалинда содрогнулась, как будто жестокий кнут обрушился на ее собственную спину.

— Нет! Нет! — снова выкрикнула Розалинда, не сознавая, что вместо крика из ее гортани вырывается не то всхлип, не то рыдание. Все внимание зрителей больше не было приковано к ней. Все уже слышали: какой-то малый оказался настолько глуп, что отважился напасть на дочь сэра Эдварда, теперь ему предстоит поплатиться за это. С него теперь просто шкуру сдерут, его станут бить смертным боем, пока он не станет умолять, как о последней милости, чтобы петля палача положила конец этому истязанию. При каждом ударе ужасного кнута все сборище едва ли не подпрыгивало. И они ждали удара, и еще и еще; жестокое зрелище и отталкивало, и странным образом притягивало их.

Но в душе Розалинды все происходящее порождало только муку. Рыдая, задыхаясь, спотыкаясь на бегу, ничего не видя перед собой, она пробилась за незримую черту, отделяющую зрителей от исполнителей казни, в тот самый момент, когда кнут отлетел назад, а затем снова взметнулся в воздухе. Розалинда беспомощно наблюдала, как металлический наконечник кнута взвился вверх и со смертоносной точностью опустился на широкую, блестящую от пота спину Черного Меча.

— Довольно!!!.. О, Господи, Господи, останови их! — вслух молила она, и вся душа ее выворачивалась наизнанку при виде этого безбожного действа. Распластанный на воротах, с руками, привязанными к толстым деревянным перекладинам, Черный Меч не мог ее видеть. Но она могла видеть его, и то, что с ним делали, наполняло ее ужасом и стыдом. На его спине отчетливо выделялись багровые следы ударов кнута. Последний удар уже содрал кожу до крови. Она глазам своим не верила, но нет, все это было в действительности: с мучительной ясностью она различила струйки крови, стекающие по этой сильной, неподатливой спине.

Не в силах выносить это больше ни одного мгновения, Розалинда оторвала взгляд от Черного Меча. Тогда она увидела отца, и ей стало ясно, что она должна предпринять.

— Прекратите это, отец! Прекратите это! — взмолилась она, бросившись к нему. Она схватила его за обе руки, чтобы заставить его обратить на нее внимание. — Вы не можете позволить, чтобы это продолжалось! Не можете!

Когда он наконец встретился с ней взглядом, лицо у него было неумолимым и жестоким.

— Он получает не более того, что заслужил.

— Он этого не заслужил ничем. Ничем! — заклинала она, не замечая, что ее лицо мокро от слез. — Я обещала ему награду!

— Ты это уже говорила и раньше, но совершенно очевидно, что он был слишком нетерпелив, чтобы дождаться награды. Он жаден и похотлив, и ему взбрело на ум получить что-нибудь сверх обещанного. — Он замолчал и жестом приказал человеку с кнутом продолжать. Снова щелкнул бич, и на этот раз Розалинда почувствовала себя так, словно удар пришелся в самое ее сердце, рассекая его на части. Она не могла допустить, чтобы это черное дело вершилось и дальше! В ярости она кинулась к палачу, который в это время снова откинулся назад, чтобы сильнее замахнуться на пленника, который твердо стоял на ногах, не позволяя себе обвиснуть на веревках и не издавая ни единого стона.

Не медля ни секунды, она повисла на мощной руке, сжимающей рукоятку кнута. У нее не хватило бы сил, чтобы остановить его. Если бы она могла мыслить здраво, она бы это сообразила сама. Но хмурый детина прекрасно понимал, что к этой девушке применять силу не следует: ведь именно за посягательство на ее честь он сейчас наказывал незнакомца. Один толчок его свободной руки мигом избавил бы его от непрошеного вмешательства. Но он не смел на это решиться. В конце концов Розалинду оттащил от палача ее отец. Сэр Эдвард схватил ее за плечи и так встряхнул, что у нее в ушах зазвенело.

Потом он сердито перевел дух и всмотрелся в ее испуганное упрямое лицо.

— Думай, что делаешь, дочка! Не позорь меня такими недостойными выходками!

— Если вы запорете его насмерть… — Она глубоко вздохнула и твердо встретила на его взгляд. — Если вы запорете человека, которого обязаны наградить — вы опозорите себя.

Во дворе замка воцарилась гнетущая тишина. Никто не смел пошевелиться. Никто не смел произнести ни звука. Все навострили уши: всем хотелось услышать, что происходит между отцом и дочерью. Но они говорили так тихо и сдержанно, что никто ничего не расслышал.

Наконец пылающий гневом сэр Эдвард повернулся, одним выразительным движением головы приказав прекратить экзекуцию, и, не обращая внимания ни на ожидающую толпу, ни на привязанного узника, уволок в замок свою непокорную дочь.