Роза Черного Меча

14

Розалинда проснулась перед рассветом. Когда она спустилась в парадную залу, там еще только разводили огонь в камине, а четверо слуг расставляли столы. Две хмурые прислужницы вкатили тележки с кувшинами свежего эля и корзинами, наполненными вчерашним хлебом, чтобы с утра было чем подкрепиться.

Резаный тростник на полу мог внушать только отвращение, мимоходом отметила Розалинда. Утром пол выглядел еще хуже, чем вечером. Однако многочисленные задачи, которые ей предстояло решить, для того чтобы замок вновь обрел былой блеск, не слишком волновали ее, по крайней мере сейчас.

Она спала плохо, то и дело просыпаясь. Из головы не выходил ультиматум, перед которым поставил ее Черный Меч. Сама ли она откроет все отцу, или это сделает Эрик — ни о чем другом он и слышать не хотел. Она же, со своей стороны, твердо решила держать отца в неведении. И теперь, выскользнув из высоких дубовых дверей, она намеревалась предпринять еще одну попытку уговорить Эрика. Если бы только добиться, чтобы он подождал… Если бы он просто согласился попридержать язык… ненадолго.

На куртинах крепостной стены сменялись дозорные; слуги и ратники приступали к дневным делам. По пути ей повстречалась стайка дворовых мальчишек с пустыми ведрами на коромыслах — они направлялись к колодцу. Их шумный говор сразу затих, когда они приметили Розалинду, но, поспешно сдернув с голов бесформенные шапчонки, они уставились на нее во все глаза, разинув рты, явно не имея представления о том, как следует держаться в подобных случаях.

Еще одно дело, которым придется заняться, подумала Розалинда, одарив их улыбкой, и двинулась дальше. В Стенвуде явно не хватает жизненных удобств. Домашнее хозяйство, по-видимому, пребывает в самом плачевном состоянии. Дети в замке не умеют себя вести. И где, удивлялась Розалинда, нахмурив лоб, где женщины-служанки? Она видела только двух сегодня — в парадной зале — и еще нескольких вчера вечером. Ах да, была еще молочница, припомнила она, но быстро отмахнулась от этого воспоминания. Женщин в замке было немного, их никогда не оказывалось под рукой; а те, которых она видела, казались неряшливыми, плохо обученными и изможденными. Стенвуду явно не хватало женской руки. Но все это скоро переменится.

Розалинда приподняла конец пояса и ощутила приятную тяжесть подвешенных к нему ключей. Теперь она здесь хозяйка и, так или иначе, сумеет наладить жизнь в замке. Но первое, что она должна сделать, — купить молчание Черного Меча.

Хорошее начало было положено в бельевой, где она подобрала латаную-перелатаную, но чистую сорочку из мягкого полотна и теплую темно-зеленую тунику. Имея в своем распоряжении эти две вещи, а также чистые куски ткани для промывания и новую порцию бальзама, она была готова к встрече с Эриком. Тем не менее, когда она приблизилась к конюшне, от былой бодрости не осталось и следа.

Вдруг он опять поцелует ее? Рассудок подсказывал, что меньше всего сейчас следует беспокоиться насчет поцелуев. По-настоящему было важно только одно — что он может сказать или, того хуже, что он может сделать? Но, как и во всем другом, когда дело касалось Черного Меча, она вообще теряла рассудок.

Перед воротами конюшни она остановилась и попыталась овладеть собой. Не думай о нем, сурово приказала она себе. Он просто один из многочисленных слуг в отцовском замке, и он нуждается в ее искусстве врачевания. Не более того. Несмотря на все эти рассуждения, сердце у нее отчаянно колотилось и губы пересохли. Заставив себя сделать вперед один шаг, потом второй, она с надеждой подумала, что, может быть, его сейчас здесь нет.

Но он был в конюшне. Она услышала, как он что-то тихо сказал, а потом охнул от боли; за этим последовал такой звук, словно упало что-то тяжелое. Опасаясь худшего, она поспешно обогнула невысокую стену и остановилась как вкопанная. Черный Меч сидел на корточках рядом с тяжелой гранитной глыбой. Толстопузый конюший пялился на него с неподдельным восторгом и глупо ухмылялся.

— Да я ни в жизнь не поверил бы, что такое может быть, кабы не видел собственными глазами! — Толстяк гордо похлопал ладонью по камню, поднял короткий стальной молоток и резко опустил его на глыбу. — Теперь мне куда сподручней будет работать… без этих болванов, которые только зря под ногами путаются. — Он снова воззрился на Черного Меча и криво ухмыльнулся: — Что ж, парень, сила у тебя есть. А если к тому же и голова варит, так мы с тобой поладим.

Он еще раз хлопнул по глыбе, повернулся и только теперь заметил Розалинду.

— Миледи?.. — Он изумленно уставился на нее, как будто глазам своим не верил: сама госпожа замка — и вдруг зашла в конюшню? Тем не менее он почтительно склонил голову и задал подобающий случаю вопрос:

— Я могу… могу ли я чем-нибудь услужить вам, миледи?

Взгляд Розалинды переметнулся от него к Черному Мечу и тут же вновь обратился к примолкшему конюшему. Смотреть на него было намного проще, чем на сероглазого силача, от взгляда которого ее и сейчас бросало в жар.

— Ты… ты можешь идти. Я собиралась только лечить… раны этого человека. — Она продемонстрировала флаконы с бальзамом в доказательство своих слов. — Он… он не сможет хорошо работать, если раны загноятся.

Конюший явно не был расположен возражать ей. В обществе знатной дамы он чувствовал себя неуютно и был рад возможности убраться отсюда.

— Мне нужно починить упряжь… И два щита. — Он потоптался на месте. — Вы уж только отошлите его ко мне, когда закончите, миледи, окажите милость.

Не имея более причин избегать этого, Розалинда в конце концов перевела взор на Черного Меча. Он оставался в той же позе, как и был, — сидел на корточках около огромного камня, который он, очевидно, передвинул по указанию конюшего. Но когда их глаза встретились, он медленно встал. И в который уже раз Розалинду поразила совершенная, хотя и грубая, красота этого человека. От него исходило ощущение силы — силы, подвластной разуму, который светился в его серых глазах. И еще гордость. Гордость угадывалась в том, как он расправлял плечи, как высоко держал голову, каким неизменно твердым был его взгляд. В эту минуту Розалинда засомневалась: он не тот, кем его считают. Он не слуга и не крепостной, рожденный для тяжкого труда на земле. Он знавал лучшую жизнь. Сейчас одно оставалось известным наверняка: как ни крути, а он все-таки простолюдин и преступник.

Задумавшись обо всех этих несуразностях, Розалинда едва не позабыла о цели своего прихода. И только когда он бегло взглянул на конюшего, подтаскивающего орудия своего ремесла поближе к передвинутому камню, а затем снова перевел глаза на Розалинду, она почувствовала, что пора приниматься за дело.

— Ты… ты не мог бы раздеться? Я хочу сказать, снять рубашку, — поторопилась она уточнить свою просьбу.

— Слушаюсь, миледи, — ответ прозвучал безукоризненно вежливо. Но сначала Черный Меч обвел ее неторопливым взглядом, чуть заметно улыбнулся и только после этого снял через голову рваную, испачканную в земле рубашку, бесцеремонно откинул ее в сторону и дерзко воззрился на Розалинду.

— Повернись, — охрипшим голосом приказала она, чувствуя, как краска заливает ее лицо. Грубое животное, сущий дьявол, так и кипела она, пока не увидела его спину. За ночь раны слегка затянулись, подсохли, но из-за усилий, которые ему пришлось приложить, чтобы передвинуть камень, раны опять открылись, и струйки крови просачивались через засохшие остатки мази. В сочетании со многочисленными рубцами это выглядело ужасно. Розалинда была уверена, что ее бальзам способен довольно быстро залечить раны, но если и дальше так пойдет и раны будут открываться снова и снова, тут уж самый искусный лекарь не поможет.

— Почему этого человека поставили на такую тяжелую работу? — накинулась Розалинда на конюшего. Дав выход гневу, она уже не могла остановиться:

— Ты что, не видишь, к чему приводит такая глупость?

— Я не виноват, миледи. Ей-богу, не виноват, — посыпались торопливые объяснения. — Мне сэр Роджер приказал — мол, этот парень должен трудиться от зари до зари, и чтоб работа была не из легких. Я только то и выполнил, что он велел.

— Сэр Роджер? — переспросила она. — А от кого получает приказы сэр Роджер?

Ответ не понадобился. Розалинда вмиг поняла — достаточно было взглянуть на внезапно побледневшее лицо конюшего, — что сэр Роджер повинуется только ее отцу. И сразу все вернулось на круги своя. Черный Меч — и ее отец. Кровь застучала у нее в висках. Отец и Черный Меч. Она была подобна туго натянутой веревке, концы которой находились в руках у этих двух упрямцев, и оба тянули ее с равной силой каждый в свою сторону. Но они дергали ее хаотическими рывками, и притом всегда — в неожиданном направлении. Долго ли она сумеет балансировать между ними?

Видя, как беспокойно переминается с ноги на ногу ее собеседник, Розалинда устало вздохнула:

— Я поговорю с отцом. Можешь на этот счет не беспокоиться.

Он понял это так, что ему дозволено удалиться, и не стал задерживаться. Еще раз поклонившись, он, пятясь, добрался до выхода и пропал из виду. Он-то был только рад унести отсюда ноги, но Розалинде не суждено было отделаться так легко. Снова оставшись в конюшне наедине с Черным Мечом, она чувствовала, как ее праведный гнев сменяется чуть ли не раскаянием. Он же не собирался облегчить ей задачу. Глупо было с ее стороны надеяться на что-то иное.

— Ну что ж, — начал он, и его серые глаза уже не отрывались от ее лица. — Ты собираешься поговорить с отцом. Поговорить обо мне. Что именно ты скажешь? — Его бровь насмешливо изогнулась. — Я жду ответа, милая женушка.

— Не называй меня так! — прошипела она, тревожно оглянувшись.

— Ты все еще это отрицаешь?

Конечно, она это отрицала. Иначе и быть не могло. И все-таки Розалинда поняла, что к нему нужен другой подход. Она прикусила нижнюю губу и вынула пробку из флакона.

— Я пришла осмотреть твои раны. Неужели я не могу этим заняться без опасения, что мы тут же начнем ссориться?

Некоторое время оба молчали. Потом Розалинда допустила опасную ошибку: она подняла на него глаза. Он смотрел на нее в упор, но что выражало его лицо — Розалинда не в силах была определить. Во всяком случае не гнев. И тем не менее сердце у нее сжалось.

— Ссориться? Да у меня совсем другое на уме, — сказал он медленно и хрипло.

Этого было достаточно, чтобы все соображения насчет ран и способов врачевания мигом вылетели у нее из головы, вытесненные другими мыслями, слишком греховными, чтобы им можно было дать волю. Но она отказалась понимать скрытый в его словах намек и решительно перевела разговор на тему, которая была сейчас самой насущной.

— Я долго думала о том, что ты сказал вчера, — начала она, боясь взглянуть ему в глаза.

— И что-нибудь надумала? — спросил он беспечно, хотя она и уловила настороженность в его голосе.

Розалинда вздохнула и встала рядом с ним. Руки у нее слегка дрожали, когда она начала наносить бальзам на его спину. Ее обрадовало уже то, что он не остановил ее, а лишь чуть повернул голову так, чтобы видеть ее лицо. Но все равно она понимала, что на заданный вопрос придется ответить.

— Мне нужно время, — наконец прошептала она. — Совсем немного времени, — поспешила она добавить. — Если бы ты знал, как опасно твое положение…

— Ты же сейчас смазываешь мне спину своим снадобьем. Думаешь, я не понимаю, как это опасно для меня? — резко бросил он.

Ее руки безвольно повисли, и он повернулся к ней. Лишь жалкие дюймы разделяли их.

— Я — новый раб твоего отца. — Он произнес это, словно выплюнул изо рта нечто грязное и отвратительное. — Ты обещала мне награду. Ты вместе со мной принесла брачный обет во время нашего обручения. Но с тех пор, как ты оказалась здесь, ты все это отвергаешь. Ты моя жена. И только это я приму как свою награду.

— Но он никогда не согласится, чтобы ты стал моим мужем! Неужели ты не понимаешь? — взмолилась она. — У тебя нет титула… нет земель…

— А если бы были — он бы согласился? А ты сама?

Слова, которые так и рвались у нее из сердца, застряли в горле, когда она услышала этот странный вопрос. Никому и в голову не пришло бы, что знатная дама может стать женой простолюдина. Это было просто неслыханно. Однако в долгие мгновения, когда они смотрели друг другу в глаза, она — в который уже раз — подумала о том, как не похож он на человека из простонародья. Его осанка была столь благородной, его гордость — столь очевидной. Она задумчиво нахмурилась. Слабая надежда волной поднималась в душе.

— Кто ты? — вырвалось у нее. Она всматривалась в него так, словно видела впервые. — Кто ты и как случилось, что ты оказался на эшафоте в Данмоу?

Он тоже не отрывал от нее взгляда, и ей показалось, что вот сейчас он поведает ей какую-нибудь удивительную историю. Вдруг окажется, что он — заколдованный принц, как в сказке про двух сестер и медведя. Или вельможа, которого преследует завистливый и мстительный эльф… Но нет, здравый смысл подсказывал, что эльфы и заколдованные принцы существуют только в сказках и легендах и что вопреки всем ее надеждам он скорее всего именно таков, каким его считают: разбойник и злодей. Временами — неотразимый. Даже с редкими проблесками сострадания. Но разбойник, и ее отец никогда не сочтет его приемлемым мужем для единственной дочери.

Он пожал плечами, и взгляд его посуровел, словно он подчеркнуто не желал ворошить прошлое.

— Я Эрик. Из Уиклиффа. Я тебе уже это говорил.

— Кем был твой отец? — настаивала она. Розалинда снова рассердилась на него за эту очевидную уклончивость и еще за то, что он по-прежнему представлял для нее угрозу.

— Мой отец ничем особенным не прославился, — ответил он после недолгой паузы. — Из детей моей матери я был самым младшим. Уиклифф ничего не мог дать мне, так что…

Он пожал плечами, как будто этим можно было объяснить все остальное. Но на самом деле этим нельзя было ничего объяснить, и Розалинда разозлилась еще больше.

— Уиклифф ничего не мог тебе дать? Вероятно, потому, что ты уже украл все ценное, что там имелось раньше? Тогда ты отправился в другие места и бродяжничал, пока тебя не изловили в Данмоу! — Она схватила пробку и заткнула горлышко флакона. — Да, я обещала тебе награду! Да, я обручилась с тобой, зная, что ты приговорен к смерти! Но я никогда не думала, что ты… что ты…

Она запнулась, потому что сама поняла, до чего глупо звучат ее слова. Она не ожидала, что он действительно окажется вором или убийцей? Это были всего лишь ребяческие надежды, поняла она.

Ребяческие, да не совсем, мелькнула внезапная мысль. С этим мужчиной она чувствовала себя женщиной. Он стал ее мужем, а она — его женой. И нахлынувшее воспоминание об их бурном соединении — о немыслимом наслаждении тех часов — снова ослепило ее. Она хотела, чтобы он оказался кем-то другим, не тем, за кого его принимали, потому что… потому что в таком случае то, что они делали, казалось бы не таким дурным.

— Ты никогда не думала, что я окажусь рядом и потребую расплаты? Да может ли это быть? — Он схватил ее за руки и основательно встряхнул. — Какая же вы бессердечная женщина, леди Розалинда. Ну тогда скажите мне, почему вы изволите колебаться и не торопитесь все рассказать вашему отцу? Если вы так уж уверены, что он покарает меня смертью, почему бы не поведать ему правду и не покончить со всем этим?

— Я не хочу, чтобы ты умирал! — воскликнула Розалинда, отвечая лишь на последний из его вопросов. — Но если ты так твердо стоишь на своем. Если ты так безумен…

Он по-прежнему держал ее мертвой хваткой, но после этих ее сбивчивых слов что-то изменилось. Он притянул Розалинду чуть ближе к себе.

— Не хочешь, чтобы я умирал? Значит, хочешь, чтобы я остался жив? Но тогда я должен спросить: почему? Почему, Роза? Что ты выиграешь от моего присутствия в Стенвуде?

Его глаза впивались в ее бледное, испуганное лицо. Он протянул руку и снял у нее соломинку с волос. Потом легко провел пальцами по ее щеке.

— Возможно ли, что моя маленькая колючая Роза хочет солнца и бури одновременно?

Он улыбнулся при виде ее растерянности, но глаза у него не стали добрее.

— Ты не желаешь видеть меня своим мужем, — объяснил он с усмешкой. — Но любовником…

Он замолк и привлек ее к себе.

Как бы ни хотелось Розалинде опровергнуть столь оскорбительное заявление, в этом утешении ей было отказано: слишком сильным был жар желания, вспыхнувшего в ней. Грех похоти. Снова грех настигал ее, когда она меньше всего этого ожидала, снова захватывал ее своей безжалостной рукой. Господи, помоги мне, отчаянно воззвала она. Она не знала, не знала, что желание может быть таким сильным. Даже вообразить этого не могла…

Розалинда рывком отстранилась от Эрика, дрожа от вихря чувств, которые он в ней пробуждал.

— Ты самодовольный бахвал! — закричала она в лихорадочных поисках защиты. — Гнусный… Гнусный бастард…

— Да, бастард, но также и твой законный супруг, — закончил он ее сбивчивую отповедь, которая не успела даже должным образом начаться. — Так когда же ты посвятишь во все это своего отца? — Его издевательская полуулыбка бесила Розалинду больше всего.

На нее накатило сильнейшее искушение именно так и поступить: открыть отцу всю правду, и пусть он делает с Черным Мечом все, что заблагорассудится. Этот бешеный волк заслуживает любой кары. Но Розалинде удалось потешить себя такими злорадными помыслами не долее мгновения — они сразу же испарились, когда перед ней возникло видение: связанный Эрик, на которого обрушиваются смертоносные удары кнута. Он дерзок, самонадеян, он первостатейный мошенник, но отдать его на новые мучения… даже помыслить об этом было невыносимо. Огромным усилием воли она сдержалась, чтобы не бросить ему в лицо гневные слова, которые так и рвались с языка, и предприняла новую попытку вспомнить, с какой же целью она сюда пришла.

— У меня к тебе есть одно предложение, — проговорила она как можно спокойнее. — Если ты просто придержишь язык… совсем ненадолго!.. я обещаю, что сумею достойно наградить тебя.

— Тебе известно, какой награды я хочу.

— Я добуду для тебя лошадь. И золото. Обещаю. С оружием сложнее, тут я не уверена.

Она взглянула ему в глаза, надеясь и не надеясь, что хоть раз он выкажет благоразумие. Но его ответ сразу все разрушил:

— Этого недостаточно.

— Тогда что, во имя всех святых, ты счел бы достаточным? — вспылила она.

Ответом послужил выразительный взгляд, который неторопливо проследовал вдоль стройной фигуры, задержавшись на груди, а потом на губах Розалинды. Однако чувства, которые взметнулись в ней от этого бесцеремонного осмотра, меньше всего можно было бы истолковать как вспышку оскорбленного достоинства или праведного негодования, уместную в подобной ситуации. Вместо этого из самых глубин ее естества поднялась постыдная волна желания и непреодолимого влечения. Как видно, она совсем обезумела, если поддается таким недозволенным страстям, но и избавляться от них — к своей досаде — не хотела.

— Ты сумасшедший, — прошептала она. — Воистину сумасшедший.

— Возможно, ты и права, — согласился он, медленно направляясь к ней. — Но я так не считаю. Мужчине требуется не так уж много, моя дикая Роза, и тебе, как каждой женщине, следует это понимать. Сытый желудок… — Он лениво погладил себя по плоскому животу. — Кров над головой для защиты от холода… — Презрительным взглядом он окинул добротную конюшню. — Женщина, которая разделит с ним ложе… — Его глаза пронзили ее насквозь, и даже тени былой усмешки в них не осталось. — И возможность выбирать свою дорогу.

Он приближался, словно хищник к своей добыче, и она попятилась от него. Ее голос был едва ли громче шепота:

— Я замечаю, что о чести ты даже не упомянул.

Он пожал плечами и остановился.

— Честь — это не то, что требуется мужчине. Просто либо она есть у него, либо ее нет.

— У тебя ее нет нисколько! — бросила она ему в лицо, и губы у нее дрожали.

— У меня ее достаточно, — возразил он. — И уж наверняка намного больше, чем у тебя.

От столь наглого выпада она снова вознегодовала:

— Я пришла к тебе, чтобы подтвердить свое обещание. Заверить тебя, что ты получишь свою награду — свою справедливую награду.

Он помолчал, а когда заговорил снова, могло показаться, что былая ожесточенность слегка — самую малость — отпустила его.

— «Совсем ненадолго» — это сколько? — поинтересовался он. Розалинда внезапно насторожилась. Что означает эта перемена в его настроении? Почему он готов пойти на уступки? Проходили мгновения, а она не отвечала, опасаясь подвоха. Он явно что-то задумал. Но выбора у нее не было — ей следовало согласиться. В конце концов, она явилась сюда именно за тем, чтобы прийти с ним к соглашению.

— Ты подождешь несколько дней? Неделю… или чуть больше… подождешь? — Она подозрительно всматривалась в его лицо. — Ты сможешь помалкивать и выполнять свои обязанности, как любой усердный слуга?

— Раб, Роза. Не слуга. Здесь я раб, но только потому, что таков мой выбор. — Он поднял с пола свою рубашку, не спуская глаз с Розалинды. — Однако рабство может принимать разные обличья. Некоторые из них лучше, чем другие. — Он усмехнулся. — Некоторые намного лучше, чем другие.

Когда он повернулся и направился к выходу, сердце у нее заколотилось: слишком уж странно прозвучали его последние слова, будто в них заключалось некое скрытое пророчество. И как ни хотелось ей верить, что он просто согласился по-иному отнестись к своему положению в Стенвуде, Розалинду тем не менее преследовало опасение, что он имел в виду нечто совсем другое. Нечто, касающееся ее.

Вид Эрика, надевающего рубашку, заставил ее стряхнуть оцепенение.

— Подожди. Я принесла тебе чистую рубашку. И тунику. Твои уже никуда не годятся, — неловко пояснила она.

Рубашку он принял молча, передав Розалинде свои лохмотья. И только когда на его широкие плечи легла темно-зеленая туника, он удостоил Розалинду едва заметной улыбкой:

— Благодарю вас, леди Розалинда.

Было это произнесено самым великосветским тоном, однако даже сейчас в его словах сквозила явная насмешка. Снова он устремил на нее взгляд, от которого у нее перехватило дыхание, а потом повернулся и направился на поиск конюшего.

Овладев собой, Розалинда попыталась сообразить, удалось ли ей добиться хоть чего-нибудь за время этого последнего визита к нему. Он согласился помалкивать, и это хорошо, думала она, стоя в пустом закутке. Кроме того, он как будто смирился с положением работника на конюшне. Старому конюшему он явно угодил, выполнив первое порученное ему дело. Может статься, все как-нибудь уладится, размышляла она. Но стоило ей взять в руки дырявую рубаху, до сих пор хранившую остатки тепла его тела и запах ее собственных снадобий, как все эти утешительные рассуждения вмиг отлетели прочь. Да, сейчас он как будто согласился действовать с ней заодно, но ведь он остался самим собой. Это человек с сильной волей, твердый в своих намерениях. Он наделен привлекательностью, которая наверняка есть дар дьявола. Каждое его слово, каждый взгляд серых глаз оскорбляли ее до глубины души. И тем не менее он заставлял ее кровь кипеть.

Она хотела отшвырнуть грязную тунику, но вместо этого скомкала ее и сунула себе под мышку. А затем, изобразив на лице хмурую озабоченность, поспешила навстречу многообразным делам, которые ожидали ее.

День был в разгаре, когда Эрик снова увидел Розалинду, пересекая пыльный двор замка. Крепко сжимая в руке веревку и бормоча ласковые слова, он вел в поводу высокого боевого коня, который так и норовил подняться на дыбы.

— Спокойно, приятель, спокойно. — Он похлопал по бархатистой морде, в то же время решительно пригибая книзу голову могучего скакуна Но глаза его не отрывались от Розалинды, пока она не скрылась за стеной кухни.

— Подай мне вон тот молоток, — буркнул конюший, пытаясь поднять заднюю ногу разгоряченного коня. Тот рванулся вперед и сбил бы толстяка с ног, если бы Эрик не предвидел этого движения и не усмирил могучее животное, резко потянув веревку вниз. Тогда конюший приступил к своим обязанностям кузнеца и управился с ними всего за пару минут. Отступив от гнедого, он вытер лоб рукавом перепачканной туники.

— У этого норов хуже всех. С остальными будет легче. — Он покосился на Эрика:

— Видно, ты имел дело с лошадьми?

Эрик провел рукой по крутой шее жеребца.

— Случалось, — ответил он уклончиво. Мысли его были заняты Розалиндой.

Целый день он неотлучно находился при конюшем: сначала помогал ему с лошадьми, потом управлялся с тяжелыми брусками металла, предназначенными для изготовления дверных петель, наконечников для копий или ободов для колес. И все время его преследовали мысли о женщине, по милости которой он докатился до самой низкой точки своей жизни.

Нет, честно признался он себе, это не самый скверный час его жизни. Самый скверный час был тогда, когда он стоял на эшафоте в Данмоу и ждал смерти. Может быть, сейчас он раб — пусть даже ее раб, — но по крайней мере он жив. И намеревался оставаться в живых подольше. Кожа на спине горела огнем каждый раз, когда приходилось сильно потянуться или низко наклониться. Но это лишь укрепляло его решимость. Он останется в живых и непременно отомстит своим врагам. И все это — с помощью стройной темноволосой девушки. Она спасла его жизнь, а теперь, благодаря их браку, он получит власть, которая необходима, чтобы отыскать подлецов, пытавшихся его погубить.

Он поднял очередной железный брусок и не удержался от гримасы боли — спина снова напомнила о себе. Он будет продолжать это рабское существование, но только до поры до времени. Прелестная дочка сэра Эдварда купила его молчание на некоторый срок… так она думает. Но время будет работать на него, а не на нее — ему это было ясно. Слишком уж она чувствительна, чтобы видеть его телесные страдания; она не допустит, чтобы его убили. Да и жажда исцелять слишком глубоко укоренилась у нее в душе. Она, бесспорно, предпочла бы подкупить его, чтобы он просто сбежал из Стенвуда. Но он решил остаться. Она его жена — и в глазах закона и еще потому, что они принадлежали друг другу. Если бы даже ее наследство оказалось недостаточно завидным, чтобы ему захотелось заявить о своих супружеских правах, все равно — весьма убедительной причиной для этого могли послужить сокровища ее нежности и страсти.

В его распоряжении был один год. За этот год он должен убедить ее, что он — единственный мужчина из всех живущих на земле, который ей нужен. Но достаточно ему было вспомнить, с какой беззаветной пылкостью она откликалась на его ласки, — и он снова и снова приходил к убеждению, что столь долгий срок не понадобится. Ну а что касается отцовских возражений… Как только станет ясно, что ее невинность отдана Эрику и что она, возможно, уже беременна, лорд наверняка призадумается. А узнав, что Эрик — рыцарь, он испытает такое облегчение, что сразу согласится на их венчание в церкви. А Эрик пока с удовольствием займется тем, что приведет прекрасную Розалинду к повиновению. Она задирает перед ним свой хорошенький носик, потому что считает его много ниже себя. Но он-то хорошо знает — и она теперь тоже знает, — что наслаждение, которое они нашли друг в друге, было взаимным. Ему не придется долго ждать следующего посещения. Ему не придется долго ждать признания, что ее переполняет желание и томление.

Он хотел видеть ее своей женой и сказал ей об этом. Но пока она сама не скажет о своих желаниях, он не станет их утолять.