Серебряные фонтаны

Глава сорок шестая

На следующей неделе пришла еще одна телеграмма, в деревню у подножия Холма — внук Галеба был убит. Я стояла рядом с Галебом, а он рассказывал мне, как Дэйви любил приходить к нему на Взгорье.

— Он всегда хотел пасти овец, моя леди, ему больше ничего не было нужно. Но началась война, и он вынужден был уйти.

— Это был его долг, мистер Бревер.

— Да. И его убили, убили, — Галеб обернулся и взглянул на мою пополневшую фигуру. — Я надеюсь, что у вас будет девочка, и она тоже нарожает, только девочек.

— Говорят, война скоро закончится, — испуганно сказала я.

— Начнется другая, моя леди, так бывает всегда. Мужчины не такие, как мои овцы — они не могут жить в мире, — он пожал мне руку на прощание. — Спасибо, что вы зашли к его матери, моей Бекки. Ей было так утешительно видеть ваше ласковое лицо. Но меня ничто не утешит. Дэйви погиб, и все слезы мира не вернут его.

Этим вечером, когда ко мне зашел мистер Селби, я вздрогнула, мои глаза устремились на его руку, но телеграммы там не было. Все-таки последнее письмо Лео было написано чернилами, значит, он пока в безопасности. И Фрэнк тоже был в безопасности, ведь он все еще в Англии, в отпуске.

Я все больше и больше времени проводила в кабинете имения — приказы о вспашке, скидки арендной платы, распоряжения сельскохозяйственного комитета. Мне казалось, что я знаю наизусть каждое слово акта о производстве зерна. Мне предстояло бороться за его претворение в жизнь, пока мистер Селби проводил дни напролет на собраниях исполнительного комитета. Нужно было беспокоиться и о новом призыве в армию. Стране была нужна наша пшеница, но ей были нужны и наши мужчины. Однако нам в Истоне это далось легче, чем в других графствах — большинство наших молодых мужчин, уже ушло на войну, поэтому нам было почти нечего терять. На полях работали женщины, даже бабушки выходили на поля бок о бок с молодыми женщинами — солдатами армии земледельцев. Паровые плуги работали от зари до зари, но не справлялись с дополнительными полями, выделенными под вспашку, кроме того, управление плугами требовало квалифицированных работников. Даже в армии это признавали, поэтому обещали отправить солдат-пахарей в специальный отпуск, но они еще не приехали. Было и множество других работ, необходимых в это время года.

На фермах все чаще использовались немецкие пленные. Кое-кому это не нравилось, но когда я обратилась с этим к мистеру Арнотту, он проворчал, что так отстал с унавоживанием полей, что возьмет хоть Сатану, если тот согласится.

— По крайней мере, он умеет работать вилами, старина Ник.[9]

И мы согласились взять немецких пленных. Поначалу это казалось непривычным, но мистер Селби сказал:

— Вкус зерна будет точно таким же. — В последние недели он выглядел усталым и измотанным, но все-таки беспокоился обо мне. — Вам нужно беречь себя, леди Ворминстер, в вашем положении.

— Со мной все в порядке, мистер Селби, — уверила я его. — Мне осталось еще больше двух месяцев.

Однако он настоял, чтобы в кабинет принесли скамеечку под ноги, поэтому благодаря ему, я сидела за столом, поставив на нее ноги, и они не так уставали. В полдень он выпроваживал меня из кабинета:

— Вы выглядите утомленной, леди Ворминстер, вам пора отдохнуть.

Однажды, прикорнув на диване в своей гостиной, я услышала голос:

— Не будите ее, мистер Тимс, я подожду, — я открыла глаза и увидела глядящего на меня Фрэнка. — Привет, Эми.

На мгновение мне показалось, что я все еще сплю, затем я сделала над собой усилие, чтобы занять сидячее положение.

— Фрэнк, ты уже вернулся?

— На пару дней. Хотел приехать завтра, но... — его рот вздрогнул в подобии улыбки, — не удержался и приехал сейчас. — Фрэнк опустился на диван рядом со мной. — Я был в городе, и вдруг... мне очень захотелось увидеть вас с Флорой... провести с вами несколько спокойных часов. Надеюсь, я не стесню тебя, Эми.

— Конечно, нет. Сейчас я позвоню, чтобы ее привели, — я потянулась к звонку, но Фрэнк остановил мою руку.

— Подожди, — его пальцы стиснули мою руку. — Сначала ты, Эми, сначала ты.

Вдруг я заметила слезы у него на глазах.

— Фрэнк, что-нибудь не так? — Фрэнк покачал головой, словно в потрясении, и я потянулась, чтобы погладить его по щеке. — Что случилось, Фрэнк? Скажи мне, что случилось.

Он посмотрел на меня взглядом отчаявшегося, жалующегося ребенка.

— Маман умерла... Дядя Жан-Поль... — Фрэнк запнулся и безнадежно махнул рукой, — и Аннабел... Аннабел ненавидит меня, значит, у меня есть только ты. Эми, пожалуйста... — его голубые глаза были беззащитными, умоляющими, словно у расстроенной Флоры.

Я ласково погладила его по щеке.

— Все хорошо. Я присмотрю за тобой...

— Эми, скажи мне, пожалуйста, ты любишь меня?

— Да, я люблю тебя, — сказала я ему.

Фрэнк взглянул на меня, его глаза изучали мое лицо, проверяя, правду ли я говорю. Я не отвела глаз, потому что знала, что люблю его. Он глубоко, с облегчением, вздохнул и прошептал:

— Я так боюсь, Эми, так боюсь, — вся его прежняя самоуверенность исчезла. — Я не хочу умирать.

Я обняла Фрэнка и прижала его голову к своему сердцу. Уткнувшись лицом в мою грудь, он начал всхлипывать — все его тело содрогалось от рыданий. Гладя Фрэнка по мягким золотым волосам, я целовала его в запавшую щеку, бормотала, шептала, рассказывала о своей любви. Наконец; его плечи перестали вздрагивать, он успокоился у меня в руках.

Фрэнк улегся головой на мои колени, а я продолжала обнимать его, так долго, что мне стало казаться, что он заснул. Я не осмеливалась разогнуть заболевшую спину, боясь потревожить его. Наконец он медленно поднялся с моих колен. Его глаза были красными и опухшими от слез.

— Эми, мне можно не притворяться перед тобой, правда? С тобой можно говорить откровенно. Там, на войне, мне иногда хочется сорваться и закричать, подобно испуганному ребенку, но вокруг другие парни, и я не могу подвести их. И, кроме того, я все-таки офицер, ответственный человек. Они, бедняги, ждут от меня примера, там я не могу сорваться. Но с тобой мне можно не притворяться. — Фрэнк поднял руку и нежно погладил меня по щеке. — Спасибо за это, Эми. Затем он попытался улыбнуться:

— Я не хочу, чтобы дочь видела меня таким. Я пойду, умоюсь холодной водой, как это делаете вы, девочки, когда парни обходятся с вами дурно.

Вернувшись, Фрэнк выглядел почти как прежде. Садясь на диван, он легонько погладил меня по голове:

— Ты удивительно милая и добрая, Эми, и я люблю тебя. Так, где же Флора?

Едва войдя в комнату, Флора подбежала к нему:

— Дядя Фрэнк, дядя Фрэнк! — она взобралась ему на руки, запрыгала на его коленях, стала рассказывать о кошке Таби и своем пони Овсянке.

Наступило время чая. Когда Дора увела обратно в детскую, бурно протестующую Флору, Фрэнк поднялся на свои длинные ноги и сказал:

— Извини меня за отвратительное поведение, которое я выказал перед тобой, но, по правде говоря, меня очень не тянет возвращаться на войну, — он пожал плечами. — Хотя, говорят, чему бывать, того не миновать. Не смотри так озабоченно, милочка, я уже пришел в себя. Можно мне остаться на ужин?

— Конечно.

Фрэнк поднес руку ко рту, прикрывая зевок.

— У меня было суетливое времечко в Лондоне. Тебя не смутит, если я немного вздремну перед ужином?

— Конечно, нет. Хочешь лечь внизу, в одной из спален?

— Нет, Эми, мне гораздо лучше поспать здесь, рядом с тобой, — он блеснул своей обычной усмешкой. — Сейчас это все, что я могу себе позволить. Оставь лампу, она мне не помешает. Займись своим шитьем или чем-нибудь еще, что ты привыкла делать в это время.

Пока Фрэнк снимал ботинки, я взбила для него подушки на диване, а затем села шить в кресло напротив. Фрэнк спал недолго. Прошло около получаса, когда, взглянув поверх иглы, я увидела, что он проснулся и наблюдает за мной.

— Что еще может требоваться мужчине, который, просыпаясь, видит красивую женщину, шьющую при свете лампы? — сонно улыбнулся мне Фрэнк. Поднявшись, он потянулся и сказал: — Знаешь, когда бы я ни просыпался в детской после дневного сна, то всегда видел одну и ту же картину — Мари сидела рядом у лампы, и ее волосы отливали соломенным оттенком. Она была родом из Эльзаса и носила национальный костюм — алое фланелевое платье, туго зашнурованный черный атласный корсаж. Что бы меня не расстроило, я подбегал к ней, и она сажала меня на колени. А затем она утешала меня, точно так же, как ты сегодня. — Фрэнк нагнулся, чтобы надеть ботинки. — Давай заглянем ненадолго в детскую?

Когда мы ужинали в утренней комнате, Фрэнк рассказал мне немного о своем детстве.

— Когда я был маленьким, маман каждую осень брала меня с собой в Париж. Она снимала одни и те же апартаменты, у дальних родственников, которые в эту пору жили в сельской местности. Там был балкон с цветочными ящиками, выходящий на улицу. Маман всегда требовала установить вдоль железной балюстрады цыплячью сетку, чтобы я не свалился оттуда. Бедная маман, она всегда боялась, как бы со мной не случилось какого несчастья! Апартаменты были на шестом этаже, туда вела широкая лестница, покрытая красно-зеленой ковровой дорожкой, и работал лифт. Зимой из окошечек в деревянных панелях шел теплый воздух — это меня восхищало. Я думал, что здесь кроется волшебство, но как-то консьержка показала мне кочегарку в подвале и еще одна иллюзия рассеялась! Конечно, она хотела, как лучше, но я предпочел бы верить в волшебство.

Лицо Фрэнка смягчилось, пока он рассказывал об этом:

— Там в детской была особая лампа, с колпаком из красного стекла, откуда выходил жар. Ее теплый свет был таким приветливым. Перед сном я садился рядом с Мари и дожидался маман. Она всегда приходила взглянуть на меня перед выездом на ужин или в оперу. Она приходила в вечерней одежде, ее драгоценности сверкали, и я думал, что она — прекраснейшая женщина в мире. — Фрэнк на мгновение замолчал и тихо добавил: — Как же все это было давно.

Он собрался уезжать вскоре после ужина.

— Ты устала, моя милочка, тебе нужно отдохнуть. Я телеграфировал Этти из Лондона и заказал постель на ночь. Если можно, я одолжу у вас пролетку. Я верну ее завтра утром, когда приеду сюда, — я протянула ему руку, и он вежливо пожал ее. — Спасибо за сегодняшний день... и за то, что ты есть, Эми.

На следующий день я встала очень рано и час до завтрака поработала в кабинете имения. Поев, я вернулась туда опять, но ненадолго, потому что пришла Берта и сказала, что прибыл Фрэнк. Он приехал рано, как и обещал.

Мы втроем пошли на прогулку, сопровождаемые Неллой. Проходя по дубовому лесу, Флора нашла цветущий кустик фиалок. Присев, она аккуратно собрала маленький букетик и отдала Фрэнку.

— Это тебе, дядя Фрэнк.

— Спасибо, милая Флора. Боже, какой чудесный запах! — Флора зарделась от удовольствия, а Фрэнк тщательно вставил букетик в петлицу мундира.

Мы пообедали вместе, а затем пошли с детьми в мою гостиную. Там Фрэнк сидел и смотрел, как они играют в Ноев ковчег. Когда Роза с Флорой ушли, я позвонила, чтобы подали чай, зная, что Фрэнк сегодня рано уезжает в Лондон, а затем во Францию.

За чаем с поджаристыми гренками мы говорили о Франции. Перейдя на язык своего детства, Фрэнк рассказывал, как няни несут службу в Булонском лесу — каждая в национальной одежде своей провинции. Он рассказал мне, что Мари, идя туда, всегда надевает на свои светлые волосы жесткий бант черного шелка, на красную юбку — черный шелковый передник, а на ее туфлях поблескивают серебряные пряжки.

— Мари сказала мне, что с особой гордостью носит этот костюм, потому что это показывает немцам, что им никогда не сломить Эльзаса, как бы не старались. Интересно бы узнать — ее сыновья сейчас сражаются против нас или им удалось сбежать и присоединиться к французской армии? Бедняги — если их возьмут в плен на нашей стороне, то расстреляют как дезертиров — мужчин из завоеванной провинции, которые осмеливаются сражаться за Францию.

Я содрогнулась, а Фрэнк вновь повернул разговор к своему прошлому. Он так живописно рассказывал, что я словно побывала там вместе с ним. Рассказывая, он наблюдал за моим лицом, и если видел, что я не понимаю какое-то слово, повторял его по-английски, а затем снова переходил на родной язык.

— Ты не обижаешься, Эми? Мне нравится разговаривать с тобой по-французски, — улыбался он. — Кроме того, я научу тебя правильно произносить слово «ты».

— К чаю меня одевали в праздничную одежду и вели вниз к маман, а она кормила меня тонкими ломтиками гренок с джемом, — рассказывал Фрэнк. — Если я ронял одну из них на свою чистую матроску, она только смеялась. А по воскресеньям, когда приходили ее тетки, подавали пирожные — шоколадные эклеры, набитые кремом, молочные трубочки, кремовые пышки, сладкие палочки, которые таяли во рту. Мне разрешали взять только два, и я долго глядел на них, выбирая, а маман терпеливо ждала, пока я выберу, — он засмеялся. — Ах, какие были деньки — к моим услугам были две красивые женщины, чего же еще хотеть любому мужчине? — он искоса глянул на меня и улыбнулся. — Я избалован, Эми, безнадежно избалован.

После чая Фрэнк снова заговорил по-английски, а вскоре, ему пришло время уезжать. Когда я тяжело поднялась со стула, он сказал:

— Не спускайся вниз, давай попрощаемся здесь. Я протянула Фрэнку руку, но он покачал головой:

— Нет, Эми, не так. Иди сюда, — Фрэнк бережно обнял меня, и я почувствовала его губы на своей щеке, затем он чуть отстранился. Однако он все еще держал меня, ожидая и надеясь, но не прося. Я знала, что он не попросит, поэтому первая потянулась губами к его рту. Мы поцеловались нежным поцелуем разлуки. Наконец Фрэнк отпустил меня и повернулся, чтобы уйти, но у двери оглянулся и ненадолго остановился, глядя на меня. Взявшись за дверную ручку, он сказал, так тихо, что я едва расслышала слова:

— До свидания, Эми — моя золотая девочка, та, что могла бы быть моей, — затем он открыл дверь и вышел.