Серебряный развод

18

Остаток вечера прошел гладко. Даже слишком. Мы с сыном поужинали, посмотрели фильм. Я уже уютно устроилась на диване и пыталась уснуть.

Удар.

Один. Резкий. Металлический.

Тишина.

Сердце рванулось в горло.

Еще удар. Теперь целая очередь.

— Открывай! Сегодня никто не будет спать! — голос Кости, но не его. Охрипший, дикий.

Сын подскочил к глазку в одних шортах. Он тоже собирался спать.

Он ненавистно взглянул на дверь. Его кулаки сжались. Он замер.

Я подбежала к сыну, схватив его за плечи.

— Не открывай.

— Открывай, тварь! Я выдерну твой грязный язык!

Дверь вздрагивала, как живая, под градом ударов. Каждый пинок отзывался глухим стуком в висках, каждый удар врезался в сознание острыми осколками. Оскорбления и угрозы сыпались градом.

— Тебе не спрятаться от меня! Я тебя из-под земли достану! — муж кричал громко. Я знала, что все соседи по лестничной клетке прильнули к глазкам, но не посмеют вмешиваться. В лучшем случае, кто-нибудь вызовет полицию.

— Ты предлагаешь это терпеть? — напряженно спросил сын.

— Он взбешен. Ты его не знаешь, а я знаю. Пусть перебесится за дверью. — пытаюсь успокоить сына, хотя у самой внутри все кипит.

— Но я не собираюсь стоять и слушать это.

— Ты предлагаешь его впустить? Он разнесет здесь все. Слышишь, как он зол?

Я осторожно заглянула в глазок и вздрогнула. Костя зверски оскалился кровавой пастью, будто знал, что за ним подсматривают. Одно веко полностью затекло, укрыв под собой глаз. На другой щеке рассечение. Нос распух. На белой льняной рубашке горел галстук из запекшейся крови. Он пришел не наказывать. Он пришел отыграться.

— Нет, сыночек! Не открывай! Попадешь под горячую руку! Нет-нет! — Голос сорвался на визгливый шёпот.

Одна мысль сверлила мозг, как раскалённое шило: вот-вот Паша рванёт к двери и выйдет.

— Нет-нет… — только и твердила я, обхватив дрожащими ладонями его лицо. Красивое, нежное, родное лицо моего мальчика.

Но сейчас его взгляд прожигал дверь насквозь — в глазах стояла слепая ярость,

— Мама! — он отстранил мои руки одним резким движением, и вдруг я ощутила его силу, мужскую мощь, выросшую незаметно. — Ты же знаешь — так нельзя!

Где-то под рёбрами взревела та самая истерика. Я стиснула зубы, чувствуя, как кипяток отчаяния поднимается по пищеводу, но —

Глоток.

Ещё один.

— Я не позволю... — прошипела я, но голос предательски дрогнул.

Он уже не слушал.

Слёзы текли по лицу горячими ручьями.

— Если откроешь, я первая выбегу! Я буду стоять между вами и с места не сдвинусь! — голос сорвался на надтреснутый шёпот.

— Мам, да мы просто поговорим, — он провёл ладонью по моей щеке, стирая слёзы, но оставляя ожог от своей новой, чужой нежности.

Я замотала головой, чувствуя, как волосы прилипают к мокрым щекам. В ушах стоял грохот — то ли от ударов в дверь, то ли от бешеного стука сердца.

— Тварь позорная, а ну вышла! А то твоя белобрысая башка каждый стручок в этом городе обслужит! Я тебе это устрою!

Я встретила взгляд сына — и увидела в его улыбке то, чего не замечала раньше.

— Мам, — голос его звучал странно спокойно, будто обсуждал прогноз погоды, — а почему мы до сих пор не вызвали полицию? Пусть приедут, скрутят его — и делу конец. 102, кажется?

Эта разумность, эта внезапная взрослая рассудительность обожгли сильнее криков за дверью. Я кивнула, потянулась к телефону...

Щелчок.

Тонкий, едва уловимый звук распахнутой двери прозвучал громче любого удара.

Прихожая была пуста.

Глазок. Пустота.

И тогда — крики.

Я выскочила на площадку.

Внизу, под лестницей, они сплелись в чудовищный гибрид объятий и драки:

— Ой, Господи-и... — соседка высунулась из двери, крестя дрожащими пальцами эту кучу-малу.

— Вызвали полицию? — голос мой прозвучал не своим, хриплым тоном.

— Да уж... — она кивнула, глаза круглые от любопытства и страха. — Минут пять назад!

Я шагнула вперед, нутро тянулось разорвать этот клубок из ярости и боли, но…

— Мам, НАЗАД! — Пашин крик пробил шум драки.

Промедлила на секунду — и увидела, как кулак Кости со всей дури впечатывается в висок сына.

Сердце — в пятки.

Но разум вдруг прояснился. Он пытается защитить меня. И лучшая помощь — не подставляться.

Костя рванулся ко мне, но Паша — молнией! — ухватил его за пояс, сдернул вниз.

Грохот.

Они снова в клубке.

— Не мешай мне! Я твой отец! — рёв Кости больше походил на рык раненого зверя, чем на человеческую речь.

— А она — моя мать! — Паша ответил не криком, а каким-то новым, низким тембром, от которого по спине пробежали мурашки.

Я швырнула себя в квартиру, захлопнула дверь спиной. Глупость! Мы могли просто переждать это за дверью — вместе.

Круги по комнате.

К окну.

К двери.

Снова к окну.

За стеклом — пустая улица, никаких мигалок.

А с лестницы доносилось хриплое дыхание, приглушённые ругательства, звонкий удар по перилам.

— Господи, да когда же...

И вдруг — металлический голос:

— Полиция! Руки за голову!

Я рванула дверь.

На площадке соседи, как сурки из нор.

Костя — с перекошенным лицом, но уже в наручниках.

Паша — прислонился к стене, вытирая кровь с губ.

Я впилась в него, ощупывая взглядом каждый сантиметр — жив, цел.

— Синяки будут, — фыркнула сквозь слёзы.

Он пожал плечами, ухмыльнулся — точь-в-точь как Костя в двадцать лет:

— Ерунда. Он тоже получил. — успокаивает меня Паша.

— Ему и без того было достаточно.

— А мне не жалко. — он улыбнулся.

Вылитый отец в его годы. Мой мальчик. Но я так его люблю.