Северный волк

Глава 9

Очнулась от ужасной боли. Колено словно разрывали, а из ноги вытягивали жилы. Не сдержала крик.

— Тише, тише. Лежи, не двигайся. Упадешь, — Эдвин погладил меня по руке.

Открыла глаза. Понадобилось время, чтобы осознать происходящее. Эдвин нес меня на плечах по душному проходу под холмом. Старалась не всхлипывать и не дергаться. Никому бы не помогла, если бы из-за моих движений Эдвин потерял равновесие.

Он отнес меня вниз, в купальню. Бесшумные коболы засуетились вокруг, помогая раздеться. В горячей воде боль постепенно ослабевала, я даже вновь обрела способность мыслить. Заметила свежее темное пятно на груди у севшего рядом Эдвина. Такие остаются от шаров молний. Вдруг осознала, как нам повезло. Мы выбрались оттуда живыми. Коболы принесли металлический сосуд с длинным узким горлом и вычурной пробкой и две маленькие фарфоровые чашечки. Поставили на каменный столик у затончика и безмолвно скрылись. Эдвин потянулся к сосуду. Судя по бережливости движений и гримасе, это действие причинило боль. Он выдернул пробку, плеснул снадобье в чашечки, протянул одну мне. Я скептически принюхалась к темно-зеленой жидкости. Она резко пахла хвоей и не вызывала желания попробовать.

— Это обезболит, — заверил Эдвин. — Не полностью, но станет легче. Только пей одним глотком. Вкус ужасный.

Я залпом выпила соленое зелье, поморщилась и вновь легла на шершавые камни.

— Не знала, что ты умеешь готовить эликсиры.

Он осушил свою чашечку, скривился, забрал мою.

— Я и не умею, — опустившись в воду, тихо ответил он. — Это старые запасы. Моя мама немного разбиралась в алхимии. — Ты еще недостаточно восстановился для лечения? — на всякий случай уточнила я, когда пауза затянулась. Несмотря на истощение резерва, молчание было мне неприятно. Хотелось слышать голос Эдвина. Он не только согревал лучше горячего источника, но и волшебным образом отгонял образ Серпинара.

Эдвин потупился, заметно покраснел и выглядел бесконечно виноватым.

— Я не могу излечить, — собравшись с духом, признался он. — Хотя резерв восстановился достаточно. Нонраффиен изменил заклятие. Я не знаю, что именно тебя ранило.

— Чудесно, — вздохнула я, уютней умостив голову на камнях. Зелье действовало, колено постепенно успокаивалось, от усталости клонило в сон. Временная сложность с заклинанием казалась легко преодолимой.

— Прости меня, — снова покаялся Эдвин.

Поймала его за руку, притянула к себе. Он склонился надо мной, старался не встречаться взглядом. Я ласково погладила черные волосы, пропуская пряди между пальцами. Он, видимо, ждал укоров, упреков. Ждал, что напомню о западне и обвиню его в ранении.

— Эдвин, — мягко позвала я. — Перестань. Прошу. Я тебя не виню. Ведь не ты поднял мертвецов, сделал западню.

— Но…

— Не надо, — прервала я. — Мы живы и в безопасности. Это важней всего.

Он наклонился ниже и поцеловал меня. Соленый из-за лекарства поцелуй покорял нежностью.

— Спасибо, что не винишь меня, что понимаешь, — шепнул Эдвин.

Он лег рядом, обнял. Трудно сказать, что подействовало сильней: бережные объятия, тепло источника или снадобье. Но я расслабилась и заснула.

Проснулась в спальне Эдвина. Он был рядом и колдовал над моей ногой. Положив ладонь на колено, делал какие-то расчеты. Серьезно сдвинутые брови, поджатые губы, мягкие в свете ламп черты любимого. Он сидел с закрытыми глазами, полностью поглощенный своим делом. Огонек уютно подрагивал, карандаш с шорохом бойко скользил по бумаге. Заметив, что я проснулась, Эдвин отвлекся, налил еще чашечку лекарства.

— Вот, выпей, — велел он и продолжил по-деловому сухо. — Я исследовал заклинание. Это изменившийся шар молний. Место слома я тоже нашел. Знаю, как исправить.

— Твой тон подсказывает, что за хорошими новостями последуют плохие, — я приподнялась на локте, выпила резко пахнущее снадобье и поморщилась. — Жутко солоно.

Эдвин подал мне чашку чая:

— Запей, — предложил он и со вздохом признал:

— Ты права. Есть плохая новость. Мой резерв восстановится достаточно только к утру.

— Я не хочу столько терпеть, — отрицательно покачала головой. — У меня тоже сколько-то уже накопилось. Хотела предложить ему забрать магию, но он заговорил первым:

— Сделаем вместе. Хорошо?

Воспоминание о том, как мы зачаровывали бечеву, отозвалось теплом и радостью. Видимо, не только у меня, раз Эдвин почти просил об этом. Я улыбнулась и согласилась:

— С удовольствием.

Он просиял и, наклонившись ко мне, поцеловал.

Сравнение с совместным созданием артефакта этот эксперимент проигрывал. Да, красивое сплетение даров, удовольствие и совсем новый для меня опыт исправления и снятия сломанного заклинания. Но я все не могла избавиться от ощущения, что Эдвин меня прощупывал. Пытался осознать оттенки эмоций, найти подтверждение искренности слов. Проверку я, судя по лучистости его дара, прошла. Но сильно задело и даже оскорбило то, что в таких мерах он видел необходимость.

Совершенно обессилившая и полностью опустошенная я лежала в объятиях спящего Эдвина и прислушивалась к звукам за стенами. Птицы Великого магистра пытались найти вход в убежище, царапали окна. Противное ощущение чужого присутствия стало особенно мерзким, когда мне привиделся Серпинар. Полагала, теперь, после разговора, он сосредоточится на мне. Но магистр по-прежнему меня не видел и рассматривал что-то у меня за спиной. Ощущение от этого было жуткое.

— Ты сказал, что лис там по доброй воле, — щедро намазывая теплую булочку маслом, напомнила я. — Почему ты так решил?

— Причин две. Во-первых, на нем не было артефакта подчинения, — потянувшись за ветчиной, спокойно ответил Эдвин. — А добровольно отдавать свою силу постоянно маг не будет ни в каком обличье. Но и передающего артефакта на нем не было.

— А во-вторых?

Я вытащила на тарелку полдюжины соленых огурчиков.

— А во-вторых, — похитив у меня самый большой, продолжил Эдвин. — Когда он увидел меня, попытался сообщить о нас кому-то. Думаю, Великому магистру. Но я успел заблокировать его заклинание. Иначе мы имели бы сомнительную радость общаться той ночью с Серпинаром.

Я отвела взгляд, сделала вид, что занята завтраком. Знала, что должна рассказать о встрече с Великим магистром. Но в то же время возникло ощущение чего-то запретного, едва ли не постыдного. Поборов сильное желание скрыть разговор с Серпинаром, призналась.

— Я вчера его видела. У эльфийского камня на берегу. Голос прозвучал глухо, сипло, и поднять глаза на Эдвина не осмеливалась. Отчего-то чувствовала себя перед ним виноватой.

— Что? — переспросил он, наклонившись так, чтобы видеть мое лицо.

— Он ждал меня у камня, — жалея о том, что открыла рот, продолжала рассказывать. — Показалось, он рассчитывал встретить именно меня.

Эдвин промолчал.

— Он предложил мне помощь… Сказал, что многое может исправить. Поговорить с королем. Оправдать меня в глазах Ордена…

Волной накатило чувство жалости к себе. Ведь магистр был прав. Вне укрытия меня ждали только преследования, пытки и смерть. Вне дома Эдвина у меня не было даже права на жизнь. В глазах щипало, голос предательски срывался, только усиливая чувство неловкости.

— Сказал, что хочет помочь мне, — смахнула со щеки слезу. — Что ты ответила? — тихо и неправдоподобно спокойно спросил Эдвин.

— Он хотел, чтобы я рассказала о тебе в обмен на помощь, — сцепив руки на коленях, выдавила я. Встретила твердый испытующий взгляд голубых глаз. — Я отказалась. — Он не любит, когда ему отказывают, — Эдвин был возмутительно бесстрастен.

Я ожидала сочувствия, утешения, а холодность слов вместе с колючей льдистостью дара раздражала. Это отразилось на голосе, заметно осипшем от напряжения и волнения. — Но мой отказ его не удивил. Поэтому он сказал, что я в любое время могу прийти к камню и позвать. Серпинар услышит и всегда будет признателен за сведения о тебе. Эдвин молчал, чуть прищурившись, глядел мне в глаза. Будто раздумывал, способна ли я принять предложение инквизитора.

Способна ли предать.

— Ты же понимаешь, что он лгал, обещая защиту и помощь? — взгляд исподлобья, сухая, показавшаяся обрывистой фраза, металлический блеск дара.

— Конечно, — с вызовом ответила я, по-прежнему глядя в глаза Эдвину и чувствуя, как язычки магического пламени покалывают пальцы.

Раздражение постепенно сменялось злостью, сдерживаться становилось все трудней.

— Но некоторым он действительно помогает, — не замечая моего состояния, продолжал Эдвин. — Чем ценней для него помощь, тем больше шанс, что он выполнит обещание. Главное, постараться его не разочаровывать. Разочарования для него оскорбительней отказов. За них он мстит. — Я не собираюсь с ним связываться! — вспылила я, подскочила, с грохотом опрокинув стул. — Я сыта по горло инквизиторами и Орденом! Мне надоело это королевство. Я хочу свободной жизни!

Он тоже вскочил, поймал мои руки, прижал их к своей груди.

— Я тоже, Софи. Я тоже…

Он говорил с чувством, с сердцем. Словно высказывал давно наболевшее.

— Я раньше думал, мое предназначение в том, чтобы мешать Инквизиции. Всеми силами. Как только могу… Но…

Он замолчал, отвел глаза.

— Но что? — подтолкнула я.

— С некоторых пор эта возня кажется несущественной, ненужной, — тихо ответил Эдвин.

Снова замялся, будто не знал, как правильно выразить мысли. Его взгляд выдавал неуверенность, какую-то робость. Но его слов я ждала с замиранием сердца, потому что дар Эдвина изменился. Казалось, под ледяной коркой золотом сияет манящий огонек, отражение моего пламени, такой необходимый мне свет.

— Я… — он заметно покраснел, прокашлялся и неожиданно твердо спросил: — Давай уедем в Кирлон? Вместе?

— С радостью, — выдохнула я. — Хоть завтра.

Он порывисто обнял меня, прижался щекой к виску и надолго замер в этой позе. Закрыв глаза и наслаждаясь теплом его рук, чудесной красотой его сильного, распустившегося, будто огненный цветок, дара, вдруг подумала, что Эдвин боялся отказа. Мысль показалась нелепой, абсурдной, но все же правильной. Чуть отстранившись, заглянув в лицо своему волку, по смущенной улыбке увидела, что не ошиблась. — Я люблю тебя, Эдвин, — прошептала, встретившись с ним взглядом.

— Я тебя тоже, Софи.

Его голос покорял нежностью, дар сиял радостью, лучился искренностью. И тогда, отвечая на поцелуй, мне не требовалось большего.

Страстность отозвалась желанием, и сопротивляться ему мы не хотели. Каждое прикосновение, каждый, даже слабый, магический разряд вызывал шквал чувств и ощущений. Их сила помрачала разум, уничтожала глупые воспоминания о недавней проверке, сомнения во взаимности любви. В крохотном и одновременно огромном мире наших объятий мы стали единым целым. Неделимым, органичным, настоящим, истинным…

Уютно устроившись на груди у Эдвина, легко касалась кончиками пальцев следа от шара молний. В темноте спальни под пальцами расцветали маленькие оранжевые цветы

исцеляющего заклинания. В их свете я видела ласковую улыбку Эдвина, чувствовала тяжесть и тепло его руки, любовалась красотой родного дара. Знала, что дорога ему, необходима, как и он мне. И ничего важней и ценней на свете не было.

Вечером состоялся крайне неприятный разговор. Эдвин считал, что не может, не имеет права уехать из страны, не уничтожив карту даров. Я называла это стремление навязчивой идеей. Он настаивал на необходимости выкрасть артефакт и избавиться от него.

— Как же ты не понимаешь? Если не станет карты, то Орден не сможет больше никого выследить, — горячился Эдвин, расхаживая по комнате. — Не сможет забирать детей в школы, воспитывать из них новых инквизиторов. Потеряет всех, кто сейчас в бегах. Они смогут улизнуть из страны!

Навязчивая идея была благородной по сути, но все равно неожиданно сильно бесила тем, что судьбы неведомых многих казались Эдвину важней наших планов. Несмотря на это, с его логикой и доводами пришлось согласиться. Ведь в некоторой степени уничтожение карты влияло и на нашу безопасность. А вот желание вернуться через два дня в Орден стоило виконту стула. Я так разозлилась, что не сдержала магию. Но кучка пепла не повлияла ни на его решение, ни на мое неприятие.

Он хмурился и складывал руки на груди. Я плакала и умоляла не уходить.

Он сердился и аргументировал. Я кричала и умудрялась вовремя гасить огонь на пальцах.

Он пытался успокоить. Я обнимала, целовала и упрашивала. Спустя час мы ни к чему не пришли. Он твердо стоял на своем, я с ужасом осознавала собственное бессилие.

Лежа в постели рядом с ним, но впервые не в его объятиях, придумывала доводы в свою пользу. Мысленный разговор с молчаливым, но постепенно соглашающимся со мной Эдвином затянулся, стал монотонным и убаюкивающим.

— Ты должна понимать, что, возвращаясь в Орден, я доказываю свою непричастность к событиям у Золотого ручья, — в который раз повторял Эдвин.

— А ты должен понимать, что по остаточным заклинаниям можно вычислить, кто именно там был. Сложно, но Серпинар справится, — упорствовала я.

— Мы были в нонраффиен. Не осталось следов от заклинаний, — ответил Эдвин подчеркнуто спокойно, чем неимоверно раздражал.

— А артефакты, улавливающие дары?

— Я их исследовал, они нас не уловили, — низкий голос прозвучал уверенно, а причин сомневаться в его мастерстве и выводах у меня не было.

— Лис видел тебя. И обо всем рассказал Великому магистру! — привела я придуманный прошедшей ночью аргумент. Эдвин сложил руки на груди, откинулся на спинку стула и несколько секунд сосредоточенно меня разглядывал.

— Понимаю, ты не хочешь, чтобы я уходил. Не считаешь это правильным, — по-прежнему спокойно сказал он. — Но зачем так принижать собственные заслуги?

Я выжидающе нахмурилась.

— Ты ведь скрыла меня покровом Навэнны. Я это отчетливо почувствовал. Даже не подозревал, что тебе знакома эльфийская магия.

Честно призналась:

— Я не знаю этого заклинания…

Он скривил губы в недоверчивой ухмылке и хотел перебить, но я поспешно продолжила:

— Но понимаю, о чем ты. Оно само сплелось. Я не осознавала, что делаю. И не смогу повторить.

Пришла его очередь хмуриться.

— Это иногда случается, — после долгих раздумий заключил Эдвин. — Если у тебя в роду были эльфы. В третьем-четвертом колене, не дальше.

— Сейчас без фамильных книг не скажу, — я неопределенно повела плечом. — А сколько в тебе эльфийской крови? — По меньшей мере, четверть. Отец матери — чистокровный эльф, но не из рода Волка. Эта линия тянется с отцовской стороны.

Я устала от спора, поэтому ухватилась за семейную тему.

— Ты с родственниками давно общался?

— Шесть лет назад, — бесстрастно ответил Эдвин. — Моя семья быстро поняла, что эльфам здесь не место. Многие уехали еще до войны. Большая часть семьи уехала сразу после падения Гнезда. Нужно было увезти отсюда детей рода Орла.

— Почему ты не уехал вместе с ними? — причину, по которой семья так надолго разлучается, я не понимала.

— Это было шестнадцать лет назад, — сухо пояснил Эдвин. Он не лукавил и ничего не скрывал, но его дар говорил, что избранная тема крайне неприятна. — Мой дар с самого рождения был сильно выражен из-за большой доли эльфийской крови. К тому же перекидываться я умел с раннего детства. Тем не менее, инквизиторы мной не интересовались. Они установили себе возрастной порог — одиннадцать лет. И до сих пор считают этот возраст наиболее благоприятным для начала обучения в школах Ордена. Изредка делают исключения и раньше забирают детей. Таким исключением стал и я. Потому что карта даров была в Гнезде. По ней Орден меня и нашел. Мы тогда о карте не знали. Знали только, что детей Орлов нужно прятать, но не знали, что нужно прятать и меня. Так я попал в школу Ордена.

Он нахмурился сильней, а я пожалела, что увела разговор в эту сторону. Только укрепила решимость Эдвина во что бы то ни стало выкрасть артефакт.

— Мама уехала. Полуэльфийка, даже вышедшая замуж за дворянина, не может быть здесь в безопасности, — Эдвин горько усмехнулся.

— А твой отец?

Мы впервые говорили о его семье, и мне было важно это знать.

— До моего совершеннолетия отец и дядя с женой жили здесь.

Совсем один я не остался, — он отрицательно покачал головой.

— А потом я уже не мог уехать. У меня была должность, обязанности. Я оказался крепко вплетен в паутину Серпинара и связан со множеством людей.

— Друзья-осведомители, — вспомнив фрейлин, которые набивались мне в подруги, кивнула я.

— Именно, — хмуро согласился он и жестко, зло добавил:

— Друзья-доносчики. Именно таких воспитывают в школах Ордена. То, что доверять там нельзя никому, я изначально знал. Я ведь видел, что произошло в Гнезде, слышал истории о наказаниях для отступников. Отец умолял меня ни во что не вмешиваться. Объяснял, что мое непослушание и поведение может отразиться на семье. Поэтому злость на инквизицию я выплескивал во время боевых занятий и старался не выделяться, насколько мог. Не впутывался в сомнительные истории, — он пожал плечами. — Оказалось, именно поэтому учителя считали меня надежным, достойным доверия членом

Ордена. Опорой Инквизиции. Поэтому порекомендовали меня Великому магистру Серпинару, посоветовали обратить внимание на юное дарование.

— Он обратил? — осторожно спросила я.

— Да, — Эдвин, давно уже разговаривающий со столом, а не со мной, снова посмотрел мне в глаза.

— Да, обратил. Признаться, я был бы им очарован, восхищался бы им, если бы своими глазами не видел то, что он сделал в Гнезде.

— Он очень заинтересовался мной, моими способностями, — без намека на гордость или самодовольство продолжал Эдвин. — Хотел сближения. Я вынужденно провел много времени рядом с ним. Последние два года обучения в школе мы виделись не реже раза в неделю. Я много раз бывал у него в замке. Серпинар изображал доброго дядюшку. Старался общаться чаще. Ненавязчиво опекал, делясь схемами заклинаний, книгами, советами по использованию боевой магии. Рассказал о карте даров и паре других артефактов.

Любимый нахмурился, снова отвернулся. Сделал коболу знак налить еще чаю. Запахло смородиновыми листьями. Я представила черноволосого юношу, сидящего в кресле у камина напротив светловолосого магистра. Сравнение Эдвина нарисовало уютную комнату, размеренные беседы, улыбку на губах Серпинара. Вопрос сорвался прежде, чем сообразила, что говорю.

— У магистра есть семья?

Даже мне эти слова показались попыткой найти в Великом чудовище человеческие черты. Эдвину тоже, но он ответил сдержанно, голос прозвучал ровно.

— Насколько я знаю, с эльфийской стороны от него отреклись едва ли не при рождении. Мать, учитывая возраст Серпинара, давно умерла. Сама понимаешь. О других родственниках ничего не знаю. Он не откровенничал, а сплетничать о жизни Великого магистра в Ордене не стремятся, — он сделал пару глотков, отставил чашку. Тихо звякнуло блюдце.

— Он не искал во мне семью, — в чертах Эдвина появилась ожесточенность. — Он не для того стремился к сближению. Я просто был и остаюсь ему нужен.

— Зачем? — недоумевала я.

Инквизиторов, стремящихся получить толику внимания Серпинара, всегда было предостаточно. Один из придворных магов гордился тем, что когда ему понадобилось срочно встретиться с главой Ордена, Серпинар выделил ему время на следующий день. Не заставил ждать аудиенции больше трех суток. Услышав историю Эдвина о неофициальном общении в домашней обстановке, многие удавились бы от зависти.

Он глянул удивленно, будто не понимал подоплеки вопроса. Но ее не было, мной двигало лишь любопытство. Чуть наклонившись, Эдвин положил ладонь мне на запястье. Ласковое и нежное прикосновение, по которому я успела соскучиться за последние дни, проведенные в ссоре. Мягкое сияние золотого дара показывало, что Эдвин тоже устал от противостояния. В тот момент поняла, что уступлю его логике, поддамся на уговоры. Лишь бы не подтачивать доверие, не разрушать любовь.

— В том, что тебе так легко дается артефакторика, есть большой недостаток, — его лицо вновь засияло внутренним светом. — Ты не понимаешь, насколько исключительные вещи делаешь. Хотя тебе и не хватает практики и знаний, артефакторов твоего уровня еще поискать.

Я смутилась от искренности похвалы, почувствовала, как щеки обжигает румянец. Прежде Эдвин не давал такого лестного определения моим успехам.

— Это и есть ответ на вопрос "Зачем?", — помрачнев, он вернулся к теме, вновь отстранился и убрал руку. — Долго общаясь с Великим магистром, я постепенно убедился в том, что Серпинар — выдающийся боевой маг, создатель множества интереснейший заклинаний. Но довольно посредственный артефактор. Я, неопытный, только что закончивший школу маг, был ему нужен. Поэтому не смог уехать и после совершеннолетия. Он привязал меня должностью, заказами, дополнительными занятиям.

Эдвин опустошил чашечку и продолжил, рассматривая ее дно.

— На семейном совете мы решили, что в королевстве должен оставаться только я. Рисковать многими, если их присутствие в стране необязательно, неразумно, — он усмехнулся, повел правым плечом. — Отец оформил бумаги, позволил мне распоряжаться поместьем в его отсутствие. И родственники уехали через два месяца после моего совершеннолетия. Я промолчала. Если бы Эдвин тогда попытался уехать, ни к чему хорошему это бы не привело. Его вынудили бы сотрудничать, а его родных ожидала бы плаха. Как моих родителей.

— После их отъезда мы общались только письмами.

Относительно короткое время. Два года. А потом я решил, что слишком долго позволял Ордену распоряжаться моими талантами, — в лице вновь появилась ожесточенность, дар искрился от нарастающего напряжения, голос звучал сухо. — Я и раньше старался вредить инквизиции, но после одного случая стал прилагать значительно больше усилий. И переписка с родными могла превратиться из поддержки мне в угрозу их жизням. Я написал фразу, о которой заранее договорился с отцом. Заверил, что нашел свое предназначение. Что отныне служение Ордену — цель моей жизни. И получил ответ, что мои устремления семья полностью разделяет и желает мне успехов на выбранной стезе.

Он говорил подчеркнуто спокойно, а у меня сердце сжималось от жалости и боли.

Орден разрушил слишком многие семьи. В жизнях слишком многих появились последние слова, которыми обменялись любящие родственники. Вспомнив родителей и брата, подумала, что наши последние слова были искренними.

Последние слова Эдвина и его семьи — лживыми.

У меня были мои мертвые, я могла скорбеть по ним. А Эдвин для семьи стал живым мертвецом, и они жили в неведении. Ожидали вестей из Ордена, потому что замалчивать смерти аристократов нельзя, но надеялись, что Эдвин найдет возможность, лазейку и уедет на континент. — Не плачь, не надо, — он встал, обнял меня.

Уткнувшись ему в плечо, я рыдала. Справиться с эмоциями не получалось и, вцепившись в любимого обеими руками, просто дала волю слезам. Давно уяснила, что иногда нужно плакать, чтобы потом опять долгое время держать себя в руках.

Конечно, ему удалось меня убедить. Кроме нежелания отпускать и страха, я ничего не могла противопоставить его логичным аргументам. Казалось правильным, что после неудачной попытки освободить лиса, один из подозреваемых будет вести себя так, словно ничего даже не слышал о взбудоражившем Орден происшествии. Будто все это время честно трудился во имя церкви и процветания инквизиции. Я смирилась с его возвращением в Орден, больше на эту тему не заговаривала. Он радовался моей покладистости и окончанию ссоры. Все вошло в привычную колею. Улыбки, поцелуи, нежность, заглушавшая холод, поселившийся в душе. Мы трудились над артефактами для инквизиции. Прошли времена, когда Эдвин мог позволить себе вернуться к магистру Лейоду с пустыми руками. На столе перед нами горкой высились одноразовые амулеты. Из серьезных мы сделали только парочку исцеляющих. Эдвин считал, мне нужно развивать навыки и учиться новому, а создание одноразовых амулетов этим целям не соответствовало.

Он ушел сразу после ужина. Объяснил, что должен побывать в доме, который выделили ему для экспериментов с артефактами. Завернувшись в теплое одеяло и грея ноги о горячий камень, не смогла избавиться от мысли, что Эдвин намеренно уехал до наступления ночи. Боялся, что я изменю решение или попытаюсь лаской убедить его передумать. Мысль была противной и оскорбительной. Но при дворе я слишком часто видела, как король и некоторые советники меняют мнение едва ли не на противоположное. После одной ночи с умелой любовницей. Эдвин, без сомнения, тоже верил в силу женских чар и поэтому ускорил отъезд.

Я зябко поежилась, натянула повыше одеяло. Согреться не получалось, и дело было не в холодной комнате. В душе поселилась тревога, чувство близкой беды превращало сердце в кусочек льда.