Сиам Майами

Глава 40

Трезвое представление о твоем враге — вот свидетельство настоящей зрелости. Такая мысль посетила Доджа, пока он сидел у себя в кабинете. Ему хотелось собраться с силами перед встречей с Сиам. Он сидел в шезлонге у стены из термостекла с номером «Морнинг телеграф» в руках. Когда ему захотелось курить, он зажег сигарету от долларовой бумажки. Задув пламя, бросил обгоревший доллар в пепельницу, к многочисленным обгоревшим собратьям. Предложение Твида пришлось ему по душе. Оно соответствовало его теперешнему настроению.

Зигги, напротив, совершенно ему не соответствовал. Тот, видно, окончательно рехнулся: дерет глотку у него в кабинете, орет даже посреди улицы. Раньше он воспринимал Зигги просто как откровенного человека, но теперь за ним нужен глаз да глаз. Он опасался, что Зигги норовит взять над ним верх. Нападки Зигги он объяснят тем, что тот обнаружил, какое у него, Доджа, доброе сердце. Стоит хоть раз поступить достойно — и в человеческих отношениях обнаруживается пустота. Природа не терпит пустоты — слабак немедленно расплачивается за свою слабость.

Додж давно перестал опасаться победителей. Им есть что терять, поэтому они ведут себя предсказуемо и разумно. Бояться надо побежденных — этим терять нечего. Додж чувствовал, что Зигги набирается сил, утрачивая свое привычное лицо. Это было верным признаком близкого успеха.

Затратив годы на изучение биржевых сводок и таблиц скачек, Додж теперь понимал, что не просто черпал из них информацию. Цифры, сноски, пометки образовывали вокруг него информационный кокон. Столбцы цифр указывали на потерю или выигрыш денег, однако они не исчерпывались доходами или убытками, а вели у него внутри собственную жизнь. Как ни странно, читая цифры, он чувствовал себя защищенным, даже если они свидетельствовали о его проигрыше. Ему нравилось анализировать цифры. Что произошло, если все сложилось неудачно? История выражалась в цифрах, как скачки, как бизнес. Таблицы скачек погружали его в особый мир. Он мог часами изучать их, не испытывая утомления, даже если речь шла о состоявшихся заездах. Иногда спрашивал себя: что за чепуха отнимает у него столько времени? Лошади, бессмысленная гонка. Скачки сами по себе длились слишком недолго, чтобы по-настоящему его заинтересовать, если на них не случалось чего-то исключительного. К тому же скачки заканчивались, едва успев начаться. Только он подносил к глазам бинокль, а лошади уже преодолевали последнюю четверть мили. Чаще всего он не наблюдал за скачками, на которых делал ставки. Ему хватало данных из вечерней газеты, которую он редко толком читал.

Наиболее приятные раздумья бывали у него связаны с биржевыми сводками и таблицами скачек. Однако нередко получалось и так, что эти раздумья вызывали отвращение. Он впадал в летаргию, когда слишком глубоко погружался в поток жизни. Это было под стать телевидению. Он не любил свой кокон.

Додж размышлял об иных развлечениях, когда ему позвонила секретарь:

— Вы просили сообщить о времени.

— Благодарю. — Он с трудом поднялся, затушил сигарету, тут же одумался и попробовал еще разок затянуться окурком, но, спохватившись, с отвращением его отшвырнул.

Направился в дальний угол кабинета, где нажатием кнопки привел в движение дверь туалета. При ярком свете Додж принялся изучать в зеркале свою физиономию. Он был и без того тщательно выбрит, однако схватил электробритву и стал водить по шероховатым местам. Покончив с этим, взялся за расческу. Он чувствовал напряжение и хотел от него избавиться. Зигги поколебал его уверенность в себе, и теперь ему требовалось вновь занять командные высоты. Он решил узнать, пользуется ли Барни офисом, который он предоставил в его распоряжение. Он станет самим собой, если узнает, что Барни торчит там, когда он направляется на свидание с Сиам. Додж нажал кнопку под зеркалом и сказал в микрофон:

— Соедините меня с помощником Зигги. Он занимает один из наших старых офисов, которые мы переоборудовали, прежде чем перебраться сюда.

— Его нет на месте.

— Откуда вы знаете?

— Селеста Веллингтон, — вкрадчиво ответила секретарь, зная, что означает это имя, — все время ему звонит, а я не могу его найти.

Додж присел на унитаз, чтобы собраться с мыслями.

— В следующий раз соедините мисс Веллингтон напрямую со мной.

— Я так и хотела сделать, но она отказалась.

— Уж не желает ли она забрать свою пробную запись? — Он предположил худшее, чтобы не терять форму.

— Нет, об этом она ничего не сказала.

— Спасибо. — Он встал, зная, что пора отправляться к Сиам. Кажется, Зигги говорил, что встречался утром с Барни. Он не помнил этого в точности. Возможно, поэтому Зигги и пребывал в таких растрепанных чувствах. Кто знает, что у этого мерзавца на уме? Накануне он виделся с Сиам. Это Додж знал точно.

Он позвонил своему биржевому брокеру, рассчитывая на хорошие новости. Дружелюбный, но одновременно стальной голос сказал:

— Ваш сегодняшний доход по ценным бумагам — четыреста долларов.

— Половину обналичьте.

— Конъюнктура неважная. Сегодня лучше покупать.

— Я хочу преподнести себе маленький подарок. — Сказав это, он почувствовал себя лучше.

— Как скажете.

Додж оживился и позвонил своему букмекеру.

— Привет, Стью! — услыхал он вкрадчивый голосок.

— Как поживают мои книги [3], Сол?

— Хочешь прочесть новинку? Называется «Распахнутое кимоно», автор Сеймур Хейр. — Сол заржал над старой шуткой.

— Когда я услышу от тебя новый анекдот?

— Твоя кляча как раз сейчас на круге. Ты располагаешь временем?

— Парой минут.

— Слышал хохму насчет старика и его собаки?

— Уже жалею, что позвонил, — ответил Додж, с трудом маскируя раздражение.

— Приходит друг к еврею, владельцу беспородного песика. Друзья сидят и точат лясы, песик дрыхнет под столом. На закате еврей начинает готовиться к молитве. Песик выбегает из комнаты и возвращается в ермолке. «Ну и умная у тебя собака!» — восхищается друг. Еврей надевает талес; песик выбегает из комнаты и возвращается в маленьком талесе. Друг не верит своим глазам и ждет продолжения. Еврей начинает молиться, песик тоже. Друг поражен искренностью его голоса. После молитвы он говорит: «Ну и пес у тебя! Такого надо отправить в колледж. Из него вышел бы отменный раввин». — «Знаю, — понуро отвечает еврей. — Ты ему это скажи. Ему приспичило стать врачом».

Додж согнулся от смеха. Пока он смеялся, букмекер сообщил ему, что его лошадь достигла поворота.

— От такого анекдота я потерял всякий интерес к скачкам.

— А про Сталина и холодильник слыхал?

— Нет.

— Погоди, дай взглянуть, что там на телетайпе.

— Брось, Сол, лучше анекдот.

— Сталин выступает в Минске. «Товарищи, я хочу, чтобы у вас было все, что вы пожелаете. Если вы чего-то хотите, говорите, я лично позабочусь, чтобы у вас это было». Никто не смеет поднять руку. Наконец из толпы раздается: «Моя фамилия Петровский. Мне хочется такой холодильник, как делают в Америке: включаешь его — и он несколько лет держит холод. И чтобы с отделением для яиц». Сталин с улыбкой отвечает: «Мой секретарь записал ваш заказ. Считайте, что он уже выполнен». Через месяц Сталин выступает с той же речью в Пинске: «Честно скажите, чего вы хотите, и я вам помогу». В толпе поднимает руку испуганная женщина: «Я — Петровская. Скажите, что случилось с моим мужем?»

Додж забулькал и услыхал:

— Твоя кляча пришла третьей.

— Спасибо, Сол.

— Не надо благодарностей. Деньги-то твои.

— Ты помог мне больше, чем лошадь.

Приободренный Додж отошел от стола пружинистым шагом. Он покинул свой офис, забыв про недавнюю сонливость. Выходя из лифта, пронзил взглядом весь нескончаемый вестибюль и увидел такси, стоящее у входа. Он устремился к нему бегом, не желая упускать удачу. Такси ждало зеленого сигнала светофора. Додж торопился к нему не потому, что опаздывал, а потому, что хотел двигаться. Выбегая из здания, он увидел, как перемигивается светофор. Он пересек тротуар, лавируя между пешеходами, и схватился за дверную ручку в тот самый момент, когда машина тронулась с места. Таксист затормозил, но не потому, что увидел Доджа, а потому, что ему помешала другая машина. Додж собирался нырнуть в машину, когда увидел в салоне пару очаровательных ножек. Находка осчастливила его. Он был готов расплатиться за себя и за пассажирку, лишь бы прокатиться в ее компании.

Подняв глаза, он обнаружил, что женщина молода и привлекательна. Она встретила его обворожительной улыбкой, явно одобряя его решительность. Она не стала вслух приглашать его, но ее реакция была откровеннее приглашения. Контакт между ними установился за доли секунды. Когда он отшатнулся, ее глаза недоверчиво расширились. Ее улыбка была чересчур деланной, глаза смотрели слишком вкрадчиво. Свойственная ему галантность мигом покинула его. Он не смел давать волю своим мыслям.

— Мы могли бы ехать вдвоем, — вежливо обратилась к нему она. Судя по ее приподнятым бровям, странная реакция красивого мужчины сильно озадачила эту особу в изысканном туалете.

Он попятился, не в состоянии вымолвить ни слова, а только кивая в знак признательности. Он пожирал взглядом эту знакомую фигуру с узкой талией, руки с тонкими пальцами на голых коленях, ноги с легким загаром, дорогие модные туфельки. Его рука немного задержалась на дверце с опущенным стеклом. Ему хотелось еще разок взглянуть на это лицо, прежде чем оно исчезнет. Наклонившись, он лучше разглядел ее — точную копию его жены, когда они только поженились. Сам не зная зачем, он дружески помахал ей на прощание.

Молодая пассажирка была слишком хорошо воспитана и горда собой, чтобы выказать свое неодобрение. В последний момент его взгляд стал таким напряженным, что она отвернулась. Он отошел, машина отъехала, он же остался стоять на солнцепеке. Додж потер лоб, чтобы загородить глаза, а вместе с ними всего себя от постороннего внимания или, чего доброго, вмешательства. Перед ним притормозило другое такси, но он махнул рукой: проезжайте. Рядом пыхтел автобус, фыркали машины, а он размышлял о том, что сделали с его женой долгие годы пререканий. Это он собственноручно превратил ее в мегеру: мстительную, сварливую, истеричную. Вид живой красавицы в такси заронил в него чувство, будто он долгие годы не прикасался к собственной жене. Он стоял столбом, осознавая горькую истину, состоявшую в том, что он погубил женщину, которую когда-то любил.

Он слепо побрел по тротуару, натыкаясь на людей и, не глядя, цедя: «Простите». Он знал, что ему давно пора прибыть в «Редженси». Хождение по людным улицам вселяло беспокойство. Однако ему хотелось именно брести, а не ехать, чтобы не прерывать своих раздумий. По дороге он заглянет в бар и опрокинет рюмочку. Его больше всего тревожила, даже пугала мысль, что он не знает, как начать, как прикоснуться к Сиам. Встреча с молодой пассажиркой такси поколебала его уверенность в себе. Ему не хотелось, чтобы Сиам оказала сопротивление. Это напугало бы его еще сильнее, и не потому, что он ее боялся, а потому, что это было бы пощечиной ему. Он боялся, что уже никогда не вспомнит, как обходиться с женщиной.

Он с радостью повторил бы звонок брокеру, чтобы порадоваться своему доходу, однако не хотел показаться суетливым. Может, опять позвонить букмекеру? Ему на удивление быстро потребовался новый допинг в виде шутки. Но если он позвонит Солу, тот уловит его встревоженный тон, и тогда прощай непосредственная живость анекдота. Получалось, что ему некому звонить.

Он вошел в первый попавшийся бар, размышляя, как лучше приняться за Сиам. Правильнее всего было бы начать с повинной: «Прости, если я тебя обидел». Со звездой, со знаменитостью нужно проявлять искренность: она видит столько лицемерия, что засекает вруна так же зорко, как сова, умеющая разглядеть в потемках мышь. «Я пригласил тебя не потому, что я негодяй. Мне необходимы твое прикосновение, твоя ласка». Чушь, подумал он, правда звучит слишком мрачно.

В полумраке к столику приблизилась полуголая барменша и остановилась в нескольких дюймах от него, ожидая заказа. Он сразу назвал ее про себя «женщиной-призраком». Проводив взглядом ее раскачивающиеся бедра, он грустно подумал, что это своеобразный эксгибиционизм — ведь она может спокойно выставлять на всеобщее обозрение свою плоть, свое мертвое естество. Ему больше хотелось сейчас видеть лица женщин. Хорошо, что женщина в такси повернулась к нему лицом. Столь же приметное лицо у его жены. Нашел время, когда думать о жене! Ему необходимо перестать таращиться на барменшу и перейти к действиям. Эксгибиционистка — женщина-призрак. Женщина-призрак — вампир, поглощающий самого себя. Она запугивает себя, превращает в лед. Неужели она способна пустить в ход то, чем щеголяет? Он принудил себя забыть про призраков и посмотреть в глаза реальности.

Сиам не станет прятать от него лицо. Благодаря этому он лучше разберется в себе. Он посмотрит ей в лицо. У нее неважная кожа: угри и тому подобное. Но он не будет обращать внимания на кожу, он заглянет ей в глаза. Он отогнул манжет и, взглянув на часы, обнаружил, что страшно опаздывает. Однако он делал это осознанно. Он ждал, когда Сиам захочется сбежать. В такой ситуации его появление принесет ей облегчение.

Он встал, чтобы взять со стойки заказанную выпивку. Но барменша, колыхая своим формами, уже приближалась к нему. Он взял свою рюмку у нее с подноса, заплатил, добавил чаевых и залпом опрокинул виски. Она держала перед ним поднос и улыбалась. Он подумал, что, если бы хоть небольшая доля адюльтеров, которые манят людей, превращалась в реальность, страна замерла бы. Он верил в сотрясающую страну сексуальную революцию.

Почему он торопится? Раньше он никогда не торопился к Сиам. Что это — жажда близости с нею или неуверенность в себе? Он знал: беспокоиться о том, что Сиам уйдет, не дождавшись его, равноценно помешательству. Его беспокоило другое: он чувствовал, что теперешняя Сиам способна на такой поступок.