Спасение Рейн

ГЛАВА ВТОРАЯ

ИЗВРАЩЕННЫЕ НАМЕРЕНИЯ

Тринадцать лет

— Солджер Мэйсон!

Я поднял голову от лужицы слюней на столе и открыл заспанные глаза.

— А?

Класс, полный студентов, разразился приглушенным смехом.

Миссис Хендерсон выглядела не такой забавной, как все остальные. Уперев руку в бедро и поджав губы, она спросила:

— Хорошо вздремнул?

Я откинулся на спинку своего скрипучего сиденья, вытянув руки над головой.

— Думаю, нормально. Жаль, что у меня не было подушки.

Еще один раунд смеха. Еще один невеселый вздох моего учителя английского языка.

Прозвенел звонок, и по комнате разнесся скрежет ножек стульев о бежевый линолеум. Я поспешил последовать их примеру, но миссис Хендерсон остановила меня, слегка сжав мою руку.

— Солджер, подожди, — мягко попросила она, не давая мне уйти, и я повернулся к ней лицом с усталым безразличием.

В прошлом году я был ниже ее ростом.

В этом году я мог видеть ее макушку.

— Что?

Миссис Хендерсон убрала свою руку с моей и присела на край моего стола, выражение глубокой озабоченности прорезало морщинку между ее бровями.

— Все в порядке?

Я пожал плечами и взвалил на плечо свой тяжелый рюкзак.

— Конечно. А что?

Миссис Хендерсон не выглядела так, как будто верила мне. Совсем нет. И она имела полное право этого не делать.

— Ну, — облизнула губы языком миссис Хендерсон, и это действие возбудило ту дурацкую штуку в моих штанах, — я знаю, что дома все было сложно… по-другому, когда твоя бабушка умерла в начале этого года, и вам с мамой пришлось переехать и все такое. Поэтому… я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

Я беспорядочно забарабанил пальцами по лямке рюкзака при упоминании о бабушке, которая умерла от рака. О переезде из дома, в котором вырос, чтобы жить в отвратительном многоквартирном доме напротив железнодорожных путей. Миссис Хендерсон не упомянула о смерти Салли или о том, что мама потеряла еще несколько работ, но я предположил, что она и не должна была этого делать. Миссис Хендерсон не знала о таких вещах, а я определенно не говорил об этом. Но подумал об этом сейчас, добавив это к длинному списку душевных мук, которые я испытал с тех пор, как два года назад у дедушки на моих глазах случился сердечный приступ.

Так что, нет, я не был в порядке. Далеко нет. Но не собирался говорить ей об этом в том случае, если мое состояние может привести ее к маме.

У мамы было достаточно проблем. Ей не нужно было, чтобы моя учительница была одной из них.

— Серьезно, я в порядке, — соврал я.

Она наклонила голову и сжала губы между зубами. Миссис Хендерсон была самой красивой учительницей, которая у меня когда-либо была. Я часто думал о ней, особенно по ночам и в душе. Но когда она вот так поджимала губы, та становилась похожей на Хранителя склепа. Я ухмыльнулся и сделал мысленную заметку рассказать об этом Билли.

— Ты бы сказал мне, если бы все было не в порядке, не так ли?

«Нет».

— Да, конечно.

Похоже, она мне не поверила, но все равно уступила, кивнув.

— Хорошо. Увидимся завтра.

Я поспешил к двери, радуясь, что меня отпустили, но миссис Хендерсон еще не закончила.

— О, и, Солджер?

Да ладно.

Я с шумом выдохнул свое волнение и оглянулся через плечо.

— А?

— Если тебе когда-нибудь понадобится перерыв, если ты не сможешь справиться с работой и тебе просто нужно будет сосредоточиться на себе и своем самочувствии, дай мне знать, и мы что-нибудь придумаем. Хорошо? Просто… просто дай мне знать.

Непреодолимое желание рассказать ей обо всем пронеслось сквозь меня, как поезда, проходящие через дорогу от нашей убогой квартирки. Наши глаза встретились, когда мучительная боль сдавила мою грудь, затрудняя дыхание, и я подумал, что, может быть, миссис Хендерсон сможет увидеть всю правду, которую я пытался скрыть за ложью. Надеялся, что она сможет. Надеялся, что миссис Хендерсон поможет и спасет меня любым доступным ей способом. Но она не помогла. Лишь грустно улыбнулась и пожелала мне спокойной ночи, а я отвернулся и поспешил по коридору, размышляя о том, насколько я был не в порядке.

— Она не освободила тебя от домашней работы, потому что твоя чертова бабушка умерла, — сказал Билли, когда мы катили наши велосипеды по грунтовой дорожке, проложенной между густыми зарослями деревьев.

Я выдавил улыбку, подумав о красивых губах миссис Хендерсон и ее грустной улыбке.

— Она определенно это сделала.

Билли насмешливо хмыкнул.

— Всем было насрать, когда умер мой дедушка.

— Ты придурок, — проворчал я, толкая его в плечо. — Мне было не все равно.

— Да, хорошо, но моим учителям было все равно.

Я не сказал этого, но Билли тоже не ходил в школу две недели после смерти своего дедушки. Мама даже не была на похоронах бабушки, и она не видела причин, по которым я должен был бы прогуливать школу, если у нее не было возможности отпроситься с работы.

«Может быть, мне действительно нужен перерыв. Может быть, и маме тоже».

На минуту я пофантазировал о том, чтобы взять отпуск. Настоящий, такой, как у ребят в школе. Я никогда не был ни в Диснейленде, ни в Гранд-Каньоне, ни в Нью-Йорке, ни в где-либо подобном, но, возможно, это было именно то, что нам с мамой нужно. Может быть, именно поэтому все было так хреново — мы никогда никуда не ездили. Никогда не уезжали из этого дрянного городка и не развлекались. Но я также знал, что отпуск и поездки стоят больших денег, а мама едва зарабатывала, чтобы платить за квартиру. Она бы посмеялась надо мной, если бы я предложил поехать в отпуск.

Кроме того, маме даже не нравилось вставать с дивана. Как я смогу отвезти ее в это чертово Волшебное Королевство?

Мы с Билли продолжали идти по тропинке, приближаясь к «Яме» — поляне в центре неухоженного леса рядом с нашей школой. Это было место, куда многие дети приходили отдохнуть, потискаться и сделать все, что им хотелось, без присмотра родителей.

Не моих, конечно, а всех остальных.

Подростковая болтовня пробивалась сквозь деревья, и мы вышли в поток солнечного света. Сегодня там было не так много детей. Был всего лишь четверг. В пятницу или субботу это место было бы переполнено половиной студентов. Но, как и в большинстве других вечеров, мне просто нужно было где-то побыть, прежде чем вернуться в квартиру, и, кроме дома Билли, это было единственное место, куда можно было пойти.

— Эй, смотри, это Леви, — сказал Билли, бросая свой велосипед на краю «Ямы».

Я оставил свой рядом с его.

— Да, и что?

— Деньги есть?

Я не мог не рассмеяться. У меня почти никогда не было денег.

— Я потратил все свои деньги на обед.

— Ладно, — пожал плечами Билли и достал из кармана десятидолларовую купюру, — ничего страшного.

Я пошел за Билли туда, где Леви — парень слишком взрослый, чтобы тусоваться с нами, — стоял, обняв горячую блондинку, которую я не узнал. Парню было девятнадцать, он был на шесть лет старше меня, но мы стояли на одном уровне глаз.

Бабушка всегда говорила, что я крупный для своего возраста. А может быть, дело было в том, что все остальные были маленькими.

— Привет, Леви, — поздоровался Билли, обращаясь к нему так, словно они были приятелями, но я-то знал, что это не так. — У тебя есть что-нибудь из этих… ну, знаешь…

Леви оглядел меня, его взгляд встретился с моим с непонятным мне ожесточением. В чем была его проблема? Я едва знал его, мы никогда не разговаривали, так что я не мог понять, какого черта Леви смотрит на меня так, словно не может мне доверять. Но тут он отвел глаза, чтобы поцеловать девушку в висок. Она, казалось, ничего не заметила. Ее взгляд был устремлен на меня, как и его, но в нем не было того осуждения, которое было у него. Вместо этого она голодно покусывала губу.

Я не думал, что мне это нравится, но с другой стороны… я обнаружил, что, возможно, мне это очень нравится.

Она окинула меня взглядом и спросила:

— Как тебя зовут?

Я смотрел, как Билли протягивает свои десять долларов Леви с изрядной дозой замешательства, и ответил:

— Э-э… Солджер.

Девушка рассмеялась, как будто подумала, что я шучу.

— Нет. Ты серьезно?

Тогда я решил, что она мне совсем не нравится, и посмотрел на нее и ее язвительную ухмылку.

— Да. А что?

— Просто хочу убедиться.

Девчонка оглядела меня с ног до головы, облизывая губы — совсем не так, как это делала миссис Хендерсон, — и у меня между ног снова возникло это шевеление.

— Сколько тебе лет, Солджер? — спросила она меня.

— Тринадцать.

— Хм, жаль, — ответила девчонка, надув свои розовые губки. — Ты действительно большой мальчик.

Нет. Она мне определенно не нравилась.

Я перевел свой пристальный взгляд с нее на моего друга, который теперь ждал, пока Леви достанет из кармана куртки пластиковый пакетик с маленькими розовыми таблетками.

«Подождите, подождите, подождите, подождите. Что здесь происходит?»

— За десять баксов можно купить только один окси², — сказал Леви, открывая пакет.

«Окси…»

В этом пакетике должно было быть пятьдесят таблеток. Пятьдесят таблеток, очень похожих на те, которые любила принимать мама. Таких, от которых она падала на диван и смотрела в телевизор, пока не отключалась.

Откуда Леви их достал?

И зачем Билли понадобилась таблетка?

— Все в порядке, — сказал Билли. — Мы можем разделить ее.

«Разделить? Подождите… что? С кем разделить?»

Билли ухмыльнулся в мою сторону.

«Он говорит обо мне? Не может быть. Он бы не… верно?»

Леви бросил таблетку в руку Билли. Билли поблагодарил его и велел мне следовать за ним. Я пошел, неловко и ошеломленно, чувствуя, что все вдруг стало еще более запутанным и неправильным, чем раньше.

Зачем Билли понадобилась эта таблетка? Зачем он потратил на нее деньги?

Я знал его еще с дошкольного возраста. Он не занимался подобной ерундой. У таких детей, как он, были хорошие мамы, хорошие дома, и у них не было причин нуждаться в таблетках, которые принимала моя мама.

Но у него была одна.

— Чувак, ты ей понравился, — прошептал Билли, одновременно не веря и радуясь. — Ты должен был…

— Зачем тебе это? — прервал я его, мой голос прозвучал резко и хрипло на фоне голосов вокруг нас.

— Затем, что я видел, как Робби принял одну на прошлой неделе, и это выглядело забавно.

На прошлой неделе я не пошел в «Яму» с Билли и Робби, когда они попросили меня об этом. На прошлой неделе я был слишком напуган, чтобы оставить маму одну.

Мне было интересно, что делают мои друзья без меня. Я чувствовал себя завистливым и обделенным, переживал, что упустил что-то важное, пока был слишком занят тем, что убирал мамину блевотину и следил за тем, чтобы она не умерла. Но теперь знал и больше не завидовал. Вместо этого я испытал отвращение и разочарование и на мгновение уставился на своего лучшего друга, внезапно почувствовав, что больше не узнаю его.

— Весело? — поднял я свой недоуменный взгляд к небу и покачал головой. — Это не…

— Ладно, — сказал Билли, плюхаясь на землю рядом с нашими велосипедами, — я разломаю ее пополам, ты возьмешь одну половинку, а я…

— Я не хочу.

— Что? — недоверчиво спросил Билли, старательно разламывая маленькую таблетку пополам с едва слышным щелчком. — Да ладно. Все нормально. Это даже ничего не сделает.

Я представил себе, как мама вырубилась на потрепанном диване, который достался вместе с квартирой. Представил, как бесчисленное количество раз встряхивал ее, убеждаясь, что она все еще дышит. Это никогда не казалось мне пустяком. Но я не стал рассказывать об этом Билли. Я вообще никому не стал бы рассказывать.

— Мне все равно. Я не хочу этого.

— Ладно. Будь ребенком. Больше для меня.

Билли покопался в рюкзаке в поисках бутылки с водой и бросил половинку таблетки на язык. Затем, быстро запив таблетку водой, Билли проглотил ее.

— Видишь? Ничего страшного.

Однако Билли ошибался. Это было очень важно, потому что уже через полчаса его голова тяжело опустилась на мое плечо, и он едва мог держать свои потемневшие глаза открытыми. Он смеялся над самыми глупыми вещами, с трудом произносил полные фразы, и каждый раз, когда я спрашивал, все ли с ним в порядке, Билли говорил, чтобы я расслабился.

Но как я мог расслабиться, когда мое сердце так быстро билось?

Только спустя несколько мучительных часов, когда солнце село и луна бросила серебристые лучи света в «Яму», Билли наконец заявил, что готов идти домой. Он сказал, что мама начнет беспокоиться о нем, если тот не вернется. Билли сказал, что она будет сердиться, поэтому мы собрали вещи и ушли, хотя я сомневался, что его мама вообще может на что-то сердиться.

Я настоял на том, чтобы проводить его домой, убедиться, что он добрался туда в целости и сохранности, хотя тот клялся, что с ним все в порядке.

Мама тоже все время говорила, что с ней все в порядке, но я знал, что лучше ей не верить.

— Привет, Солджер! — крикнула мама Билли от двери, помахав рукой в мою сторону, пока ее сын медленно пробирался по тропинке. — Не хочешь зайти в дом и поесть? Я приготовила спиральную ветчину³!

Боже, когда я в последний раз ел ветчину? Когда в последний раз ел что-нибудь не из школьной столовой и не из банки? Я не мог сказать наверняка, но это должно было быть до того, как бабушка сильно заболела и не могла больше готовить. Что я точно знал, так это то, что ветчина звучала великолепно. Мама Билли хорошо готовила, и я знал, что к ветчине наверняка найдется пара отличных гарниров.

Но я улыбнулся и покачал головой.

— Нет, спасибо, миссис Портер, — ответил я. — Мне нужно идти домой и делать домашнее задание.

— Ох.

Она выглядела разочарованной. Мама Билли всегда была так добра ко мне; казалось, ей всегда искренне нравилось мое присутствие в ее доме.

— Ну, тогда ладно. Может быть, в другой раз. Возвращайся домой целым и невредимым, хорошо? Передай маме привет.

— Передам, — улыбнулся я и помахал рукой, прекрасно понимая, что сердце защемило от боли, когда я начал уходить. — Пока!

Дорога домой была долгой, я волочил ноги по тротуару. Хотя мог бы поехать на велосипеде, но мне не хотелось. Я не мог перестать думать о Билли. Не мог перестать думать о половинке, которую Билли проглотил, и о другой, которая все еще лежала в его кармане. Я должен был что-то сказать его маме. Должен был принять ее предложение об ужине с ветчиной. Должен был сделать много чего, но ничего из этого не сделал, и это была моя вина. Это было мое пренебрежение, и, хотя тогда я этого не знал, я буду расплачиваться за это вечно.

Но в чем я не был виноват, так это в том, что, войдя в нашу дерьмовую квартирку, обнаружил, что весь свет выключен, включая тот, который мама всегда держала включенным на кухне — всегда.

Я несколько раз щелкнул выключателем рядом с входной дверью, вверх и вниз, и с каждым щелчком происходило одно и то же — абсолютно ничего.

С громким стуком крови в барабанных перепонках я бросил рюкзак на один из двух обеденных стульев и направился через дверной проем в гостиную, где обнаружил маму, лежащую на диване в темноте, когда она должна была быть на работе.

— Мама?

Она не шевелилась, и я сразу подумал, что она умерла.

«Что мне делать? Куда мне идти? Позволит ли мама Билли жить с ней?»

«Боже, надеюсь, я смогу жить с мамой Билли».

Чувство вины холодом поселилось у меня внутри, когда я осторожно сделал шаг ближе, боясь, что она мертва. И боясь, что нет.

— Мама? — окликнул я снова, и на этот раз она откинула голову на подушке.

— Хм, — пробормотала она.

Я не мог сказать, были ли открыты ее глаза, но мама не спала, и крошечная часть меня была разочарована.

— Что случилось со светом?

Мама медленно села, подняла руку и пренебрежительно опустила ее на колени.

— Выбор был такой: платить за квартиру или за электричество.

Я вздохнул и сел на складной стул, который иногда использовал для просмотра телевизора, если мама спала на диване.

— В доме бабушки и дедушки у нас всегда был свет.

— Ну, мы больше не в доме бабушки и дедушки, так что, блядь, смирись с этим.

— Как я, по-твоему, должен делать домашнее задание?

— Полагаю, тебе придется делать уроки в темноте.

Мама встала и, шаркая, прошла мимо меня на кухню. Оглянувшись через плечо, я увидел, как она открыла холодильник, потянулась в темноту и достала бутылку молока.

— У тебя на ужин хлопья, так что даже не думай просить что-то еще, — пробормотала мама, бросая бутылку на стол. — Используй молоко. Оно испортится, если ты еще не понял.

Я подумал о ветчине, которую Билли ел со своей семьей, и спросил:

— Почему ты не на работе?

Мама вздохнула и прикоснулась пальцами к вискам.

— Они… эм… они меня отпустили.

— Значит, у нас нет денег?

Если мама не могла заплатить за свет, то как же мы будем платить за все остальное? Что мы будем есть? Что, если бы нам негде было жить?

— Мам… что же нам делать?

— Боже, Солджер, все в порядке, — сказала мама, прогоняя мое беспокойство, закатив глаза. — Я пойду еще на несколько собеседований, найду другую работу… ты же знаешь, как это бывает.

Я действительно знал. Сколько себя помню, мама перебрала, наверное, миллион мест работы. Но тогда я не волновался. У меня была бабушка. У меня был дедушка. Они не оставляли нас без света. Они заботились о том, чтобы у нас была еда, свет, телевизор и все остальное. Но теперь, без них, все было плохо, и становилось все хуже, а что, если мама не сможет найти другую работу? Что, если она уже прошла через все это, а другой работы нет?

— Солджер, — прервала мои мысли мама и вошла в гостиную, — все будет хорошо, ладно? А теперь перестань переживать.

Я промолчал, потому что не поверил ей. Потом мама объявила, что у нее болит голова, и она идет спать. Я остался сидеть на своем неудобном раскладном стуле и наблюдал, как мама открыла сумочку, достала пузырек с таблетками, открыла его и бросила в рот две маленькие розовые таблетки. Она проглотила их без воды, положила флакончик обратно в сумку и, не пожелав спокойной ночи, ушла в свою комнату.

Я не отрывал взгляд от ее сумки, когда думал обо всем, что могло бы случиться, если бы мама не смогла найти другую работу. Если бы мы не смогли снова включить свет. Если бы мы не могли купить еду, или заплатить за квартиру, или найти, куда пойти. Мы были бы бездомными и голодными, и куда бы мы пошли? Что бы с нами случилось?

«Но если бы я мог заработать немного денег…»

Я медленно поднялся со стула и на цыпочках подошел к маминой сумке, думая о десяти долларах, которые Билли потратил на одну из этих розовых таблеток. Одну. Если Билли платил за них Леви, то и другие дети, наверное, тоже.

Я тихонько открыл сумку, стиснув зубы, когда дешевая молния громко вжикнула в темной квартире. Пузырек лежал прямо там, поверх всего остального, и я взял ее дрожащей рукой, стараясь, чтобы таблетки не звякнули о пластик. В оранжевой бутылочке их была целая куча.

«Заметит ли мама, если я возьму пять или шесть?»

«Черт, а как насчет десяти?»

Я не был силен в математике, но мой разум лихорадочно перебирал уравнения и возможные варианты. Десять таблеток равнялись ста долларам. Сто долларов могли бы прокормить нас пару недель. Сто долларов стоили риска, что мама узнает и накричит на меня. Она все равно накричит. Она всегда так делала.

Но прежде всего меня заставила открыть бутылочку и отсчитать десять маленьких розовых таблеток мысль о том, что, если я возьму их и положу в свой рюкзак, у мамы будет на десять таблеток меньше. И это того стоило — даже если мой тринадцатилетний мозг не мог понять, что мама всегда, всегда, всегда найдет деньги на большее… независимо от того, горит свет или нет.