Сплошной разврат

Глава 2 АЛЕКСАНДРА

Уже почти год редакцию газеты «Вечерний курьер» сотрясают страсти. Народ ропщет, все недовольны, и все собираются увольняться.

Самые умные и проворные уволились сразу и под прикрытием статуса «диссидентов» ушли на телевидение. Гонимых и принципиальных у нас почему-то до сих пор любят, а статус политэмигранта всегда сулил дополнительные блага. Более всего в кадровом отношении пострадали отделы политики и экономики — там почти никого не осталось.

А началось все накануне новогодних праздников, когда президент Издательского дома «Вечерний курьер» Игорь Серебряный неожиданно решил поменять курс газеты и сделать из нее, как он выражался, «подлинно народное издание», то есть понятное и доступное широким массам.

Конечно, нашлись люди гибкие и легкие, так называемые журналисты-универсалы. Они немедленно отрапортовали, что готовы перевоспитываться и делать ту газету, какую начальство скажет, только бы зарплату не уменьшали, а еще лучше — увеличили. Но большинство ежедневно демонстрировало страшную педагогическую запущенность и продолжало цепляться за старое. Серебряный не сдавался, давил, наказывал рублем и грозил увольнением. Однако особо крутых санкций пока не применял и с нетерпением ждал ухода главного редактора «Вечернего курьера» Юрия Сергеевича Мохова. Серебряный простодушно верил в то, что, как только Мохов покинет редакторский кабинет, газета в считанные дни примет нужный народный облик.

Трудно сказать, что помешало Серебряному уволить Мохова сразу — скорее всего боязнь громкого скандала. Все-таки Юрий Сергеевич был очень известным и авторитетным человеком в столичных журналистских и политических кругах.

Формально Мохов по-прежнему руководил газетой. На самом деле ничем он уже не руководил, да и не стремился к этому. В редакции появлялся пару раз в неделю и то максимум на три часа, вид имел отсутствующий, журналистов пытался приободрить, но звучало это не убедительно. Ходили слухи, что он получил какое-то сногсшибательное предложение, вроде бы — на телевидение, и досиживает последние деньки. Поскольку «последние деньки» Мохова на посту главного редактора, как я уже сказала, растянулись на полгода, ситуация складывалась в высшей степени двусмысленная.

Сам Серебряный и его пособники в этом грязном деле — шеф коммерческой службы газеты Вячеслав Савельченко и ответственный секретарь Володя Бороденков, демонстративно и последовательно уничтожали все, что создал за последние годы Юрий Сергеевич. Иногда складывалось впечатление, что у них нет никакой собственной концепции новой газеты, зато есть антиконцепция — делать все не так, как Мохов, то есть строго наоборот.

Свое стремление сделать из хорошей и влиятельной газеты злобную моську желтого цвета они объясняли тем, что им, видишь ли, мало тиража в шестьсот тысяч экземпляров, им хочется двух миллионов. А до такой степени расширить читательскую аудиторию можно только одним способом: прекратить издавать умную газету и опуститься до уровня дикого читателя. Логика простая: дураков у нас в стране больше? Намного больше. Значит, на них и надо ориентироваться.

Теперь самым страшным оскорблением со стороны начальства было: «А еще поумнее ты не мог написать?» Из секретариата все время неслись призывы: «Проще, проще, еще проще». Разборка следовала за разборкой. «Кто употребил в заметке слово «сакраментальный»? Вы? Вы что, полагаете, что народ знает это слово? Штраф 500 рублей, и впредь следите за языком!» «Кто пытался пропихнуть в номер репортаж с выставки классического женского портрета? Вы полагаете, что народ ходит на эти выставки? Пока строгое предупреждение, а потом оштрафуем. Сходите-ка лучше на выставку эротического плаката».

Народ в представлении Серебряного был туп, невежествен и крайне злобен.

Из этого следовало, что ругать (или обзывать, высмеивать и т. п.) нужно практически всех, о ком пишешь.

«Что вы им жопу лижете? — орал Серебряный. — Нет хороших людей, нет, сколько можно повторять. Благородный поступок кто-то совершил? А вы найдите подоплеку. Не нашли? Опишите его противную бородавку на носу. Думать надо, думать, а не зубом цыкать!»

Надо сказать, Серебряный оказался эффективным руководителем. В том смысле, что плоды его титанического труда бросались в глаза — газета становилась гаже день ото дня. Сотрудников заставляли сдавать в секретариат «личные творческие планы». Сева Лунин — мой друг и спецкор отдела происшествий — стал первой жертвой редакционной перестройки. Во-первых, он неудачно пошутил, повесив на доску объявлений листок с указанием всем творческим сотрудникам сдать анализ мочи в секретариат, а во-вторых, сочинил издевательский «график сенсаций» и отнес его начальству. Под первым пунктом в графике значился «Пожар Москвы с полным ее выгоранием». Под вторым — «Нападение премьер-министра на пенсионерку в темном дворе». Под третьим — «Бомбардировка российскими ВВС монгольских степей». И так далее в том же духе. Всего график насчитывал девяносто три пункта. И ко всему Сева публично обозвал Володю Бороденкова козлом.

Севу вызвали к Серебряному повесткой, что, согласитесь, не слабо. Такой беленький листочек, на котором сверху написано «Повестка», а в середине: «Вам надлежит быть в приемной Президента Издательского дома «Вечерний курьер» 16 августа в 15.00. При себе иметь объяснительную записку и проект заявления об уходе».

Сева подготовил нужную документацию и отправился к Серебряному. В объяснительной записке Сева почему-то говорил о себе в третьем лице и уверял, что призыв сдать анализ был продиктован исключительно заботой о здоровье сотрудников газеты. Спецкор Лунин хотел всего лишь напомнить им о необходимости пройти диспансеризацию. Что касается сенсаций, то спецкор Лунин просто не понял указания начальства и решил, что от него требуется перечислить некие возможные интересные события, которые чисто гипотетически могли бы заинтересовать газету. А Бороденкова он назвал козлом потому, что в помещении были женщины, и спецкор Лунин не счел возможным употребить более сильное выражение.

Вторая бумажка, отданная Серебряному, имела такой вид: «Заявление об уходе (проект). Прошу уволить меня по собственному желанию в связи с указанием руководства уволиться».

Серебряный мрачно прочитал оба документа, демонстративно разорвал их на мелкие кусочки и сказал:

— Поработай еще, но чтобы впредь — без фокусов.

Я тоже все время ждала «повестки» с предложением написать проект заявления об уходе, хотя и не была замечена в безобразных выходках. Зато я уже третий год упорно отвергала ухаживания ближайшего соратника Серебряного — шефа коммерческой службы Вячеслава Савельченко. Чего мне это стоило — не описать словами. Савельченко был приставуч до безобразия и настойчив до самозабвения. Он не привык к отказам и искренне не мог понять, почему я ломаюсь и отказываюсь упасть в его цепкие объятия. Мое поведение казалось ему тем более странным, что свои непристойные предложения он сопровождал обещаниями щедро со мной расплатиться. Согласитесь, только идиоты отказываются от таких романтических отношений. Ну я-то, слава богу, никогда не считала себя слишком умной и потому на страстные выкрики Савельченко: «Александра, когда же вы будете моею?» неизменно отвечала: «Чуть позже, сейчас я очень занята». Нормальный человек на моем месте собрался бы с духом и прекратил эту нудную историю, сказав Савельченко решительное «никогда», но мешала природная трусость. А Савельченко злился, копил обиды и грозил неприятностями.

Положение мое в редакции считалось незавидным еще и потому, что, когда Мохова только начали подсиживать, я носилась по самому острию интриги и вела себя как ярый сторонник опального главного редактора. Думаю, меня не простили.

Однако, пока Мохов, пусть и формально, занимал пост главного редактора, меня не только не уволили, а даже повысили. И вот уже три месяца я — политический обозреватель. Юрий Сергеевич не скрывал, что назначение на эту должность — это его последний подарок. Он велел мне хорошенько закрепиться в отделе политики и показать себя с самой лучшей стороны, чтобы после его ухода никому и в голову не пришло выгонять столь ценного работника. А у меня ничего не получалось, и лучшая моя сторона была надежно скрыта от посторонних глаз.

Надо признаться, что в политической журналистике я полный профан. Или профанка? Короче, ничего я в ней не понимаю. Целых три года я работала в отделе происшествий и неплохо разбиралась в таких чисто женских штучках, как нравы преступного мира и обычаи милицейской среды (что, думаю, похлеще). Оттуда, из этой самой среды, в мою жизнь ввалился Вася — капитан милиции, занимающий должность старшего оперуполномоченного отдела по расследованию убийств МУРа. Хотя мы все время громко и буйно ссорились и постоянно выражали недовольство друг другом, однако нам удалось раскрыть не одно громкое убийство. Я говорю «нам», потому что считаю свою роль в расследовании отнюдь не второстепенной. Последним нашим совместным розыскным шедевром было дело об исчезновении целой кучи «новых русских». Вася окрестил это дело «При попытке выйти замуж», злобно намекая на мое тогдашнее стремление «создать семью». К Васиной радости и не без его помощи, новой семьей я так и не обзавелась, но мой переход в отдел политики вызвал у Васи решительный протест.

— А как же мы без тебя? — грустно спрашивал он меня чуть ли не каждый день. — На кого же ты нас бросила? И зачем тебе все это?

Вася не подозревал, что наступает на самую больную мозоль. Он не знал, что, как только политический мир показал мне свою снобистскую морду, прикрытую лицемерным забралом, я заново полюбила убийц и бомжей, следователей и прокуроров. С тоской и нежностью я думала о том, какие они, в сущности, симпатичные люди.

Казалось бы — чего проще? Отказаться от должности политического обозревателя и вернуться в родной отдел происшествий. И к Васе, соответственно, вернуться, и вновь начать ездить с ним на убийства. Но, во-первых, это значило бы признать свое поражение и в некотором роде неполноценность. Во-вторых, должность политобозревателя считалась у нас пределом мечтаний, и вот так запросто отказаться от того, о чем мечтал каждый сотрудник «Курьера», было выше моих сил. Раньше, до того, как за газету взялся Серебряный, отдел политики находился на особом, привилегированном положении, и считалось, что там собрались все сплошь умные, дальновидные, прозорливые и бескомпромиссные. А к работе «преступников», как называли в редакции наш отдел происшествий, все относились снисходительно и пренебрежительно. «Политики» писали о сильных мира сего, а мы — о неопознанных трупах, контрабандной водке и мелких мошенниках. «Политиков» приглашали на приемы в Кремль, в Думу и в посольства, а мы довольствовалась брифингами в городской прокуратуре.

Отдел политики располагался на третьем, верхнем этаже старого особняка, который занимала редакция «Вечернего курьера», как бы надо всеми. Все три комнаты «политиков» были отремонтированы по самому высокому классу, на стенах висели акварели (как выражался Вася Коновалов — «живая пись»), офисная мебель пугала своей дороговизной и блеском отделки, а из редакторского буфета сотрудникам отдела политики приносили горячий кофе в фарфоровых чашечках, чтобы им, не дай бог, не пришлось тратить свое драгоценное время на самоличное заваривание любимого напитка. Отдел происшествий, наоборот, находился на первом этаже, вид имел обшарпанный и замызганный, под столами у нас валялась засохшие колбасные шкурки (подкормка для мыши Гальки и ее многочисленных детей), а кофе мы пили растворимый из керамических кружек с трещинами.

Год назад какая-то сволочь придумала пасквиль под названием «Как изготавливать заметки для отдела происшествий». В готовый текст надлежало вставить только время и место совершения преступления, имя подозреваемого и выбрать нужный из предложенных вариантов: «В…. часов на… улице у дома номер… был застрелен (зарезан, придушен, отравлен, разрублен) главарь (член, боец) Солнцевской (Тушинской, Калужской…) преступной группировки. Прибывшая на место опергруппа под руководством капитана Иванова (Петрова, Сидорова, Махмудова) опросила свидетелей, которые сообщили, что видели двух (трех, четырех…) молодых людей кавказской (мексиканской, китайской, среднерусской…) национальности в черных (белых, розовых, желтых…) шапочках…» И так далее.

— Мы работаем в обстановке постоянной травли! — любил восклицать мой бывший начальник, заведующий отделом происшествий Полуянов Александр Иванович по кличке Майонез. — Нас ненавидят и держат за придурков.

Против «придурков» мне возразить нечего, а вот по поводу ненависти он явно преувеличивал. Сотрудники «Вечернего курьера» относились к нам хотя и пренебрежительно, но беззлобно. Мы располагались на периферии редакционной жизни, никому не мешали, ни с кем не конкурировали и были своего рода местной достопримечательностью, изюминкой в большом и пышном высокотворческом пироге. К тому же мы выполняли важнейшую социальную функцию — нами пугали нерадивых молодых журналистов: «Будешь плохо работать — сошлем к «преступникам».

Переселившись на привилегированный третий этаж, я испытала благоговейный трепет и чувство причастности к высокому и чистому. Захотелось сменить гардероб, купить туфли на высоких каблуках и китайскую вазочку на рабочий стол. От нового места работы веяло чуть ли не аристократизмом, и я ощущала себя бывшей горничной из мексиканского сериала, вышедшей в финале замуж за богатого красавца. Майонез, ночные выезды на место преступления и визиты в вонючие тюрьмы остались в прошлом, и до полного счастья было рукой подать. Огорчало только то, что протиснуться в светлый мир большой политики оказалось не так уж легко, и на новичков из бывших горничных там смотрят свысока и без нежности.

А сегодня утром мне позвонил Вася Коновалов и рассказал интереснейшую историю. Нет, вру, это я ему позвонила, но по всему было понятно, что он и сам собирался мне звонить и просить о помощи.

История такая: сегодня вечером в пансионат Управления делами Президента РФ «Роща» съезжаются руководители ведущих средств массовой информации, а также некоторые представители политической элиты. А вчера в МУР прислали анонимку, в которой сообщали, что одного из этих элитных представителей — кандидата в губернаторы Красногорского края — должны убить. Вася журналистов терпеть не может, как, впрочем, и политиков, так что представить себе, чтобы он органично влился в журналистско-политический коллектив, было совершенно невозможно. Да и внешность у него неподходящая для приличного общества. Поэтому ему пришла в голову замечательная идея — заслать меня в эту «Рощу» и получить сведения из компетентных рук, если можно так выразиться.

Васино предложение было настоящим подарком, почти козырным тузом, и я наивно надеялась, что смогу одним прыжком перемахнуть много ступеней, ведущих в высшие сферы. В анонимку я ни капельки не верила и просто-напросто использовала Васино предложение в собственных, достаточно корыстных целях. Для меня, начинающего политического журналиста, было бы неслыханной удачей оказаться на закрытом семинаре таких БОЛЬШИХ людей. Заметьте, простых журналистов, вроде меня, там ожидалось всего девять человек, каждый из которых чуть не сдох, прорываясь на семинар. Только слабоумный отказался бы от такого царского предложения, и я радовалась, ликовала и пела песенки противным голосом, прославляя неизвестного анонима и желая ему долгих лет жизни.

Вася попросил меня пожить в «Роще», присмотреться к людям и втереться в доверие к тем, кого уже сейчас можно заподозрить в нелюбви к предполагаемой жертве — кандидату в губернаторы Красногорского края Вадиму Иратову. Отлично, то же самое нужно и мне: присмотреться, втереться, познакомиться, обменяться телефонами. Не далее как сегодня завотделом политики Валентин Груздь неприязненно поинтересовался у меня: «Ты связями-то уже обрастаешь? Или ждешь у моря погоды?» Связи! Волшебное слово. Я еду в «Рощу» обрастать связями!

…Леня Зосимов, младший оперуполномоченный отдела по расследованию убийств МУРа, — прекрасный напарник. Работать с ним — одно удовольствие. В отличие от своего непосредственного руководителя Василия Коновалова он чувствует партнера, слушает советы и быстро осваивает любую, даже самую трудную роль. Не зря же он целых два года отучился в Школе-студии МХАТа, откуда своевременно сбежал в Высшую школу милиции, потому, вероятно, что после казарменной обстановки театрального вуза захотел окунуться в атмосферу вольнолюбия и интеллектуального полета.

Книжка о черном пиаре его просто заворожила. Правда, до выезда в пансионат «Роща» он успел прочитать лишь первые двадцать страниц, но этого хватило: целых полчаса Леня восторженно делился со мной впечатлениями.

— Я горд, что мне выпала почетная роль политтехнолога, — говорил Леня, прикладывая руки к сердцу. — Кем я был раньше? Пошлым опером, простым ментом. А сейчас я — Человек, вершитель судеб, маг и колдун.

Мы договорились, что Леня будет вести себя загадочно и слегка высокомерно, то есть так, чтобы его труднее было разоблачить. Он должен произвести впечатление законченного сноба, чтобы у окружающих не возникало ни малейшего желания приставать к нему с лишними разговорами. Тогда у него будет возможность спокойно наблюдать за происходящим в пансионате. Имя мы ему придумали еще в МУРе, а визитные карточки он отпечатал по дороге. Теперь его звали просто, но со вкусом — Гений Львович Манукян. Одет Леня был подчеркнуто демократично, но строго — джинсы, джемпер ручной вязки и белая рубашка с галстуком. Зато к центральному входу в пансионат он подкатил на «Мерседесе». Его давний приятель — владелец этого автомобиля, талантливо изображал личного водителя: он шустро выскочил из машины, обежал ее вокруг и открыл Лене заднюю дверцу. Тот неторопливо вылез, взял портфель и жестом отпустил шофера.

Я любовалась сценой приезда политтехнолога через стеклянную дверь центрального входа. Мы с Юрием Сергеевичем Моховым, моим главным редактором, приехали в пансионат на полчаса раньше.

Леню Зосимова заметили и заинтересовались. Он очень удачно выложил на стойку регистрации бордовую «корочку» с мелкими золотыми буковками «Администрация Президента Российской Федерации» и зеленый дипломатический паспорт, а потом рассеянно предложил девушке-регистратору золотую кредитную карту. Все, разумеется, фальшивое.

Девушка замахала руками:

— Что вы, что вы, за все заплачено организаторами семинара.

— Вот как? — слегка удивился Леня. — Очень мило. — И сгреб документы в портфель.

— Кто такой? — услышала я за спиной мужской голос.

— Первый раз вижу, — откликнулись несколько голосов одновременно.

А уже через минуту кто-то равнодушно наводил справки у администратора:

— Кто? Манукян? Фамилия вроде знакомая.

Отлично! Мы так и планировали. Большинство людей слышали эту фамилию, но не помнят — где и когда.

Вообще, суета у парадного подъезда пансионата вселяла трепет: подъезжали шикарные машины, из них выходили очень хорошо одетые мужчины и очень стильные женщины: сдержанные поклоны чередовались с пылкими объятиями, дружеские похлопывания по плечу — с почти страстными поцелуями. Все заняты только собой, но внимательно наблюдают друг за другом. Светская тусовка, что тут скажешь!

— Как дела, старик?

— О-о, кого мы видим!

— Цветешь, сил нет.

— О чем ты говоришь? Это все видимость.

Женщины направлялись к стойке регистрации за ключами и немедленно отправлялись в свои комнаты, потому что им «срочно, просто немедленно нужно привести себя в порядок».

«Когда они успели привести себя в беспорядок? — думала я. — Приехали сюда из дома, после водных и косметических процедур. Езды до пансионата полчаса — минут сорок. И все-таки успели потерять форму! Вот они — темпы современной жизни! Выходишь из душа, орошаешь себя духами, украшаешь макияжем и одеждами, а через полчаса — уже грязная развалина».

Мужчины задерживались на крыльце, курили, обменивались пустыми репликами:

— У вас какой номер? Да что вы? Так мы соседи.

— Вы на все три дня? А что так? А-а, понимаю. А я, знаете ли, решил оторваться по полной программе.

А вечер был чудесный — теплый и мягкий. Потолкавшись в вестибюле, я вышла на улицу и уселась на лавке перед входом — покурить и понаблюдать. Рядом со мной на той же лавке расслабленно покуривала женщина лет сорока — сорока пяти, весьма привлекательная, несмотря на избыточный вес. Я все время косилась в ее сторону и чуть не вывихнула оба глаза. Мне показалось, что дама ждет кого-то, хотя она старательно изображала полную безмятежность и отрешенность: сижу, курю, ни на кого не обращаю внимания. Да, в жизни Татьяна Эдуардовна Ценз — заместитель главного редактора популярной газеты «Молодежные новости», выглядела ничуть не хуже, чем по телевизору. Похоже, ее здесь почти все знали. Из подъезжающих машин то и дело неслось:

— Татьяна Эдуардовна, наше вам!

— Танюша, сколько лет, сколько зим! Выглядишь чудесно…

Она мило кивала, улыбалась, время от времени махала кому-то рукой. Но все это до поры до времени. Ее приятное лицо вдруг стало сосредоточенным, жестким. Не составило труда угадать, что ее так напрягло, — не отрываясь, она смотрела на томную пару, медленно бредущую по березовой аллее. Мужчина-щеголь в синем пиджаке, бело-голубой полосатой сорочке и ярко-желтом галстуке держал под руку эффектную блондинку в спортивном костюме. Пара действительно странная, но, похоже, Татьяну Эдуардовну взволновала вовсе не дисгармония нарядов. Да и нет никакой дисгармонии — через час-полтора половина всех участников семинара облачится в спортивные костюмы, а другая половина будет пугать окрестных белок вечерними вызывающими нарядами, придуманными в лучших домах мод Европы. Похоже, Татьяне. Эдуардовне было крайне неприятно, что владелец желтого галстука прогуливается по парку в обнимку с блондинкой.

Между тем пара в вечерне-спортивном неумолимо приближалась к главному входу, и вот Александр Трошкин (а это он, без сомнения, и в таком же прикиде, как в сегодняшнем кино) увидел Татьяну Ценз, встретился с ней глазами, подошел к лавочке и, склонившись в почтительном поклоне, молча припал к ее руке. Блондинка сделала вид, что любуется закатом.

— Рад тебя видеть, Танюша, — проскрипел Трошкин. — Знал, что ты будешь здесь, и прилетел на крыльях тоски. Скучал, томился…

— Вижу, — перебила его Ценз, выразительно глядя на блондинку. — Нам надо поговорить, Саша. В каком-то смысле я приехала сюда как раз за этим.

— Поговорим, дорогая, — кивнул он. — Нет вопросов. Все три дня — наши.

— Не думаю. — Ценз пожала плечами. — Но ты найди для меня минуточку. Постарайся.

Трошкин отступил на два шага, блондинка перестала таращиться на закат, и парочка удалилась в корпус, а к Ценз подскочил молодой человек с диктофоном в руке:

— Извините за беспокойство, вы не подскажете — это был Трошкин?

Ценз кивнула.

— Тот самый?

— А какой вас интересует? Какой из Трошкиных «тот самый»?

Молодой человек окинул Татьяну Эдуардовну удивленным взглядом и ответил вопросом на вопрос:

— А разве есть еще какой-нибудь Трошкин?

— Фамилия достаточно распространенная.

— Ах, бросьте. Александр Трошкин, политолог, президент фонда «Наша демократия».

— Да. — Ценз почему-то вздохнула. — Да, это он.

И молодой человек с криком: «Ой, у меня же к нему масса вопросов!» — бросился вслед парочке, только что исчезнувшей за дверями.

— У меня тоже, — тихо сказала Ценз.

На крыльце между тем появился маленький взмыленный человечек, который, просительно складывая пухлые ручки на груди, принялся метаться от одной группы курильщиков к другой, громко, но жалобно крича:

— Господа! И дамы! Участники семинара! Торжественный ужин по случаю приезда через час десять. Господа! Через час десять! Милости просим! Что касается бани…

Его крики потонули в общем одобрительном гаме.

Наступали сумерки, и у меня вдруг появилось неприятное предчувствие — как будто что-то должно случиться, что-то плохое, чего уже не избежать. Я уговаривала себя, что тревога моя ложная, что она навеяна анонимкой, и только ею, но отделаться от мрачных ощущений не получалось. «Не позвонить ли Васе? — подумала я. — Не он ли учил меня, что главным орудием оперативника является интуиция, которая успешно заменяет нам ум, честь и совесть. В конце концов, для его же, Васиного, блага стоит оторвать его от ужина и сообщить, что мне не по себе. Потому что, если с Иратовым и впрямь что случится, муровское начальство сделает из капитана Коновалова бефстроганов. Да и у самого Васи душа будет не на месте, несмотря на то, что он, атеист проклятый, всегда настаивал на том, что души в природе не существует, во всяком случае в себе он ее обнаружить не смог».

Администратор любезно разрешила мне воспользоваться телефоном, но Васи не оказалось ни дома, ни в МУРе. А телефонов трех его бывших жен, которых он любил навещать в обеденное или ужинательное время, я наизусть не помнила. Ладно, пора уже познакомиться с виновником торжества, а именно с Вадимом Сергеевичем Иратовым.

— Не подскажете, — обратилась я к администраторше, — в каком номере живет Иратов?

— В четыреста двенадцатом, — ответила она. — Что-то сегодня все только им и интересуются.

— Да? А кто еще?

Она виновато развела руками:

— Я разве всех знаю?

Подозрительно или нет, что Иратовым многие интересуются? Если бы не анонимка, я бы сказала — нет. Иратов — известный человек, к его персоне приковано всеобщее внимание. Но предупреждение о готовящемся убийстве имеет место быть, и потому информация администраторши меня насторожила.

Вася не обманул и поселил нас с Леонидом неподалеку от кандидата в губернаторы. Мой номер располагался прямо напротив иратовского, а номер Леонида — через один от моего. Кучно, удобно, наглядно. Поднявшись на четвертый этаж, я прошлась из конца в конец коридора, внимательно оглядела все холлы с пыльными пальмами и плюшевыми креслами и даже выглянула на балкончик, в который коридор упирался. Затем я посетила свой номер, отметила, что он совсем неплох, приняла душ, то есть, как тут было заведено, привела себя в порядок и, облачившись в махровый халат, пошла знакомиться с Иратовым. Мне не повезло — в ответ на мой стук дверь иратовского номера открыла женщина в таком же, как мой, халате. Неудивительно — халаты входили в набор услуг пансионата, так же, как зубные щетки, паста, мыло и шампунь.

— Извините, пожалуйста, за беспокойство, — сказала я смущенно. — Я — ваша соседка из номера напротив. Нет ли у вас фена? А то я свой забыла.

Женщина смотрела на меня вполне дружелюбно и, казалось, даже обрадовалась моему приходу:

— Фен есть, — кивнула она, — а нет ли у вас геля для волос?

— Поменяемся? — предложила я.

— На время, — кивнула она.

— Люда! — донесся из глубины номера мужской голос. — Это ко мне?

— Нет! — крикнула она. — Ко мне.

Я принесла гель, Люда дала мне фен. Я представилась, предложила заходить если что. Она сказала, что ее зовут Людмила Иратова и что она тоже будет рада, если сможет оказаться полезной.

Все шло по плану, контакты налаживались.

Минут через десять я спустилась в ресторан. Народу там было немного, и почти все присутствующие толпились около бара. Рядовые журналисты сидели за отдельным столиком и бросали жадные взгляды в сторону бара. Не в том смысле, что хотели выпить, а в том, что их интересовали собравшиеся там знаменитости. На меня обратили внимание — то ли благодаря черному шелковому платью с открытой спиной, то ли из-за того, что женщин в ресторане было совсем мало, а если быть точной, то всего три. От группы, сконцентрировавшейся около бара, медленно отделился высокий седой человек, смутно знакомый мне по телеэкрану, и направился в мою сторону с широкой улыбкой.

— Развейте мое недоумение, — нараспев сказал он, — что привело столь прекрасную юную особу на наше скромное и, думаю, занудное мероприятие?

— Не такое уж скромное, — поправила я его крайне доброжелательным тоном, — судя по количеству знаменитостей на один квадратный метр.

— О! Вы нас измеряете квадратными метрами! — воскликнул он, из чего я сделала вывод, что он тоже относит себя к числу знаменитостей.

— Что вы, — запротестовала я, — я квадратные метры измеряю вами.

— А, ну да, ну да, — кивнул он. — И как вам здесь?

— Великолепно! — заверила я. — Для меня большая честь соприкоснуться с таким возвышенным и изысканным обществом.

— Вот! И вы, прелестное дитя, не убереглись от тщеславия! — воскликнул он трагическим тоном. — Жестокий век, жестокие сердца.

Я не очень поняла, при чем тут жестокость века и сердец, но охотно заглотила наживку:

— От тщеславия уберечься невозможно. Как от радиации и от дурной экологии. Правда, оно поражает другие органы и системы, не так ли? — Я печально улыбнулась, чем несказанно обрадовала собеседника.

— Да, я лишний раз убеждаюсь, что молодым людям очень и очень непросто в этой стране найти себя, — подытожил он, вероятно искренно полагая, что в пансионате «Роща» я ищу именно себя, а не кого-то другого.

Не люблю, когда говорят «в этой стране». Не люблю такого мягчайше-сладенького тона. Плохо переношу, когда меня называют «дитя мое». Но работа есть работа, и я продолжала улыбаться, тупить глаза, поводить плечом и всякое такое. И мой собеседник был абсолютно уверен, что очаровал меня на все сто процентов. Старый дурак, ей-богу. Он решительно, с видом хозяина жизни и хозяина положения, взял меня за локоть и потащил к бару.

— Познакомиться с обществом надо, — шептал он. — Как мне вас представить?

— Александра. Фамилия моя — Митина. Работаю политическим обозревателем «Вечернего курьера».

— Радость моя! Я ведь не спрашивал, где и кем вы работаете! Но… обозревателем? В ваши-то годы? Я-то, грешным делом, полагал, что вы еще в школе учитесь.

Я с трудом удержалась, чтобы не засветить этому идиоту кулаком в ухо, дабы навсегда отбить у него охоту к таким «комплиментам».

— Нет, в школе я не учусь и не училась, а сразу из детского сада пришла в журналистику. И время сэкономила, и нервы. Очень удобно — вот мне сейчас тринадцать лет, а я уже без пяти минут главный редактор.

— Да, умно. А меня зовут Павел. — Он чинно кивнул.

Группа у бара уже с каким-то болезненным любопытством наблюдала за нами, но стоило нам подойти, все отвернулись, демонстрируя полное безразличие.

— Внимание, коллеги, — торжественно начал Павел, — прошу сюда. Девушку зовут Александра. Она — большой человек, журналист, обозреватель политики в «Курьере». Так что если у кого есть вопросы по текущему моменту — прошу. Не стесняйтесь, спрашивайте, пока у вас есть такая возможность. Сашенька, я надеюсь, вы не откажете моим друзьям и согласитесь провести маленькую, но содержательную политинформацию?

— Не откажу. — Я просто лопалась от злости. Конечно! Они здесь все такие политически подкованные, что грех не посмеяться над случайной дурочкой из переулочка, которая имела наглость назвать себя политическим обозревателем. — Только мне нужно подняться в номер за конспектом.

Все рассмеялись так, как будто я и вправду выдала первоклассную шутку. Кого они мне напоминают? Я мучительно искала точное сравнение. Не каждый в отдельности, а все вместе. Матросов, полгода проболтавшихся в море? Каннибалов после трехдневной голодовки? Во всяком случае, на женщин эти сильные и влиятельные мира сего реагировали неадекватно, а на меня смотрели с такой… как бы сказать точнее? — заинтересованностью, что мне хотелось спрятаться под стол. Впрочем, всем известно, что участники загородных семинаров, вырвавшись на пару дней из-под пристального взгляда жены, не упускают возможности «оторваться» и «расслабиться». Попробуйте вытянуть какого-нибудь министра или главу комитета Госдумы на семинар, проводимый в черте города. Шансов мало. А вот за город, в закрытый пансионат — с удовольствием. Таковы особенности национальной политики.

— Виски? Коньяк? Шампанское? — Павел отработанным жестом достал бумажник, и большинство из присутствующих сделали то же самое.

— Нет, позволь мне.

— Да ладно, убери.

— Перестань, сейчас моя очередь.

— Ах, нет, спасибо, — я скромно потупилась, — я не пью.

— Как?! — вскричали все. Изумление их было так велико, как будто я призналась в чем-то крайне неприличном.

— Болеете? — сочувственно спросил кто-то.

— Нет. Просто не пью, и все.

— Как это «просто»? Почему?

Павел между тем почти насильно вложил мне в руку стакан, на одну четверть заполненный виски, я с отвращением посмотрела на коричневую жидкость, поморщилась и пояснила:

— Не переношу спиртного, вот почему.

Все опять рассмеялись, и я с грустью подумала о том, что они запросто могут меня испортить своими подхалимскими восторгами. Чего доброго, я еще поверю в свой клоунский талант.

Павел стал объяснять компании, что мне всего тринадцать лет, что в школе я не училась и, соответственно, дурных привычек не успела заиметь и что работа в газете отнимает столько сил и времени, что не до выпивки, совершенно понятно.

— Пусть девушка расскажет нам, как там поживает журналистская общественность, — сказал мужчина с неприятным птичьим лицом.

— Пусть, — согласилась я. — Пусть расскажет.

И оглянулась вокруг, как будто в поисках той самой девушки.

Седовласый Павел пришел в окончательный восторг и шепотом заверил меня: «Вы прелесть, просто прелесть».

Через полчаса мне стало ясно, в чем смысл жизни. В близости к власти. За то время, что я провела у барной стойки, каждый из присутствующих там джентльменов как бы между прочим успел помянуть по паре-тройке ведущих политиков: «Вчера два часа втолковывал Сереже (Кириенко), что так нельзя», «Толик (Чубайс) умолял меня приехать сегодня, но я не смог», «Гена (Селезнев) названивал весь день, опять что-то нужно»… Я уже совсем собралась сказать, что Вова Путин приходится мне родным племянником и все время клянчит деньги на мороженое, но властная тема вдруг резко иссякла, и начались разговоры другого плана.

— Вы здесь одна? — спросил меня человек очень светского вида в смокинге.

— В каком смысле? — уточнила я, хотя смысл вопроса был мне совершенно понятен.

— Вы приехали… — он замялся, — сами по себе?

— Нет, конечно. Кто ж меня пустил бы сюда саму по себе? Я приехала по редакционному заданию.

— Одна? — Похоже, человек в смокинге не привык особо церемониться.

— Я ехала на автобусе, — мило улыбнулась я, — то есть в обществе примерно тридцати пассажиров.

— На автобусе? — похоже, присутствующие не подозревали о существовании такого вида транспорта.

Павел широко отрыл рот, намереваясь, наверное, сказать что-то умное, но в этот момент в зал вошел Леонид.

— Наконец-то, — вырвалось у меня, и, прежде чем я прикусила язык, Павел набросился на меня с требованием объясниться, причем в голосе его слышались собственнические нотки (не рановато ли?):

— Кто это? Вы его ждали? Вы приехали вместе?

— Это Манукян, — произнесла я со всем возможным почтением и легкой дрожью в голосе. — Или вы его не узнали? Мне велено взять у него интервью, но, боюсь, он мне откажет. Манукян с журналистами не общается. — Я горько вздохнула. Оставалось надеяться, что правило «голого короля» сработает и никто из присутствующих не рискнет признаться, что не знает, кто такой «сам Манукян».

— Хм, хм, — один из мужчин озадаченно почесал голову. — Понимаю, почему сюда прислали именно ВАС. Потому что вам, милая Александра, не сможет отказать ни один здравомыслящий человек. Вам отказать невозможно, поверьте старому отшельнику. Я бы лично дал вам не только интервью.

— А Манукян — здравомыслящий? — взволнованно спросила я.

— Насколько мне известно — да, — ответил «отшельник».

— Откажет! — Я покачала головой. — Вот чувствую, откажет. Готова поспорить…

— На конфетку? — усмехнулся Павел.

— Зачем же? — Я окинула его гордым взрослым взглядом. — На бутылку виски.

— Идет! — Павел протянул мне руку, и мы заключили пари.

— Берусь поспособствовать, — предложил тот, что в смокинге, — использовать, так сказать, свое давнее знакомство с гражданином Манукяном. Кстати, он мне кое-чем обязан…

Если бы я доподлинно не знала, что Леонида он видит впервые, а никакого Манукяна вообще на свете не существует, у меня бы и тени сомнения не возникло в правдивости его заявления. Такой простой искренний тон… К тому же он дружески помахал Леониду рукой, и тот, подслеповато щурясь, рассеянно кивнул в ответ.

— Идите к нам, — позвал Леонида Павел, — мы вас уже заждались.

Леонид медленно приблизился, раскланялся со всеми, но руки никому не подал. Взобравшись на высокий табурет у стойки, он углубился в изучение карты вин.

— Не советую экспериментировать, — кашлянув, сказал Павел. — Мы, боясь подорвать здоровье неизвестными напитками, употребляем виски.

— Экспериментировать — моя профессия, — не оборачиваясь, ответил Леонид. — Но я, пожалуй, соглашусь с вами. Виски, пожалуйста.

Пока бармен наливал политтехнологу безопасный напиток, Павел втиснулся между стойкой и Леонидом и радостно представился:

— Павел Васильев, политолог.

— Гений, — ответил Леонид и пожал протянутую руку.

— Да? — Павел удивленно вздернул брови. — Про себя такого сказать не могу. В лучшем случае, талант, да и то… Скорее, просто хорошие аналитические способности. Впрочем, я не комплексую, гении сейчас так редки.

— Гений — это мое имя, — терпеливо объяснил Леонид. — Извините уж моих родителей, они были мечтателями.

Павел позорно заткнулся под насмешливыми взглядами окружающих. Действительно, мало того, что он не знает имени самого Манукяна, так еще и иронизирует неизвестно над чем.

— Ваши родители не ошиблись с именем ребенка, — подобострастно пискнула я. Леонид снисходительно кивнул мне, но тут же равнодушно отвернулся. Нет, он был поистине великолепен в своем жлобстве! Даже у меня он уже вызывал отвращение, представляю, что чувствовали остальные.

«Давний знакомый Леонида», тот, что в смокинге, отважно бросился мне на помощь:

— Позвольте представить вам, Гений, нашу прелестную приятельницу Александру. Она — политический обозреватель и давняя ваша поклонница. В первый раз она рассказала мне о том, что хочет с вами познакомиться, еще два года назад.

— Два года? — Леонид посмотрел на меня с чуть большим интересом. — Но тогда я практически только начинал.

— Но начинали вы ярко! — выкрикнула я.

Вся эта мистификация меня забавляла и пугала одновременно. Неужели так просто ввести в заблуждение бывалых акул, плещущихся в бурных политических волнах? Неужели так легко заставить их поверить в существование могущественного политтехнолога, о котором еще час назад никто ничего не знал?

Получается, что просто, иначе они не включились бы с такой охотой в игру под названьем «кошки-мышки».

— Два года — это срок, — глубокомысленно заметил «смокинг», — а для такой очаровательной дамы — и подавно. Женские привязанности сродни погоде, то есть переменчивы. Александра побила все рекорды, так долго храня верность вам.

— Не стоило беспокоиться, — неприязненно сказал Леонид, и на лице у него явственно проступила тревога, как будто ему напомнили о давнем карточном долге.

— Девушка мечтает взять у вас интервью, — «смокинг» решил не тянуть резину.

— Я не даю интервью! — резко ответил Леонид. — Это всем известно.

Мы со «смокингом» переглянулись, и он сделал успокаивающий жест: не все еще потеряно, поборемся. Я расстроенно пожала плечами.

— Простите, Гений, а с кем вы сейчас работаете? — спросил Леонида невзрачный тип, все это время болтавшийся где-то на задворках компании. Леонид посмотрел на него как на безумного и ничего не ответил.

— Так с кем? — не отставал тип.

— Я не уполномочен сообщать подобные сведения, — с презрением сказал Леонид. — Они относятся к разряду сугубо конфиденциальных.

— Да бросьте! — Уязвленный и разозленный поведением Леонида «смокинг» скорчил брезгливую рожу. — Они, конечно, сугубо конфиденциальные, зато хорошо известны широкой общественности.

— Да? — Леонид внимательно посмотрел на него. — Возможно. Но не от меня.

— Какая разница — от кого. Как не бывает осетрины второй свежести, так не бывает тайны, которую хранят сотни доверенных лиц.

В этот момент кто-то дотронулся до моего плеча. Я вздрогнула, оглянулась и не поверила своим глазам — на меня, ласково улыбаясь, смотрел Александр Дмитриевич Трошкин, звезда отечественного политического небосклона.

— Прекрасно выглядите, — сказал он. — Похорошели.

У меня опять возникло странное чувство: с одной стороны, я верила, что он доподлинно знает, как неважно я выглядела раньше; с другой стороны, я точно знала, что раньше мы с ним никогда не встречались. То есть я-то видела его по телевизору неоднократно, а он меня — нет.

— Вы тоже, — мило улыбнулась я.

Трошкин усмехнулся и, видимо стремясь быть оригинальным, предложил мне выпить.

— Она не пьет, — немедленно встрял Павел. — И не вздумай увести от нас Александру. Ты опоздал. Она уже наша.

А вот это уже возмутительно! «Наша»! С чего бы?

Я презрительно дернула плечом и отвернулась от Павла. Трошкин заметил мой молчаливый демарш и одобрительно кивнул.

— Так и я не пью, — сказал он, не обращая на Павла ни малейшего внимания, и протянул мне тяжелый стаканчик. Себе политолог взял такой же. — За нас с вами…

Трошкин выпил и принялся выделывать с пустым стаканом что-то немыслимое — он крутил его в пальцах, как фокусник, катал по стойке и подкидывал, как мячик. Руки у него были маленькие и ухоженные, как у женщины, и ловкие до безобразия.

— Это у вас нервное? — спросила я, в основном чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Это — гимнастика для рук. — Трошкин смотрел на меня совершенно серьезно. — Такие манипуляции способствуют развитию интеллекта, потому что на кончиках пальцев находятся специальные нервные окончания…

— Развитию интеллекта способствуют гены папы и мамы, а также игра в шахматы и занятия математикой, — перебила я его, боясь, что сейчас известнейший политолог зарядит скучнейшую лекцию об акупунктуре. — Извините, вы не договорили.

— Правильно, меня надо одергивать. — Трошкин был сама либеральность и демократичность, не то что этот гнусный Манукян. — Вы мне нравитесь все больше. А потому позвольте пригласить вас за тихий столик в уголке. А то здесь слишком шумно и слишком много бестолочей. — В этом месте трошкинской речи Павел как-то нервно дернулся и стремительно удалился. — Нам надо кое о чем потолковать.

Найти тихий столик в уголке не составило никакого труда. Ресторан был скорее пуст, чем полон, и большая часть бомонда по-прежнему толпилась у бара. Кроме того, уголков в зале ресторана было ровно четыре, что неудивительно для помещения квадратной формы. Трошкину полюбился уголок около большого пластмассового дерева: судя по стволу — типичная береза, но листья к ней прицепили кленовые.

Меня подмывало спросить, с кем же он меня путает, но условия нашего с Леонидом задания не предполагали, что я направо и налево стану удовлетворять свое праздное любопытство. Путает — и ладно, наше дело пользоваться ситуацией и внедряться, внедряться, внедряться, как завещал Вася.

— Я хочу сделать вам предложение и очень надеюсь, что вы его примете, — несколько высокопарно начал Трошкин.

— Извольте. — Я постаралась подстроиться под его тон, но получилось, как всегда, плохо — вроде я над ним подсмеиваюсь.

— Не пугайтесь, речь идет не о предложении руки и сердца, — зачем-то разъяснил Трошкин.

— Понимаю, — кивнула я, — для этого мы не так давно знакомы.

И тут же наступила себе на ногу — вот дура, может, та, за кого он меня принимает, как раз его давняя знакомая.

— Вот именно, — согласился Трошкин, — как ни огорчительно, но приходится считаться с подобными условностями. Предложение мое куда менее судьбоносное и куда более скромное.

— Не томите, предлагайте, — выдохнула я.

— Я хотел заказать вам книгу. План такой — вы пишете ее за месяц, мы издаем ее в течение недели.

— Заказать книгу — мне?!

— А что вы удивляетесь? Пишете вы чудесно, быстро, легко…

Слушать комплименты в свой адрес я могу бесконечно. Более того, я страстно люблю, когда хвалят мои писания, время от времени восклицая: «Вот это тонко!» или: «Остроумно, ничего не скажешь». Но Трошкина мне пришлось перебить на самом приятном месте, потому что он нахваливал, увы, не меня, а кого-то другого, то есть другую, ту, с которой он меня перепутал. Пришла пора сознаваться и выходить из укрытия. Но сделать это следовало элегантно и тактично, чтобы не смущать известного политолога и не акцентировать внимание на том, что упражнения со стаканами лишь затуманили остроту его зрения и прямиком привели к легкому склеротическому тупику — своих не узнает, чужих привечает. Но у меня была еще одна цель, не очень красивая, зато полезная. Мне хотелось, чтобы Александр Дмитриевич Трошкин сам догадался, что «я — это не я», но уже после того, как я приму его сногсшибательное предложение. И тогда, если что-то человеческое в политологах все же есть, он должен почувствовать себя крайне неловко. Согласитесь, не очень прилично уговорить человека написать книжку, а потом вдруг хлопнуть себя по лбу и вспомнить, что, «оказывается, я не вам хотел сделать такое предложение».

Я посмотрела на Трошкина с благодарностью:

— Книжка будет называться: «МУР побеждает мафию»?

— Конечно, нет, — хмыкнул Трошкин.

— Неужели — «Мафия побеждает МУР»? Вы смелый человек.

— Книжка о нашем фонде, о его деятельности и, уж простите, обо мне, как о президенте фонда, — терпеливо разъяснил Трошкин.

— И вас не смущает, что я всю свою журналистскую жизнь специализировалась на криминальной проблематике? И ни о чем другом никогда не писала?

— Нет, не смущает, — ответил Трошкин. — К тому же сейчас-то вы пишете о политике, не так ли? Думаю, вам полезно будет познакомиться с деятельностью политического фонда.

Я поняла, что уже ничего не понимаю. Так он знает, что я — это я?!

— Простите, — растерянно пролепетала я, — вы случайно не знаете, как меня зовут?

Согласитесь, не хилый вопрос. Кого угодно можно поставить в тупик. Конечно, я хотела спросить по-другому, но от волнения не смогла нормально сформулировать. Впрочем, вопрос: «Кто я?» тоже прозвучал бы диковато.

Надо отдать Трошкину должное — он не испугался, а сочувственно взял меня за руку и спросил:

— Забыли? Вот беда. Вас зовут Саша. Фамилия — Митина. Вам двадцать семь. Работаете политическим обозревателем «Вечернего курьера». Что-нибудь еще?

— Достаточно. Большая книга? — слабым голосом уточнила я.

— Восемь авторских листов. Две тысячи — аванс, остальное — после сдачи рукописи. Всего десять тысяч. Долларов, разумеется. Вы согласны?

— А можно без аванса? — жалобно попросила я. — Вдруг работа не пойдет? Дело для меня новое, незнакомое…

— Нет, нельзя, — отрезал Трошкин. — Не пойдет — вернете деньги.

И он тут же выложил на стол пачку стодолларовых банкнот.

Я взяла деньги, положила в сумочку и растерянно оглянулась по сторонам, что совершенно естественно — когда совершают дурной поступок, всегда пугливо озираются. Первым, кого я увидела, оказался Леонид, и сказать, что он бесстрастно наблюдал за мной, значило бы гнусно соврать. Его большие глаза увеличились как минимум вдвое и переместились на лоб, а мне страшно захотелось показать ему язык: вот, дорогой мой, как надо работать. А потом я увидела блондинку, с которой Трошкин недавно прогуливался по аллее, и задор мой мгновенно улетучился. Она расположилась за столиком в другом «тихом уголке» ресторана и смотрела на меня с такой нескрываемой ненавистью, что жуть брала.

— Спасибо, я, наверное, вам надоела, — сказала я. — Детали совместной работы мы обсудим… ну, завтра, например.

— Нет-нет, Сашенька! — Трошкин пылко схватил меня за локоть. — Вечер только начинается, не уходите. Вот уже и ужин разносят.

У меня вдруг возникло неприятное ощущение, что он затеял со мной какую-то не совсем честную игру и, возможно, даже знает об истинной цели моего приезда в «Рощу». Хотя откуда?

В зал ресторана вошел мой главный редактор Юрий Сергеевич Мохов, чем я не замедлила воспользоваться. Испуганно вскочив из-за стола, я протараторила:

— Ой, начальство, сейчас ругаться будет, он мне столько всего напоручал…

— Работа есть работа, — вздохнул Трошкин. — Но я вас жду.

— Конечно-конечно.

Юрий Сергеевич помахал мне рукой, и я побежала к нему.

— Прекрасно выглядишь, — с удовольствием похвалил он, — я никогда не видел тебя в вечернем платье. Все джинсы да майки.

— Да, мне уже говорили…

— Ну вот. Как твои разведделишки? — Он понизил голос и подмигнул мне.

— Нормально. Юрий Сергеевич, а вы никому не говорили о том, зачем я сюда приперлась?

— Да ты что? Ты за кого меня принимаешь? — обиделся главный.

— А вас кто-нибудь спрашивал обо мне?

— Еще как! — Юрий Сергеевич хитро прищурился. — И знаешь, что странно — сплошь мужики. Кто ты, да что ты, да как тебе понравиться. А где твой напарник?

Я глазами показала на Леонида, развалившегося у барной стойки.

— Вон тот красавец? — Мохов удивился. — Поди ж ты, какие сыщики пошли выразительные. Теперь я понимаю, почему ты все время в свой МУР шастаешь. Хорош парень, ничего не скажешь. Тебе помощь моя нужна?

— Да, сделайте, пожалуйста, вид, что вы с ним знакомы. По легенде он — выдающийся политтехнолог, специалист по черному пиару, зовут его Гений Манукян.

Мохов расхохотался:

— Ты придумала? Молодец.

— Он изображает недоступного жлоба, отказался дать мне интервью, ой, кстати, это интервью вы же от меня и требуете.

— Понял. Ну, смотри теперь, как я вольюсь в ваше тайное общество. Гений! — заорал Юрий Сергеевич на весь зал. — Дружище! Старый затворник в таком многолюдном месте! Мне говорили, что ты приедешь, а я все не верил. Это правда ты?

Леонид важно кивнул.

— Все плетешь свои грязные интриги? — продолжал орать Мохов. — По-прежнему ничего святого?

Леонид слегка надулся, но ответил тоже громко, работая на всю аудиторию:

— Святого вообще ничего нет. Это поповские выдумки.

— Нет святого? Беда. Твоими стараниями, наверное.

Юрий Сергеевич заметил какого-то своего знакомого и пошел к нему. А я повернулась к столику Трошкина, нет, не для того, чтобы вернуться туда, а так, из любопытства: ждут ли меня, надеются ли?

Меня не ждали. Напротив Трошкина сидела Татьяна Эдуардовна Ценз, и, судя по лицам обоих, разговор у них был не самый приятный. Я бы назвала его разборкой, потому что еще не вполне отвыкла от лексики уголовно-милицейского мира.

Стоять посреди зала и таращиться на Трошкина и Ценз мне не позволило воспитание. Гораздо приличнее — спрятаться и подсматривать, что я и сделала, прислонившись к колонне и высунув из-за нее нос и правый глаз. Татьяна Эдуардовна явно предъявляла Трошкину претензии, она что-то рассерженно ему выговаривала, а он, судя по лицу, оправдывался и все время пытался взять ее за руку. Руку она раздраженно вырывала и продолжала ругаться. Судя по тому, что Трошкин все время отрицательно мотал головой, Татьяне Эдуардовне пока не удавалось его убедить.

— Подсматривать нехорошо, — сказал кто-то у меня за спиной.

— Кто это вам сказал такую глупость? — ответила я и только потом обернулась. Передо мной стоял улыбающийся Вадим Сергеевич Иратов собственной персоной. Нет, сегодня мне определенно везет. А это не к добру.

— Да кто подсматривает? — начала я оправдываться. — Так просто — наблюдаю.

— Переживаете, что ваше место занято? — Иратов сделал вид, что сочувственно вздыхает.

— Нет. Просто я забыла на столе свои сигареты, хотела подойти и взять, но люди уже разговаривают, неудобно перебивать, — объяснила я.

— Как вы выживаете с таким чувством такта в наше грубое время? — Иратов смеялся надо мной, и правильно делал. Смех продлевает жизнь и облегчает взаимопонимание.

— Плохо живу. Хочу курить, а не могу.

— Придется бросать, — посоветовал Иратов. — Насколько я знаю Таню, она не разожмет челюстей до тех пор, пока от Сашки не останется кучка обглоданных косточек. Так что шансы ваши равны нулю.

— Не преувеличивайте. — Я махнула рукой в сторону холла. — Сигареты можно купить в ларьке.

— Я не о шансах покурить, — сказал Иратов, — я о более серьезных вещах.

— О каких?

— О Трошкине и о тех шансах, которые появились у вас после знакомства с ним. — Иратов перешел на доверительный тон.

— Вы полагаете, что они появились? Вместе с Александром Дмитриевичем Трошкиным? — изумилась я.

— В каком-то смысле… — промямлил Иратов. — То есть… не знаю, как сказать…

— Скажите правду, — с мольбой попросила я. — Вы что-то знаете, я вижу. Он что, завещал мне все свое огромное состояние? Или хотя бы часть его? Знаете, мне бы хватило и части.

Иратов смутился.

— Я полагал… — начал оправдываться он, — то есть мне показалось, когда вы с ним сейчас беседовали…

— А-а, — я окинула Иратова строгим взглядом, — так вы подсматривали?

— Наблюдал, — поправил меня он, и мы оба рассмеялись. — Впрочем, ерунда, извините меня, девушка, я не хотел вас обидеть.

— Вы меня ничуть не обидели, Вадим Сергеевич. Только не называйте меня девушкой, я этого терпеть не могу. Зовут меня Александра.

— Очень приятно. Позвольте, Александра, вам помочь. Готов рискнуть собой и принести ваши сигареты. Но если меня растерзают там, — он ткнул пальцем в сторону Трошкина и Ценз, — то…

— …клянусь заменить вас на посту губернатора Красногорского края, — пообещала я.

— Вот спасибо. Тронут. Если вас не смущает, конечно, что я не губернатор.

— Пустяки, дело наживное, каких-то несколько месяцев…

— Только не сглазьте, — строго прервал меня Иратов. — Пойду. Послушать, о чем они там ругаются?

Он явно проверял меня на моральную устойчивость.

— Ни в коем случае! — горячо запротестовала я. — Подслушивать нехорошо.

— Самому интересно, — жалобно вздохнул он.

— Тогда… Если вас не затруднит, — согласилась я.

Иратов смело направился в «тихий уголок» и очень быстро пожалел о своем безрассудстве. На него набросились оба — и Трошкин, и Ценз. Вадим Сергеевич пытался обороняться, объяснял что-то, размахивал моими сигаретами, но разъяренная парочка просто-напросто прогнала его от стола, а Ценз еще кричала что-то вслед.

— Курите теперь, — приказал Иратов, протягивая мне сигареты. — Хочу увидеть, что пострадал не зря.

— Конечно, закурю. — Я вовсе не собиралась позволять ему переваливать всю ответственность на меня. — Впрочем, не так уж сильно вы пострадали. Они вас все-таки не били, а только орали.

— Ну, знаете, — обиделся Иратов, — и наглая же вы девица. Или девицей вас тоже нельзя называть, как и девушкой?

— Нет, против девицы я ничего не имею, — успокоила его я. — Но вы не правы. Это типичная манера наших политиков — сваливать с больной головы на здоровую.

— Это у меня больная?!

— Не у меня же. Рассудите здраво — вы сами вызвались совершить добрый поступок. Странно, учитывая ваш статус, но факт. Самое удивительное, что добрый поступок вы действительно совершили, за что спасибо большое. Да, прошло не очень гладко, и первое, что вы делаете, — наезжаете на меня. Впрочем, я вас не виню, вы же не по злобе, Вадим Сергеевич, просто рефлексы берут свое.

Иратов расхохотался:

— Ладно-ладно, пошли ужинать. В вашей наглости, Александра, есть своя изюминка.

— Вы приглашаете меня на ужин? — обрадовалась я.

— Правильнее было бы сказать, что всех здесь присутствующих, а значит, и нас с вами, пригласил на ужин нынешний губернатор Красногорского края. Но в рамках его глобальных благодеяний я вполне могу позволить пригласить вас к нашему столику. Заодно познакомлю вас с женой.

— С удовольствием.

За столиком, который облюбовал себе Иратов, уже сидела его жена Людмила. Мне она мило кивнула, произнесла две дежурные фразы и тут же, оставив светские условности, набросилась на мужа:

— Вадь, твой Алешин — просто сволочь. Он спаивает Светку, а ты ведь знаешь, какая она, когда выпьет. Как будто по-другому нельзя завоевать расположение женщины? Интеллигентные люди, называется! Напоить до бесчувствия и изнасиловать — больше ничего и не умеют. Ты должен вмешаться!

— Не преувеличивай. Умеют еще кое-что. — Иратов уселся за стол. — И как, по-твоему, я должен вмешаться? Подойти и сказать: «Света, не пей» или «Леша, не наливай Свете спиртного». Так? А потом проводить их в номер и прочитать Леше лекцию на тему общественной нравственности: «Нехорошо, мой друг, трогать пьяную женщину руками, наберись терпения, дождись, когда она протрезвеет, и уж тогда…»

— Я знаю, ты Свету не любишь, — уже более миролюбиво заговорила Людмила, — но позволять так с ней обращаться…

— А как он с ней обращается? Развлекает, анекдоты рассказывает, комплименты делает. И хватит о ней. У нас за столом гостья, девуш… пардон, девица Александра, давай не будем грузить ее проблемами твоей Светки. Они у меня вот где.

Иратов провел ребром ладони себе по горлу и цепко ухватил за край пиджака пробегавшего мимо официанта:

— Голубчик, что у нас на горячее?

Официант остановился как вкопанный, мне показалось, что он с трудом сдержался, чтобы не отдать честь, и радостно отрапортовал:

— Шашлык из осетрины, свинина, запеченная с грибами, мясо в горшочках по-домашнему и стейк из семги.

— Мне — стейк, — попросила Людмила.

— Мне — тоже, — сказала я.

— А мне, дорогой, свининку.

— Пять минут! — бодро крикнул официант, щелкнул каблуками и умчался. Людмила, наконец, обратила на меня внимание:

— Саша, а вы, оказывается, знакомы с моим мужем?

— Уже да, — скромно потупилась я. — Он помог мне вызволить пачку сигарет со столика Трошкина, вот во время этой опасной операции мы и познакомились. Ваш муж — герой.

— Иногда, — согласилась Людмила. — А зачем Трошкину понадобились ваши сигареты? Он же не курит.

— Наверное, угощать друзей, — предположила я.

— Да, похоже на правду. — Видимо, Людмила недолюбливала Александра Дмитриевича Трошкина. — И что, он прям-таки украл у вас сигареты?

— Злее бабы зверя нет, — укоризненно произнес Иратов. — Ну что тебе Сашка сделал? Александра просто забыла свои сигареты у него на столе во время переговоров, а потом, когда спохватилась, там уже окопалась Танюша Ценз. Она вцепилась Сашке в горло, а девица Александра боится крови. Пришлось идти мне. Вот и вся история.

Людмила повернулась ко мне и внимательнейшим образом осмотрела с ног до головы.

— Да, вы должны ему нравиться, — подвела она итог осмотру. — Но мой вам совет — держитесь подальше от Трошкина. Он — опасный человек. Я понимаю Таню и не осуждаю ее, он поступил с ней подло. А Свете просто жизнь сломал. Просто сломал.

— Что за бред! — повысил голос Иратов.

— Не перебивай. — Людмила махнула на него рукой. — Саша, если он и к вам подбирается, будьте осторожны. Он — хитрый лис, умеет найти подход, охмурить и все такое. Не верьте ему! Он за Светой гонялся три месяца. Три! И так, и эдак. Она вела себя стойко.

— Ну, конечно! — усмехнулся Иратов.

— Да! Да! — набросилась на него Людмила. — Я лучше знаю, я ее близкая подруга.

— И чем же он жизнь ей сломал? — поинтересовался Иратов. — Ломиком? Насколько я знаю, она была всем довольна.

— Вот именно — была! — закричала Людмила. — А сегодня он позвал ее к себе и понес какую-ту ахинею. Мол, он собирается участвовать в выборах, к нему будет приковано общественное внимание. Можно подумать, оно сейчас к нему не приковано! Короче, ему следует блюсти моральный облик. То есть, как он сказал, им надо расстаться до конца выборов.

— Что-то я ничего не понимаю, — нахмурился Иратов, — в каких выборах он решил поучаствовать? Он же обещал возглавить мой избирательный штаб.

— Значит, у него нашлись дела поважнее, — ехидно усмехнулась Людмила. — Себя-то он любит больше, чем тебя и все остальное человечество, вместе взятое.

— Так вопрос не стоял, — принялся выгораживать Трошкина Иратов. — Да я бы и не согласился, чтобы он принес мне в жертву свою политическую карьеру. Наверное, он собрался на думские выборы, и правильно, флаг ему в руки.

— По самое древко, — добавила Людмила.

Иратов поморщился:

— И правильно он Светку отшил. Журналисты, вот Саша не даст соврать, всюду пролезут. Вон они сидят в углу и глазами зыркают. Все видят. Все замечают. А Светка, дай бог ей здоровья, вряд ли может украсить имидж кандидата в депутаты.

— Это почему же?! — взвизгнула Людмила. — Почему? Ты же всегда отдавал ей должное.

— Ей попробуй не отдай, — пробормотал себе под нос Иратов.

— Молодая деловая женщина, всего в жизни добилась сама…

Иратов выразительно закатил глаза:

— Люд, ты только не доводи свою дружескую любовь до абсурда. Светка твоя — стерва, карьеристка, каких мало, по трупам пойдет к светлой цели, а с тобой она такая милашка, потому что ты ей никогда ни в чем не мешала. Ты спроси о ней у Элеоноры Симкиной, она тебе расскажет.

— Нормальная конкуренция, — несколько поутихнув, буркнула Людмила. — Симкина устарела, журнал не развивает, топчется на месте, все об одном и том же — рожа, кожа, секс, как удержать мужчину. Света имеет полное право занять ее место.

— О-о, узнаю знакомые речи, — скривился Иратов. — Где их Светка только не толкала. А что касается прогрессивных взглядов твоей дорогой подружки, то не они, поверь, стали причиной ее стремительного роста. Скорее, помогли ее женские прелести.

— Неправда! — закричала Людмила. — Неправда! Ты сам говорил, что Света — талантливый журналист и неплохой организатор.

— А также привлекательная женщина, — миролюбиво добавил Иратов.

— На что ты намекаешь? — грозно спросила Людмила.

— Разве я сказал что-то обидное? Или она настолько американизировалась, что нормальные человеческие комплименты уже вызывают у нее феминистический протест? Я намекаю на то, что Нора Симкина ничего плохого не сделала их американскому шефу, не помню, как его — Билл или Джон. Жили три года душа в душу, журнал «Секс-мода» набирал обороты, тираж рос, тетки пищали от восторга. И вдруг — на тебе, Симкина оказалась устаревшей. И, подумай, какое совпадение, за две недели до стремительного устаревания Норы наша Светка проходила стажировку в Нью-Йорке под личным, так сказать, руководством их общего американского начальника, Билла, кажется.

— Неправда, — Людмила продолжала протестовать, но с уже меньшим пылом. — То есть правда, но дело в том, что она за это время смогла убедить его, что журнал нужно делать по-другому.

— Так и я о том же, — Иратов подмигнул мне. — Даже если бы я не был в Нью-Йорке в последние дни Светкиной стажировки, извини за выражение, я бы и то догадался, что к чему. А тут и голову ломать не пришлось. Выхожу в коридор нашей гостиницы в пятом часу утра из Сережиного номера, где мы преферансом утешались, и вижу, как американский их начальник, этот Джон, выползает из Светкиной комнаты. Нам-то не спалось, потому что разница во времени девять часов, а им… Наверняка обсуждали новую концепцию журнала.

У меня возникло ощущение, что Иратов не случайно рассказывает столь интимные подробности о загадочной Светке в моем присутствии. Зачем?

— А кем она работает в «Секс-моде»? — не выдержала я.

— Кто? — недовольно спросила Людмила.

— Светлана.

— А почему вас это интересует? — Людмила уставилась на меня так, как будто я спросила о чем-то совершенно запретном.

— Да нет, не то чтобы интересует, просто вы говорили о ней… — Я замялась и, кажется, покраснела.

— Саша, — Иратов прижал руку жены к столу и быстро перевел разговор на другую тему, — а почему вы пошли в журналисты? Знаете, еще лет десять назад я бы понял, но сейчас эта профессия на нуле, если не в минусе.

— Конечно, из-за денег, — потупившись, ответила я. — Других стимулов нет.

Иратов удивленно вскинул брови:

— Но деньги можно зарабатывать и другим путем, менее… менее…

— Мерзким? Да, так вы хотели выразиться?

— Нет, зачем же. — Иратов смутился.

— Вы правы. Профессия действительно мерзкая. Но ведь существует мнение, что добра и зла в мире всегда одно и то же количество. Значит, кто-то должен заниматься гадкими делами. Журналисты, например. Вот так. Нас не любят, и правильно делают. Нас называют шакалами, папа, извините, рацами, борзописцами и прочими ругательными кличками. Обстановка полного душевного дискомфорта. Только деньги могут компенсировать такое времяпрепровождение.

Иратов на протяжении всей этой идиотической речи смотрел на меня внимательно, был серьезен и все время кивал, своим мыслям, очевидно. А вот жена его меня совсем не слушала, а откровенно пялилась на кого-то, находящегося за моей спиной. Подсматривать затылком я еще не научилась, и мне пришлось предпринять хитрый маневр.

— Пересяду, чтобы не обкуривать вас, — заботливо сказала я и развернула свой стул на сто восемьдесят градусов. Взору моему открылась забавная картина — блондинка, как я только что узнала, по имени Светлана, сидела за тем же столиком, что и раньше, только в обнимку с высоким симпатичным дядькой, в котором я без труда узнала редактора еженедельника «Политика» Алексея Алешина, благо Вася показал мне его по телевизору сегодня днем. Блондинка Светлана не могла похвастаться ни координацией движений, ни осмысленным выражением лица, так как и то, и другое начисто отсутствовало. Она мутно таращилась на Алешина, время от времени заливалась идиотским смехом и примерно раз в минуту роняла свою тяжелую голову ему на грудь.

Наблюдать за тем, как «сволочь Алешин» спаивает «бедную Светку» с целью грязных домогательств, было интересно. Кроме того, мне очень хотелось узнать, кто такая Светка. Слова Иратова о том, что она обожает ходить по трупам, меня насторожили, ведь всего полчаса назад она испепеляла меня злобным взглядом. Того и гляди, начну вздрагивать и заикаться.

Иратовы между тем принялись обсуждать семейные проблемы, что-то там про тещу и старшего сына, и я, быстро доев рыбку, сочла за благо удалиться, сославшись на срочные дела.

Оглядев зал, я отметила, что публика заметно расслабилась, движения людей стали свободнее и мягче, а животы — круглее и плотнее. Трошкин закончил, наконец, беседовать с Татьяной Эдуардовной, и теперь они сидели набычившись и смотрели друг на друга неприязненно, но не расходились. Леонид один занимал столик, накрытый на четверых, и уплетал мясо. Судя по его лоснящемуся лицу, порцию третью или четвертую.

Я тихо подошла к нему и ласково прошептала:

— Зайка моя, я твой капустный листик.

Леонид вздрогнул, подавился и тяжело закашлялся.

— Поганка! Зачем ты так себя ведешь? — прохрипел он. — Тебе же запретили хулиганить.

— Леня, по официальной версии я гоняюсь за тобой давно, и никто не удивится, увидев нас за одним столом. Давай обменяемся впечатлениями. Ты по-прежнему можешь корчить важные рожи, а я — плаксивые. Итак, я уже много чего наслушалась, но хоть убей, к убийству ничего пришить не удается.

— Та же фигня, — кивнул Леонид, имея в виду собственные наблюдения.

— Но все же мне интересно, кто та пьяная блондинка по имени Светлана?

— Зачем тебе? — насторожился Леонид. — Вот уж кто тут не похож на убийцу, так это она. Я видел, сколько она выпила. В таком состоянии на дело не ходят.

— Она меня обижа-ает! — заныла я. — Я ее боюсь.

— Перестань, — оборвал меня Леонид. — Не кривляйся.

— Ладно. Но вокруг нее тут бурлят страсти-мордасти, и наш Иратов тоже в них участвует. А его жена и подавно. Блондинка, судя по всему, редкая интриганка, служит в журнале «Секс-мода» и подсиживает там же свою начальницу путем оказания интимных услуг американскому хозяину журнала.

— О-о-очень интересно, — издевательски протянул Леонид. — Занимаешься какой-то ерундой, следишь за пьяными в дугу бабами. Василий тебя не одобрит. Кстати, пока ты здесь меня допрашиваешь, твоя блондинка вместе со своим кавалером удалилась в неизвестном направлении.

— Вот и славно, пусть присматривают друг за другом. А ты что же, много больше моего сумел разнюхать?

— Да уж немало. Слушал разговоры, работал, все уши истрепал, — похвастался Леонид. — Ладно, ты слишком долго тут отсвечиваешь. Не дам тебе интервью, и все. Уходи.

— Ну и подавись, жлобяра, — попрощалась я, и Леонид действительно еще раз подавился. Уходя, я долго наслаждалась его злобным кашлем.

Вечер заканчивался, зал пустел, и я, пока не поздно, решила примкнуть к коллегам-журналистам и послушать местные сплетни в их исполнении. За столиком с табличкой «пресса» сидели пятеро понурых и уже нетрезвых представителей СМИ.

— Надо же, и мы дождались, — мрачно прокомментировала мое появление у их столика Дуня Квадратная — обозреватель алешинского еженедельника.

На самом деле Дуню звали Леной, а фамилия ее была не Квадратная, а Северская. Мы учились на одном курсе, правда в разных группах. Толстое, неуклюжее, нелепое создание, с сорок вторым размером ноги и походкой бывалого моряка, Лена очень страдала от своей женской непривлекательности, все время сидела на диетах, ходила на занятия по аэробике и чуть не раз в неделю посещала парикмахерскую в надежде сделать что-то приличное из своих жидких и быстро пачкающихся волос. Ничего не помогало.

По всей видимости, в конце концов Лена-Дуня отчаялась исправить положение и сосредоточила все усилия на карьере. В кратчайшие сроки после окончания журфака она стала светилом политической журналистики. Работала она в жанре «личностное журналистское расследование», то есть раскапывала и вытаскивала на всеобщее обозрение подробности жизни ведущих российских политиков, разумеется, далеко не всегда приятные. Говорили, что тираж еженедельника «Политика» в короткий срок увеличился в пять раз именно благодаря ее ехидным и безжалостным статьям. Не знаю, так ли это, но факт остается фактом: Дуня в считанные месяцы стала страшно популярна, ее пытались переманить к себе многие издания, ее приглашали на телевидение, у нее брали интервью, а сами политики при виде Дуни Квадратной, тяжелой поступью проходящей по коридорам Госдумы или Белого дома, бледнели, шарахались и прятались по кабинетам. Те же, кто не успевал спрятаться, начинали подлизываться к Дуне изо всех сил. Они смотрели на нее глазами побитой собаки, намекали на то, что не пожалели бы за Дунино молчание по их адресу больших денег, и лживо уверяли, что страшно рады встрече, на что Дуня традиционно отвечала: «Зря радуетесь».

Последние полгода Дуня стала раз в неделю появляться на телеэкране в качестве автора и ведущей телевизионной передачи с красивым названием «Раздевалка». Передачу ругали, не любили, называли слишком злобной и пошлой, но рейтинг «Раздевалки» рос с такой необузданной скоростью, что продюсеры рыдали от восторга. Типичный случай в наше непростое время — все ругают, но все смотрят и обсуждают.

Во время учебы в университете мы общались мало. Но студенческое братство приятно тем, что оно стремительно крепнет после окончания вуза. Мне не раз доводилось видеть, как люди, которым не хватило пяти лет учебы на то, чтобы толком познакомиться, пылко обнимались и предавались ностальгическим воспоминаниям о совместной студенческой юности через несколько лет после окончания института.

Нашего с Дуней давнего шапочного знакомства хватало для того, чтобы во время редких встреч мы чувствовали себя почти родными людьми.

— Приятно посмотреть, как работают профессионалы, — похвалила меня Дуня и дружески шарахнула по плечу. Я чуть не слетела со стула, а плечевой сустав предательски хрустнул.

— Дуня, помоги, — жалобно попросила я. — Введи в курс дела. Мне здесь… как-то неуютно.

— Ладно врать-то, — отмахнулась Дуня. — Я за тобой два часа наблюдаю и истекаю завистью. Ты, считай, всех уже окучила.

— Ага. Осталось всего ничего — понять, что происходит и кто кому кем приходится.

— Хочешь заглянуть на политическую кухню? — Дуня хитро прищурилась.

— Да. Расскажи мне про них. Пожалуйста.

— Про кого? — Дуня достала большой мужской носовой платок и громко высморкалась. — Про Трошкина? Иратова? Васильева?

— Расскажи о пьяной блондинке, которую похитил твой главный редактор. Кто она и как связана с присутствующими здесь джентльменами?

Дуня насторожилась:

— Зачем?

— Сама не знаю, но очень она меня заинтересовала.

— Не расскажу! — Дуня сердито закурила и уставилась в окно.

— Почему? — растерялась я. Реакция Дуни на мою простую просьбу показалась мне чрезвычайно странной. Она, как убежденная тусовщица, любила посплетничать и всегда охотно делилась своими наблюдениями.

— Потому что это моя тема! — Дуня занервничала и принялась метать на меня грозные взгляды. — Моя! Я уже год ее разрабатываю.

— Дунь, ты чего? — возмутилась я. — Я что — конкурент тебе? Я вообще здесь по своим делам и ничего про эту тетку писать не собираюсь. Не хочешь — не рассказывай, только не надо на меня так смотреть.

— Но почему-то ты спросила у меня именно про нее, — недовольно пробурчала Дуня. — Скажешь — случайно?

— Нет. Просто она меня за что-то невзлюбила. Мне интересно — за что?

Дуня еще немножко попыхтела, посверкала глазами, но на последний вопрос все-таки ответила:

— Невзлюбила она тебя за Трошкина. Ты напропалую кокетничала с ним, вот она и окрысилась.

— А что у нее с Трошкиным? Высокое чистое чувство?

— Да, роман имел место быть последние четыре месяца. — Дуня придала своему лицу умильное выражение. — Горы цветов, французские духи трехлитровыми банками, заграничные вояжи… Все, как положено. А тут вдруг ты задом вертишь. Все, больше ничего не скажу, не проси.

— А по бартеру? — Я напустила на себя загадочности. — Я кое-что скажу тебе, а ты мне.

Дуня смерила меня презрительным взглядом и расхохоталась:

— Саня, такой дешевый блеф только в вашей милиции котируется. Не смеши меня. Ты даже не знаешь, кто она такая, и хочешь уверить меня, что тебе известно нечто эксклюзивное.

— Зато я знаю, что с Трошкиным они сегодня расстались. И знаю, почему.

Дуня подалась вперед и остервенело вцепилась мне в руку:

— Правда? Не верю.

Я обиженно отвернулась и, пожав плечами, уставилась в стену. Дуня тоже затихла и погрузилась в раздумья.

— Ладно, пойду. — Я встала и сухо кивнула на прощание. — У тебя сегодня просто несварение мозгов. Где твоя хваленая наблюдательность? Если бы у блондинки с Трошкиным все было по-прежнему, она не обнималась бы полвечера с твоим начальником Алешиным. А Трошкин не приставал бы ко мне у нее на глазах.

— Действительно, — Дуня почесала в голове и сменила, наконец, гнев на милость, — так и быть. Только поклянись страшной клятвой, что ты не собираешься о ней писать.

— Клянусь страшной клятвой.

— Светка Григорчук, замредактора «Секс-моды». Хищная акула, дрянь и провокаторша. До романа с Трошкиным вела оголтело развратный образ жизни. Подружка иратовской жены. Что еще? Сейчас Светка активнейшим образом подсиживает Нору Симкину, редакторшу «Секс-моды». И подсидит, уверяю тебя. Нору жалко. Журнальчик у них, конечно, поганенький, но по сравнению с другими порнушными изданиями — не самый худший вариант. Потом, Нора его сделала, нашла американских инвесторов, на рынок протолкнула, а теперь эта гадина рвется на все готовенькое. На Трошкина Светка, похоже, сделала серьезную ставку. Уж не знаю, какая там любовь-морковь, но чем-то он ее зацепил. То ли деньгами, то ли своими политическими перспективами. Да и пора остепеняться, лет-то Светке уже глубоко за тридцать. Сколько можно по чужим койкам болтаться? Вот все. Теперь ты докладывай.

— Сегодня Трошкин предложил ей прервать на время их высокие отношения. Он сказал, что они должны расстаться только до выборов, но, как считает Людмила Иратова, Григорчук в эту версию не поверила. Она решила, что он ее бросил.

— Да что ты?! — обрадовалась Дуня. — Как интересно. А ему-то что до выборов? Он вроде никуда не собирался избираться.

— Иратов тоже удивился, — с легкостью заложила я Вадима Сергеевича. — По всей видимости, баллотироваться куда-то Трошкин решил только что. Спасибо, Дунечка.

— Обращайся.

Я сочла свою сегодняшнюю миссию исчерпанной. Хотелось отдохнуть, потому что ничто не утомляет так сильно, как светские тусовки, отягощенные к тому же специальным заданием МУРа.

Но не успела я выйти из зала ресторана в холл, как в плечо мне вцепилась легкая на помине Григорчук. После всего выпитого говорить она еще могла, но с трудом и нечетко. Однако я ее поняла:

— Не многовато ли денег он тебе отвалил? — мерзко ухмыляясь, процедила она сквозь зубы.

— Простите? — Я сделала попытку высвободиться из ее цепкой руки.

— Я видела, он дал тебе денег. — Григорчук уставилась на мою сумочку взглядом рецидивиста-грабителя. — Не многовато ли?

— Так работа сложная, — ответила я. — И срочная.

— Сложная? — Она захохотала. — Вот новость. Не стала бы она первой древнейшей, если бы была сложной. Или у тебя особый перечень услуг?

— Как вам не стыдно?! — возмутилась я. — Александр Дмитриевич заказал мне книгу.

— Раскрытую? — гнусно захихикала Григорчук.

Не желая больше выслушивать эти пьяные гадости, я резко развернулась и быстро, почти бегом, направилась к лестнице. Григорчук рванулась за мной, но тут, очень вовремя, в холле появился Алешин и утащил ее в лифт.

Поднимаясь к себе в номер и обдумывая ситуацию, я вынуждена была признать, что вечер в целом прошел удачно, но противная Светлана Григорчук все-таки смогла испортить мне настроение.