Сплошной разврат

Глава 29 АЛЕКСАНДРА

Теперь я понимаю, почему карнавалы так популярны в мире. Маска и клоунский наряд дают такую свободу, такую легкость и дьявольскую разнузданность, что хочется летать. Трудно хулиганить в своем привычном обличье, но стоит переодеться и спрятать лицо… Нет, время от времени обязательно надо наряжаться и раскрепощаться, всем категорически советую.

Вот я иду вихляющей походкой по коридору фонда «Наша демократия», зеленое пончо развевается, парик греет макушку, и все эти шныряющие туда-сюда важные типы в дорогих костюмах и модные красотки замолкают, вытаращивают глаза и оборачиваются. А я? Я тоже оборачиваюсь и показываю им язык. Что — съели? Вот вам! И вам! Перед поворотом останавливаюсь и, чувствуя на спине их изумленные взгляды, задираю юбку повыше и подтягиваю колготки. Фу, какая гадость, но до чего же приятно!

Следующий редут — Марина. Трепещи, овчарка Трошкина, сейчас я тебя повеселю.

Марина по-прежнему надменна. Она уже не пытается притворяться, что относится ко мне по-доброму. Нет, в каждом ее жесте, в каждом взгляде сквозит холодное презрение. Жаль, что я ничего не замечаю и все ее ядовитые стрелы отскакивают от меня, как от жестяной бочки.

— Вы опять в нарядном костюме, — сквозь зубы цедит она. — Все-таки решили показаться Александру Дмитриевичу во всей красе?

— Вот еще! — отмахиваюсь я. — Он мне сегодня утром надоел до смерти. Я к вам, поболтать, кофе попить. Вы рады? Сварите мне поскорей кофейку, а то у меня с утра голова кружится. Давление, что ли, падает, не пойму.

— А я как раз занята. — Марина расплывается в улыбке. Вот точно так же, я уверена, улыбается крокодил, глядя на беззащитного кролика, сидящего на бережку. Интересно, почему в народе прижилось выражение «крокодиловы слезы», и никто не додумался до «крокодиловой улыбки».

— Я настолько занята, — добавляет Марина, — что даже кофе вам сварить не могу. Некогда.

— Ой, как жалко! — Я обиженно оттопыриваю нижнюю губу — этому приему меня научил мой племянник Данила. — А давайте поручим варку кофе вашему шефу. Ему-то делать нечего, как всегда. Я пойду, скажу ему, что вы велели сварить нам кофе.

— Попробуйте. — Марина смотрит на меня с ненавистью и молчит.

А я томной походкой захожу в кабинет. Трошкин сидит за столом, задумчиво-скорбно склонившись над бумажками. То есть как у нас принято это называть, работает с документами. Все-таки Александр Дмитриевич — забавнейший экземпляр. И актерства в нем столько, что МХАТ позавидует. Я так громко хлопнула дверью и так шумно топчусь на пороге, что вполне уместно было бы поднять глаза от макулатуры и посмотреть на посетительницу. Так ведь нет, предпочитает изображать глубочайшую погруженность в дела.

— Здравствуйте, — говорю я утробным голосом. — Давно не виделись.

Трошкин медленно и с усилием поднял голову, как будто к его подбородку привязали трехкилограммовую гирю, и увидел меня. Томность с него как ветром сдуло, он дернулся, побледнел и вжался в кресло. Особенно хорош был его взгляд — пустой и мертвый. Вообще-то, мы так не договаривались — я рассчитывала хоть на какую-то эмоцию, на то, что он удивится или рассмеется… Кривляться мне больше не хотелось, и я молча подвинула к себе стул и села напротив Трошкина. Что-что, а скорбный вид я умею принимать с детства.

— Кто вы? — проговорил, наконец, Трошкин бледным голосом.

— А вы меня не узнаете? — басом спросила я.

— Нет, — коротко ответил он.

— Однако… — Я многозначительно закинула ногу на ногу. — Моя фамилия — Резвушкина. Точнее, так звучит мой творческий псевдоним.

— Вы от Квадратной? — спросил он.

— От какой?

— От Квадратной? — повторил он. — Неужели так необходимо устраивать подобные спектакли?

— Не понимаю, на что вы намекаете. Я сама по себе.

Трошкин вертит головой, оглядывается, словно ищет кого-то, я вижу, что вот-вот, вот сейчас он скажет что-то важное, но… Поганка Марина ухитряется все испортить. Она появилась на пороге кабинета и любезно осведомилась:

— Александр Дмитриевич, вам кофе? А Саше — тоже кофе или…

— Саше? — Трошкин привстает и опять бессильно падает в кресло. — Саше?

— Ну да! — весело подскакиваю я. — А вы меня правда не узнали?

Далее началось что-то невообразимое. Марина, сделав свое черное дело, испарилась, а Трошкин пулей подскочил ко мне и замахнулся, явно намереваясь ударить. Я заслонилась рукой, зажмурилась и собралась закричать. Удара, впрочем, не последовало, и когда я открыла глаза, то обнаружила Трошкина в противоположном углу кабинета. Он стоял, скрестив руки на груди, и пыхал злобой.

— Это шутка, — сказала я обиженно. — Просто шутка.

— Зачем вы это сделали? — ледяным тоном спросил Трошкин. — Кто вас надоумил?

— Никто меня не надоумил. Прочла в «Секс-моде» о том, что Резвушкина собирается писать о вас, потом узнала, как она выглядит, и решила пошутить. А с вами шутить нельзя, да? Вы слишком серьезный человек? Или на той ступени общественной лестницы, где вы расположились, шутки запрещены?

— Такие шутки — да, — жестко отрезал он. — И ступени здесь ни при чем. Удары ниже пояса запрещены везде.

Я медленно сняла парик, очки и стерла с губ оранжевую помаду.

— Извините, Александр Дмитриевич. Я не знала, что моя шутка, пусть даже дурацкая, так вас заденет. Извините еще раз. До свидания.

— Подождите! — Трошкин, наконец, очнулся и вынырнул из транса. — Подождите. Неужели вы сами придумали вот так нарядиться?

— А кто, по-вашему, это придумал?! — перешла в наступление я. — Вся «Секс-мода», да что там — пол-Москвы говорит о том, что к ним в редакцию ходит страшная лахудра в рыжем парике и зеленом пончо, называет себя Резвушкиной и грозится открыть миру всю правду о вас и об Иратове. Я лично ни секунды не сомневаюсь, что никакая она не Резвушкина, а обыкновенная авантюристка. И что вас таким дешевым способом стараются напугать. Вот я и…

— Правда? — Трошкин повысил голос. — Правда?

— А вы можете придумать какое-то другое объяснение? — ехидно спросила я. — Интересно, какое?

— Да, действительно. — Трошкин смутился. — Какое? Не знаю. Спровоцировать меня, например.

— На что? Впрочем, хотя мне совершенно не хотелось вас провоцировать, тем не менее удалось. Вы меня чуть не побили. Жаль, что здесь не было фотокамер.

— Ну уж…

— Да. Кстати, Александр Дмитриевич, если бы я действительно хотела сыграть эту роль и напугать вас по-настоящему, то уж не стала бы признаваться вашей Марине, кто я такая. Ладно, не смею вас дольше отвлекать от государственных дел, я видела — вы так увлеченно работали с бумагами. До свидания.

На этот раз Трошкин не стал меня задерживать.

Отойдя от фонда «Наша демократия» на безопасное расстояние, я уселась на лавочку и принялась обдумывать ситуацию. Итак, какие выводы можно сделать? Марина почему-то не рассказала своему шефу о том, что происходило в приемной утром, пока Дуня разговаривала с Трошкиным. И он, соответственно, не знал, что я уже облачалась в парик, пончо и очки прямо на глазах его любимой секретарши. Почему Марина не рассказала? Вряд ли она скрыла этот факт специально, скорее, просто не придала ему значения. К тому же, судя по всему, ей неприятны любые воспоминания обо мне. Однако Трошкин откуда-то прекрасно знал, как выглядит придуманная мною Резвушкина, и его напугал именно мой дурацкий наряд. А это значит, что прав Гоша — студентку Краснову подослал к Симкиной не кто иной, как Трошкин.

А раз так, то зачем мне идти к Иратову и пугать бедного человека? Да и Трошкин, если узнает о моем визите к Иратову, заподозрит неладное. Пошутила разок, напугала человека — и достаточно. Шутка — продукт одноразового использования, как шприц, и перебарщивать в таких вещах нельзя. Впрочем, поговорить с Иратовым стоит и показать ему кое-что тоже.

Я выскочила на улицу, добежала до ближайшей станции метро, нацепила парик и очки и прямиком направилась в кабинку моментального фото.

Вадим Сергеевич Иратов встретил меня без прежней сердечности.

— Саша? Что-то случилось?

Как жаль, что мое появление все чаще воспринимают как дурной знак.

— Нет. У меня к вам вопрос, Вадим Сергеевич. Вы знаете эту даму?

Он мельком глянул на мою фотографию, ухмыльнулся и отрицательно помотал головой:

— Первый раз вижу. А кто это?

— Резвушкина.

— Да? — Он взял фотографию и принялся с интересом ее разглядывать. — Та самая, с которой я состоял в интимных отношениях? Оригинальный у меня вкус, вы не находите?

— Да, вкус хороший, — согласилась я. — Но банальный. Я имею в виду, что вы не единственный, кто оказал ей честь…

— Ах, оставьте, — рассмеялся Иратов. — Кто кому оказал честь — вопрос спорный. Я ей или она мне.

— Видите ли, с такой универсальной внешностью, как у нее, совсем не трудно нравиться мужчинам.

— Ну еще бы! — Иратов опять засмеялся. — Просто невозможно устоять. И одета она… нарядно. И прическа удачная.

Дался им всем мой парик!

— Мне почему-то кажется, — потупившись, сказала я, — что волосы как раз у нее не настоящие.

— Знаете, почему? — Иратов веселился все больше. — Потому что они съехали набок. Кривовато сидят. А тут одно из двух — либо скальп у нее плохо держится на черепе, либо это рыжее безобразие — не волосы, а осенняя шляпка. Но хотелось бы понять цель вашего нынешнего визита. Зачем вы показываете мне эту гадость? Понятно же, что женщина, изображенная на данном портрете, не тянет на роковую соблазнительницу.

— Не могу с вами согласиться. Понятно, что совершенно не понятно, какая женщина изображена на фотографии. В смысле, что невозможно разглядеть, кто прячется под париком и очками. Вполне может быть, что она очень даже привлекательная, — обиженно возразила я и покосилась на свое отражение в полированном книжном шкафу за спиной Иратова.

— Допустим. Но зачем показывать мне столь тщательно замаскированную красоту? Еще лучше было бы надеть на нее паранджу и спросить меня: вы ее знаете?

— Увы, другой фотографии у меня нет.

— А откуда у вас эта?

— Вадим Сергеевич, вы правда ничего не знаете? — Я все еще не верила. — Правда? О том, что именно эта девица и именно в таком виде ходит в «Секс-моду» и грозится опубликовать там воспоминания о вас и Трошкине. Да об этом все говорят.

— Не знаю. — Иратов развел руками. — То есть про возможные публикации в «Секс-моде» знаю, но про то, как выглядит автор предполагаемых статей, нет.

— Вот так он выглядит. То есть она. Оставить на память?

— На тот случай, если она захочет повторить? Чтобы я ее узнал? Не волнуйтесь, я запомнил ее прекрасное лицо.

— Насколько я знаю, она никогда не повторяется.

— Что ж, не смею навязываться. Если раздобудете где-нибудь ее истинное лицо, сделайте одолжение, покажите, — попросил Иратов. — Страшно любопытно.

— Где уж мне… — Я взяла фотографию и совсем уже собралась прощаться, и вдруг меня озарила гениальная идея. Да, абсолютно гениальная, равная по масштабу открытию закона притяжения.

— Вот если бы найти архив Григорчук, — мечтательно сказала я. — Вот тогда бы… Мне точно известно, что в архиве есть фотографии всех девушек, которые работали на Григорчук. И вашей девушки, соответственно, тоже.

— Не было у меня никакой девушки, — грубовато оборвал меня Иратов. — Вранье это.

— Ну, значит, и архив искать ни к чему, — беспечно сказала я. — Разве что для того, чтобы найти фотографию девушки Трошкина. Вам ведь могла бы она пригодиться в ходе проведения предвыборной кампании?

— И где ж его искать, тот архив? — усмехнулся Иратов.

— Понятия не имею, — горячо заверила его я. — Знаю только, что милиция ничего не нашла ни в рабочем кабинете, ни в квартире. Перерыли все ящики письменных столов, полки, шкафы — и не нашли. Всего вам доброго.

Я раскланялась, Иратов чинно поцеловал мне руку и тут же, не дожидаясь, пока я выйду из кабинета, принялся кому-то звонить по телефону. Маньяки они с Трошкиным, вот что. Я ему такие интересные истории рассказываю, а они работают. Или делают вид, что работают.