Странник

Глава XIV. Две песчинки

Всю ночь в доме шла уборка. Джим почти не спал, лишь пару раз ненадолго забывшись неглубоким и совсем не освежившим его сном. Проснувшись в голубых предрассветных сумерках, Джим вздрогнул, увидев за закрытой стеклянной дверью на лоджию фигуру Фалкона — уже с чистыми распущенными волосами и чистым, но очень бледным лицом: он смотрел на Джима сквозь стекло двери, приложив к нему ладонь. Зажмурившись, Джим отвернулся от двери. Когда он через пять минут осторожно обернулся, Фалкона на лоджии уже не было.

Устав мучиться без сна, Джим встал. Уборка уже завершилась, всюду в доме стоял цветочный запах моющего средства. Выйдя на лоджию, Джим увидел на другой стороне странное зрелище: кто-то, одетый во всё чёрное, с покрытыми накидкой плечами сидел на стуле, а Криар стриг его. Джим подошёл ближе. На стуле перед дверью в свою комнату сидел Фалкон в чёрном костюме и сапогах, с покрытыми синей накидкой плечами, а пол лоджии вокруг стула был усыпан его золотыми кудрями. Криар, щёлкая ножницами, ступал по обрезкам волос, а Фалкон в затянутых в чёрные шёлковые перчатки руках сжимал сломанный медальон: Джим узнал его по цепочке. Видимо, Криар его не выбросил.

— Что вы делаете, Криар? — пробормотал Джим.

— Разве вы не видите, господин Джим? — ответил дворецкий. — Подстригаю господина Фалкона.

— Но зачем? — не понимал Джим.

— Известно, зачем, сударь. Господин Фалкон облачается в траур, — терпеливо и спокойно объяснил Криар. — В этом случае обязателен чёрный костюм и перчатки, а волосы следует коротко подстричь.

В глазах Фалкона уже не было того страшного ледяного блеска, но в его взгляде Джиму чудился немой упрёк: "Зачем ты сломал медальон?" Спереди его волосы были уже короткими, длинные пряди остались только на затылке, и именно над ним трудился Криар. Джиму было больно смотреть на это, и он ушёл.

Криару послышалось, что Фалкон, провожая Джима взглядом, что-то прошептал. Криар чуть склонился.

— Простите, сударь, вы что-то сказали?

— Что? — рассеянно отозвался тот. — Нет, ничего.

Криар сказал:

— Сударь, я вас даже не спросил, желаете ли вы, чтоб вас подстригли… Ведь это обязательно лишь в том случае, если траур — по супругу, а в остальных случаях — не обязательно.

Фалкон, казалось, и не слышал: все его мысли и взгляд были устремлены за тот дверной проём, в котором исчез Джим. Он растерянно и вопросительно поднял глаза.

— Я говорю, сударь, подстригаться-то вам, в общем-то, было бы и не обязательно, — повторил Криар. — Ведь траур ваш не по спутнику. Я как-то не подумал.

— Что ж ты вспомнил об этом только сейчас, когда уже почти остриг меня? — усмехнулся Фалкон.

Криар растерянно и виновато двинул бровями. Фалкон сказал мягко:

— Ладно, Криар, ничего. Подстричься мне не помешает. С короткими волосами даже удобнее.

Весь день Джим избегал встреч с Фалконом. Он попросил принести ему завтрак в комнату, потом засел в библиотеке, усиленно готовясь к завтрашнему приезду учителя, забыл про обед, а когда проголодался, попросил Криара принести ему что-нибудь в библиотеку.

— Что это вы сегодня от всех прячетесь? — спросил дворецкий, ставя на столик поднос с едой. И, чуть понизив голос, добавил: — Господин Фалкон по вас соскучился.

Сердце Джима ёкнуло.

— Почему вы так думаете? — спросил он Криара.

— Он спросил о вас, — ответил дворецкий. — Я ответил, что вы занимаетесь в библиотеке.

— А он? — спросил Джим чуть слышно.

— Ничего не сказал, — ответил Криар. — Да, вот ещё что… Завтра похороны бедного малыша. Господин Фалкон не велел никого звать, поэтому всё будет тихо. Будет только он, милорд Райвенн, господин Раданайт… И вам, я думаю, следует пойти. Я уже заказал для вас чёрный костюм.

— У меня завтра учитель, я не могу, — пробормотал Джим.

— Учитель будет послезавтра, — ответил Криар. — Милорд Райвенн перенёс его. Вы не расстраивайтесь, всё будет недолго: гробик опустят в фамильный склеп Райвеннов, потом поминальный ужин — и всё.

Джим продолжил готовиться, но науки сегодня не лезли ему в голову: он не мог сосредоточиться, думая о предстоящих похоронах, о Фалконе, о сломанном медальоне. При мысли о последнем Джиму становилось не по себе, особенно когда он вспоминал страшный взгляд Фалкона, и в его сердце отзывался глухой болью гневный голос: "Зачем ты сломал его?" Лил дождь, было сумрачно и уныло, заниматься не хотелось, но Джим заставлял себя. Он вздрогнул, краем глаза заметив, что за стеклянной дверью на лоджию стоит кто-то в чёрном. Это был Фалкон, и он смотрел на Джима сквозь прозрачную дверь, но не входил. Джим сделал вид, что поглощён учёбой; через несколько минут он осторожно покосился на дверь, но там уже никого не было. В груди Джима что-то тоскливо сжалось. Побежать, найти его, обнять? В глубине души Джим чувствовал, что это нужно было сделать, но что-то мешало ему. Между ним и Фалконом стояла какая-то тень, которая пугала Джима и не позволяла без оглядки броситься к нему.

Вечером Криар принёс ему костюм, а потом к нему в комнату зашёл лорд Райвенн.

— Дружок, я перенёс учителя на послезавтра, — сказал он. — Думаю, завтра будет не до этого.

— Мне обязательно присутствовать? — вздохнул Джим.

— Родной мой, как же иначе? — удивился лорд Райвенн. — Ведь мы одна семья, и горе каждого из нас — наше общее горе. Мы должны поддержать Фалкона, потому что без нашей поддержки ему будет вдвойне тяжело. Ну, спокойной тебе ночи.

На следующий день погода не улучшилась: снова полил дождь. У Джима было тоскливо и тошно на душе, оттого что он не поговорил с Фалконом вчера, но исправить это упущение сегодня ему снова мешала печальная, непонятная и жуткая Тень, стоявшая у него на пути. Они с Фалконом не сказали друг другу ни слова до самых похорон.

Фамильный склеп Райвеннов был расположен далеко за городом. Он представлял собой небольшую одноэтажную постройку с плоской крышей и широкими дверями, над которыми был изображён родовой герб. Вокруг зеленела лужайка, рядом росло несколько деревьев с раскидистыми кронами, а перед входом в склеп на невысоком катафалке стоял маленький серебристый гроб, на крышке которого блестели капли дождя. Возле гроба стояли два человека в непромокаемых плащах поверх чёрных строгих костюмов, у одного в руках была корзина с розовато-белыми цветами, бутоны которых были похожи на маленькие лотосы: они, насколько Джим знал, назывались ландиалисы.

— Прислано от его светлости милорда Дитмара с соболезнованиями, — сказал человек в непромокаемом плаще.

— Дорогой друг, — растроганно проговорил лорд Райвенн, принимая корзину с ландиалисами. — Как всегда, внимателен.

Фалкон склонился над гробиком и положил на него руку в чёрной перчатке.

— Прощай, малыш, — проговорил он глухо. — Прости, что не уберёг тебя.

— Это тяжёлая потеря, и мы все скорбим вместе с тобой, — тихо и мягко проговорил лорд Райвенн, опуская руку на плечо Фалкона сочувственным жестом. — Но поверь мне, жизнь на этом не заканчивается. У тебя ещё всё впереди, друг мой. Будут ещё дети, обязательно.

Фалкон ничего не ответил. По его бледным щекам медленно катились крупные слёзы, но Джиму показалось, что он всё же очень сдержан в своём горе. Лорд Райвенн обнял его за плечи и кивнул людям в непромокаемых плащах. Те открыли двери склепа и подняли гробик.

— Джим, ты с Раданайтом оставайся здесь, — сказал лорд Райвенн. — В склеп вам лучше не спускаться, там жутко и воздух очень тяжёлый. Подождите нас здесь.

Джим был рад, что его избавили хотя бы от этого. Он стоял под дождём и вдыхал сырой свежий воздух.

— Пойдём во флаер, — сказал Раданайт. — А то промокнем.

Они сели во флаер. Джим занял место на заднем сиденье и уткнулся в плечо Раданайта.

— Что ты, малыш? — спросил тот.

— Я не выспался, — простонал Джим. — Голова болит… Всё это просто ужасно.

Джим не притворялся: у него действительно разболелась голова. Минувшей ночью он плохо спал и с самого утра чувствовал себя усталым и разбитым.

— Ты что-то и вправду бледный. — Раданайт порылся в аптечке и нашёл какие-то капсулы: — Вот, это обезболивающее. Положи в рот и подожди, пока капсула растворится. Водой запивать не нужно.

Джим бросил в рот не одну, а три капсулы, чтобы поскорее прошла боль. Уютно пристроившись под боком у Раданайта, он закрыл глаза. Капсулы растворились быстро, и на Джима навалилась тяжёлая сонливость. Веки стали непреодолимо слипаться, он как будто куда-то проваливался вместе с сиденьем, флаером, лужайкой, всей планетой…

— Просыпайся, дитя моё, мы дома.

Голос лорда Райвенна вернул Джима к реальности. Она представляла собой нескончаемый дождь, наполнявший своим шуршанием весь мир, серый сумрак за окнами, приглушённо освещённую столовую и скатерть, сияющую белизной нетронутого снега. Криар, по случаю похорон сменивший белые перчатки на чёрные, обслуживал стол с видом сдержанной скорби, а Раданайт воздерживался от своих обычных язвительных выпадов в адрес Фалкона. И он был, пожалуй, единственным, кто не мог пожаловаться на отсутствие аппетита, тогда как Фалкон почти ни к чему не притрагивался, лорд Райвенн также ел мало, а Джиму было вообще не до еды, он чувствовал себя на грани летаргии: сказывалась бессонная ночь, а эти капсулы, похоже, его доконали. Единственное, чего ему сейчас хотелось, — это упасть и заснуть, заснуть очень надолго…

Он уже погружался в мучительное оцепенение, когда его снова вызвал к реальности голос лорда Райвенна:

— Джим, что это с тобой? Ты плохо выглядишь, дитя моё. Тебе нездоровится?

Подняв тяжёлую, как огромная скала, голову, Джим пробормотал:

— Я неважно себя чувствую, милорд… Ничего не могу с собой поделать. Можно мне пойти к себе и прилечь?

Лорд Райвенн сказал:

— Думаю, на это нужно спросить разрешения у Фалкона. Друг мой, ты не будешь против, если мы отпустим Джима?

Почувствовав на себе взгляд Фалкона, Джим как будто слегка озяб, а его сердце напряглось и очень тяжело бухнуло — даже в голове отдалось. Тихий голос Фалкона грустно прошелестел:

— Конечно, я не против. Иди, детка.

Раданайт поднялся:

— Отец, разреши мне его проводить.

— Да, разумеется, — ответил лорд Райвенн. — Думаю, это необходимо.

Последним, что Джим смутно помнил, перед тем как провалиться в пустоту, было плечо Раданайта, который нёс его на руках.

Проснулся Джим среди ночи. Он даже не почувствовал, как его переодели в пижаму — так крепко он уснул от этих капсул. В комнату проникал свет от фонарей внутреннего двора, в открытую дверь лоджии веяло ночной прохладой и сырым, посвежевшим после дождя воздухом. В доме было тихо.

Джим встал и вышел на лоджию. Во дворе между клумбами бродила одинокая бессонная фигура в чёрном плаще с поднятым капюшоном; она не находила покоя, не садилась и не останавливалась, обошла вокруг подсвеченного, переливающегося бриллиантовыми искрами фонтана, потом встала у мраморного столба и уткнулась в него лбом, положив на него руки в чёрных перчатках. Сердце Джима сжалось от пронзительной тоски, он почувствовал, что был более не в силах прятаться от Фалкона. Преодолевая страх перед Тенью, он бросился во двор. Но, пока он бежал по ступенькам, по комнатам и переходам, Фалкон исчез из внутреннего двора. Растерянно оглядываясь, Джим обошёл пустой двор, а потом сел на край фонтана и заплакал от невыносимой печали. Он не мог больше жить без Фалкона ни дня, ни часа, ни минуты, без него его жизнь не имела смысла. Теперь он не сомневался: Фалкон был тот, кого предназначила ему Бездна.

Звук шагов, гулкий в ночной тишине и усиливаемый колодцеобразной формой двора, заставил Джима вздрогнуть и поднять голову. Фигура в чёрном плаще с капюшоном шла к нему. Она остановилась перед ним в нескольких шагах, но близко не подходила. Капюшон бросал тень на лицо, но Джим знал, что это Фалкон.

— Как ты себя чувствуешь, детка? Тебе лучше?

— Да, — пробормотал Джим.

Разговор не клеился — наверно, оттого что Джиму слишком многое нужно было сказать, но он никак не мог подобрать нужных слов. Фалкон ждал, но он не мог ждать вечно — Джим понимал это, но всё равно катастрофически тонул в водовороте слов и мыслей. Подождав ещё немного, Фалкон подошёл ближе, и из-под полы плаща показалась его рука в чёрной перчатке. Она осторожно завладела рукой Джима, и сквозь тонкий шёлк Джим почувствовал её тепло. Она сжала пальцы Джима крепко и ласково.

— Почему ты избегаешь меня? — спросил Фалкон, заглядывая Джиму в глаза. — Ты всё время прячешься, не разговариваешь со мной… А мне нужно совсем немного — одно твоё слово, один взгляд. Я тебя чем-то обидел?

Джим и сам не знал, почему он прятался. Он мог бы сказать, что всему виной была Тень, но теперь она исчезла, и винить было некого, кроме себя самого. Единственное, что он мог сделать сейчас, это попросить прощения — ведь он даже должным образом не выразил Фалкону соболезнований. Все выразили, а он — нет.

— Я вёл себя глупо, — пробормотал он. — Прости меня.

Фалкон ничего не ответил, только крепче сжал руку Джима, и по его тёплому и крепкому пожатию Джим понял, что он его прощает. Фалкон поднял лицо и устремил в Бездну бесстрашный и зоркий взгляд, и она отражалась в его глазах, сделав их тоже бездонными, но при этом они оставались светлыми, и смелые искорки в них не затмевала даже печаль. Может быть, Бездна снова звала его броситься в свои глубины?

— Я думал… — Джим запнулся, задумавшись, как лучше сформулировать то, что он хотел сказать. — Я думал, после того как генетическая экспертиза дала отрицательный результат, мы… Мы друг другу… никто. — Джиму было больно произносить это слово. — Чужие.

— Ты действительно так думаешь? — Фалкон заглядывал Джиму в глаза — серьёзно, пытливо. — Ты правда считаешь, что мы чужие?

Встретившись с его взглядом, Джим не мог не содрогнуться: такая в нём была боль. Его первым порывом было броситься Фалкону на шею, но он не решился. Фалкон проговорил:

— Я часто думал о тебе, детка. Хоть мне и нужно было найти сына живого или мёртвого, но мои мысли возвращались к тебе даже чаще, чем я сам ожидал. И знаешь… Был момент, когда я подумал: а может, хватит искать? Хотелось всё бросить и полететь назад, к тебе. Сердце мне подсказывало, что живым я сына уже не найду… И только мысль о тебе поддерживала меня. Ты меня ждал?

— Да, Фалкон, — чуть слышно проронил Джим. — Каждый день ждал.

— Значит, мы не чужие? — Фалкон снова настойчиво заглянул Джиму в глаза и сжал его руку крепче.

— Я думал, ты сердишься на меня из-за медальона, — признался Джим, смущаясь. — У тебя был такой ужасный взгляд…

У Фалкона вырвался вздох, он прижался щекой к виску Джима, закрыв глаза. Джим чувствовал: он тоже сдерживал себя.

— Прости, что накричал на тебя, детка. Я был просто не в себе. Прости, малыш, если я напугал тебя.

— Это ты меня прости, — проговорил Джим сдавленно. — Мне очень жаль. Я сам не знаю, почему сломал его…

— Потому что больше не любишь меня? — печально улыбнулся Фалкон.

— Нет, — встрепенулся Джим со сжавшимся сердцем. — Нет, Фалкон, что ты! Я ни на минуту не переставал…

Он запнулся, ошеломлённый огнём, вспыхнувшим в глазах Фалкона при его словах. Такого взгляда Джим у него ещё не видел, он обжёг его нутро, как струя из огнемёта. Джим безропотно повиновался рукам Фалкона, завладевшим его руками и заставившим его встать.

— Скажи это, — сказал Фалкон приглушённо, обжигая Джима взглядом. — Я хочу это услышать, мне нужно это знать!

Его руки крепко обхватывали талию Джима, и Джим понял, что он не мог никуда деться. И хорошо, что не мог.

— Я люблю тебя, — всхлипнул он.

Лоб Фалкона упирался в лоб Джиму, а глаза были закрыты, и он не видел, как упала сначала одна звезда, прочертив в небе яркую полоску, потом ещё одна, за ней — третья, четвёртая, пятая. Бездна бросала звёзды пригоршнями: всё небо исчертили яркие полоски, которые сгорали, не достигнув земли.

— Фалкон, смотри: звездопад, — прошептал Джим.

Фалкон открыл глаза, поднял взгляд, и в его глазах отразился блеск звездопада.

— Звёзды не могут падать, малыш, — сказал он. — Это называется метеоритный дождь.

— Я знаю, — сказал Джим. — Но "звездопад" звучит красивее.

— Согласен, — улыбнулся Фалкон. — Иди ко мне.

Уже не сдерживаясь, он привлёк Джима к себе и укрыл полами своего плаща. Щекоча теплом своего дыхания губы Джима и сверкая глазами в тени капюшона, он прошептал:

— И я тебя люблю, — сказал он. — С первой секунды, как увидел.

Он ловил ртом губы Джима, но Джим вдруг совершенно некстати вспомнил гадкий бахромчатый язык Зиддика. К его горлу подступил ком тошноты, и он отвернулся.

— Не надо, Фалкон…

— Почему, детка? — Фалкон, прижав Джима к себе крепче, с недоумением заглядывал ему в глаза. — На Земле было не принято целоваться? Я понимаю, обычаи всюду разные…

— Нет, дело не в том, — пробормотал Джим. — Я… Я не люблю это. Ты не виноват, Фалкон… Просто один мерзкий тип однажды поцеловал меня, и с тех пор я не могу… Мне противно.

— Детка, если целуют нежно, с любовью, это совсем не так, — сказал Фалкон. — Не бойся, иди ко мне… Тебе понравится.

Джим упёрся ему в грудь и отстранился, из тепла под его плащом снова попав в ночную прохладу. Сев на край фонтана, он закрыл горящее лицо руками.

— Я не могу, Фалкон. Ты не знаешь всего… А если бы знал, никогда не прикоснулся бы ко мне.

Фалкон сел рядом и обнял его за плечи.

— Расскажи мне, я должен знать. Что бы это ни было, я не отвернусь от тебя.

— Нет, Фалкон, я не могу… Я стану тебе противен, — заплакал Джим.

— Малыш, ты никогда не будешь мне противен, — сказал Фалкон, целуя его в висок и щёку. — Ты можешь рассказать мне всё, ничего не страшась. Что бы это ни было, я не разлюблю тебя. Не бойся… Скажи мне всё. Не держи это в себе, выскажись. Тебе станет легче.

Джим смотрел на его сапоги — в глаза Фалкону он смотреть не мог.

— Фалкон, ты не знаешь, что это был за кошмар, — прошептал он. — Это было гадко… Во мне столько грязи. Ахиббо… Он зарабатывал на мне. Он продавал меня. Те, кто платил, спали со мной. Не знаю, как я не подхватил какой-нибудь болезни… Ахиббо пичкал меня антибиотиками. Он называл это заботой о клиентах… А Зиддик… Он… Он мерзкий. Если бы ты видел, что у него за язык! Белый, скользкий, длинный, а по бокам бахрома из длинных сосочков… Когда он увидел меня у Ахиббо, он захотел… Захотел меня. Самый чувствительный орган у него язык, и он лизал меня им всего… Всё моё тело. — Джим передёрнулся, проглотил тошнотворный ком. — А потом он сунул мне его… туда. Он лишил меня девственности. У него был нож… Я хотел отрезать им его мерзкий язык, но я… Я не смог.

Джим умолк, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Фалкон, слушавший его молча, с каменным, помертвевшим лицом, сказал:

— Я смогу.

Его рука твёрдо и ласково взяла Джима за подбородок и подняла ему голову, вытерла с его щёк слёзы. Лицо Фалкона было суровым, между бровей пролегла складка, но он не шарахался от Джима и не обзывал его шлюхой. Он повторил:

— Я смогу. Он умрёт, детка. Я принесу тебе его язык.

— Фалкон, нет! — заплакал Джим. — Он ужасный… Он убьёт тебя!

— Не плачь, — сказал Фалкон, и смелые искорки в его глазах стали колючими и холодными. — Всё будет хорошо, не бойся. Это не должно сойти ему с рук. Он должен поплатиться за то, что сделал.

Джим встал и отчаянно уцепился за него.

— Фалкон, если с тобой что-то случится…

— Нет, детка, — ласково перебил Фалкон. — Со мной ничего не случится, обещаю.

Губы Фалкона накрыли рот Джима горячо, крепко и нежно, и сердце Джима замерло и провалилось куда-то в живот, он ослабел и растаял в руках Фалкона. Поцелуй был длиной в целую вечность. Это не было мерзко, а только влажно, тепло, щекотно и сладко, а сверху на них смотрела Бездна.

Обходя дом и проверяя, всё ли в порядке, Криар глянул в окно и увидел во внутреннем дворе две фигуры. Одна, маленькая и хрупкая, в пижаме, сидела на краю фонтана в скорбной, унылой позе, а вторая, в длинном чёрном плаще с поднятым капюшоном, стояла перед ней, прямая и строгая. До тонкого слуха Криара донеслись всхлипы. Неужели Фалкон обидел Джима? Криар нахмурился, не веря собственным глазам. Ему всегда казалось, что Джим Фалкону очень нравится, если даже не сказать больше. Может, ребята поссорились? Считая своим долгом вмешаться, он спустился и вышел во двор.

Шёл он неторопливо, и позы двух фигур у фонтана успели смениться. Джима уже не было видно — Фалкон был как будто один, но в следующую секунду, приглядевшись, Криар понял, в чём дело, и улыбнулся. Из-под длинного чёрного плаща Фалкона виднелись две пары ног: его собственные — широко расставленные, в сапогах, и маленькие босые ступни с розовыми пяточками.

— Не спится, господин Фалкон? — усмехнувшись, спросил Криар.

— Да, Криар, что-то не могу заснуть, — ответил Фалкон, стараясь говорить как ни в чём не бывало. — Вот, вышел пройтись на свежем воздухе — может быть, это поможет.

Обладатель маленьких ножек прятался под его плащом, это было очевидно.

— Я тоже надеюсь, что свежий воздух вам поможет, — сказал Криар. И, про себя усмехаясь, не удержался от замечания: — Мне это чудится, или у вас четыре ноги, сударь?

Его позабавило выражение лица Фалкона — растерянное, как у нашалившего ребёнка, застигнутого врасплох. Криар мог бы приструнить ребят, но ему почему-то не хотелось; он только беспокоился за босые ножки, стоявшие на холодной мраморной плитке двора. И он ограничился только тем, что снисходительно посоветовал:

— Лучше идите в дом, сударь, а то вторая пара ваших ног совсем замёрзла босиком.

Когда Криар ушёл, Джим боязливо высунулся из-под плаща Фалкона.

— Он меня видел, — прошептал он.

Фалкон окинул его нежным взглядом.

— Криар никому не скажет, — с уверенностью сказал он. — Я знаю его: он хоть и видит, но помалкивает.

Он тихонько засмеялся, его губы приблизились, и на этот раз Джим робко и неуклюже ответил на их нежность, обняв Фалкона за шею.

— Нравится? — спросил Фалкон с улыбкой. — Распробовал?

— Да, — прошептал Джим, прильнув к нему. — Очень нравится. Я ещё ни с кем по-настоящему… — Поёжившись, он сознался: — Только я действительно замёрз.

— Тогда пошли, я тебя согрею.

Подхватив Джима, Фалкон понёс его в дом. Находясь в его любящих руках, большего блаженства, чем это, Джим ещё не испытывал. В комнате Фалкон опустил его на кровать и дотронулся рукой до его ступни.

— У тебя ножки как лёд!

Он стал горячими ладонями растирать и гладить ноги Джима, грея их дыханием и целуя. У Джима по всему телу бежали тёплые мурашки, он закрыл глаза и улыбался, а руки Фалкона заскользили по его ногам вверх. Они остановились на талии, а губы снова ласково обняли рот Джима. Фалкон сбросил плащ и стал расстёгивать на себе костюм. Джим вдруг запаниковал и упёрся ему в плечи.

— Фалкон, ты хочешь…

— Хочу, детка, — ответил тот, снова наклоняясь к губам Джима. — А ты разве нет? Ведь это же естественно.

— Фалкон, я не знаю…

Фалкон смотрел ему в глаза лишь две секунды, но этого было достаточно. Проведя горячей ладонью по щеке Джима, он поцеловал его, улыбнулся и поцеловал ещё раз.

— Не надо бояться, малыш, — прошептал он ласково. — Ты просто не знаешь, как это по-настоящему. Всё хорошо, доверься мне. Расслабься… Не надо так зажиматься.

— Фалкон, на мне грязь, — простонал Джим.

— Она не пристала к тебе, — сказал Фалкон. — Ты самое чистое существо во Вселенной. Я люблю тебя.

С пульсирующей дрожью внизу живота Джим позволил Фалкону раздеться донага и забраться к нему под одеяло, позволил раздеть и себя. Руки Фалкона ласкали его, а губы, касаясь его кожи, шептали "я люблю тебя". Ощутив вес его тела на себе, Джим понял, что назад пути уже не будет. Зажмурившись, он впустил Фалкона в себя.

— Ну что? — тихонько засмеялся Фалкон, нежно причёсывая пальцами прядки волос Джима над лбом. — Всё ещё страшно?

Чувствуя его внутри, Джим лежал, не зная, то ли ему смеяться, то ли плакать. Наверно, ему хотелось и того, и другого, а Фалкон щекотал губами его ресницы. Где-то глубоко в недрах — может быть, тела, а может, души Джима — родился мощный отклик на прикосновение Фалкона — взорвался, как сверхновая звезда, упругий и почти болезненный, как спазм. Звенящим и натянутым, как струна, телом Джим устремился к Фалкону, оплёл его руками и ногами, как вьюнок, впитал его, как губка, и сам без остатка растворился в нём. Нет, он даже и подумать не мог там, на Земле, сидя в своей комнате у телескопа и глядя в недра Бездны, что он когда-нибудь будет испытывать такое абсолютное, неистовое и всепоглощающее счастье, огромное, как Вселенная, и раскалённое, как ядро звезды; не думал он также, осознавая свою телесную аномальность и тайно страдая от неё, что когда-нибудь она обернётся таким наслаждением. Да, они были созданы друг для друга, и теперь они соединились в одно целое — две потерявшиеся и вновь обретшие друг друга половинки, две песчинки в холодных просторах всезнающей Бездны.

Голова Фалкона лежала у Джима на груди: он спал. Жар его сильного молодого тела рядом прогонял страх и неуверенность, и Джиму казалось, что его объятия — это самая прекрасная вещь во Вселенной, поэтому он позволил ему остаться у него внутри: это было щекотно и забавно. Вороша пальцами его волосы и вдыхая их чистый запах, Джим улыбался и плакал, вытирал струящиеся по щекам слёзы, но они снова текли и текли. Вместе с ними из Джима вытекала вся скверна, весь стыд, всё унижение и всё отвращение. С каждым новым клиентом он чувствовал себя всё более и более грязным, а после Фалкона он вдруг ощутил себя девственно чистым, как первый снег. Он понял, что на самом деле грязным никогда не был, и понять это ему помог Фалкон. Утомлённый и очищенный, он погрузился в мягкий и обволакивающий, как тёплое молоко, сон.

Разбудило его влажное и щекотное чувство на губах. Ещё толком не проснувшись, он позволил этому чувству проникнуть глубже и завладеть им целиком, скользя ладонями по гладкой упругой коже; не открывая глаз, он с готовностью и наслаждением уступил ласкающим его рукам и весь замер на вершине восторга, сжимая Фалкона ногами и обвивая его руками. Они даже не разъединялись, просто заснули друг в друге, а проснувшись, продолжили с того места, на котором они остановились. Момент, когда они всё-таки отделились друг от друга, Джим перенёс болезненно, как будто от него оторвали часть его самого. Чтобы успокоить боль, он крепко прильнул к Фалкону всем телом, удивляясь, как он раньше мог жить без него.

Свет за окнами был ещё голубым, предрассветным, и в доме стояла сонная тишина. Уютно нахохлившись, Джим жался к Фалкону, а тот играл прядками его волос и целовал их.

— Ну как, хорошо было? — спросил он с улыбкой.

Джим кивнул. Фалкон провёл пальцем по его носу, поцеловал.

— Ну вот, а ты боялся. — И добавил со вздохом: — Мне сейчас лучше уйти, детка. Скоро все встанут.

Джим обвился вокруг него, не пуская.

— Не уходи, побудь ещё… Мне так тепло и хорошо с тобой. Хоть пять минут…

Мускулы Фалкона, напрягшиеся для того чтобы поднять его тело с постели, обмякли, и он остался с Джимом.

— Как прикажешь, любовь моя, — сказал он, прижимаясь губами ко лбу Джима. — Мне и самому не хочется отрываться от тебя.

— Ты мой, — прошептал Джим, склоняя голову на его плечо. И переспросил, как бы желая в этом удостовериться: — Ведь ты мой, да?

— Твой, детка, — заверил его Фалкон. — Конечно, твой. Целиком и полностью.

Фалкон задержался ещё немного. Они целовались и шептали друг другу нежные слова, и Джиму хотелось бы, чтобы это никогда не кончалось, но рассвет уже набирал силу, и скоро должен был встать лорд Райвенн, а следом к Джиму должен был прийти Криар — будить его и убирать постель. Джим в последний раз скользнул рукой по бедру Фалкона, когда тот вставал, с восхищением любовался его прекрасным стройным телом, пока его не скрыла строгая чёрная ткань траурного костюма.

— Всё, детка, мне пора.

Подарив Джиму на прощание долгий поцелуй и шепнув: "Я люблю тебя", — Фалкон повернулся, чтобы уйти, но снова шагнул к Джиму и поцеловал его в лоб. После этого он ушёл через лоджию. Джим ещё понежился в постели, ещё хранившей запах Фалкона, а потом сообразил, что нужно надеть пижаму, пока не пришёл Криар.

Криар вошёл, как всегда, в семь.

— Доброе утро, господин Джим, как спалось?

— Спасибо, Криар, хорошо, — ответил Джим, садясь в постели и потягиваясь, как будто только что проснулся.

— Вчера был тяжелый день, сударь, — сказал дворецкий. — Как вы себя чувствуете?

— Всё в порядке, спасибо, — ответил Джим.

— Не забудьте, сегодня у вас учитель, — напомнил Криар.

Пока Джим принимал душ, Криар убрал его постель и аккуратно разложил на покрывале одежду Джима, а на ковре у кровати поставил обувь. То, что Джим увидел рядом с одеждой, заставило его похолодеть: это были чёрные перчатки Фалкона и какая-то коробочка. На коробочке было написано: "Средство для контрацепции".