Странник

Глава XVI. В Тихой Гавани

Когда юный О-Най познакомился с Зиддиком, он работал помощником парикмахера, фогийца Айело Римо (рифмуется с местоимением само и одним не очень приличным для употребления здесь словом). Он был сирота: его родителей унесла чума Орфо — страшная болезнь, свирепствовавшая в его родном городе, а его вывезли альтерианские миротворцы, наводившие порядок в издавна неблагополучном, раздираемом войнами секторе Бегалот, в который по несчастью входила и родная планета О-Ная — Тумаран. Айело Римо открыл свой салон в Тихой Гавани — территории абсолютной свободы, рае для торговцев и мошенников, свободной от любого официального налогообложения. Тихая Гавань представляла собой огромную космическую станцию, способную вместить до миллиона человек, орбита которой пролегала в так называемом "ничейном" секторе, где не действовали никакие законы. Там процветал игорный бизнес и проворачивались тёмные делишки, но длинная рука Межгалактического правового комитета пока ещё не добралась до этого островка свободы.

Айело Римо обслуживал как местных обитателей Гавани, так и приезжих — всех, у кого была хоть какая-то растительность на теле. Парикмахером он был первоклассным, стриг просто виртуозно: этому способствовало то обстоятельство, что на каждой руке у него было по восемь пальцев, а рук было четыре. Стриг он не ножницами: на каждом пальце у него был надет острый как бритва нож, и стрижку он делал, быстро-быстро работая этими ножами. Сначала О-Най был просто уборщиком у него в салоне и выполнял его мелкие поручения, а потом стал постигать тонкости профессии. В основном хозяин поручал ему несложные стрижки и бритьё.

О-Най был красивым существом с молочно-белой кожей, серебристо-белыми прямыми волосами и изящной фигуркой. Он был невысокого роста, его раскосые монголоидные глаза были цвета спелой черешни, аккуратный носик лишь чуть выступал на лице, а маленький розовый рот, улыбаясь, блестел ровным рядом мелких белых зубов. Он был похож на хорошенькую фарфоровую куколку, а потому привык к выражениям восхищения со стороны клиентов Айело — от самых тонких комплиментов до самых что ни на есть грубых пошлостей — и научился отвечать и на первые, и на вторые одинаковой милой улыбкой, ничего не значащей и кукольной. Когда в салон вошёл зеленокожий тип огромного роста и могучего телосложения, похожий на рептилию, в кожаных штанах с широким ремнём и высоких сапожищах с окованными металлом носками, О-Най подумал: "Вот принесло клиента на нашу голову!" Плюхнувшись в кресло и поставив рядом с собой своё оружие, тоже огромное и грозное на вид, клиент сказал на хорошем фогийском, хоть и с небольшим акцентом:

— Подкоротите мне шевелюру.

Шевелюрой он назвал рыжеватую и жёсткую, торчащую вверх, как иглы дикобраза, растительность, покрывавшую его зеленоватый небольшой череп. Красавцем его назвать было никак нельзя: его нос представлял собой бородавчатую кочку с двумя круглыми дырками, брови были двумя грядами пупырышек, а вместо век его маленькие глазки с узкими зрачками затягивались бледными плёнками. Сзади на могучем загривке его рыжая растительность переходила в панцирь из мелких чешуек, посередине которого рос острый твёрдый гребень. Айело имел неосторожность сделать ему замечание:

— В мой салон с оружием нельзя, уважаемый господин.

Клиент, грохнув об пол прикладом, грозно прорычал:

— Я со своей пушкой никогда не расстаюсь, понятно тебе, урод четырёхрукий? — И, внезапно приставив дуло к подбородку парикмахера, спросил: — Может, тебе жить надоело, а?

"Псих ненормальный", — подумал про себя О-Най. А Айело был вынужден ответить:

— Никак нет, уважаемый господин, не надоело. Я против вашей пушки ничего не имею. Абсолютно ничего. Лишь бы она здесь не выстрелила.

— Не дашь повода сам — не выстрелит, — рыкнул клиент. И, смягчившись, кивнул в сторону слегка струхнувшего О-Ная: — Это что за финтифлюшка?

— Мой помощник О-Най, — ответил Айело.

— Пусть он меня подстрижёт, — пожелал клиент.

— Он ещё неопытный, уважаемый господин, — сказал Айело. — Хорошо он умеет пока только брить.

— Мне без разницы, — сказал клиент. — Можно и побриться. Я хочу, чтобы меня обслужил этот милашка.

"Милашка" — это была ещё одна из самых пристойных и невинных характеристик, которыми награждали О-Ная клиенты. Грозный посетитель, сняв с огромных ручищ грубые кожаные перчатки с металлическими накладками, поманил его к себе:

— Поди сюда, крошка. Не бойся, я тебя не трону.

О-Най кинул вопросительный взгляд на своего босса, и тот кивнул.

— Обслуживай уважаемого господина… простите, не имею чести знать вашего имени, — закончил он, обращаясь к клиенту.

— Меня зовут Зиддик, — ответил тот.

— Уважаемого господина Зиддика, — сказал Айело.

О-Най изо всех сил старался не показывать своего страха, притаившегося в уголках его черешневых монголоидных глаз. Покрыв могучие плечи Зиддика накидкой и придвинув столик с инструментами, он спросил деловито-равнодушным тоном, хотя у него подрагивали коленки:

— Под машинку или под лезвие?

Зиддик окинул взглядом столик, взял складную бритву, потрогал когтистым пальцем лезвие.

— Вот этой штукой, — сказал он. — Она мне больше нравится. Похожа на мой любимый нож и такая же острая.

О-Най кивнул и сказал:

— Хорошо, господин Зиддик.

Пока он брил шишковатую голову Зиддика, тот с ухмылкой разглядывал его в зеркале. Думал ли О-Най тогда, что этот записной урод, в холодные змеиные глазки которого было невозможно смотреть без содрогания и мурашек по коже, станет его господином и повелителем? Вряд ли. Тогда он старался не встречаться с ним взглядом в зеркале, всё своё внимание сосредоточив на процессе очищения его зеленоватого в коричневых пятнах черепа от жёсткой рыжей растительности. Зиддик с ухмылкой попытался погладить его по бедру, но О-Най довольно сурово осадил его.

— Не вертите головой, а то могу порезать, — сказал он, усадив Зиддика в кресле прямо и приподняв ему голову.

Зиддик усмехнулся, мигнув белёсыми плёнками.

— Порежешь — пристрелю, — сказал он ласково, положив руку на своё оружие, с которым он не расставался даже в парикмахерской.

О-Най внутри весь обмер, и только его рука с бритвой продолжала методично соскребать жёсткий волос с макушки свирепого клиента. Холодная ухмылка не сходила с ящероподобного лица Зиддика — наверно, он всегда так улыбался. У него была вообще невыразительная мимика.

— Что, испугался, лапочка? — хмыкнул он. — Да я шучу, мой миленький. Не бойся, не трону. А вот если этот четырёхрукий урод, — он взглянул в сторону Айело, — хотя бы брякнет что-нибудь, что мне придётся не по нутру, — пристрелю на месте, потому что он мне не нравится. А тебя — нет. Ты славный. Поэтому не бойся.

О-Най не показал виду, что повергнут в ужас такой свирепостью. Приведя в движение лицевые мускулы, он даже изобразил улыбку — вполне сносную, судя по отражению в зеркале, а Зиддик повторил:

— Ты славный, ты мне нравишься. Ты хороший. Не бойся.

О-Най старательно выскоблил его голову. По его мнению, теперь Зиддик стал ещё уродливее, но своё мнение он держал при себе. Он обтёр Зиддику голову салфеткой и, сняв с него накидку, сказал:

— Готово.

Зиддик погладил свой шишковатый череп и сказал:

— Хорошо. Мне нравится. — И добавил, презрительно скользнув взглядом по Айело: — За это я оставлю тебя в живых, урод.

Встав с кресла, он поднял своё оружие и повесил себе на плечо. Достав из-за пазухи сверкающее, великолепное и, по-видимому, очень дорогое ожерелье, он кинул его О-Наю на шею.

— Тебе, лапочка. Такая прелестная шейка должна быть чем-то украшена.

Сказав это, Зиддик провёл тыльной стороной пальцев по щеке О-Ная. А О-Най осмелился ляпнуть:

— Вам не мешало бы сделать маникюр, господин. Сразу видно, что вы не заботитесь о своих ногтях.

— В следующий раз сделаешь, — ухмыльнулся Зиддик. Он не рассердился, только пощекотал О-Ная под подбородком.

— Приходите, господин, обязательно сделаю, — сказал О-Най, про себя ужаснувшись: "Что я такое говорю?!"

— Я приду, — пообещал Зиддик.

Когда он был уже на пороге салона, Айело посмел заикнуться:

— А… А платить вы разве не будете?

Зря он это сказал. Зиддик резко обернулся, вскинул своё оружие и выпустил из него голубой сгусток света. Он не убил Айело, только опалил ему волосы и разбил вдребезги зеркало. Опустив оружие и издав клекочущий смех, он повторил, обращаясь к О-Наю:

— Я приду, лапочка. Жди.

Он не заплатил ничего — если не считать драгоценного украшения, которое он подарил О-Наю. После его ухода Айело долго ругался сквозь зубы, боясь, по-видимому, делать это громко, как будто давно ушедший Зиддик мог его услышать, и разглядывал в другое, уцелевшее зеркало свою подпорченную шевелюру.

— И дьявол же потянул тебя за язык пригласить его прийти снова! — проворчал он, обращаясь к О-Наю. — Ты хоть знаешь, кто он такой?

— Н-нет, — пробормотал О-Най.

— Пиратский капитан, — сказал Айело. — Как только он назвал имя, я вспомнил. И дай сюда эту побрякушку! Она наверняка краденая.

Зиддик сдержал обещание: он пришёл через неделю. Увидев на пороге салона его здоровенную фигуру в сапожищах, с лысой головой и неизменной "пушкой" — так Зиддик называл своё оружие, — О-Най невольно сжался, но попытался взять себя в руки и приветливо поздоровался:

— А, господин Зиддик! Приветствуем вас. Пришли на маникюр?

— По тебе соскучился, милашка, — ухмыльнулся тот в ответ. И, взглянув на свои уродливые когти, добавил: — Ну, и это самое тоже.

Ох и попотел О-Най, приводя в божеский вид толстые, твёрдые когти Зиддика! Обычные маникюрные инструменты были здесь бесполезны, нужны были столярные, и О-Наю пришлось за ними бегать. При помощи кусачек и напильника он сумел одолеть несокрушимые когти, а потом сделал всё как обычно — удалил кутикулу и покрыл когти лаком. Пока О-Най работал, Зиддик разглядывал его, трогал за коленки и говорил:

— Прелесть моя…

О-Най не обращал внимания: коленки были не самым интимным его местом, а любоваться им Зиддик мог сколько угодно, вреда это О-Наю не причиняло.

— Лапочка, а где те камушки, которые я тебе подарил? — ни с того ни с сего спросил Зиддик. — Почему ты их не надел? Мне было бы приятно видеть их на тебе.

Что О-Най должен был ответить? Что их у него отобрал Айело? Он замялся, растерянно взглянув на своего босса, и тот поспешил объяснить:

— Господин Зиддик, я побоялся позволять ему носить такую дорогую вещь… Я убрал колье в сейф, чтобы его не похитили.

Зиддик был скор на расправу — он тут же схватился за оружие.

— Ах ты, урод четырёхрукий, слизняк паршивый! Сознавайся — загнал камушки, да?!

Айело от ужаса стал заикаться.

— Н… н-нет, — проблеял он.

— Всё бы ничего, только давал я их не тебе, — сказал Зиддик, приставляя дуло своего смертоносного оружия к чисто выбритому подбородку владельца салона. — Как ты посмел протягивать к ним свои загребущие лапы, падаль? Зря ты это сделал, потому что я тебя за это превращу в горстку пыли!

И Зиддик прицелился парикмахеру в лоб. Айело завопил с перекошенным от смертельного ужаса лицом:

— Не надо, господин Зиддик, прошу вас! Не убивайте меня! Я сейчас же верну ваш подарок О-Наю!

На полусогнутых ногах он сбегал к сейфу, достал колье и положил перед Зиддиком. Тот кивнул О-Наю:

— Надень.

О-Най не посмел ослушаться. Полюбовавшись им, Зиддик сказал:

— Так ты мне ещё больше нравишься, милашка.

Он подарил О-Наю ещё немало дорогих украшений и красивых нарядов, но всё это проделывалось им высокомерно и грубо, с оттенком пренебрежения и, сказать по правде, доставляло О-Наю мало радости. Но когда уродливый, дикий и неистовый пиратский капитан протянул ему своей огромной ручищей букетик фиалок, в душе О-Ная что-то дрогнуло. Этот нежный букетик уж слишком не вязался с общим обликом Зиддика — с его огромными тяжёлыми сапожищами, отталкивающей хищной физиономией, в которой было что-то от тираннозавра, грубым хриплым голосом и шишковатой башкой, которая стараниями О-Ная всегда была гладко выбрита, и которую он теперь повязывал чёрной банданой.

— Что это значит, капитан? — спросил О-Най. — Что вы хотите этим сказать?

Ответ Зиддика, впрочем, мало отличался от его всегдашней манеры выражаться.

— А чёрт его знает, что я хочу сказать! Знаю только, что это обычно делается как-то так… — Бухнувшись на колено, Зиддик с пародией на торжественность сказал: — Я, капитан Зиддик, стоя перед тобой вот так — и это при том, что я эдак ни перед одной живой тварью в жизни не стоял! — хочу заявить тебе, мой голубчик, вот что. Обхаживая тебя, я потратил уже дьявольски много времени и чёртову кучу денег, а потому считаю, что нам с тобой давно пора… как это? соединиться. Прошу пожаловать в мои апартаменты, лапочка.

Чем же ужасный во всех отношениях Зиддик всё-таки покорил О-Ная? Он был уродлив, груб и неистов, необузданно вспыльчив и жесток, в нём даже не было ни капли того своеобразного обаяния, которое иногда присуще злодеям — словом, его было абсолютно не за что любить, можно было лишь бояться. Поначалу О-Най и боялся, но каким-то для него самого непостижимым образом кроме страха в его сердце поселилось по отношению к Зиддику что-то вроде восхищения. Он восхищался его силой и тем, как ему покорялись люди, как они перед ним пресмыкались и как выполняли все его приказы. Зиддик был великолепен в своей мощи, и пусть с другими он был груб и жесток, зато по отношению к О-Наю никогда не проявлял злобы. К нему он был неизменно ласков и щедр, ни разу не сделал О-Наю больно и даже ни разу не обругал. Когда он держал О-Ная на своей могучей ручище, как трёхлетнего ребёнка, О-Най испытывал смесь страха и восторга: он удивлялся, что это чудовище было способно на такие проявления нежности. Мало того, Зиддик однажды сказал:

— Если кто-то посмеет тебя обидеть, сразу говори мне. Я от этого гада мокрого места не оставлю.

И это были не пустые слова. Клиенты салона стали заметно сдержаннее — даже те, кто обычно отпускал непристойные шуточки в адрес О-Ная. Все они стали удивительно вежливы, и лишь однажды в салон подкинули открытку, на которой был портрет О-Ная и подпись: "Подстилка Зиддика". Когда заплаканный О-Най показал это творчество своему наводящему на всех страх поклоннику, тот лишь погладил его по голове здоровенной тяжёлой ручищей и сказал:

— Не расстраивайся, лапочка, и не лей понапрасну слёзки. Я найду того, кто это сделал, и они ему ох как отольются!

На это ему хватило двух дней. Через два дня он принёс О-Наю ни много ни мало — голову обидчика в окровавленном пакете. Увидев её, О-Най лишился чувств и был унесён Зиддиком на руках в его роскошные апартаменты — самые лучшие в Гавани. Там он жил четыре дня: спал в шикарной постели с шёлковым бельём, питался исключительно деликатесами и пил дорогое вино — так Зиддик баловал его. Засыпая на его могучем татуированном плече, О-Най чувствовал себя в полной безопасности.

Когда Зиддик улетал "по делам", О-Най знал: тот занимался своим ремеслом. О-Най не идеализировал своего покровителя, он знал, кто Зиддик такой и откуда брались все эти дорогие подарки, которые сыпались на него, как из рога изобилия. И он знал также, что он для Зиддика — что-то вроде любимого питомца, ручного зверька, которого ласкают и любят, покуда он не наскучит. Это его задевало, оскорбляло его самолюбие, унижало его как личность, но при всём этом он всё-таки очень боялся наскучить Зиддику и не хотел потерять его.

Из очередной "деловой поездки" Зиддик возвращался всегда с кучей подарков. У О-Ная скопилось уже столько украшений, что он вполне мог открыть ювелирный магазин, а его гардероб уже не помещался в комнатке при парикмахерской, в которой он жил. Он переехал жить к Зиддику, и он не только жил у него — он жил с ним. Зиддик был нежен и изобретателен, он умел доставить удовольствие, взамен которого О-Най позволял ему делать что угодно. Ему было плевать, что о нём говорили: с тех пор как он увидел отрезанную голову того, кто имел глупость послать ему открытку с обидной подписью, он не боялся слухов.

На вопрос О-Ная: "У тебя есть кроме меня ещё кто-то?" — Зиддик отвечал по-разному, в зависимости от настроения. Иногда он шутливо говорил, что у него таких, как О-Най, наберётся два десятка — нарочно, чтобы позлить О-Ная; в другой раз он клятвенно заверял, что О-Най — его единственная любовь, и что ещё ни к кому он не испытывал подобных чувств. А порой — в дурном настроении — Зиддик рявкал:

— Знай своё место, пустоголовая кукла! Какое твоё дело, если даже и есть? Такой уж я, и изволь с этим считаться — ведь я содержу тебя. А не нравится — проваливай!

О-Най оскорблялся и убегал в свою старую комнатку при салоне, чтобы там выплакаться. Ощущать себя ничтожным и маленьким было ох как больно, особенно если в душе есть хоть капля самолюбия. А оно у О-Ная было, и такое пренебрежительное отношение было ему очень и очень не по нутру. Зиддик давал ему поплакать день-два, после чего приходил с букетиком фиалок — мириться. И самое смешное, ему всегда удавалось вернуть О-Ная, как бы сильно тот ни был обижен. Стоило ему приласкать его, прижать к своей могучей груди и сказать всего-навсего: "Ну, перестань дуться, дурашка" — и сердце О-Ная таяло, стена обиды рушилась, и он возвращался на своё место — в постель к Зиддику, не видя в том ничего для себя унизительного.

Зиддик очень оберегал его, не позволяя никому из своей пиратской команды к нему прикасаться. Мало того, он приходил в бешеную ярость, даже если кто-то из них смотрел на О-Ная, по его мнению, как-то "не так" — за это он мог выбить глаз. Как известно, пираты — грубые ребята, и поначалу они не особо церемонились с О-Наем, но кулаки, пушка и нож Зиддика быстро научили их обходительности. А за посягательство на телесную неприкосновенность О-Ная Зиддик мог расправиться с виновным самым жестоким образом, и поэтому никто не смел делать О-Наю даже намёков. Но и самому О-Наю Зиддик сделал суровое предупреждение:

— Переспишь с кем-нибудь — возьму за ноги и разорву пополам!

Словом, Зиддик ревниво оберегал свою собственность — а он был ужасным собственником, и это не могло нравиться О-Наю, но он был вынужден с этим мириться, потому что бунтовать против Зиддика было не только бессмысленно, но даже опасно. Когда О-Най отваживался высказывать ему такую претензию, Зиддик, если был в хорошем настроении, хохотал, щекотал его, шлёпал по заду и называл лапочкой, а если был не в духе, то просто издавал жуткий рык, топая ногами, бешено тряся башкой и разбрызгивая слюну: это пугало О-Ная до полусмерти. Но следовало отдать ему должное: за всё время их знакомства он ни разу не поднял на О-Ная руку — хотя бы потому, что знал о своей непомерной силе и о том, что мог убить О-Ная одним ударом. Но всё же О-Най немало страдал от его необузданного нрава, особенно когда Зиддику было угодно закатить попойку после удачной вылазки. О-Най жутко боялся нетрезвого Зиддика и его не менее пьяной команды, но был вынужден во время оргий сидеть у него на коленях и терпеть всё — так было угодно его повелителю. Изрядно набравшись, Зиддик обрушивал на него бурные ласки прямо в присутствии всего этого пьяного сборища, а часто всё заканчивалось тем, что он тащил О-Ная в постель и удовлетворял свою похоть на глазах у всех. Это было очень унизительно, но О-Най был не в том положении, чтобы оказывать сопротивление. Любое выражение протеста приводило Зиддика в ярость, и О-Най оставил всякие попытки делать что-то ему наперекор. И всё же Зиддик старался не делать своему любимцу больно, потому что, как ни странно, испытывал к нему своего рода нежность и, несмотря на собственнические замашки, всячески заботился о нём. О-Най всегда был сыт — но не хлебом с водой, а самой лучшей и вкусной едой, которую только можно было раздобыть в Гавани. Не испытывал он недостатка также во фруктах и сладостях, баловал его Зиддик и напитками — отчасти потому что и сам был любителем хорошо выпить. Одевался О-Най со всем возможным изяществом и был очень взыскателен, но щедрость Зиддика не знала границ: он привозил ему горы одежды, и О-Най был волен делать с ней что угодно. Он дошёл уже до того, что не надевал один и тот же наряд два раза подряд, ибо у него были для этого возможности: Зиддик снабжал его тряпками в избытке. Если разобраться по справедливости, то если Зиддик и заставлял О-Ная терпеть много мучений, то вознаграждал за это по-царски.

Но всё же однажды настал момент, когда О-Най почувствовал: с него хватит, и даже более чем. Из одной своей "деловой поездки" Зиддик вернулся не один: он привёз с собой очаровательное существо со смуглой кожей, большими влажными глазами и длинными чёрными волосами, заплетёнными во множество тонких косичек, бряцающее при каждом шаге золотыми браслетами на руках и ногах. Это была юная девушка, ещё почти ребёнок — молодая землянка, купленная Зиддиком за баснословные деньги.

— Я выложил за неё кругленькую сумму, — сказал Зиддик. — Но эта крошка того стоит.

Трудно передать словами, что испытал О-Най при виде соперницы — а иначе, чем как соперницу, юную землянку он расценивать не мог. Она поселилась вместе с О-Наем в апартаментах Зиддика на правах наложницы и сразу стала иметь большой успех у хозяина. Она умела развратно танцевать, сотрясая бёдрами и двумя округлыми мягкими выростами на груди, которые хозяин именовал "сиськами", и этот танец очень нравился их господину и повелителю. Он заставлял её исполнять его и перед своими друзьями, хвастаясь перед ними своим новым приобретением, которое, по всей видимости, занимало его гораздо больше О-Ная. О-Най был в шоке, когда Зиддик изъявил желание развлекаться в постели сразу с ними обоими; ему было дико видеть, как ласки, которые раньше повелитель отдавал лишь ему, теперь достаются и этой смуглой девчонке. Впрочем, сил у Зиддика вполне хватало на них обоих, но О-Наю пришлись не по вкусу такие утехи втроём. Его терпению пришёл конец, когда хозяин пожелал, чтобы О-Най с девчонкой ласкали друг друга, и он впервые открыто заявил, что не желает делить ложе, раньше принадлежавшее только им двоим, с этой невесть откуда взявшейся потаскушкой. Зиддик засмеялся и сказал, чтобы О-Най не валял дурака, но тот проявил твёрдость и вообще отказался спать с хозяином, покуда здесь находилась лишняя персона. Зиддик недовольно нахмурился и предупредил О-Ная, что если он будет продолжать "выпендриваться", то он, Зиддик, ему задаст. Закусив удила, О-Най не пожелал повиноваться, и всё кончилось для него очень плохо: хозяин грубо изнасиловал его в присутствии девчонки, а потом вышвырнул из спальни. Заливаясь слезами, О-Най собрал несколько своих нарядов, любимые украшения, немного еды и покинул жилище Зиддика.

Айело принял его хоть и не с распростёртыми объятиями, но всё-таки с долей сочувствия, не преминув, однако, заметить, что в своей беде О-Най, в сущности, сам виноват: не надо было связываться с Зиддиком. О-Най и сам это понимал, но ему было невыносимо больно. Случилось то, чего он так боялся: он наскучил Зиддику.

Но Зиддик не привык, чтобы его бросали. На следующий же день он явился к Айело за О-Наем, но на сей раз без цветов и в очень раздражённом настроении. Он разнёс бы весь салон вдребезги, если бы О-Най не прибегнул к отвлекающему манёвру, искусно упав в обморок; Айело подыграл ему, убедив Зиддика, что О-Най серьёзно болен, и ему нужен покой. Это помогло: ярость Зиддика вмиг остыла, и он испугался за здоровье своего строптивого любимца. О-Наю пришлось целую неделю изображать болезнь, и Зиддик поверил в его игру. Он так искренне беспокоился за его здоровье, проявлял такую заботу, каждый день доставляя О-Наю еду, фрукты и цветы, что О-Най уже был готов поверить в то, что он действительно дорог Зиддику. Он "поправился", и Зиддик на руках отнёс его к себе, водворил в постель и провёл ночь с ним одним, велев девчонке спать в гостиной.

Некоторое время у них царила идиллия: О-Най был на положении "первой жены", получая бóльшую часть внимания хозяина, и ему казалось, что теперь так будет всегда, но он жестоко ошибся. Из очередной "командировки" Зиддик привёз двух мальчиков-близнецов, намереваясь, по-видимому, завести у себя целый гарем. Девчонка быстро подружилась с новыми членами их странной "семьи", а О-Най впал в депрессию. Ему было невыносимо слышать из спальни хихиканье близнецов — он даже не трудился строить догадки, в каких местах их щекотал Зиддик. Эти создания были настолько наивны и глупы, что называли его папочкой, а то, что этот папочка делал с ними в спальне, находили весьма забавным. Что касается О-Ная, то Зиддик снова стал пренебрегать им, допускал грубости и даже как-то раз обмолвился, что подумывает его продать. Всё это не могло не удручать О-Ная и привело его на последнюю грань.

В душном полумраке бара он сунул в руку дилеру самое лучшее своё колье, а взамен получил коробочку с таблетками. Тот даже не спросил, зачем ему такая большая доза, и был явно доволен сделкой: колье стоило во много раз дороже, чем то количество таблеток, на которое он его выменял. Пробравшись к стойке и взобравшись на табурет, О-Най попросил коктейль и высыпал в бокал содержимое коробочки. Странно, но он долго не решался его выпить, хотя, казалось, его ничто не держало в этой жизни. Он положил руку на стойку рядом с бокалом, чтобы следующим движением взять его, но вдруг на его руку легла сверху другая рука — с пятью пальцами и в чёрной перчатке. О-Най вздрогнул и поднял взгляд.

Он увидел большие ясные глаза со смелыми искорками, взгляд которых был полон искреннего участия и беспокойства, светлые коротко подстриженные волосы и красивые тёмные брови. Перед ним стоял молодой альтерианец — О-Най узнал его по форме ушей. Он был в облегающем чёрном лётном костюме с широким поясом на бёдрах и длинном сером плаще с капюшоном. О-Най знал альтерианский и потому понял, что незнакомец сказал:

— Ты такой красивый… Зачем ты хочешь умереть?

У О-Ная вдруг сжалось сердце.

— С чего ты взял, что я хочу умереть? — пробормотал он, утопая в голубой глубине глаз незнакомца.

— Я видел, как ты бросил туда кучу таблеток, — ответил тот, показывая взглядом на бокал. — Вряд ли это лекарство от кашля. Такая доза убьёт тебя.

Его рука лежала сверху на руке О-Ная, не позволяя ему взять бокал, и прежде чем тот успел взять его другой рукой, молодой альтерианец сбросил бокал на пол. Бокал разбился вдребезги, коктейль с уже почти растворившимися в нём таблетками разлился. А незнакомец сказал с таким видом, будто сделал это нечаянно:

— Ой! Какой я неловкий.

— Ты знаешь, сколько я заплатил за эти таблетки? — сказал О-Най с усталой досадой. — Ты вместе с твоим звездолётом стоишь дешевле.

— Нет ничего глупее и бессмысленнее, чем покупать смерть, — ответил альтерианец серьёзно. — Да ещё так дорого.

О-Най, сам не зная отчего, заплакал. Наверно, его тронуло участие во взгляде этого ясноглазого смелого незнакомца; в том, что он смелый, О-Най почему-то ни капли не сомневался: чего стоили одни эти искорки в его упрямых глазах!

— Как тебя зовут? — спросил альтерианец.

— О-Най…

— Привет, О-Най. Рад познакомиться. Меня зовут Фалкон. Если не возражаешь, я закажу тебе другой коктейль взамен пролитого.

Фалкон заказал два коктейля — для себя и для О-Ная. Подвинув О-Наю его бокал, он сказал:

— А теперь расскажи, что у тебя случилось.

О-Най нехотя отпил глоток.

— Ты всё равно не сможешь помочь.

Длинные ресницы Фалкона дрогнули как бы в усмешке. Что-то в его глазах и во всём его гладком, красивом, открытом лице говорило О-Наю, что этот парень никогда в жизни ничего не боялся и привык добиваться своего. И О-Ная вдруг безотчётно повлекло к нему, так что даже сердце сжалось от какой-то светлой тоски. Вот кого он мог бы полюбить!

— Сначала расскажи, а потом решим, смогу я помочь или нет, — сказал Фалкон.

О-Най вздохнул. С Фалконом хотелось быть откровенным — за его ясные глаза, твёрдое пожатие руки и эти смелые искорки.

— Всё дело в Зиддике, — признался он.

Глаза Фалкона сверкнули, а потом их затянула тёмная пелена ненависти, и О-Наю показалось, что он даже немного побледнел.

— Зиддик? — спросил он глухо и хрипловато, и его верхняя губа ожесточённо приподнялась, открыв оскал белых зубов. — Что он тебе сделал?

О-Наю сделалось не по себе. Фалкон, сжав его руку, сказал:

— Ничего не бойся. Говори всё, как есть. Я должен это знать.

— Он… Он хочет меня продать, — пробормотал О-Най. — То есть, он так сказал. Он такой грубый, злой, он… он… Он просто животное. Он совсем меня не любит!

— Он держит тебя в рабстве? — спросил Фалкон, хмурясь.

— Да… То есть, не совсем… Ну, в общем, я живу с ним. — О-Най одним духом выпил коктейль и отодвинул бокал. — Пойми правильно, я добровольно согласился на это. Он ухаживал, дарил подарки… Очень дорогие. Я переехал к нему. А недавно он привёз землянку и стал жить с ней тоже. А потом он привёз близняшек… И с ними он живёт, а они называют его папочкой.

— Вот скотина, — процедил Фалкон с нескрываемой ненавистью и отвращением. И, помолчав, спросил, брезгливо дёрнув углом рта: — И ты его… любишь?

О-Най заглянул в свою душу и вдруг с удивлением понял, что никакой любви у него к Зиддику уже давно нет. Как назвать то, что он к нему испытывал, он и сам толком не знал. Как угодно, но только не любовью.

— Я… Я не знаю, — пробормотал он. — Он меня всегда баловал, дарил драгоценности и одежду, заботился обо мне… Он был по-своему добр ко мне. Но мне кажется, я ему наскучил. Я даже пытался от него уйти, но он меня не отпустил… Он собственник — относится ко мне, как к вещи.

— И тебе это не по душе? — усмехнулся Фалкон. — Зачем же ты согласился жить с ним?

— Я не знаю… Я запутался.

О-Най заказал себе ещё коктейль и рассказал Фалкону о том, как он впервые увидел Зиддика.

— Он пришёл в парикмахерскую к Айело Римо, где я работал помощником. Я побрил ему голову. Он сказал, что я ему нравлюсь, и стал приходить снова и снова. Вообще он ужасно грубый, но со мной он всегда разговаривал ласково. Дарил цветы… А потом сказал, что хочет, чтобы я жил с ним постоянно. Что он вроде как любит меня. Знаешь, он пылинке не давал на меня сесть. Один тип прислал мне открытку с… в общем, с оскорблением. Так он… отрезал ему голову! На первый взгляд кажется, что он меня любит, но с ним невыносимо тяжело жить. Он не терпит возражений. Хочет, чтобы всегда было так, как он желает. А ещё эта его шайка… Когда они напиваются — о, это не описать словами! Я бы хотел убежать оттуда, но он меня не отпустит. Он везде меня найдёт, да и бежать мне некуда, кроме Айело… Но я не хочу, чтобы у него из-за меня были неприятности. Если Зиддик меня продаст… Не знаю, что со мной будет.

— Он не имеет права, — сказал Фалкон. — Он не приобретал тебя в собственность, ты ему не раб. Таков закон.

— Поверь, ему плевать на закон, — горько усмехнулся О-Най.

— Да уж, надо полагать, — усмехнулся Фалкон. И, погладив О-Ная по руке, сказал: — Не бойся. Я не позволю ему тебя продать. Ты сделал ошибку, связавшись с ним, но тебя трудно винить… Ты его больше боялся, чем любил, когда соглашался жить с ним.

— А хуже всего то, что до сих пор не нашлось человека, который бы его как следует вздул, — вздохнул О-Най.

Фалкон тихонько засмеялся:

— Думаю, такой человек скоро найдётся. — И, посерьёзнев, сказал: — Пойдём, я провожу тебя. Тебе надо прилечь и успокоиться. Если тебе трудно идти, обопрись на мою руку.

Он проводил О-Ная до самого жилища Зиддика. Зиддика не было дома, и О-Наю вдруг невыносимо захотелось, чтобы Фалкон зашёл. Ему не хотелось расставаться с ним: от молодого альтерианца веяло уверенностью и силой, и рядом с ним О-Наю было удивительно спокойно и хорошо — совсем не так, как с Зиддиком, гораздо лучше.

— Побудь со мной, пожалуйста, — попросил он. — Ну, что тебе стоит? Мне очень страшно… Я боюсь, что что-нибудь с собой сделаю.

— Хорошо, я побуду с тобой, — согласился Фалкон.

О-Най провёл его в комнаты, усадил за стол — в большое кресло со звериными головами на спинке, в котором обычно восседал Зиддик во время попоек со своей пиратской шайкой. Это показалось ему особенно забавным — ведь это место было строго воспрещено занимать кому-либо, кроме самого хозяина. Но с Фалконом О-Най ничего не боялся, а потому, похлопав в ладоши, весело позвал землянку:

— Хаифа, у нас гость! Ставь на стол всё самое лучшее, что у нас есть!

Хаифа вышла, закутанная в покрывало, позвякивая браслетами. Испуганно взглянув на Фалкона, она воскликнула:

— Уважаемая господина сидеть на место наша повелитель капитан Зиддик! Ай-ай, это плохо, это нельзя!

Фалкон засмеялся и сказал, подстраиваясь под ломанную речь землянки:

— Моя не бояться ваша повелитель. Пусть ваша повелитель сама бояться!

Стол ломился от еды, вина и фруктов, О-Най радушно потчевал Фалкона всем, что у них было, и это доставляло ему особое удовольствие. Он пребывал в состоянии странного восторга и возбуждения, страх перед Зиддиком куда-то улетучился, он подливал Фалкону вина и пил сам. Он смеялся, и Фалкон тоже смеялся, блестя белыми ровными зубами. Прибежали близнецы, и Фалкон ласково поманил их к себе.

— Идите ко мне, детки, не бойтесь. Как вас зовут?

Близнецы подошли и доверчиво уселись к Фалкону на колени.

— Меня зовут Ой, — сказал один.

— А меня — Уф, — добавил второй.

— Какие у вас забавные имена, — заметил Фалкон.

— Нас папочка так зовёт, — сказал Ой.

Фалкон дал им по шоколадному батончику и погладил по головкам, чем окончательно расположил их к себе. Они устроили в комнатах шумную возню, а О-Най смотрел на них и смеялся. Ещё никогда он так не смеялся, и ему не хотелось, чтобы Фалкон уходил. Хаифа, качая головой, обеспокоенно приговаривала:

— Плохо будет, ай, плохо…

Они не обращали на неё внимания. О-Най, надев самый лучший из своих костюмов и увешавшись звякающими украшениями, включил музыку и показал Фалкону такой танец, что Хаифа, известная мастерица неприличных телодвижений, могла бы лопнуть от зависти. О-Най извивался змеёй, вилял бёдрами, вертелся волчком, рисовал своими гибкими руками замысловатый ажурный узор и взмахивал прозрачным покрывалом. Музыка то ускорялась, то замедлялась, и в такт ей О-Най вытанцовывал свою боль… Не жалея ни сил, ни дыхания, он сгорал в танце — точнее, сжигал себя дотла. Его отчаяние и тоска, вскипая и бурля, выливались в этот бешеный танец страсти; его черешневые глаза широко распахнулись и сверкали, губы призывно раскрылись, движения, замедляясь, становились тягучими и влекущими, украшения позвякивали им в такт. Под постепенно ускоряющийся ритм музыки О-Най убыстрил и танец, в движениях которого стало проступать что-то отчаянное и трагическое… Его поведённые брови страдальчески изогнулись, из напряжённо вздымающейся груди, казалось, был готов вырваться крик… Но крика не последовало: он просто упал на ковёр в изнеможении — сначала на колени, а потом запрокинулся всем телом назад. Его грудь и бока так и ходили, а под кожей втянувшегося живота дрожал бешеный пульс.

Фалкон, наблюдавший за танцем как заворожённый, пару секунд не двигался с места. Потом, немного опомнившись и встав, он подошёл и склонился над О-Наем, который лежал с закрытыми глазами и делал редкие, но тяжёлые и глубокие вдохи.

— Ты в порядке? — спросил Фалкон обеспокоенно.

О-Най не отвечал. Фалкон стал осторожно приподнимать, и в этот момент руки О-Ная поднялись и ожившими лианами оплели шею Фалкона. В открывшихся глазах разверзлась тёмная, горячая бездна безумия, а раскалённое дыхание обжигало губы Фалкона.

— Ты устал, — проговорил Фалкон, поднимая его на руках.

Он уложил О-Ная в спальне на роскошную кровать с балдахином. Всю усталость О-Ная вдруг как рукой сняло: он вцепился в Фалкона и повалил на кровать, изгибаясь на нём, как кошка.

— О-Най, ты что? — засмеялся Фалкон.

Тот оседлал его, одной рукой гладя его грудь, а другой освобождая свои волосы из зажима.

— Тебе понравился танец, мой господин? — спросил он хриплым, приглушённым от страсти голосом.

— Да, конечно…

— А ты знаешь, что должно следовать за танцем? — Встряхнув волосами, О-Най блеснул улыбкой и подвигал бёдрами, объясняя.

— Ну нет. Это, пожалуй, лишнее.

Вывернувшись из-под О-Ная, Фалкон оказался сверху. Мягко разняв настойчивые объятия, он встал с кровати. О-Най, уцепившись за его рукав, закричал в каком-то исступлении:

— Приди ко мне, мой господин! Приди и владей мной… Я люблю тебя!

Никому он так страстно не желал отдаться, как этому молодому, но уже очень уверенному в себе и сильному альтерианцу. Плевать было на Зиддика, пусть он даже убьёт О-Ная, после того как обо всём узнает — О-Най будет хохотать ему в лицо, даже когда тот будет его убивать! Мысль о такой дерзкой измене возбудила его до крайности, и он расхохотался, но почему-то не мог остановиться. Смех перешёл в рыдания, и О-Най оказался в сильных, тёплых объятиях Фалкона. Нет, альтерианец не тронул его, только поцеловал в глаза и сказал:

— Успокойся.

Он гладил О-Ная по волосам, и тот понемногу успокоился. Уронив голову на плечо Фалкону, он в изнеможении прошептал:

— Я хочу изменить ему с тобой…

— Я не прикоснусь к тебе иначе, чем как друг, — покачал головой Фалкон. — Прости.

О-Ная осенило… Более страшной догадки ему ещё не приходило в голову.

— У тебя уже есть кто-то? — прошептал он в скорбном ужасе.

— Есть, — улыбнулся тот. — И моё сердце отдано ему навеки. Я не изменю ему ни с кем, никогда. Даже с тобой, хотя ты и очень красивый.

О-Ная как будто пружиной подбросило. Он взвился с кровати и заметался по спальне, заламывая руки, корчась почти от физической боли. Наверно, он бы умер сейчас, если бы мог. Его окружала холодная пустота, и осознание ненужности собственного существования встало перед ним в полный рост… Умереть. Да. Выпрямившись, как натянутая струна, он ахнул, будто ему выстрелили в сердце, прижал руки к груди и пошатнулся. Фалкон вскочил и подхватил его на руки.

— Что с тобой? Тебе плохо? — Опустив О-Ная на кровать, он громко позвал: — Кто-нибудь, принесите воды!

Когда О-Най пришёл в себя, первым, что он увидел, было лицо Фалкона, и он улыбнулся ему. Ему снова стало хорошо и спокойно.

— Ну, как ты? — обеспокоенно спросил тот. — Ты напугал меня! Что с тобой вдруг сделалось?

— Ничего, — еле слышно прошептал О-Най. — Прости меня… Так даже лучше. Это правильно…

— О чём ты? — непонимающе нахмурился Фалкон.

— Ты правильно сделал, что не захотел изменять, — сказал О-Най, дотрагиваясь до его гладкой щеки. — Потому что если бы ты это сделал, это всё испортило бы… И я не смог бы больше любить тебя. Потому что тогда… Тогда ты был бы такой же, как они все…

Фалкон слегка застонал и прижал к себе голову О-Ная. Потом он поцеловал его в лоб и в глаза, погладил по волосам и сказал:

— Мне пора. Но я хочу ещё с тобой встретиться. Приходи в тот же бар завтра вечером. Приходи обязательно, я буду ждать.

О-Най уткнулся ему в плечо.

— Я приду, — пообещал он.

Но он не смог выполнить своего обещания. Уже под утро домой явился Зиддик, где-то изрядно выпивший, прошёл, грохоча сапогами, за стол, плюхнулся в своё любимое кресло и заорал:

— Хаифа! Лапушка моя! Господин проголодался!

Вскочив с лежанки, Хаифа захлопотала, как преданная жена. Она принесла еду и, пока Зиддик насыщался, чистила ему сапоги.

— Ну, как провели день без меня? — спросил Зиддик с набитым ртом.

— Хорошо, моя господина, — пролепетала Хаифа.

— Вы скучали по мне?

— Оченна скучали, господина.

Зиддик вдруг повёл носом, принюхиваясь, поморщился.

— Я чую чужого. Здесь кто-то был в моё отсутствие?

Хаифа замерла и сжалась на миг, но снова продолжила до блеска надраивать сапожищи повелителя. Покачав головой, она ответила:

— Никто не быль, господина.

Зиддик, взяв её за подбородок, поднял ей лицо и заглянул в глаза.

— Не врать мне! — рыкнул он. — Я чую это носом! Кого вы впускали без меня? Кто здесь был?

Хаифа вся затряслась, уронила щётку и убежала. Зиддик, поднявшись на ноги, заорал:

— Хаифа! Я задал вопрос!

Разбуженные его оглушительным голосом, выползли близнецы, приласкались к Зиддику.

— Папочка пришёл… Он принёс нам что-нибудь вкусненькое?

Сделав над собой усилие, Зиддик унял начавшую клокотать в нём ярость, подхватил близнецов на руки.

— Конечно, принёс, мои сладенькие… Папочка всегда вам что-нибудь приносит, вы же знаете.

— Дай, дай скорее! — обрадовались близнецы.

— Обязательно дам, мои лапочки, — сказал Зиддик. — Но сначала расскажите, как вы провели день.

Усадив близнецов к себе на колени, он стал расспрашивать: что они делали, куда ходили, не приходил ли кто чужой. Близнецы бесхитростно выкладывали всю правду.

— А у нас был гость, папочка! Он пришёл с О-Наем. Весёлый! Он с нами играл.

— Так, — сказал Зиддик. — И во что же он играл с вами, мои деточки?

— Он катал меня на плечах, — сказал Ой.

— А меня — верхом на себе, — был рад поделиться Уф.

— Мы играли в догонялки! И в жмурки! А потом О-Най танцевал для него, а потом они пошли в спальню.

— Так, — прорычал Зиддик, еле сдерживаясь. — И что они там делали?

— Мы не знаем, папочка, мы не видели. Но О-Най кричал: "Приди ко мне, мой господин! Владей мной!"

— Довольно, мои сладкие, это всё, что я хотел узнать, — сказал Зиддик, спуская близнецов с колен и оделяя их обещанными сладостями. — Бегите, мои хорошие. Папочке нужно поговорить с О-Наем.

О-Най не пришёл на встречу с Фалконом, потому что Зиддик жестоко наказал его. Услав Хаифу с близнецами погулять, он избил О-Ная. Когда вернулись Хаифа и близнецы, Зиддик был ужасающе пьян, а О-Най рыдал, запертый в одной из комнат. Время от времени Зиддик туда заходил и жестоко насиловал его снова и снова. Хаифа и близнецы, дрожа от страха, сидели в спальне на кровати, прижавшись друг к другу: они думали, что настанет и их черёд. Но он не настал: Зиддик заснул глубоким пьяным сном.

— Моя говорить, что будет плохо, — вздохнула Хаифа.

После побоев и жутких, жесточайших изнасилований О-Най слёг и больше не вставал, и Хаифа ухаживала за ним, а Зиддик рыскал по всей Гавани, ища ненавистного соперника с намерением растерзать его в клочья и выпить всю его кровь. Когда в жилище Зиддика в его отсутствие ворвался Фалкон, Хаифа замахала на него руками:

— Ай, господина, уходить! Наша повелитель твоя искать, она хотеть твоя убивать!

Фалкон и не подумал её слушаться. Он закричал:

— Где О-Най? Что этот зверь с ним сделал?

Хаифа только трясла головой, отчего её серьги звенели. Фалкон побледнел.

— Он… убил его?! О-Най!

Он кинулся осматривать все комнаты, нашёл лежащего в постели О-Ная, замер на секунду как вкопанный, а потом бросился к нему, так что, глядя со стороны, можно было подумать, будто их действительно связывали глубокие чувства. Склонившись над О-Наем и приподняв его голову, Фалкон позвал:

— О-Най! О-Най, ты слышишь меня? Я здесь, я с тобой!

Тот открыл глаза, и на его лице отразилась мука. Его тонкие руки поднялись и обвили Фалкона за шею.

— Я хочу умереть, — прошелестел его шёпот. — Зачем ты не дал мне умереть?..

Его глаза закатились, и Фалкон затряс его:

— О-Най! О-Най!

Тот снова открыл глаза и устремил на Фалкона взгляд, полный нежности. Его посеревшие губы шевельнулись, сложившись в блеклое подобие улыбки, и он чуть слышно сказал:

— Забери меня… Увези меня… на край Вселенной. Я пойду за тобой… куда угодно.

Прижавшись губами к его лбу и погладив его по лицу, Фалкон сказал, глядя ему в глаза:

— Мой милый О-Най, я убью Зиддика. На самом деле я сюда прилетел, чтобы сделать это. Я — тот человек, который его как следует вздует. И покончит с ним раз и навсегда.

Глаза О-Ная снова стали закрываться. Фалкон опять стал его ласково тормошить:

— О-Най, О-Най, не уходи! Посмотри на меня!

О-Най смотрел на него из-под полуопущенных век далёким, нежным и усталым взглядом.

— Всё, что со мной в жизни случилось хорошего — это ты… Спасибо тебе, — смог сказать он, перед тем как его глаза закрылись, чтобы больше уже не открываться никогда.

Тихо плакала Хаифа, близнецы в недоумении смотрели на весёлого гостя, который держал в объятиях О-Ная, странно обмякшего, безжизненного, и уже не был весёлым. Крепко зажмурив веки и прижавшись губами к белому лбу О-Ная, он был неподвижен, как статуя, и не отпускал О-Ная очень долго. Потом он бережно опустил его на постель, поправил по его головой подушку, склонился и поцеловал его в губы. Выпрямившись, он смотрел на О-Ная, а тот как будто спал: глаза у него были закрыты. Ой, решившись подойти, тронул гостя за плечо. Тот открыл глаза и посмотрел на него. Глаза у него были странные, как будто пьяные.

— О-Най уснул? — спросил Ой.

— Да, мой хороший, — ответил гость и погладил его по щеке.

— Ему больше не больно? — спросил Ой снова.

— Нет, ему теперь хорошо и легко, — сказал гость.

Он был очень похож на пьяного, хотя от него ничем не пахло. Он бродил по комнатам, шатаясь, зачем-то передвигал мебель, а потом вдруг хлопнул об пол кувшин с вином. Вино разлилось большой лужей по ковру, и Хаифа вздрогнула всем телом.

— Повелитель будет сильно ругайся, — прошептала она. — Это очень дорогая ковёр.

— Ничего, Хаифа, — сказал гость. — Повелитель не будет ругайся. Он больше никогда не будет ни на кого ругайся, ни на твоя, ни на близняшки.

— Ни на О-Най? — спросила зачем-то Хаифа, а потом вдруг закрыла лицо руками.

Гость погладил её по плечу.

— Ни на О-Най, — сказал он. — Ни на кого больше. — И добавил, приложив руку к груди: — Моя это обещать. Но твоя должна помочь, Хаифа.

— Как моя может твоя помочь? — спросила та тихо.

— Возьми деньги, ценные вещи — сколько сможешь унести, — сказал гость. — Возьми детей и уходи с ними. Ищи себе другой повелитель, потому что этот — плохой, очень плохой. Он убивать О-Най, и моя будет его за это тоже убивать.

— Моя понимать, — сказала Хаифа, чуть подумав. — Твоя любить О-Най?

Гость чуточку помолчал и кивнул.

— Да.

Поиски Зиддика не увенчались успехом: никто не видел, с кем встречался О-Най. Злой и голодный, Зиддик возвращался домой, намереваясь ещё раз хорошенько задать коварному изменнику. Однако с порога он почуял неладное, а когда увидел разбитый кувшин и разлитое по ковру вино, взял оружие на изготовку. Дюйм за дюймом он обследовал своё жилище, но не обнаружил ни Хаифы, ни близнецов, а О-Най спал, на удивление спокойный и красивый как никогда. Ящики были выворочены, вещи разбросаны, мебель сдвинута, и Зиддик подумал, что его ограбили, да ещё и увели Хаифу и близнецов. Выругавшись, он откинул оружие за плечо и склонился над безмятежно спящим О-Наем.

— Эй, соня, проснись! — позвал он. — Что здесь произошло? Куда девались Хаифа и ребята?

О-Най не ответил, не открыл глаз. Зиддик потряс его за плечо — безрезультатно. Зиддик нагнулся, понюхал и всё понял. О-Най был мёртв.

Издав жуткий, звериный рык, Зиддик схватил хрупкое безжизненное тело на руки и встряхнул, как будто это могло его оживить.

— О-Най! — проревел он.

Но этим уже ничего нельзя было изменить. Жизнь ушла из этого красивого хрупкого тела, ушла безвозвратно, и оборвал её он, Зиддик: он не рассчитал силы, когда наказывал О-Ная за измену. Словно обезумевший, Зиддик бродил по комнате с телом на руках и выл, потом уронил его на кровать и, стиснув кулаки, издал над ним ещё один страшный, долгий рёв. После этого он начал безжалостно крушить всё в своём жилище. Он ломал мебель, бил посуду, рвал одежду, а когда не осталось ни одной целой вещи, он стал стрелять в стены. К счастью, Гавань была построена очень прочно, и ничего, кроме царапин и подпалин, выстрелы не оставляли. Зиддик стрелял и стрелял, но стенам было хоть бы хны, и тогда он, приставив дуло себе под подбородок, ожесточённо и даже с каким-то яростным удовлетворением нажал на спусковой крючок. Застрелиться не получилось: он израсходовал весь заряд.

Ещё горя желанием свести счёты с жизнью, он кинулся к своему арсеналу, но всё оружие оказалось разряженным, а боеприпасы исчезли. Кто мог открыть замок и натворить всё это, когда ключ-то всегда у него? Зиддик ощупал себя: ключ был на месте.

— Существует много способов открыть замок и без ключа, — вдруг раздался молодой незнакомый голос.

Зиддик обернулся, как ужаленный. Он был в своём разгромленном логове не один: вместе с ним находился молодой светловолосый альтерианец в чёрном лётном костюме и сером плаще, с виду как будто безоружный. Стройный и прямой, как стрела, он стоял, прочно упираясь в пол расставленными ногами в высоких сапогах с шнуровкой по бокам, и его кулаки были сжаты, а взгляд сверкал холодно и враждебно.

— Я тот, кого ты ищешь, — сказал он.

Желание умереть у Зиддика как рукой сняло. Умереть он всегда успеет, но сначала он должен отправить на тот свет этого юного мерзавца.

— Ты! — проревел Зиддик. — И ты имел наглость явиться ко мне!

— Да, я пришёл, чтобы задушить зверя в его собственном логове, — ответил альтерианец.

— Однако, ты смельчак, раз так говоришь, — холодно усмехнулся Зиддик. — Но и глупец, потому что я прикончу тебя. Ты трахал моего О-Ная, и это тебе с рук не сойдёт.

— О-Най не изменял тебе, — ответил альтерианец. — У нас ничего не было.

— Так я тебе и поверил! — хмыкнул Зиддик, а сам похолодел, на миг представив себе: а ну как это правда? Выходит, он убил О-Ная ни за что?

— Он был ни в чём не виноват, а ты убил его, чудовище, — сказал молодой наглец. — Хаифа и близнецы ушли от тебя, потому что больше не хотели оставаться с убийцей.

— А! — закричал Зиддик. — Куда ты их дел, гадёныш?

— Они ушли, — спокойно повторил альтерианец. — И правильно сделали, потому что ты — мерзкая тварь. Ты только причиняешь боль всем, кто встречается на твоём пути, ты ничего не создал в своей жизни, ты можешь только грабить, губить и разрушать. Пора положить конец твоим бесчинствам.

Решив, что пора заткнуть глотку молодому нахалу, Зиддик выхватил свой любимый нож — единственное оружие, которое у него осталось. В руке прыткого молодчика тоже сверкнуло широкое лезвие, и он принял боевую стойку, колюче сверкая искорками в светло-голубых глазах. В этой стойке опытный глаз Зиддика распознал армейскую выучку, а военных он терпеть не мог: они были одними из его главных врагов.

— Ты, я вижу, не промах, — прорычал он. — Ну, посмотрим, на что ты способен.

Молодчик оказался не промах не только на словах, но и на деле: искусством боя на ножах он владел неожиданно хорошо — пожалуй, не хуже самого Зиддика. Он ловко уклонялся от ударов, двигался пластично и стремительно и был невероятно вёртким: как ни старался Зиддик его пырнуть, его нож порол только воздух.

— Ты юркий малый, — сказал он. — Дьявол тебя разбери!

Они принадлежали к разным весовым категориям: Зиддик был супер-тяжеловес, а альтерианец — сверхлёгкий. Бесстрашный и наглый, альтерианец колол Зиддика холодными искорками своих голубых глаз, и с каждой его увёрткой Зиддик злился и ненавидел его всё больше. И ненависть эта была взаимна.

— Долго ты против меня не продержишься, гадёныш, — проскрежетал Зиддик. — Где тебе!

Альтерианец ничего не ответил. Его лёгкое, стройное тело двигалось с быстротой, за которой Зиддику было непросто поспевать, и тот уже сумел пару раз его оцарапать, а Зиддик всё никак не мог его достать. "Наверно, старею", — вдруг подумалось ему. Ещё никогда он не встречал таких вёртких ребят.

Но вот ему посчастливилось: он зацепил молодого альтерианца кулаком и сбил его с ног. Удар у него был по-прежнему мощный, и молодчик отлетел к стене. Быстрее молнии Зиддик бросился на него, чтобы вспороть его ножом от пупка до глотки, но тот соскользнул вниз и прошмыгнул у Зиддика между ногами. В бок Зиддику впилось что-то, и он, взвыв от боли, полоснул ножом наугад и припал на колено. Кажется, он всё-таки задел наглеца: послышался его стон. Поднимаясь, Зиддик вдруг почувствовал, что рана в боку серьёзнее, чем ему сначала показалось. Он пошатнулся, но устоял на ногах. Лицо альтерианца было залито кровью, но на Зиддика по-прежнему смотрели его бесстрашные глаза с колючими искорками.

— Кажется, я испортил тебе личико, — злорадно заметил Зиддик. — Какая жалость! В конкурсе красоты ты уже не сможешь принять участие, ха-ха!

Из раны в боку хлестала кровь, и Зиддик даже удивился: боль-то при ударе была не такая уж сильная.

— Ты серьёзно ранен, — сказал альтерианец. — Ты сам недолго продержишься, истечёшь кровью.

— Пустяки, — попытался Зиддик взбодриться.

— Живым отсюда выйдет только один из нас, — сказал альтерианец.

— И это будешь не ты, — пообещал Зиддик.

Но обещать — одно, а сдержать обещание — уже другое. Вместе с кровью его покидали и силы, и чувство равновесия, и меткость. Он попытался атаковать, но пошатнулся и промахнулся, немедленно получив в рёбра второй жалящий удар.

— Ах ты… гадёныш… — пробормотал он изумлённо, оседая.

Им владело крайнее недоумение: как он, капитан Зиддик, мог пропустить от этого хлипкого с виду молокососа два таких удара? Непростительная неловкость — с его-то опытом! Может быть, причина крылась в том, что он был захвачен врасплох, в расстроенных чувствах, потрясённый смертью О-Ная, которого он, несмотря на его измену, вроде бы всё-таки любил. И убил его он сам, Зиддик! Он растерзал бедного малыша, которого он сам защищал от всех и вся, берёг и баловал. Никто никогда по-настоящему не был нужен Зиддику, он всегда хвалился своим свободным от привязанности сердцем, потому что привязанность — та же слабость, но О-Най всё изменил. Как он теперь будет жить без невесомых объятий его тонких ручек, без его щекотных мягких волос, воркующего голоса, гладкой кожи и сладкого ротика? Встретившись взглядом с колючими искорками, он понял: жить он уже не будет. И, поняв это, он смирился с этим неожиданно легко. Ничего страшного или нелепого в идее отправиться следом за О-Наем он не усматривал. Что ж, быть по сему. Третий удар пришёлся в живот.

Молоденький альтерианец хорошо переносил боль: порез на его лице был глубокий, а он даже бровью не вёл, молодец. Его лицо было полосатым от пересекавших его потёков крови, кровь скопилась на его бровях, струилась по носу, повиснув каплей на его кончике, стекала по шее на лётный костюм. Зиддик был доволен уж тем, что напоследок хотя бы раскроил эту смазливую мордашку, на которой теперь останется большой шрам — на память о нём, капитане Зиддике. Альтерианец, стоя на коленях над поверженным, истекающим кровью Зиддиком, сверлил его ненавидящим взглядом.

— Это тебе не только за О-Ная, — сказал он. — Помнишь Флокар, Ахиббо Квайкуса и юного альтерианца, телесную невинность которого ты нарушил своим мерзким языком?

"Это здесь ещё при чём?" — удивлённо подумал Зиддик, с каждой секундой неотвратимо слабея. Да, тот малыш, напомнивший ему О-Ная своей хрупкостью, сумевший вытащить у него нож с пояса.

— Помнишь?! — рявкнул альтерианец, надавив Зиддику коленом на грудь.

Из горла Зиддика вырвалось булькающее перханье, и из уголка рта потекла струйка крови: одна из его ран была в лёгкое.

— А, — только и смог прохрипеть он. — А!..

— Вижу, ты помнишь, — сказал альтерианец. — Ты думал, что за него будет некому отомстить? Зря ты так думал, потому что настал час расплаты. Это тебе за Джима!

Четвёртый раз нож вошёл в печень. Так вот оно что, проползла в голове Зиддика угасающая мысль, а в следующее мгновение нож полоснул ему по горлу.

Мёртвый Зиддик уже не чувствовал, как Фалкон открыл ему рот, вытащил язык и отрезал его под самый корень. Опустив трофей в банку со спиртом, он отстегнул с пояса Зиддика чехол, подобрал нож и вложил в него. Уложив оба трофея в рюкзак, он облил место боя дезинфицирующим раствором из канистры, набрал раствора в горсть и промыл себе рану на лице.