Судный день

ГЛАВА 13

— Грей? — Каспиан сказал это так, как будто он уже несколько часов называл мое имя.

Возможно, так оно и было.

Время не имело значения.

Я расстегнул манжету на рубашке и посмотрел в окно, наблюдая, как самолет поднимается все выше над миром внизу. Земля под нами уходила из-под ног, оставляя в поле зрения лишь облака и голубое небо. Самолет накренился, затем снова выровнялся. Я потянулся к стоящему рядом ведерку со льдом, затем высыпал три кубика в хрустальный стакан.

Бездумные движения. Инстинктивные. Привычные.

— Я позвоню тебе позже, — сказал я ему.

Телефон замолчал.

Кожаное сиденье цвета загара было мягким и прохладным. Ковер цвета слоновой кости был мягким под моими ногами. Пахло ванилью и бурбоном.

Но это тоже было неважно.

Ничто не имело значения, когда сам воздух вокруг тебя казался удушливым, когда грудь болела так сильно, что болели ребра, когда сам акт дыхания заставлял тебя чувствовать себя так, словно тебя разрывали на части.

У Сэди был сын.

Как я мог не знать?

Я все знал. Это была моя гребаная работа — знать все.

Я прислонился головой к сиденью и прижал ладони к глазам.

Уинстон никогда не упоминал о нем, так что он не был наследником. Он был секретом. Он мог принадлежать кому угодно. Она находилась в одном из их домов, возможно, изнасилованная, подвергнутая пыткам и насилию со стороны Бог знает скольких мужчин.

Не было секретом, что Уинстон оставил Лиама и мать Энистон годами нуждаться во внимании, прежде чем умереть. Я надеялся, что он сделал то же самое с Сэди. Я искал синяки на ее шее, руках или лице, следы, которых там никогда не было. Я изучал ее на предмет признаков страха, но так ничего и не увидел. Я даже нанял одного из своих людей в качестве дворцового охранника, чтобы присматривать за ней и убедиться, что она в безопасности. За пять лет, прошедших с тех пор, как я вернул себе власть в Трибунале, я ни разу не слышал, чтобы кто-то поднял на нее руку. Я бы выследил их и отрубил все их гребаные пальцы, если бы они это сделали.

Очевидно, внешность была чертовски обманчива. Я знал, что Уинстон был болен, но такого я даже представить себе не мог.

Я вспомнил тот день в ее спальне, не так давно. Тогда на ее коже не было никаких следов. Она была безупречна, как всегда.

Моя проводница прочистила горло, и я опустил руки от глаз.

— Могу я вам что-нибудь предложить, сэр? Может быть, что-нибудь от головной боли?

Моя голова. Мое сердце. Все это было в полном беспорядке, который не могли исправить никакие таблетки. Было только одно лекарство.

— Скажи пилоту, что планы изменились. Мы летим в Айелсвик.

Двенадцать часов прошли мучительно медленно. Я не мог спать, не мог есть. Весь полет я только и делал, что думал о ней, о том, через что она прошла, о мальчике.

Сколько ему было лет?

Была ли у него ее улыбка?

Как она его назвала?

Когда мой самолет приземлился в Айелсвике, было уже два часа ночи, и я снял номер в местной гостинице — той самой, в которой всегда останавливался, — а потом еще четыре часа смотрел в потолок.

— Доброе утро, мистер Ван Дорен, — сказала женщина, которую я знал как Имоджен, когда я вошел в комнату для завтрака.

— Доброе утро, — я поднял руку, когда она взяла кружку с одного из пустых столов. — Я возьму это с собой.

Она наполнила пенопластовую чашку горячим чаем, одарила меня доброй улыбкой и выпроводила за дверь.

Когда я наконец добрался до дворца, я нашел Сэди возле западного входа. Во дворе рядом с ней сквозь густую зеленую траву пробивались пятна цветов. Утреннее солнце отражалось от ее светлых волос. Светло-голубое платье облегало ее изгибы. Это было обычное платье, длиной до колена, с короткими рукавами и подходящим голубым поясом на талии. Оно должно было быть простым, но это было не так. Не на ней. Она разговаривала с девушкой помоложе, может быть, лет двадцати. Ее улыбка была оживленной, а потом она откинула голову назад и рассмеялась. Боже, это было прекрасно. Она была незапятнанной и настоящей. Она напомнила мне о Сэди, в которую я влюбился.

Обещаю, я помогу тебе найти ее снова, — тихо поклялся я разбитой королеве.

Я посмотрел на двух женщин, и мое сердце остановилось. Во рту пересохло, а по позвоночнику, несмотря на полуденное солнце, пробежал холодок. На круговой дорожке был припаркован белый фургон с синей эмблемой Роял Стандарт.

Я уже видел этот фургон раньше. Мне не нужны были записи камер наблюдения Лео, чтобы понять, что это тот же фургон, та же эмблема. И он был здесь, во дворце.

Мое сердце билось о ребра. Мои шаги были длинными и быстрыми. Ужас и страх толкали меня вперед.

Этот визит был незапланированным. Никто не знал, что я буду здесь прямо сейчас. Я даже не сказала Каспиану. Все знали, что Уинстон был госпитализирован. Это означало, что кто бы ни был в том фургоне, он приехал за Сэди.

Я схватил ее. Обхватил ее тело руками, поднял и побежал с ней, не останавливаясь, пока мы не оказались внутри дворца.

Ее руки были на моей груди, она толкалась и толкалась. Она отстранилась от моего тела. Ее глаза были полны ярости, а грудь вздымалась. Я все еще переваривал последние тридцать секунд — да что там, последние тринадцать часов, — когда Сэди что-то сказала. Я понятия не имел, что именно. Я услышал только ее голос, пробившийся сквозь пульс, бьющийся в моих ушах.

— Какого черта, Грей? Что все это значит?

Я повернулся к ней лицом, сглатывая. Как я мог это объяснить? Они собирались убить тебя, — не похоже, что это правильные слова для человека, который понятия не имеет, кто они такие.

Она бросилась обратно за дверь.

Я побежал за ней, остановился — дыхание замерло, сердце замерло — и увидел, как она машет на прощание девушке, с которой разговаривала раньше. Девушка забралась в фургон, и тот уехал.

Солнце все еще светило. Птицы все еще пели. Не было ни вспышки огня, ни выстрела, прозвучавшего в воздухе.

Ничего не произошло.

Сэди все еще была здесь.

Мы оба были все еще здесь.

— Кто это был? — спросил я, мой голос был тверд как камень. Мое сердце бешено колотилось в груди, пока я ждал ее ответа.

— Прачечная, — сказала она, как будто в моем вопросе не было тяжести смерти. — Они приходят раз в неделю за полотенцами и простынями. А что?

Потому что кто-то в таком же фургоне, как этот, убил Лиама.

— Где вы их нашли?

— Уинстон нанял их. Я просто вмешиваюсь, когда пятно не выводится, — она улыбнулась, но слабо. Она боялась меня.

А почему бы и нет? В ее глазах я вел себя так, будто мне место в психиатрической больнице рядом с Уинстоном.

— Что только что произошло? Что это было? — тихо спросила она, морща брови.

Она хотела получить ответы, и она их заслужила. Но эти ответы не имели значения. Уже нет. Это была ложная тревога. Она была в безопасности. Я все ей объясню. Со временем. Сейчас мне нужны были ответы на свои вопросы.

Я выпрямился.

— Скажи мне, кто они, и я убью их. Я убью их всех.

Ее лицо опустилось, и воздух между нами изменился. Он сгустился.

— Это всего лишь прачечная, Грей.

— Я говорю не о них.

Она отвернулась. Я чертовски ненавидел это. Мне не нужен был ее позор. Ни в чем из этого не было ее вины.

— Я никогда не видела их лиц.

За последние двенадцать лет не проходило и дня, чтобы я не думал о той ночи на мой девятнадцатый день рождения, чтобы я не жалел, что взял ее с собой в лес. Мне было интересно, как бы все изменилось, если бы я не был так беспечен с ней. Была бы она тогда в безопасности? Смог бы я избежать тюрьмы? Были бы живы мои родители? По ночам, в тишине и темноте, призраки моих решений преследовали меня. Демоны того, что я сделал или не сделал, проникали внутрь меня и горели в моей крови. Я не был хорошим человеком. Но я хотел быть хорошим для нее.

Я хотел все исправить.

Мне нужно было это исправить.

Она заслуживала счастья. Даже если это было не со мной.

— Теперь все кончено. Никто и никогда больше не причинит тебе боль.

Она подняла взгляд, в котором была темная смесь боли и гнева.

— Не давай обещаний, которые тебе не суждено выполнить.

Ей было больно. Я заслужил это.

— Ты мне не доверяешь.

Сэди напряглась и огляделась. Я чертовски ненавидел это. Ненавидел этот далекий взгляд в ее глазах. Ненавидел расстояние между нами.

Я погладил ее по щеке, и она вздрогнула.

— Я все исправлю, — казалось, что земля поглощает меня.

Несколько секунд она не двигалась. Казалось, что она даже не дышит. Ее губы разошлись, но ничего не вышло. Затем, наконец:

— Ты не можешь, — она покачала головой, затем насмешливо улыбнулась, слабая улыбка растянула ее губы. — Есть вещи, которых ты не знаешь… — ее голос растворился в ее мыслях. В ее глазах мерцало страдание, когда она смотрела на мое лицо, ища чего-то: понимания… надежды… прощения за то, что преследовало ее мысли. Я не мог сказать.

— Каспиан рассказал мне о твоем сыне, — я сузил глаза, удерживая ее в неподвижности, давая ей понять, что я имею в виду то, что сказал. — Я помогу ему тоже, — я засунул руки в карманы, чтобы подавить желание прикоснуться к ней. — Как я раньше не знал о нем?

Ее глаза закрылись, как будто я дал ей пощечину. Ее дыхание сбилось, затем она прочистила горло, чтобы скрыть это, когда она снова открыла глаза.

— Уинстон сказал всем, что он принадлежит служанке, что она заболела во время беременности, и я поехала, чтобы помочь позаботиться о ней. Я выглядела как сострадательная королева, и он получил свое алиби, — в ее словах чувствовалась осторожность, как будто она не была уверена, как их произнести, потому что никогда не говорила их раньше.

Я вышел из тюрьмы почти семь лет назад. Ребенку должно было быть по крайней мере столько же. Я бы знал, если бы она вдруг исчезла на девять месяцев.

— Что случилось с этой служанкой?

— Она умерла во время родов, — ее взгляд упал на землю, а голос стал мягким, таким, каким говорят, вспоминая любимого человека. — По крайней мере, мы рассказывали именно эту историю.

Мы жили секретами, и мы умерли из-за них. И так же поступал любой, кто представлял угрозу.

— Где он сейчас?

— Где-то в загородном доме. Когда мы едем, мне всегда завязывают глаза. Я знаю, что поблизости есть вода, потому что мы путешествуем на лодке, и он не в Айелсвике, потому что мы также путешествуем на самолете. Я пробовала считать секунды в уме, но это слишком далеко. Есть женщина, которая заботится о нем. Она думает, что мы посещаем его из какого-то благородного долга перед его умершей матерью.

Это был еще один удар, который нанесло ей Братство — быть матерью, не имеющей возможности свободно воспитывать своего ребенка и не знающей, где он находится.

— А его отец? Она думает, что он тоже умер?

Конечно, она не верила, что ребенок принадлежал Уинстону.

— Мы сказали ей, что он в тюрь… — ее слова оборвались. Она прочистила горло и подняла подбородок, как бы осознавая ошибку, которую чуть не совершила.

Весь воздух покинул мое тело.

— Что вы ей сказали, Сэди? Ты сказала ей, что его отец был где?

В тюрьме? Точно так же, как я был бы в тюрьме, если бы она была беременна моим ребенком.

Нет.

Не может быть.

— Или, может быть, я трахну тебя без презерватива. Наполню тебя и заставлю чувствовать, как я стекаю по твоему бедру всю оставшуюся ночь.

Она разрывалась между ответом и бегством. Она боролась. Это было видно по ее глазам, по каждому вычисленному вздоху, по всему ее лицу.

— Сколько ему лет? — спросил я, хотя нутром знал ответ. Как я мог быть таким слепым?

Ведь это было один раз, и она принимала противозачаточные средства. Потому что я верил, что наша любовь будет сильнее, чем тайна. Потому что я никогда, за всю свою душевную боль, не верил, что Сэди могла бы скрывать от меня что-то подобное. Потому что скрывать это от меня было равносильно предательству.

Между нами повисла тяжесть, омрачившая солнечное небо, сдавившая мою грудь и заставившая колени почти подкоситься.

— Сколько. Лет.

— Двенадцать, — наконец ответила она, встретившись с моим взглядом.

Двенадцать.

— У него твои глаза. Твоя кожа. Твоя улыбка.

Воздух вокруг нас изменился. Исчез. Моя грудь сжалась. Я пытался дышать, втягивая в себя только страдание. Она пронзила, обожгла и разорвала все фибры моего существа.

У меня был сын.

У нас был сын.

— Ты знала, — я схватился за шею. — Все это время ты знала и никогда не говорила мне.

— Когда я должна была сказать тебе, Грей? Пока ты был в тюрьме? В перерывах между бокалами шампанского на одной из твоих коктейльных вечеринок? На твоей свадьбе? — она издала мрачный смешок.

— Да, Сэди. Все вышеперечисленное, — я уронил руку и зашагала взад-вперед. — Господи.

— Уинстон сказал, что если я кому-нибудь расскажу…

Я сделал выпад вперед, остановился перед ее лицом и оборвал ее.

— Я не просто кто-то. Я его гребаный отец.

— Он сказал, что убьет его, — теперь она плакала.

Я разжимал и сжимал кулаки, разрываясь между желанием схватить ее и притянуть к своей груди и ударить ближайшую гребаную стену.

— И ты поверила ему? Ты верила, что Уинстон убьет нашего сына, но не верила, что я спасу его?

— Как ты мог спасти его, когда ты даже меня не спас. Я ждала тебя, а ты, блядь, бросил меня. Ты был нужен нам, Грей. Ты был нужен ему, — ее голос был полон злости и гнева. — Но ты выбрал ее. Ты должен был спасти нас, но ты спас ее, — она провела рукой под глазами и выровняла дыхание. — Поэтому, я сделала то, что должна была сделать.

— Ты думаешь, я не хотел взять тебя и убежать? Что это не поглощало все мои мысли? — я провел пальцами по волосам. — У меня не было власти. Ни друзей. У меня ничего не было, — моя челюсть сжалась, а глаза умоляли ее понять. — Они бы нашли нас. Они бы убили нас, — мои слова были полны сожаления. — Мне нужно было время, — мое сердце было разорвано на части. Я истекал кровью прямо здесь, перед ней, оплакивая жизнь, которую мы потеряли. — Мне нужно было стать тем, кого они боялись, потому что, как только я решил забрать тебя, все рухнуло бы. Ты понимаешь это? Господи, Сэди, я бы сжег этот чертов мир ради тебя. Я сожгу его и для него.

Она фыркнула, затем подняла подбородок и глубоко вдохнула. Ее глаза были холодными, как сталь, когда она посмотрела на меня.

— Ну, ты можешь оставить свои спички, потому что я уже давно спасла себя, — и затем она ушла от меня.

И я позволил ей.