Светлый берег радости

Глава 11 МАЧЕХА

— Ты делаешь те же ошибки, что и Аська, — сказал мне с укором Борис, когда я переоделась и привела себя в порядок.

Мы с ним пили на кухне ароматный, только что заваренный Борисом чай. Я сделала несколько глотков — жасминовый. Давно надо было обратить внимание на эту пачку, сиротливо стоявшую в шкафчике.

Посмаковав напиток, я решила наконец ответить на критику:

— Если под ошибкой ты имеешь в виду этого пьяного идиота, то он ошибка природы, а не моя. Он при мне пришел второй раз, причем первый раз его впустила Маринка, не спросив меня, а сегодня я ему открыла только потому, что была уверена, что это ты пришел.

— А глазок в двери, интересно, зачем существует? Все-таки ты слишком беспечна.

Выговор был заслуженный, и я промолчала, шмыгнув распухшим носом. Борис уверял, что уже завтра все пройдет и ничего не будет видно… Мы выпили по чашке чаю со сливочной помадкой с цукатами, съели по персику, и наконец Борис заговорил о деле, из-за которого пришел. Его интересовало, не заключала ли фирма, в которой я тружусь, договора с какой-либо среднеазиатской страной, все равно какого и все равно о чем. Я решила, что неэтично предавать интересы фирмы, образно говоря, кусать руку, кормящую меня, о чем и сказала. Борис возразил, что ничего я не предам, поскольку подробности его не интересуют, только сам факт. Я мысленно перебирала все договоры, которые успела увидеть. Речь в них шла в основном о поставках руды, леса, нефти и немного алюминия, преимущественно одно сырье, и везде фигурировали районы Сибири, никакой Средней Азии. Я ответила отрицательно, выслушав меня, он задумался. Я собралась спросить его, зачем ему эти сведения, но поостереглась. Не стоит лезть в то, что меня не касается, и без того хватает поводов для головной боли. Борис заговорил на нейтральные темы, я его поддержала — рассказала о посещении выставки, но о встрече, происшедшей там, конечно же умолчала. Тема его неожиданно увлекла, он попробовал описать мне работы одного молодого художника, которые случайно открыл для себя давно, но потом сказал, что довольно смешно описывать живопись словами, гораздо лучше увидеть.

— Знаешь, кажется, та выставка еще не закрылась, она небольшая, если хочешь, я зайду за тобой в воскресенье часов в одиннадцать и отведу туда. Лучше бы пойти завтра, но у меня, к сожалению, дела.

Я тотчас согласилась. Уходя, Борис поцеловал меня в щеку совсем легко, едва коснувшись.

Суббота прошла в мелких хозяйственных хлопотах. Вечером я бездельничала, дочитала купленную книгу, посмотрела телевизор, но в основном я морально готовилась к завтрашней встрече. Борис не на шутку волновал меня, и это тревожило. Я боялась усугубить и без того непрочное свое положение в этом мире, где я никто, где у меня даже имени нет, уж мне ли влюбляться?

Борис был точен и пришел без пяти одиннадцать, я встретила его во всеоружии. На мне было тонкое обтягивающее платье золотисто-бронзового цвета, оно все переливалось, ткань была почти невесомой. Платье было довольно открытым, но не настолько, чтобы в нем нельзя было появляться в дневное время. Я обула босоножки на высоком каблуке и слегка подкрасилась. Борис окинул меня внимательным взглядом, но не сделал никакого комплимента, даже не улыбнулся, а, наоборот, отвернулся. И тут меня осенило: ведь это Аськино платье! Наверняка он его видел на ней. Ну и дура же я, так опростоволоситься! А еще хотела впечатление произвести. Я затопталась на месте, не зная, что делать, и испытывая сильное желание сорвать с себя это платье, оно уже жгло мне кожу, словно отравленная шкура Несса. По-прежнему не глядя на меня, Борис сказал:

— Ты, кажется, готова. Пойдем?

Я подумала, что менять платье теперь было бы совсем глупо, с подавленным вздохом взяла свою сумочку, и мы вышли. Настроение было испорчено, ничего хорошего от сегодняшнего дня я уже не ждала. Мы сели в красную «мазду» Бориса и поехали. Дорогой молчали, я уже больше не ругала себя за оплошность, но и говорить не хотелось, а он, видимо, вспоминал Аську. Галерея состояла из анфилады небольших комнат с невысокими потолками, но душно не было. Обещанные картины стоили того, чтобы их увидеть. Изображенное на них казалось странноватым, но только на первый взгляд. Чем больше я вглядывалась в них, тем яснее видела за тревожными, мятущимися штрихами и мазками красок, как тоскует и стремится к свету душа художника. Точно эта душа знает, что сколько потоков низменных страстей ни проносилось над ней, светлый берег радости обязательно будет, он и сейчас уже кое-где проглядывает, то светлым мазком, то сломанным, но таким прекрасным цветком. А на последней картине за спинами явно ссорящихся на уродливо-гротескной городской улице мужчины и женщины был виден луг. На этом лугу ребенок, вроде бы девочка, с венком на голове из желтых, белых и голубых цветов держала на раскрытой ладони очень яркую бабочку. Увидев эту картину, я подумала: вот он, берег радости, совсем недалеко, за нашими спинами, стоит только перестать злиться и спорить, просто повернуться к нему лицом, и обретешь свет, тишину и любовь. Я долго стояла возле этого полотна, а когда повернулась к Борису, то увидела на его лице улыбку, радостную и немного смущенную.

— Я так боялся, что ты не поймешь! Но это потому, что я еще тебя не знаю, а ты, оказывается, все можешь понять, может быть, даже лучше, чем я.

Я была благодарна ему за высокую оценку моего чутья, за то, что он забыл про мою глупую ошибку. Я и сама в этот момент забыла обо всем, что нас разделяло, и чувствовала себя так, словно, кроме этих картин, его и меня, в этом мире ничего не существовало. Жизнь любит, как мне кажется, преподносить такие редкие подарки, но длятся они, как правило, лишь мгновение. Наше мгновение кончилось.

Рядом с нами оказалась пара: очень эффектная высокая блондинка лет тридцати, сверкающая бриллиантами, словно елка игрушками, и при ней мужчина, старше ее по крайней мере лет на двадцать, явно скучающий и потому раздраженный. Странно было видеть их здесь, на этой небольшой выставке, явно не из разряда модных и рекламируемых. Они подходили скорей к дорогому ресторану, к какой-нибудь светской тусовке.

— Борис! Как я рада, что встретила тебя! Я только что говорила о тебе Нику, правда, Ник? Но, дорогой мой, почему же ничего не продается? Я бы хотела купить что-нибудь. Вон ту, со сломанной незабудкой, и вон ту, кажется, она называется «Расстрел». И особенно картину с девочкой, я от нее в восторге! Тебе ведь тоже понравилось, Ник, дорогой мой, что же ты молчишь?

Ник что-то буркнул и отвернулся.

— Здравствуй, Нора, что ты здесь делаешь?

— Ну как что? Странный вопрос! — Нора театрально всплеснула своими красивыми ухоженными руками, и от перстней, сверкающих на ее пальцах, аж зарябило в глазах. — Неужели ты полагал, что я не пойду смотреть твои работы? Или ты думал, я не узнаю, что ты наконец выставил их? Но уж и галерею ты для этого выбрал, должна тебе сказать. Ведь мы с Ником предлагали тебе самые лучшие залы. И все молчком, тайком, ну не совестно ли тебе?

— Вот это правда, здесь даже стыдно появиться, — вдруг ожил Ник.

Меня обуревали сложные чувства. Сначала я разозлилась, что Борис обманул меня, сказав, что ведет смотреть работы какого-то неизвестного художника. А мне было и невдомек при входе, что имя, красующееся на плакате — Борис Суворин, — это его имя. Потом я подумала о том, сколько скелетов в моем собственном шкафу, сколько мне самой приходится лгать и изворачиваться, и я простила ему его ложь. Но кроме этих чувств, примешалось еще раздражение на претенциозную Нору и ее угрюмо-хамоватого спутника. Однако, поверх всего, сильнее всего было конечно же восхищение талантом Бориса.

Между тем Нора не молчала:

— А почему ты не представишь свою спутницу, Борис? Это ведь Ася, о которой ты как-то говорил, я права?

Борис нехотя представил нас друг другу. Потом Нора представила своего спутника, который оказался ее мужем. Тот, сунув пухлую, вялую ладонь, отрекомендовался Николаем. После знакомства возникла неловкая пауза, и Борис начал прощаться, чему я от души порадовалась. То, что меня приняли за Аську, отнюдь не добавило мне радости, подумать только, что еще совсем недавно я сама себя за нее выдавала. Распрощаться не удалось, Нора оказалась прилипчивой, как смола. Она начала уговаривать Бориса (меня она в расчет не принимала) пойти перекусить в каком-то ресторанчике недалеко отсюда. Ее муж, внезапно оживившийся при слове «ресторан», присоединился к ее уговорам. Борис вопросительно посмотрел на меня, я была удивлена не тем, что он спрашивал моего мнения, а тем, что он не мог противиться напору Норы, хотя было яснее ясного, что видеть ее ему неприятно. Я заколебалась: меня заинтриговали их взаимоотношения, что-то скрывалось за ними, и непустячное, к тому же я смутно чувствовала, что отказ для меня станет проигрышем без боя. Ах, эти вздорные, тайные женские бои!

Я поймала на себе презрительно-насмешливый взгляд прекрасных темных глаз Норы и произнесла:

— Действительно, Борис, почему бы нам не перекусить? Эмоции съедают немало энергии, я проголодалась, к тому же можно продолжить столь приятное знакомство.

По окончании моей краткой речи на меня уставились сразу три пары глаз. Борис смотрел настороженно. Николай так, словно только что проснулся и увидел меня; его набрякшие веки приподнялись, и серые, отнюдь не глупые глаза глянули остро и весело. Нора посмотрела на меня с жалостью, смешанной с презрением. Кажется, она приняла меня за дурочку; что ж, это ее проблемы, я ей их облегчать не собираюсь. До ресторана ехали порознь: Нора с Николаем впереди на белом «мерседесе», мы с Борисом сзади на «мазде».

В машине он только и сказал мне:

— Ты что, действительно хочешь есть?

— Да, а ты разве нет?

Его ответом было молчание.

Происходящее ему не нравилось, но я действовала в его интересах, по крайней мере мне так казалось, и его недовольство не обескураживало меня.

Мне хотелось сказать ему: «Эй, ты же мужик, почему не дашь отпор этой щучке? Почему позволяешь давить на себя? Вот мне и приходится вести скрытые боевые действия вместо тебя, а ты еще губы надуваешь!» Ничего этого я ему, естественно, не сказала, только преисполнилась решимости, словно и в самом деле шла на бой, а не перекусить в ресторан. Ресторан был не очень большой, но, судя по всему, для очень богатой публики. Обслуживание выше всяких похвал — мы не успели сесть, как подошел официант, почтительно приветствовал нас и подал меню в тяжелой черной папке с золотым тиснением. Все время, пока мы выбирали блюда, он стоял рядом и ненавязчиво пояснял наш выбор, отвечал на вопросы и советовал. Николай решил обедать всерьез. Его заказ содержал немалый перечень блюд, включая суп. Нора, видимо заботясь о фигуре, заказала себе два салата: овощной и фруктовый и к ним рюмку ликера. Борис так долго колебался, что я уже стала думать, что от раздражения на всех нас он не закажет ничего, но он все-таки взял лангет с овощным гарниром. Мой заказ сложился почти сразу после просмотра меню, и, когда очередь дошла до меня, я произнесла:

— Креветки, спаржу, кусок запеченной форели и бокал белого вина.

Почему-то я была уверена, что на этот раз вино послужит мне во благо, а не во вред. Разговор за столом шел сначала пустячный, так, одно-два слова, короткие фразы, словно пристрелка. В момент, когда я уже расправилась с рыбой и смаковала спаржу, последовал выстрел уже более точный — Нора спросила меня участливым тоном:

— Кажется, милочка, вы работаете каким-то дилером у этого ужасного… как же его? Вспомнила — Пестов, имени не помню, а вот отчество смешное — Степанович, словно купец какой. Тяжело, должно быть, приходится, ведь у него отвратительный характер?

Первым на эту реплику отреагировал Николай.

— Акула! Причем самая настоящая! — Это он пояснил мне, а потом совсем другим тоном в сторону жены: — А ты-то оттуда, занятно было бы знать, имеешь представление о его характере? Ты же говорила, что не знакома с ним?

Но щучку таким прямым наскоком было не взять, и она быстро объяснила с приятной улыбкой на устах:

— Но ты же мне сам все рассказывал, дорогой, — и опять уставилась на меня.

— Вы ошибаетесь, я всего лишь секретарь. Характер у Алексея Степановича не сахар, но работать с ним можно, — ответила я безмятежным тоном, словно и не чувствовала оскорбительного тона и подтекста ее слов, пусть себе гадает, в самом деле я дурочка сладкая или же, наоборот, себе на уме.

— Ах вот даже как! Так вы, стало быть, вынуждены каждый день ходить на службу, работать целый день в такой ужасной обстановке, чтобы заработать себе, так сказать, на пропитание. — При этих словах она окинула уничтожающим взглядом мое платье, видно, под питанием она подразумевала исключительно тряпки, и продолжила: — Я бы так не смогла, это было бы слишком большим унижением для моей натуры, я так люблю свободу. Да я бы лучше с голоду умерла.

Не знаю, почему она полагала, что начиняет свои слова ядом, для меня ее слова практически ничего не значили и уж тем более не обижали. Я пожала плечами и заметила:

— Свобода вещь острая, об нее можно уколоться, и больно.

Нора моих слов не поняла и в напряжении смотрела на меня, гадая, что они значат. Борис насторожился и бросил на меня испытующий взгляд. Я с невозмутимым видом цедила освежающее вино, посмеиваясь про себя над замешательством Норы, а также еще кое над чем, что ускользнуло от глаз этой щучки. Дело в том, что ее муж, «дорогой Ник», уже насытился и его потянуло на другой «десерт». Он недвусмысленно поглядывал на мои ножки, и виденное ему более чем нравилось. Интересно, подумала я, зачем ему жена, если он так откровенно падок на любую случайную плоть? Хотя я, кажется, задаюсь дурацкими вопросами. Не столько ему нужна жена, сколько ей нужен муж, причем не просто муж, а денежный мешок, ведь свобода в ее понимании стоит очень недешево. Обед подошел к концу, и все вздохнули с облегчением, кроме Ника. Он желал продолжить знакомство со мной и под шумок попытался вручить мне свою визитку, которую мгновенно перехватил Борис, заметивший его поползновения. Нора, поправлявшая свои роскошные волосы, этой мизансцены не заметила. Когда она повернулась, то увидела лишь визитку мужа в руках у Бориса и удивилась:

— Зачем она тебе, уж ты-то и так все знаешь?! — Но дурой она не была, и, глядя на наши невозмутимые лица, поняла, что попала впросак, и, надо думать, тотчас же пожалела, что затеяла этот обед, если, конечно, не пожалела об этом раньше.

Попрощались мы наскоро, не глядя друг на друга. Только Нора, уже садясь в свою машину, бросила в сторону Бориса загадочный взгляд, от которого тот нахмурился, что доставило ей удовольствие.

Да, лично я свою, маленькую битву выиграла, а вот Борис свою — нет. Чувствовало мое сердце, что это далеко не первый его проигрыш, но как бы мне хотелось, чтобы последний! По дороге домой Борис продолжал хмуриться, я прикидывала, как бы мне выудить из него подробности этого странного и болезненного для него противостояния? Ведь не скажет небось ни словечка, а без этих подробностей как мне ему помочь? Возле моего дома Борис застыл в машине как истукан. Я поняла, что он заходить ко мне не собирается, и, отвергнув пришедшую в голову мысль самой предложить ему заглянуть ко мне на чашку кофе, собралась выйти из машины. Он порывисто схватил меня за руку, но, оказывается, только для того, чтобы задать дурацкий вопрос:

— Неужели ты бы стала встречаться с этим индюком Ником?

Я уже собиралась обрушить на его голову весь доступный мне сарказм, но посмотрела ему в лицо и спросила мягко:

— Мы здесь это будем выяснять?

Борис загнал машину на стоянку, сунув охраннику хорошие чаевые, и молча поднялся в квартиру. От кофе он отказался, а заварил жасминовый чай. Мешать я ему не стала, скинула босоножки и забралась с ногами на диван, чувствуя, как расслабляются наконец душа и тело. Наполнив и подав мне чашку, он повторил свой вопрос, который от повторения звучал еще глупее. Я вздохнула.

— Извини, но твой вопрос настолько глуп! А поскольку глупость, как мне показалось, совершенно тебе не свойственна, то я была уверена, что ты не повторишь своего вопроса. Но ты повторил, и теперь я не знаю, удивляться ли мне, печалиться ли, что ты неуважительно ко мне относишься, или возмущаться той наглости, с какой ты смеешь обвинять меня черт знает в чем при полном отсутствии моей вины! Борис выслушал, хмыкнул и улыбнулся, но довольно криво.

— Нет, говоришь, признаков твоей вины? А кто ножку на ножку закидывал, так что платье, и без того не длинное, еще больше поднялось, ведь ты не будешь утверждать, что не делала этого?!

— Не буду. Закидывала, ну и что? Если ты намекаешь, что этот жест рождает у кого-то грешные мысли, то за это пусть отвечает тот, у кого они рождаются. Почему мужчины в собственных слабостях и грехах всегда обвиняют женщин? Вы что, настолько несамостоятельны, что даже за ваши мысли и желания должны отвечать мы, женщины?

На этот раз я попала не в бровь, а в глаз. Борис крякнул, вздохнул и отвел глаза. После минутного молчания он улыбнулся мне уже вполне искренне:

— Меня, кажется, занесло куда-то не туда, извини. Ты права, такая глупость мне не свойственна, просто эта встреча выбила меня из колеи.

Я удовлетворилась извинением и принялась за другую тему:

— Я не спрашиваю тебя, почему ты мне не сказал, что эти работы твои. Может, хотел сказать потом и не успел, но в любом случае это дело твое, я тоже тебе о многом не говорю, ты это знаешь. Картины мне понравились независимо от того, кто их автор, просто прекрасные работы. Хотя, конечно, я не знаток. Так, значит, ты художник?

— Нет, я не художник, по крайней мере я о себе так однозначно не сказал бы. Рисовать любил всегда, еще с детства, но никогда серьезно к этому не относился, тем более не предполагал, что займусь когда-нибудь живописью. Но в моей жизни случился такой период, когда я вдруг стал писать картины. Это продолжалось недолго — года три, три с половиной. Я был тогда сильно выбит из колеи, и это занятие просто спасло меня и физически и, особенно, духовно. Но больше никаких работ у меня нет, и я даже не помышляю, во всяком случае пока, заниматься живописью. Выставляться я не собирался, считал это глупостью, даже когда мне предлагали, ведь столько серьезных художников, отдавших этому искусству годы и все свои силы, хотят выставляться и не могут, а тут я полезу! Но один знакомый сказал мне, что я эгоист, оставляю свои работы только для себя, не показываю их, предложил эту галерею, о которой модная публика, падкая на дешевые сенсации, знает, и я согласился. Когда сегодня повез тебя туда, я никак не ожидал, что мы встретим там Нору.

То, что эта встреча была совершенно неожиданной для него, я поняла еще на выставке, но этот факт нисколько не приоткрывал покрова с секрета воздействия на него Норы. Я хотела непременно добраться до этого секрета, поэтому и спросила его напрямую:

— Кто она тебе, Нора? Почему так действует на тебя? Твоя бывшая жена, любовница?

Борис медленно встал с кресла, отошел к окну и встал спиной ко мне. Такой его маневр внушал тревогу, что же такого он скажет, что не может сказать лицом к лицу?

— Она моя мачеха, — бросил он через плечо. У меня что-то пискнуло в горле, а он продолжил, не поворачиваясь: — Бывшая мачеха, она несколько лет была женой моего отца.

У меня было ощущение, словно мне со всей силы врезали по лицу. Когда частота моего пульса снизилась до нормальной, я рискнула задать еще один вопрос, чтобы поставить уже все точки над «i»:

— Ты спал с ней?

— Да.

— То есть я имею в виду не потом, а тогда, когда она была твоей мачехой?

— Да-да! Именно тогда! Теперь тебе все понятно или еще вопросы будут? — вызверился он на меня.

Но для того, чтобы это сказать, а вернее, крикнуть, он повернулся ко мне лицом, а это было уже хорошо. Значит, он не настолько стыдится себя, чтобы не смотреть мне в глаза. Он тут же остыл и спросил глухим голосом:

— Тебе очень противно?

— Противно? Да нет, это совсем не то слово, скорее жаль. А точнее было бы жаль тебя, если бы я не знала, не угадывала бы, что ты сильный человек. Поэтому я скажу тебе вот что: хватит жалеть себя, хватит стыдиться того, что было когда-то! Падение — еще не катастрофа, нужно встать, выбраться из ямы, какой бы она ни была, и идти дальше, не оглядываясь на эту яму, ты слышишь меня? Человек, ушедший от своих грехов, преодолевший их, достоин уважения не меньше, чем никогда не грешивший, а может, и больше. Хватит размазывать сопли по своему прошлому, это говорю тебе я, не имеющая его.

Я тут же спохватилась, но Борис, кажется, не заметил моей оплошности. Он проговорил задумчиво:

— За одного раскаявшегося грешника семь праведников дают, так, что ли? — И вдруг принялся хохотать.

И чем больше он смеялся, тем больше светлело его лицо, словно со смехом от него уходило прошлое, спадало, как болячка спадает с ранки, когда на ней нарастает новая, еще розовая кожица.