Святой

Глава 11 Элеонор

Ответить на него можешь только ты.

Несколько дней спустя после обсуждения с Сореном витража, Элеонор обдумывала его слова. Они засели в ее сердце как пуля, и она не могла вытащить их ни одним скальпелем в мире.

Была поздняя ночь четверга. Ничего не происходило. Она пошла в церковь, надеясь, что сможет застать Сорена в кабинете. Девушка хотела поговорить с ним о том, что он сказал, почему только она сможет ответить на этот вопрос - у чьих ног она должна сидеть? Было ощущение, словно ответ на этот вопрос определит ее оставшуюся жизнь. Но она не понимала почему.

Как только она переступила порог парадной двери «Пресвятого сердца», по пустому эху ее шагов она могла сказать, что была здесь одна. Дверь кабинета Сорена оказалась заперта. Она постучала, но ничего не услышала. Трясущимися руками она повернула дверную ручку и обнаружила, что свет выключен, а кабинет пуст.

На дрожащих ногах она зашла в его офис. Она не должна быть здесь, но любопытство взяло верх. В темноте Элеонор протянула руку и провела пальцами по книгам на полках Сорена. Ткань. Кожа. Бумага. Ткань. Она прижала ладони к спинке его кресла - старый кожевенный номер, вероятно, оно появилось здесь с момента возведения церкви, двести лет назад. В темноте Элеонор скользила по витому орнаменту из завитков на подлокотнике кресла и провела руками по гладкой коже сидения.

Девушка вернулась к двери, закрыла ее и заперла. Свет от уличного фонаря проникал сквозь витраж в виде розы, и ее тело отбрасывало тень на стол Сорена. Она опустилась в его кресло и вздрогнула от соприкосновения. Стол перед ней участвовал в стольких фантазиях с тех пор, как она познакомилась с Сореном.

Элеонор выпрямилась в кресле и стянула топ через голову. Она встала и сняла шорты. И когда снова закрыла глаза, услышала, как открывается дверь. Ей не нужен был свет, чтобы понять, что это Сорен. Она узнает его шаги где угодно, его дыхание, его запах. И теперь знала его прикосновения, когда его руки обняли ее и расположились на пояснице. Она повернула голову к нему, и его губы обрушились на ее, его язык искал ее. Он не просто пах как зима, он и на вкус был как зима, словно свежевыпавший снег таял на ее губах.

Его ладони скользили вверх по ее спине и расстегнули лифчик. Он опустил шлейки по рукам и позволил тому упасть на пол. Правильно ли это? Хорошо ли это? Ей стоило остановить его? Могла ли она, если бы хотела? Хотела ли она?

Нет.

Он сел на стул перед ней и стянул ее трусики. Без слов она шагнула из них и осталась стоять полностью обнаженной. Она не покраснела, но бледный свет из окна отбрасывал бледно-розовое мерцание на ее тело.

- Моя, - сказал он и схватил ее за бедра.

- Ваша, - ответила она, наклоняясь для поцелуя.

Он целовал ее рот и шею. Она дрожала, когда его губы легко танцевали по чувствительному месту на ее груди. Он втянул сосок в рот, и она обвила руками его шею, притягивая голову к своей груди. Она и не представляла, что что-то может ощущаться лучше, чем его руки и рот на ее теле.

Сорен встал, поднял ее, словно она ничего не весила, и уложил на стол. Под ее обнаженной спиной поверхность была холодной и гладкой. Холод проник в нее, в то время как каждое его прикосновение заставляло кровь кипеть. Без слов она раскрыла для него ноги. Он обхватил ее бедра и еще шире развел их. Большими пальцами он раскрыл ее половые губы. Он раскрыл ее широко и проник пальцем во влажность. А затем и вторым. Он открыл ее и двигал рукой внутри, прикасаясь к самым глубоким частям.

Его пальцы покинули ее, и она услышала звук расстегивающейся ширинки. Она крепко зажмурилась, когда он пододвинул ее бедра к краю стола. Затем он проник в нее. Она ожидала боль, но той не было, ее тело открылось ему, словно она была создана для него и только для него. Он заполнял ее до тех пор, пока она не могла принять больше. Теперь он двигался, проникал, отстранялся и затем снова пронзал ее. Ее тело окутывало его твердость, обволакивало своей влажностью, уговаривало дать еще, когда она приподняла бедра, желая получить больше. Он сжимал ее груди, пока двигался. Он удерживал ее на столе своими бедрами и руками, а она лежала беспомощная, обнаженная и беззащитная под ним. Именно этого она и хотела, как только увидела его, и теперь она примет все, что он сможет ей дать.

Он сжал ее горло, но не сдавил его. Инстинктивно она поняла, почему он занимается любовью с ней, удерживая за шею. Она принадлежала ему, он владел ею. Каждым биением жизни под его ладонью. Она ощущала, как пульс барабанил на шее, бился под его пальцами. «Я владею тобой», - говорила эта рука на ее шее. «Каждой частичкой тебя. Частью, которую трахаю. Частью, к которой прикасаюсь. Даже воздух, вдыхаемый и выдыхаемый из твоих легких – мой».

Ее дыхание участилось, когда он увеличил темп толчков. Ее спина оторвалась от стола в оргазме, пронизывающим тело. Клитор пульсировал, а сокровенные мышцы сжимались, словно кулак. Их пульсация отдавалась диким содроганием в животе, спине и бедрах...

Элеонор села на стол в полном одиночестве, ее голова болела от ослепляющей интенсивности фантазии и оргазма, который она сама себе подарила. Она подняла одежду с пола и быстро оделась. Она провела ладонью по столу. И ощутила несколько капель жидкости, ее собственной, которые упали сюда. Краем рубашки она стерла их и помолилась, чтобы Сорен не заметил ничего странного, когда в следующий раз будет садиться за стол. Она не могла поверить в то, что сделала на его столе. Что если бы ему что-то понадобилось в кабинете, и он обнаружил, что дверь заперта? Услышал бы он ее дыхание через дверь, услышал, как она кончает, представляя, как он забирает ее девственность на столе, в то время как за ними наблюдают Бог и Папа Иоанн Павел II с портрета на стене?

Элеонор обулась и выскользнула в коридор, осторожно закрывая за собой дверь.

И тогда услышала это.

Игру на рояле.

Оказалось, она была не одна в церкви.

Элеонор знала, что ей следовало уходить, направиться прямиком домой и притвориться, что ничего не произошло. Но музыка звала ее, словно песнь сирены и неумолимо притягивала к себе. Она исходила из святилища. Ноты проскальзывали под дверь и распространялись по холлу, обвивая вокруг нее пальцы и затягивая. Она прошла через двери в святилище и последовала к источнику музыки.

Сорен сидел у пианино, справа, где он и дьяконы переодевались в свои облачения.

Она остановилась в футе от него и наблюдала за его игрой. Нет, не так. Он не играл на пианино. Он поработил его. Его пальцы двигались с поразительной скоростью и ловкостью по клавишам. Сейчас он казался чистой концентрацией. Знал ли он, что она стояла там, слушала, наблюдала, и хотела его? Она не узнала произведение, но хотела бы. Она хотела знать, что он играл, и почему играл так интенсивно, будто умрет, если остановится.

Прошли минуты. Может быть, час. Она так и не устала наблюдать за ним. Музыка пригвоздила ее к полу, так же как и его рука прижимала ее к столу в фантазии. Она не сможет пошевелиться, даже если попытается. Но она и не пыталась.

Наконец, отрывок закончился, и Сорен убрал руки с клавиш. Он держал голову опущенной, словно молился. Он не смотрел на нее.

- Элеонор, сейчас я не могу разговаривать с тобой, - сказал он.

- Вы можете посмотреть на меня? - спросила она, и, несмотря на эхо в нефе⁴, ее голос казался тихим и робким.

- Нет.

Она засунула руки в карманы.

- Вы злитесь на меня? - спросила она.

- Нет.

Элеонор оставила висеть это «нет» между ними. Она хотела поверить ему, но ощутила его напряжение. Его челюсти были сжаты, а поза – жесткой.

- Пожалуйста, поговорите со мной, - умоляла Элеонор.

- Что ты хочешь от меня услышать? - Его голос звучал таким же натянутым.

- Что угодно. Я не знаю. - Она хваталась за слова. Что-то ей подсказывало, что он точно знал, что произошло только что в его офисе, но, безусловно, если мужчина знал, то сказал бы что-нибудь, накричал на нее или наказал.

Он посмотрел на потолок.

- Для лошадей делают нечто похожее на очки. «Шоры» называются, - ответил Сорен. Он поднял руки и приложил их к вискам. - Они могут смотреть только вперед. Никакого периферийного зрения. Хотел бы, чтобы у меня такие были.

- Вы уверены, что не злитесь на меня?

- Напротив, уверяю.

Она размышляла, как правильно ответить, но не смогла. Поэтому задала самый глупый вопрос, который могла придумать.

- Значит... вы играете на пианино?

- Да, - ответил он.

- Что вы играли?

- Бетховен, четвертый фортепианный концерт.

- Где вы научились так играть?

- Моя мама преподавала фортепиано.

- Странно, - ответила она.

- Странно, что моя мама учитель фортепиано? - Сейчас он казался почти удивленным. Хорошо. Она боялась, что ее проделка в его кабинете бесповоротно изменила ситуацию между ними.

- Странно, что у вас есть мама. Я думала, вы упали с неба. Знаете, как метеор. Или пришелец.

Или Бог.

Он слабо улыбнулся, но так и не посмотрел на нее.

- У меня есть мать и отец. Я люблю свою маму. И ненавижу отца.

- Вы меня обошли. Я ненавижу обоих родителей.

- Ты не ненавидишь свою мать.

- Нет. Но я и не очень люблю ее. Думаю, эти чувства взаимны.

- Она любит тебя.

- Вы уверены?

- А как она может не любить? - спросил он, словно это была самая глупая идея в мире: даже на секунду подумать, что кто-то мог ее не любить.

Элеонор снова замолчала. У нее никогда не было более болезненной беседы. Даже ее обращение перед судьей, когда она признала вину за угон машины, было менее неловким, чем эта кошмарная беседа.

- Почему ты пришла сюда сегодня? - спросил Сорен, он по-прежнему смотрел на стену перед собой.

- Я хотела поговорить с вами, - ответила она. - У меня есть вопрос.

- Какой?

- Сейчас уже и не вспомню. Тогда казался очень важным.

Сорен сложил ладони вместе и расположил их на коленях. Сейчас он не молился. По крайней мере, было не похоже. Скорее всего, он пытался контролировать себя, пытался занять руки, чтобы не сделать что-то. Что именно?

- Это будет сложно, - сказал Сорен. - Наша совместная работа. Ты это понимаешь?

- Я... - Она замолчала и обдумала вопрос. - Думаю да.

- Я священник. Это ты тоже понимаешь?

- Нет.

- Нет?

- Конечно, я не понимаю, почему вы священник. - Слова, которые она сдерживала с момента их знакомства, наконец, вылетели. - Вам двадцать девять, и вы самый красивый мужчина на земле. Вы можете получить любую девушку в мире, которую захотите. Вы потрясающий и можете заниматься, чем захотите. Вы можете жениться и завести детей. Или заниматься безумным сексом с кем угодно и где угодно. А это чертов Уэйкфилд, Коннектикут. Пройдете две мили от этого места и попадете на край света. Здесь нет ничего для вас. Вы бесполезны для этого места. Вы можете править миром, если захотите, и мир, вероятно, не будет против. Я ненавижу следовать правилам, но я бы последовала за вами в ад и вынесла бы вас на спине, если бы пришлось. Понимаю ли я, почему вы священник? Нет, и сомневаюсь, что когда-либо пойму. Потому как если бы вы не были священником...

- Если бы я не был священником, - повторил он. – Знаешь ли ты, что бы произошло, не будь я священником?

- Ага, - ответила она. - Мы с вами могли...

- Мы с тобой ничего бы не могли, - ответил он. - Если бы я не был священником, Элеонор, мы с тобой никогда бы не встретились. Если бы я не был священником, ты сейчас была бы в колонии для несовершеннолетних, потому что Отец Грегори не помог тебе так, как это сделал я. Если бы я не был священником, на твоем счету была бы уголовная судимость. Ты бы окончила школу в колонии, и вероятность поступления в колледж была бы равна нулю.

Элеонор ощутила, как под ее ногами дрожит пол. Глаза наполнились слезами.

- Сорен?

- Когда мне было четырнадцать, я решил стать священником, - ответил он. - Как только принял решение, впервые в жизни я ощутил умиротворение в сердце. И не знаю, почему или откуда шло это спокойствие. Оно должно было меня пугать - жизнь в бедности, безбрачная и целомудренная жизнь, жизнь в послушании общине, которая могла отправить меня в любую точку мира. Но я знал, что была причина, по которой мне нужно стать священником. Я был в этом уверен. И эта уверенность поддерживала всю учебу в семинарии и путь сюда. И теперь я знаю, почему мне нужно было стать священником. Потому что Бог знал задолго до того, что мне нужно будет найти тебя и помочь тебе и помогать идти правильным путем. И я буду оберегать тебя, даже если это убьет меня.

Одинокая слеза скатилась по ее щеке и упала на пол. Теперь она была благодарна за то, что он не смотрел на нее и не видел ее слез.

- И если бы я не был священником, - продолжил Сорен, - я, скорее всего, был бы мертв. Было несколько моментов, когда я был твоего возраста и младше, глупые моменты, когда я думал, что не достоин жизни. То, что я делал, то, что хотел делать, постоянно терзало меня. Я считал, что Бог совершил ужасную ошибку, когда сотворил меня, и, возможно, мир был бы лучше, если бы меня в нем не было.

- Нет... - Она едва выдавила слово. Мысль о смерти Сорена оскорбляла все, во что она верила, особенно его, потому что она верила в него больше всего.

- Когда я впервые ощутил призыв стать иезуитом, на место этих чувств пришли другие. Бог создал меня по какой-то причине, сотворил меня, словно у меня было предназначение.

- Например? Вы...

- Мое предназначение стать священником спасло меня, Элеонор. Как спасло и тебя. Если бы я не был священником, тебя бы не было в этом святилище, и меня тоже. Поэтому, пожалуйста... - Он замолчал и поднял руку, держа ее почти в позе капитуляции. - Пожалуйста, не усложняй все еще больше, чем уже есть.

Он снова опустил руку.

- Простите, - прошептала она.

- Здесь не за что извиняться.

- Вы уверены?

- Да. Несколько месяцев назад я сказал, что новые правила, которые я установил, были ради моего же блага, потому что мне нужны границы. И прошу уважать их.

- Я могу, - пообещала она. - И буду.

- Спасибо, - ответил он.

Она хотела сказать больше, сказать, что больше никогда не зайдет в его кабинет, во всяком случае, без его разрешения. Он ничего не сказал о том, что она сделала на его столе, но была уверена, что он знал, и именно поэтому он не мог смотреть на нее сейчас. Она представляла, что он не смотрел на нее ради своего блага - защитить ее от унижения. Но что странно, она его совсем не испытывала. Только печаль из-за его правоты. Неважно как сильно она хотела, чтобы он не был священником, чтобы они могли быть вместе, она знала, что не будь он священником, они так бы никогда и не встретились. То, что свело их, было и тем, что удерживает их порознь. Все это она хотела сказать ему, но прежде чем успела открыть рот, услышала острожный автомобильный гудок, пронзающий их напряженное молчание.

- Это за мной, - ответил Сорен. - Я должен идти.

- Куда вы идете?

- Я не могу ответить, - сказал он.

- Не можете или не хотите?

Сорен поднялся со скамьи и прошел мимо, по-прежнему не глядя на нее. Она последовала за ним.

У двери святилища он остановился.

- Мы больше не станем это обсуждать, - сказал Сорен. Предложение было произнесено как утверждение, но она услышала приказ, скрывающийся под его словами. Она знала, что он серьезен. Они больше никогда не будут говорить об этом, потому что она больше никогда не проникнет в его офис и не будет снова мастурбировать на его столе. - И мы притворимся, что этого разговора не было. Завтра мы оба будем чувствовать себя лучше. Через неделю все превратится в давнее воспоминание. Да?

- Хорошо, - ответила она.

Сорен кивнул. Он положил руку на дверную ручку и толкнул ее.

- Ты уверена, что не помнишь, о чем хотела меня спросить?

- Уверена.

- А если подумать...

- Не важно, - ответила она, вспоминая вопросы, которые хотела задать, и решила не задавать. - Уверены, что не можете сказать куда едете?

- Более чем. Скажу вот что: я бы хотел взять тебя с собой.

Она улыбнулась. Наконец, напряжение начало покидать ее тело.

- Я тоже. Я готова пойти с вами куда угодно.

Впервые за этот вечер Сорен посмотрел ей в глаза и подарил легчайшую улыбку.

- Не переживай. Однажды так и будет.

И с этим он открыл дверь и ушел в ночь. Перед церковью, в тенистой части улицы, стояла машина, но не просто старая машина. Сорен занял заднее пассажирское место и машина уехала.

Элеонор не могла поверить в то, что увидела. Но она это видела. Она разбиралась в машинах. Она знала все машины, все марки, все модели. Но то, что она увидела, не имело смысла. Чья она? Откуда? Куда направлялась?

Может, однажды она получит ответы на все эти вопросы. Но сегодня она должна сосредоточиться на себе и ответить на один вопрос. Только ты знаешь ответ, - сказал Сорен, когда она спросила, у чьих ног она должна сидеть.

Теперь она понимала, что он имел в виду. У чьих ног сидеть решала она. Только она знала ответ на этот вопрос, потому что только она делала выбор. Сорен не мог ответить, ее мама не могла ответить, Бог не мог ответить. Это был только ее выбор. У чьих ног? Она уже знала ответ.

И ответ уехал сейчас в блестящем, великолепном, первозданном, стоящим-целое-состояние 1953 года выпуска Серебряном духе....

Роллс. Чертовом. Ройсе.