Святой

Глава 31 Элеонор

Вечером Великого четверга Элеонор остановилась перед своим старым домом в Уэйкфилде, но внутрь не зашла. После поступления Элеонор в колледж, ее мать переехала в квартиру в Вестпорте, поближе к работе, и выставила дом в Уэйкфилде на продажу. Теперь он стоял пустой, заброшенный и одинокий. Мать выбрала Уэйкфилд из-за близости к хорошим католическим школам. Элеонор гадала, сожалела ли мама о всех пережитых проблемах. Мама считала, что Элеонор превратилась в безбожную язычницу в своем либеральном гуманитарном колледже, в девушку того типа, которые трахаются с кем попало, пьют и никогда не ходят в церковь. Она не была святой, но ей удалось сохранить девственность к двадцати годам. И Богу известно, что она всем сердцем любит католическую церковь, по крайней мере, одну ее часть.

Хотя тогда она ее ненавидела, сейчас же была благодарна матери, что заставляла ее ходить в церковь. Иначе она бы не встретила Сорена, и через Сорена она бы не нашла свой путь к Господу.

Она думала, кто может купить этот дом. Кем бы он ни был, она надеялась, что Бог будет заботиться о нем так же хорошо, как он заботился о ней. Четыре года назад она сидела в полицейском участке, считая, что ее жизнь закончится в пятнадцать. А теперь все, что она видела, это бесконечное количество прекрасных возможностей.

Когда она была подростком, то тысячу раз ходила от дома в «Пресвятое сердце». Она могла бы поехать в церковь или попросить Кингсли подвезти ее. Но сегодня девушка хотела пройтись, как делала это прежде несчетное количество раз. Она могла бы дойти пешком из Нью-Йорка, если бы пришлось. Пошла бы босиком по разбитому стеклу.

В доме священника она остановилась у двери и разулась. Ей никто не приказывал, и она не знала, почему сделала это.

Босая, тихой поступью она проскользнула в дверь и, как только оказалась внутри, услышала музыку. Фортепиано. Она никогда прежде не слышала это произведение, но мелодия говорила с ней, шептала ей, манила ее. Она обнаружила Сорена за роялем, его пальцы скользили по клавишам, вальсируя в свете единственной зажженной свечи. Элеонор села рядом с ним на скамью, спиной к клавишам, и положила голову ему на плечо. Он доиграл до конца фрагмент, затем оторвал пальцы от клавиш и позволил нотам повиснуть в воздухе. Он закрыл крышку и посмотрел на девушку.

- Еще Бетховен? - спросила она.

- «Лунная соната». Не могу пожаловаться Бетховену, что он не написал партию для рояля к своей «Девятой симфонии». Он подарил нам, пианистам, «Лунную сонату» в качестве утешительного приза.

- Она красивая.

- Как и ты.

Элеонор сделала глубокий вдох.

- Могу я задать вопрос?

- Конечно, Малышка.

- Вы так же нервничаете, как и я?

Он шумно выдохнул.

- Я не делал этого с восемнадцати лет.

- Значит, вы нервничаете?

- Нисколько.

- Я тоже, - на полном серьезе ответила она.

Сорен склонил голову, и ее губы дрожали напротив его. Она не солгала. Она ни на мгновение не ощутила нервозность. Только спокойствие и желание, словно этот момент ждал ее за дверью всю жизнь, и, наконец, она впустила его.

Элеонор завела руку за голову и вытащила карандаш, который использовала, чтобы заколоть волосы в небрежный пучок. Сорен улыбнулся, увидев карандаш в ее ладони.

- Ты так уверена, что сдашь этот экзамен сегодня? - поинтересовался он. Она положила карандаш на рояль рядом со свечой, удивленная тем, что Сорен помнил их давний разговор о том, что она взяла бы только один карандаш на экзамен, который знала, что сдаст на отлично.

- Я планирую всех переплюнуть.

Они снова поцеловались и целовались через улыбки.

- Сиди тут, - сказал Сорен, отдаляясь от нее.

Она ждала на скамье у рояля, как он приказал. Отныне до конца времен это станет ее жизнью - Сорен отдающий приказы, и она, исполняющая их. Она будет ждать, когда он скажет ждать и где ждать, и она не сдвинется с места, пока он не разрешит двигаться.

Сорен вернулся в гостиную с большой белой чашей, стеклянным кувшином с водой и небольшим белым полотенцем.

Ее сердце замерло, когда Сорен опустился перед ней на колени.

- Сорен, пожалуйста, не надо...

- Сегодня Великий четверг. Именно это священники делают в Великий четверг.

- Почему?

- Потому что Иисус омыл ноги своим ученикам в ночь Тайной Вечери.

Она мучилась с выбором одежды, мучилась, пока не вспомнила, что та не важна. Если она появится в лохмотьях, Сорен по-прежнему будет ее любить, по-прежнему будет ее хотеть. И в определенный момент она все равно окажется обнаженной. Элеонор выбрала джинсы и свитер. Также она надела белый комплект нижнего белья, за который заплатил Кингсли, а Сэм помогла выбрать. Не важно, как странно было получать в подарок белье от Кингсли и Сэм, она не могла винить их вкус. Как бы странно это ни было, ей нравилось. Отныне жизнь будет странной. Она была любовницей католического священника, который был лучшим другом короля С/М империи. Жизнь была странной и удивительной, и все, что она могла сказать по этому поводу, это – аминь. Аминь.

Так тому и быть.

Сорен взял ее правую ступню в ладонь, и Элеонор задрожала от нежности прикосновения. Он вылил теплую волу на ступню, и она ахнула от жара. Это и была любовь? Она засунула это ощущение в сердце и заперла его там. Однажды она напишет об этом моменте. Она напишет книгу о девушке, которая влюбится в Бога, и тогда, к своему удивлению, она поймет, что Бог любит ее. Поскольку он не мог быть человеком, она стала бы богиней и покинула смертный мир ради него.

Он вылил воду на ее левую ступню и вытер обе ноги полотенцем. Даже стоя на коленях, Сорен не упал в ее глазах. Его длинные ресницы отбрасывали тени на щеки. Одна непослушная прядь волос упала ему на лоб. Она убрала ее назад, и он прижался щекой к ее ладони. Не важно, сколько она ругалась и упрекала его за такое долгое ожидание, теперь она понимала, почему так было лучше. Сегодня они были наравне друг с другом. Ее подчинение значило больше, потому что она выбрала его по своей воле, вместо того чтобы позволить закону или разнице в возрасте, или чему-либо еще давить на нее.

Сорен встал и обнял ее. Он поднял ее со скамьи и отнес наверх. Она никогда не была в его спальне, и та ее не разочаровала. Для нее она казалась священной, комната, где спал Сорен. Белые простыни покрывали кровать, словно свежевыпавший снег. Темное дерево кровати с четырьмя столбиками, что казались стволами деревьев - сильными и бесконечными. Она ощущала себя девственницей, приносимой в жертву древнему лесу. Кровь должна пролиться, чтобы задобрить Богов. Сегодня она предлагала собственную кровь, и она прольется, как вино на снег.

Рядом с кроватью стоял бокал красного вина. Сорен поднял его и отпил из бокала. Он протянул его ей.

- Пей. Оно расслабит тебя.

Она выпила, как он приказал.

- Сегодня я буду как можно более осторожным.

- Чем больше боли я чувствую, тем больше тебе это нравится, верно?

Сорен открыл коробку на прикроватной тумбочке и достал белый ошейник. Он встал позади нее, пока она пила вино.

- Да. Но я так же могу получить удовольствие, не пытая тебя.

- Сэр, вы не должны быть со мной аккуратны. - Она ахнула, когда он застегнул ошейник на ее шее. Она дышала через его хватку.

- Ты - моя самая ценная одержимость. Я буду охранять тебя ценой собственной жизни.

Он взял бокал из ее руки и поставил на стол. Она смотрела на него и оторвалась только тогда, когда Сорен сел на кровать лицом к ней.

Без слов он приказал ей раздеться. Она уже могла читать его прихоти и желания, не требуя слов. Он хорошо ее обучил, готовил к этой ночи. И она подчинилась без раздумий, сняла свитер и отбросила его на пол. Следом последовали джинсы. Она расстегнула лифчик и стянула трусики. Так было однажды в Эдеме. Мужчина и женщина в раю без каких-либо преград между собой, без преград между ними и Богом. Так было однажды, и сегодня, когда они займутся любовью, они на мгновение вернутся в Эдем и увидят, что было утрачено и что можно обрести вновь.

- Я хочу, чтобы вы причинили мне боль, - сказала она. – Столько, сколько вы хотите, сэр.

- Ты только говоришь так, но не думаешь.

- Я серьезно.

Сорен ударил ее по лицу.

Элеонор вздрогнула. С открытым от шока ртом она уставилась на Сорена, прижимая ладонь к щеке. Та горела.

- Сейчас ты все еще хочешь, чтобы я причинил тебе боль так, как того хочу? - спросил Сорен. Вопрос не был вопросом, а вызовом. «Я - это я», - говорил Сорен. - «Принимай меня или уходи».

Она приняла его.

Она протянула руку, и Сорен взял ее. На мгновение ей показалось, что она видит облегчение в его глазах.

Он повел ее к столбику кровати. Огромный сундук стоял у подножья кровати, на уровне ее икр. Сорен повернул ключ и открыл его. Сперва она увидела лишь одни простыни внутри. Он приподнял их и достал комплект белых кожаных манжетов. Он выпрямился и взял ее правую руку. Прижал ее ладонь к центру своей груди и застегнул манжет вокруг ее запястья. То же самое он проделал с ее левым запястьем. А после она восхищалась видом своих рук в манжетах. Значит, так и выглядит любовь? Теперь она знала.

- Произнеси свое стоп-слово.

- Бармаглот, - ответила она.

- Хорошо. В любой момент ты можешь произнести его, если хочешь, чтобы я остановился. Рассказать о своих потребностях, и твои просьбы будут удовлетворены. Говори стоп-слово только тогда, когда я должен все остановить. Ты добровольно отдаешь себя мне. Я никогда не стану тебя принуждать.

- Знаю, сэр. Все, чего я хочу сегодня, это угодить вам.

- Так и будет. Ты уже это делаешь. Сначала я использую флоггер, затем трость. По лицу больше бить не стану.

- Вы можете, - сказала она. - Думаю, мне это понравилось, сэр.

Сорен поцеловал ее в шею.

- Если будешь хорошо себя вести. После я привяжу тебя к столбику. Сегодня во время твоего первого раза я хочу, чтобы мы были лицом друг к другу. Я дам тебе столько же удовольствия, сколько и боли, возможно, даже больше. - Он прижался к ее спине, и Элеонор почувствовала, как он расстегивает свою рубашку. Она прижалась к нему, нуждаясь в прикосновении его кожи.

- Какой вид боли вы больше всего любите причинять, сэр?

- Порезы. Ничего не возбуждает меня больше, чем кто-то истекающий кровью для меня.

- Я буду кровоточить для вас, сэр.

- Да, на кровати, когда я буду внутри тебя, так и будет. Достаточно крови для одной ночи.

Элеонор поняла, что он говорил о ее девственности. Она хотела дать ему больше. Она даст ему больше.

Сорен достал небольшой моток веревки из сундука и продел через кольца в ее манжетах. Он повернул ее к столбику и зафиксировал руки над головой. Она вытянулась, приспосабливаясь к позе, ощущая себя выставленной на обозрение от лодыжек до шеи. Она не могла пошевелить руками, не могла убежать. Оставить его больше не было вариантом. Элеонор не смогла бы, даже если бы захотела. А она никогда этого не хотела.

Сорен провел ладонью по ее спине, прикасаясь к каждому дюйму кожи. Никого больше не существовало, кроме нее и Сорена. Мир начал свое существование с той секунды, как она вошла в его спальню. И он закончится, когда она покинет ее. Все, что за порогом спальни, исчезло в пустоте. И она не скучала по этому.

Первый удар флоггера приземлился между ее лопаток. Спина взорвалась от боли. Она почти рассмеялась от шока.

Он снова ударил. Выдох вырвался из ее легких. Затем снова и снова флоггер ударял, иногда на то же место опять и опять, пока слезы не наполнили глаза. Она не могла угадать, куда придется следующий удар. После пятидесяти она перестала даже пытаться. После ста ей стало все равно. Флоггер жалил, и ее кожа горела в огне. Еще, она хотела еще. Еще. Пусть он сожжет ее дотла. Пусть она восстанет из пепла.

Удары прекратились, и Сорен прижался грудью к ее обнаженной спине. Она закричала, когда его жар ошпарил ее саднящую кожу.

- Слишком? - Он провел ладонями по ее бокам и обхватил груди. Он дразнил ее соски, и теперь она зарычала от удовольствия. Он уже стал хозяином ее тела. Будучи привязанной, она не могла доставить себе ни удовольствия, ни боли, ни какого-либо облегчения или освобождения. Все ощущения исходили от него и только от него.

- Нет, сэр.

- Хочешь еще боли?

- Я хочу всю боль, которую вы хотите дать мне, сэр.

С руками, привязанными к столбику, она могла видеть только то, что перед ней. Сорен достал что-то из сундука. Она не видела, но поняла по звуку рассекаемого надвое воздуха. Когда трость соприкоснулась с задней поверхностью бедер, она закричала. Элеонор не хотела, но боль вытолкнула из нее звук. Сорен остановился, будто ждал ее протеста или просьбы остановиться. Если он ждал, когда она попросит его остановиться, ему придется ждать всю ночь.

Он снова ударил ее.

В третий раз.

Четвертый.

Она никогда не испытывала такой боли, как эта. Она никогда не ощущала такой силы, которую приходилось использовать, чтобы пережить ее. Но вскоре она перестала бороться с ней, лишь наслаждалась ею. Для нее боль стала игрой. Сколько она выдержит? Сколько Сорен даст ей? Он поработил ее болью. Никто не терпел ее по собственной воле, и, раз она выносила ее, значит, он владел ею и мог причинять такую боль. И все же она пришла по собственной воле. И одно слово могло его остановить. Он владел ею по той же причине. Это не имело никакого смысла, ни единого, и все же ее тело понимало. Она знала, что ее тело понимало, потому что Сорен отбросил трость на пол и обхватил ее бедра. Он погрузил в нее два пальца и утонул в ее влажности. Никогда в своей жизни Элеонор не была настолько возбужденной.

Одна рука оставалась внутри нее, а второй Сорен развязал веревки. Он развернул ее и прижал спиной к столбику. Поддев рукой ее левое колено, он поднял его, открывая ее так, чтобы иметь больше доступа. Она ничего не ощущала, кроме удовольствия, пока два его пальца изучали ее, медленно погружаясь и выходя. Ее соки облегчили проникновение, когда он глубоко толкнулся в ее потайные места. Когда он добавил третий палец, она вздрогнула.

- Знаю, это больно, малышка, - прошептал Сорен между поцелуями и надавил на преграду в ее лоне. - Позволь сделать это. Так будет лучше для тебя.

- Только не пальцами, пожалуйста, - умоляла она.

- Так будет менее болезненно. У меня больше контроля.

Она замотала головой.

- Пожалуйста... - умоляла она, и Сорен прижался лбом к ее лбу. - Я так мечтала об этом. Пожалуйста...

- Ты так красиво умоляешь.

- Я буду еще больше умолять, если хотите. - Она хотела, чтобы он разорвал плеву не пальцами, а когда проникнет в нее первый раз. Так должно быть. Ей нужно, чтобы было так.

- Ты будешь просить о пощаде, когда я окажусь внутри тебя в первый раз.

- Я не хочу пощады. Я хочу вас.

Он поцеловал ее в губы и опустил ногу на пол. Вся задняя часть ее тела от коленей до плеч пульсировала после порки. Почему люди сторонятся боли и избегают ее, как чумы? Да, больно, как и все, что важно. Любовь - боль, жизнь - боль, рождение - боль, изменения - боль, взросление - боль. Умирать не больно, только жить. Она никогда не чувствовала себя такой живой.

Сорен снова поцеловал ее, но только чтобы увлажнить губы. Когда Сорен обхватил ее шею, она поняла, что могло произойти дальше. Она не удивилась, когда он заставил опуститься на колени. Она расстегнула его брюки и вспомнила, как фантазировала, что делает это с ним с пятнадцати лет. Но ей было не пятнадцать. Сейчас ей было двадцать. Взрослая женщина. Нет причин волноваться. Член стал твердым, пока он порол ее, и она облизнула губы в предвкушении. Обхватив губами возбужденный ствол, она глубоко его вобрала, наслаждаясь вкусом. Сорен впился пальцами в ее затылок с болезненной силой. С его губ слетали легчайшие стоны. Звук его наслаждения подстегивал Элеонор. Она сосала сильнее, глубже, облизывала его от основания до головки снова и снова.

Это то, чего она хотела со дня их встречи. Она хотела служить ему, преклоняться перед ним, предлагать себя, быть использованной им. Каждый день он приносил себя в жертву на алтаре Католической церкви, отдавая свое время, свое богатство, свою свободу. Но кое-что она могла дать ему - удовольствие использовать ее, и с этим она отдаст ему свое сердце, тело и душу.

Она поморщилась, когда Сорен сильнее впился в ее кожу. Она знала, что завтра у нее будут черные синяки от его пальцев.

- Стоп, - приказал он, и Элеонор села на пятки.

Сорен обхватил ее подбородок и провел большим пальцем по губам.

- Думаю, тебе это понравилось.

Она улыбнулась.

- Я живу, чтобы служить.

- Чем ты и занимаешься.

Не убирая руки с ее подбородка, он заставил ее подняться на ноги.

- Жди у кровати.

Сорен оставил ее у столбика, а сам стянул верхнюю простыню с кровати. Он взял еще веревки и еще один комплект манжетов, положив их на кровать.

Пока он готовил постель, Элеонор смотрела на бокал вина на столе. Она подошла к нему и допила последние капли. Она сделала шаг назад, а затем еще один.

Когда Сорен повернулся к ней, она протянула ему бокал.

- Элеонор?

Она выпустила бокал из рук, и тот разбился у ее ног... ее босых ног.

- Элеонор...

Прежде, чем он успел приказать ей сделать другое, она шагнула на разбитое стекло.

- Вы сказали, что вам больше всего нравится, когда кто-то кровоточит для вас. - Она сделала еще один шаг. Стекло резало ее пятки, ее пальцы. Сорен рвано вдохнул, пока она шла к нему - босая по разбитому стеклу. Она почти ничего не чувствовала. Единственный признак того, что стекло порезало ее, это кровавые следы. Она смотрела Сорену в глаза. Его зрачки расширились, а обнаженная грудь двигалась в унисон с поверхностными вдохами. Она пересекла четыре фута до кровати.

- Если бы это был огонь, я бы прошла сквозь него, - прошептала она.

- Если бы это был огонь, я бы пронес тебя через него. - Он поднял ее на руки и положил на живот в центр кровати.

Сорен впился пальцами в ее волосы, заставляя ее выгнуться и обнажить шею. Он целовал впадину на ее горле, кусал плечи. Коленями он раздвинул ее бедра. Обхватил клитор большим и указательным пальцами, и она вздрогнула от сочетания боли и удовольствия. Он широко раздвинул ее лепестки и провел пальцами по лобковой кости, нажимая подушечками на мягкое углубление в дюйме от входа в лоно. Хриплые стоны срывались с ее губ, пока он владел ее телом. Боль в ступнях была забыта, и ее внутренние мышцы пульсировали вокруг его пальцев. Прежде чем она кончила, он отпустил ее и быстро и резко перевернул на спину. За считанные секунды он привязал ее запястья и лодыжки к столбикам кровати и оставил ее так лежать, задыхаясь, ожидая и желая. Она закрыла глаза, когда он вернулся к ней, с влажным полотенцем в руках. Он стер кровь и вынул стекло с ее стоп, двигаясь так осторожно и нежно, что она с трудом могла поверить, что этот же человек мгновением ранее чуть не разорвал ее пальцами.

«Ты видела его только днем». Вспомнила она слова Кингсли. «Только свет и тени. Но наступит ночь, и ты увидишь тьму».

Значит, это и была тьма? Тогда она может прожить всю жизнь в ночи.

После того, как он привязал ее к кровати кожаными манжетами и черной веревкой, Сорен уставился на ее беспомощное тело.

- Моя, - сказал он и посмотрел ей в глаза.

- Ваша, сэр.

Когда он закончил привязывать ее, она лежала на спине, не в силах пошевелить руками и ногами. Вот так все и будет. Вот так все произойдет. Это начало. Это конец.

Сорен избавился от своей одежды. Она мечтала о его обнаженном теле и теперь видела его в лучах лунного света и свете свечи, и его собственного света, исходящего изнутри. Даже обнаженный он по-прежнему казался одетым в достоинство и силу, и он носил свою силу, как щит. Он накрыл ее тело своим. Его бедра были словно мрамор. Его кожа сияла, как отполированное золото. Вкус его губ был таким же сладким, как вино, и она упивалась им.

- Почему царь привязал Эсфирь к кровати? - спросил он.

- Потому что он любил ее.