Там, где сердце

И ставлю все, чтоб снова потерять…

Господи, я мудак. Абсолютно полный придурок высшего разряда. Я клеился к ней. Многократно. Открыто. Нагло. И что хуже всего — грубо. Не потому, что ты добивался ее внимания. Но ты хотел этого. Кто говорит подобные слова кому-то, тем более… ей?

Я здесь, чтобы объяснить, почему я здесь, а не клеиться к ней.

Это проблема, потому как на самом деле я сам не знаю, почему нахожусь здесь.

Когда я остановился, чтобы помочь ей отогнать машину, то, естественно, понятия не имел, кто она такая. Просто маленькая женщина, пытающаяся сдвинуть огромный грузовик. Я мудак, придурок, скотина, ленивый бездельник, подлец, плейбой, ни на что не годное, испорченное, богатенькое отродье. Но я могу быть джентльменом. У меня есть некоторые смягчающие обстоятельства.

Она выглядела такой хрупкой в этих гребаных зеленых штанах и проклятом белом халате, толкая свой тридцатилетний пикап — во всяком случае, пыталась толкать, но безуспешно. Ей сигналили, но никто не помог. Движение на дороге затруднилось, если это вообще возможно в этом Мухосранске.

После того, как она недвусмысленно дала мне понять, куда я должен идти, я сделал вид, что уезжаю, потом развернулся и стал наблюдать, как она ходит туда-сюда, потягивая газировку и хрустя чипсами. С трудом переставляя ноги. Явно измученная. Так что я остановился снова возле ее машины и, заметив под ней лужу бензина, наклонился и увидел, что он капает из топливного шланга.

И, черт возьми, почему нет? В своей жизни я делал больше для себя, чем для других. Может, случайно совершив доброе дело для бедной женщины, я начну переход к своей новой жизни с чистого листа. Я не имею в виду ее бедность в финансовом плане. У нее сумка Coach (Прим.: Coach — знаменитая американская компания, специализирующаяся на производстве аксессуаров) и довольно дорогая ортопедическая обувь, предназначенная для тех, кто весь день проводит на ногах. Ухоженные накрашенные ногти, хотя она явно не из высших социальных слоев.

Да ну, брось…

Проведя достаточно времени в обществе богатых отдыхающих стерв, начинаешь разбираться, зачем девушке нужен маникюр. Скажу вам: только для одного. А если ты давно спишь с одной и той же, она будет хотеть тебя, пока ты за это платишь. Ну, не все поголовно…

Огульные обобщения оставим в прошлом для прежнего Лока — придется поставить крест на подобного рода заявлениях.

Я потираю кулаком лоб, сожалея о своем поведении. Скажу одно: ничего не могу с собой поделать, и, когда вижу чертовски сексуальную женщину, то пытаюсь оценить ее. Это укоренившаяся привычка. И, Боже, Найл Джеймс адски хороша. Не просто «хороша» или «горяча», или «сексуальна», а поистине великолепна.

Одри Хепберн. Рита Хейворт. Вивьен Ли. Мэрилин Монро. Вот настолько великолепна.

В халате, с темными кругами под глазами, валящаяся с ног от усталости, но, несмотря на это, все еще изображающая из себя бульдозер — она была сногсшибательна. Густые темные волосы, завивающиеся естественными спиралями, собранные заколкой на одну сторону. Никакого макияжа, широкие штаны… но я не мог отвести взгляда.

И теперь, в доме. Как она открыла дверь? Трахните меня семеро, у меня чуть не случился сердечный приступ. Мгновенный приапизм. (Прим.: приапизм — длительная, обычно болезненная эрекция, не связанная с половым возбуждением). Меня до сих пор штормит и не отпускает увиденное: тонкая старая выцветшая футболка защитного цвета — настолько короткая, что ее длина заканчивалась в миллиметре от сливочных бедер, между которых мне захотелось похоронить свое лицо. И это называется футболкой? Иисусе. Тонкая и прозрачная — Боже, восхитительно прозрачная — ровно настолько, чтобы я мог почти-но-не-совсем различить темные ареолы ее сосков размером с серебряный доллар. Грудь третьего размера, как я подозреваю. Большая, немного больше ладони, но у меня большие руки. Округлая, упругая, тугая. А когда она развернулась и побежала в свою спальню? Тоненькая короткая футболка задралась, открывая моему взору эту задницу. Задница этой женщины сделала мой день — я имею в виду, в самом лучшем смысле. Сочная, сердцевидная, плотная и идеально выпуклая. Так и тянет шлепнуть. Бледно-сливочная кожа — она вся такая — но эта задница… о, Боже. Я мог бы легонько шлепнуть по ней, и она стала бы прекрасно розовой, а шлепни посильнее — и она спружинит. Без макияжа, кучерявые волосы спутаны, словно крысиное гнездо — кучерявое, запутанное, с отверстием для ее лица. Смущенное выражение. Эти скулы, эти щеки. А эти губы? Пухлые, манящие укусить и поцеловать. Шея словно выточена из слоновой кости. Длинные трепещущие ресницы. А потом она выходит из этой дерьмовой части дома, называемой спальней, одетая в добытые там шорты и тонкую рубашку, небрежно расстегнутую. Волосы причесаны и завиваются, демонстрируя естественность локонов. На лице макияж.

Я увидел свое будущее, промелькнувшее перед глазами.

Мне доводилось видеть прошлое, проносившееся перед моими глазами в виде киноленты со всеми глупыми, удивительными, безумными, идиотскими, дерзкими, невероятными приключениями, которые я прошел в своей жизни. Но, учитывая, сколько раз я обманывал смерть, перед моими глазами никогда не проносилось будущее.

И это…

Это чертовски пугает.

Я почувствовал облегчение, когда она выпихнула меня из своего грузовика. Потому что, да, она идеально сложена и классически красива. На сто процентов утонченная, элегантная красота, если изысканность и элегантность — это облегающие совершенную задницу шорты, длинные ровно настолько, чтобы не казаться короткими. Она — совершенство в женском обличье, а я, доложу вам, эксперт в этом вопросе. Но что действительно меня заводит, так это ее язык. Едкий, огрызающийся — она не считается ни с каким дерьмом вообще — бесстрашный, решительный, немного вульгарный. Она отплатила мне моей же бесцеремонностью, вполне заслуженно вышвырнув меня из своего грузовика.

Я чешу Юту между ушей, а она смотрит на меня, высунув язык, и совершенно беззаботно бежит вприпрыжку рядом.

— Я совсем все испортил, да, девочка?

Гав!

— Да, думаю, мы оба знаем, что я облажался! Но эта лажа — высшего разряда.

Гав!

— Что бы я изменил? Все. Остался с другой стороны двери. Кто входит в чужой дом без приглашения? Особенно, когда она явно только проснулась и, в придачу, полуголая.

Я запускаю руки в волосы, испытывая к самому себе сильнейшую злость.

— Я такой проклятый идиот, Юта. Напомни мне в следующий раз вести себя прилично, хорошо?

Гав!

Я смеюсь, потому что, когда разговариваю с Ютой, она всегда отвечает. Позволяет чувствовать себя не так одиноко в этом мире — а это приятно. Но потом она останавливается, поднимает уши и поворачивает голову, оглядываясь — там, в самом центре облака пыли, грузовик Найл. Чувствую, как мое сердце начинает колотиться сильнее, во мне расцветает надежда. Может, у меня появится маленький шанс на это. На что «это» я до сих пор не уверен. Тут нужно поработать. Двухцветная укороченная «Шевроле» — мне даже не нравится кантри-музыка, так почему я думаю строчками из кантри-песен? — с урчанием останавливается, поднимая пыль вокруг нас с Ютой. (Примеч.: I go back to a two toned short bed Chevy / Двухцветный укороченный «Шевроле» / — строчка из популярной песни в стиле кантри «I Go Back» в исполнении Kenny Chesne). Найл откидывается в кабине, одна рука на руле, другая высунута из окна.

— Садись.

— Слушай, Найл, я должен извиниться перед тобой…

— Да, должен. Сядешь в машину и сделаешь это, потому что я голодна, а ты упоминал бранч.

Я смотрю на часы.

— Думаю, для завтрака сейчас поздновато. Поэтому назовем это обедом.

— Отлично. Как угодно. Просто залезай.

Я смотрю на Юту, опуская задний борт.

— Залезай, девочка! Едем на прогулку.

Юта лает, а затем запрыгивает в кузов, который я за ней закрываю. Залезаю в машину, обдумывая, как сформулировать фразу, потому что извинения даются мне нелегко. Видимо, я молчу слишком долго, потому что Найл бросает на меня испепеляющий взгляд.

— Ты упоминал извинения?

— Да… я был мудаком. Прости.

Она выжидающе смотрит.

— И?

— И что? Мне жаль.

— Это дерьмовое извинение. Ты, по крайней мере, должен был сказать, за что просишь прощения.

— Хм, — я хмурюсь и тяну себя за бороду. — Я не должен был приставать к тебе. И мне не следовало приходить в твой дом. Или говорить о твоих сиськах. Или… ну, я прошу прощения за всю сцену целиком, — говорю я, махнув рукой в сторону ее дома.

— Ты не очень хорош в этом, да?

Думаю, она смеется надо мной. Это хороший знак.

— Да уж. Обычно я не извиняюсь.

— Даже когда ведешь себя, как похотливый кобель?

— Особенно тогда, потому что это мое обычное состояние, — я качаю головой. — По крайней мере, раньше. Я пытаюсь… обновить свою операционную систему, так сказать.

— Не знаю, что должна означать эта аналогия.

Я машу рукой круговыми движениями — ненавижу этот разговор.

— Открыть новый лист. Начать с чистого листа — это такое клише.

— О! — она смотрит на меня. Ее глаза мягкого коричневого цвета с прожилками зеленого. Необычные и гипнотические. — Почему?

Я не решаюсь. Вероятно, довольно долго.

— Уф, ну … Это долгая история.

Найл сосредоточена на дороге, а не на мне. Она постукивает по рулевому колесу средним, потом безымянным пальцем левой руки. Она все еще носит свои кольца. Оба — помолвочное и обручальное.

Господи.

Это режет меня прямо по сердцу, по внутренностям. По костям. По тому сердцу — бьющемуся в моей груди, сильному, стойкому, мощному сердцу — которое принадлежало мужу этой женщины. Пока я размышляю об этом, она задерживает дыхание, как если бы решилась на что-то важное.

— Ну, у меня весь день свободен.

Черт побери.

Мне нужно сказать ей.

Поэтому я проделал весь этот гребаный путь сюда, в Ардмор, в проклятую Оклахому.

Так почему так трудно просто… сказать это?