Там, где сердце

И ставлю все, чтоб снова потерять…

Она спит. Простыни сбились под ее идеальной круглой попкой. Она лежит на боку, одна рука под подбородком, другая откинута назад. Пружинящие кудри спутаны и беспорядочно рассыпаны, словно взорвалась бомба коричневых локонов. Длинные, густые, темные ресницы отбрасывают тени на ее щеки.

Невинная. Умиротворенная. Идеальная.

И сердце молотом стучит в моей груди, а внутри все скручивается в узел. Чувство вины — острое, словно бритвенное лезвие — поднимается во мне. Смятение зажимает сердце в тиски. И паника — эта змея — впрыскивает яд в мои вены. А в основе всего — полное, абсолютное отсутствие сожаления за то, что мы только что сделали. Потому что это было… Я даже мысленно не могу сформулировать только что произошедшее. Что это сделало со мной.

Моя душа полностью смещена со своей оси.

Я не знаю, как из этого выбраться.

Я не нытик, и не стану рвать на себе волосы и расхаживать взад-вперед. Я не меланхолик, копающийся в себе. Потому что никогда не брал обязательств ни перед чем и ни перед кем. Для меня ничто никогда не имело большого значения.

Я знаю Найл всего два гребаных дня, и то, что сейчас произошло, было…

…у меня нет ни одного проклятого слова для этого.

Это было слишком впечатляющим.

Проклятье, я в ужасе.

Я должен встать. Должен идти. Я не могу дышать в одной комнате с этой женщиной, даже если она спит. И не только потому, что она так невероятно, неизгладимо прекрасна, и какая-то неумолимая сила вынуждает меня просто смотреть на нее, когда я рядом. И не только потому, что она такая проницательная, умная и милая. Такая страстная. Господи, не просто страстная, а, черт возьми, хищная. Она была ненасытной тигрицей, рычащей, как зверь, когда буквально распадалась на части подо мной. И я хочу этого. Хочу заставлять ее делать это снова и снова. Бесконечно.

Именно из-за этого я в ужасе. Это слово, это понятие — бесконечность. Вечно, без конца.

Это попахивает обязательствами.

Это попахивает значимостью, ответственностью, целями, уязвимостью и правдой. И я неопытен в отношении любого из этих пунктов.

Я трахал ее до потери сознания, а она до сих пор не знает правду. Я пришел сюда, чтобы сделать, кто его знает, что, и по не вполне понятным мне причинам. Тем не менее, здесь я попал в заваруху, устроенную собственными руками.

Боже мой, я чудовище!

Это разрушит ее. И, в свою очередь, уничтожит меня.

Я встаю, покидаю ее комнату и выхожу через заднюю дверь. Я все еще голый, но мне плевать. Ближайшие соседи в километре отсюда, а ее дом находится в лесополосе среди дубов и кленов. Вокруг нет никого, чтобы увидеть меня. И даже если бы могли увидеть — мне плевать, пусть смотрят. Ее заднее крыльцо — просто ужасно. Какие-то полдюжины неокрашенных, необработанных досок, лежащие поперек нескольких шлакоблоков. Ни перил, ни ступеней — ничего. Но, гребаный ад, какой вид!

Луна просто гигантская. Серебристо-белый диск в небе, словно яркий бриллиант, заливает все вокруг нежным светом. Бесконечные поля простираются на долгие мили во всех направлениях, трава по пояс колышется от легкого ветра, плотная стена тополей уходит вдаль, их ветки качаются на ветру, словно танцуют под какую-то недоступную слуху музыку.

Умиротворение.

В некотором смысле напоминает океан. Легкое колебание, шорох ветра, невероятное спокойствие и неподвижность. Я глубоко вдыхаю, пытаясь впитать часть мира, пропустить это по венам.

Но я все еще паникую.

Мой рефлекс бегства взбесился, вразумляя меня на инстинктивном уровне: беги, беги, беги, беги, беги, беги…

Но я не могу.

Не буду.

Я обязан этой женщине… кое-чем.

Я должен сказать ей правду.

Я сказал ей, что буду здесь утром, и я, мать вашу, буду.

Это будет равносильно самоубийству. Я выплесну на нее всю правду, а потом уеду. Но от мысли о том, чтобы сказать ей всю правду, мои внутренности сжимаются все сильнее и сильнее. Я не хочу говорить ей. Не хочу уезжать. Мне нравится здесь. Огромные открытые пространства напоминают мне океан и заполняют похожую пустоту во мне. Я не хочу говорить ей, потому что не хочу отказываться от нее. Мне хочется уложить ее в постель и показать, как это ощущается, когда тебе поклоняются должным образом; каково это, когда к тебе относятся так, как такая богиня и заслуживает. Я хочу проводить час за часом, целуя каждый миллиметр ее тела, заставляя кончать снова и снова, пока она уже больше не сможет. Я хочу ощущать ее губы на мне. Хочу видеть, как она опускается на колени. Хочу смотреть на этот сочный рот, вбирающий меня. Хочу поставить ее на локти и колени и толкаться в нее, как животное. То, что мы разделили — это только начало. Намек на то, что могло бы быть. Я хочу баюкать ее на своей груди и любить ее медленно.

Твою мать, это слово реально непроизвольно проносится в моей голове.

Господи Иисусе.

Я схожу с крыльца в прохладную траву, ощущая, как она щекочет и покалывает. Бреду сквозь нее, словно пробираясь через море. Смотрю на луну и отрекаюсь, отрекаюсь, отрекаюсь от всего, что было раньше. Куда я, черт возьми, ввязался? Я совершенно не готов иметь дело с чем-то подобным. Я совершенно не умею обращаться с такой женщиной, как она.

Она заслуживает гораздо большего, нежели я могу дать. Деньги для нее не имеют никакого значения. Ни одно из моих безумных приключений не произведет на нее впечатления. Мой укомплектованный портфель акций — благодаря маминым финансовым гуру, а не моим заслугам — ни черта не значит. Кто я сам по себе — вот что будет иметь для нее значение.

Ну, и кто я?

Я не знаю.

Твою мать, это больно. Я не знаю, кто я.

Боже, мне нужна гребаная выпивка.