Там, где сердце

Скитаюсь между улиц городских…

Тринидад, Калифорния

— Простите, но я не могу дать вам такую информацию, — голос на другом конце линии тихий, но твердый, и звонок заканчивается щелчком.

— Боже мой! — я бросаю телефон через комнату, и он приземляется на кровать.

Я так старался узнать, чье сердце у меня в груди. Не знаю почему, но я должен знать.

Я должен знать.

И никто мне не скажет.

Так что, хоть я и ненавижу это делать, придется позвонить одному человеку. Поэтому я звоню ему.

— Алло?

— Привет, Ларри.

— Лахлан. Чем обязан?

Это Ларри Картер, семейный адвокат и хорошо оплачиваемый бульдог моей мамочки.

— Мне нужна услуга, Ларри.

— Ну, не могу ничего обещать. Скажи, что тебе нужно, и я посмотрю, что могу сделать. Естественно, согласно стандартному тарифу.

— Такая хрень... — я мнусь, вздыхая. — Мне нужно знать, кто мой донор.

— Я... что? — впервые слышу, как Ларри теряет дар речи. В качестве адвоката нескольких ультрасостоятельных клиентов он работал с кучей разных дел.

— Сердце. Мне нужно знать, кто донор. Никто мне не говорит, и если кто-то и сможет получить информацию, то только ты.

— Посмотрим, что можно сделать. Такую информацию будет трудно получить. Я перезвоню.

— Благодарю.

— Конечно, — следует пауза. — Как ты?..

— Я в порядке, Ларри. Просто выясни, кто донор, ладно?

— Да, сэр. Не думаю, что это займет много времени.

— Хорошо, — я вешаю трубку и выхожу на палубу.

Делаю глоток «Перье». Теперь я пью только «Перье». Весь «Лагавулин» под бдительным оком моей матери был передан Грегору. Она сама обыскала дом и убедилась, что я действительно все отдал. Не знаю, что и думать, ведь я никогда не считал себя алкоголиком. Я не пил каждый день, а напивался и того реже.

Ладно... может, это и ложь.

Я много пил, и теперь, теперь это понимаю.

Почти каждый день.

Начинал уже с утра.

Иногда до отключки.

Я не видел причин бросать, понимаете? Я все равно собирался умереть, так какая разница: печеночная или сердечная недостаточность? Что-то должно было отказать первым, и это оказалось мое сердце. Так что я пил, пока мог.

Но теперь, когда это важно, теперь, когда я осознаю необходимость трезвого образа жизни, мне действительно, черт возьми, трудно бросить. Я хочу выпить каждую чертову минуту каждого проклятого дня. Я не курю и никогда не курил. А сейчас и не пью, потому что нельзя. Может, я смогу справиться с этой тягой. Наверное. Но что, если не смогу? Что, если я настоящий чертов алкаш, которому нужно бухать до отключки? Тогда что дальше? Если я все же алкоголик, это дерьмово.

Нет, не иметь будущего — вот, что дерьмово.

Я вообще ничего не делаю. И не умею ничего, кроме как ходить под парусом, пить и трахаться. Но проблема в том, что если я собираюсь сосредоточиться на первом, пора завязывать со вторым. И сейчас, как ни странно это понимать, мне совсем не до третьего.

Конечно, мне одиноко. Я никогда раньше не был один, не знаю, каково это. Но вот я один, весь день, каждый день.

Я много бегаю. Несколько километров по пляжу и обратно. Купаюсь в холодной воде. Прочитал за это время много книг — в основном классиков. Пока учился в колледже, толком и не читал.

У меня нет таланта.

Нет бизнеса.

Навыков.

У меня нет... ничего стоящего.

Я — никто.

Сука ты, Астрид, вложила мне в голову эту гребаную мысль. «Ты ошибаешься в одном, Лок: единственная настоящая мера человека — это то, как он поступает со своей жизнью».

Теперь я не могу забыть эту херню, не могу перестать осознавать— снова и снова, снова и снова — что это правда. И она гложет меня изнутри.

Что я делал со своей жизнью? Да ни хера…

Чего я стою? Да ни хера.

В смысле, финансово я много чего стою. Мама вернула акции, которые я продал несколько лет назад, и недавно передарила их мне. Так что теперь я снова стою кучу денег.

Супер круто.

Но... что мне с этим делать?

Забавно, как устроена жизнь. Живешь так, словно умираешь — я и умирал — и наслаждаешься каждым моментом, зная, что все закончится слишком рано. Но теперь, когда у меня есть будущее, я ненавижу себя, ненавижу каждый момент своей жизни. Вот так-то, у меня нулевая самооценка.

Нет цели.

Нет плана.

Нет причин, чтобы жить.

Раньше у меня была причина: жить так, словно я умираю, как поется в той старой песне Тима МакГроу.

Сейчас я живой и здоровый, но у меня нет причин жить.

— Лахлан, это Ларри, — на другом конце линии шелестит бумага. — У меня есть информация.

— Офигенно. Говори.

— Донор — человек по имени Оливер Джеймс. Врач, хирург, работавший в составе «Врачей без границ». Погиб в автокатастрофе. Ему было тридцать шесть. Женат, детей нет. В списке ближайших родственников есть родители, они живут недалеко от тебя. В Книленде или рядом.

Он дает мне адрес и просит позвонить, если еще что-нибудь понадобится.

Не знаю, что я там увижу. Я даже не знаю, чего ищу. Просто знаю, что больше не могу здесь оставаться. Мне нужно... даже не знаю. Но если смогу узнать что-то об этом Оливере Джеймсе, чье сердце бьется в моей груди, то, может быть, я…

Может, я что? Я не знаю.

Но я не сомневаюсь в необходимости поездки. Бросаю рюкзак и кое-какие вещи в кузов моего грузовика и направляюсь в Книленд.

Черт... вот это глушь. Настоящая глухомань. Какие-то редкие ранчо, фермы, и старые дома на холмах, за которыми шелестит старый лес.

Даже после того, как нахожу правильную дорогу, мне требуется еще тридцать минут, и наконец я вижу почтовый ящик с нужным номером дома. Выезжаю на длинную, извилистую, пыльную дорогу, которая, в свою очередь, ведет меня обратно в лесистые холмы. За спиной убегают поля, впереди возвышаются деревья высотой метров тридцать, раскачивающиеся под мягким ветерком. У меня в машине открыты окна, и я слышу запах воздуха, хруст гравия на грунтовой дороге и шорох шин.

Сам дом — крошечная развалюха, которой, наверное, лет сто, а может и больше. Дым вьется из трубы, несмотря на лето. Маленькое обшитое сайдингом крыльцо, старый белый «Сильверадо» с ржавым задним бампером припаркован на углу газона возле входной двери. Ледник справа и конюшня с загоном слева. Пара пятнистых лошадей спокойно пасется за углом. Лошади покрыты большими коричневыми и рыжими пятнами. Краска, может быть? Я мало что знаю о лошадях.

Я паркуюсь за «Сильверадо» и выскакиваю наружу. Конечно, в этих краях чужаков слышно за версту, так что, когда кто-то подъезжает, его уже ждут у двери.

Он старый. Семьдесят, может быть, восемьдесят лет. Высокий, прямой, крепкий мужчина, который когда-то был важной шишкой, и даже сейчас производит такое впечатление. Седые волосы зачесаны назад, пронзительные, глубоко посаженные карие глаза. Рука на сучковатой трости.

Я медленно делаю шаг вперед.

— Здравствуйте.

— Чем могу помочь, сынок? Вряд ли ты заблудился здесь.

— Нет, сэр. Я не заблудился.

— Тогда чего ты хочешь? Я ничего не покупаю, и с Богом в ладу.

Провожу рукой по волосам. Я оброс, даже усы появились. Нет смысла хорошо выглядеть, когда никто не смотрит на меня, кроме меня самого. В общем, в последнее время мне стало наплевать.

— Не знаю, как начать, сэр, так что просто скажу прямо...

— Всегда лучше говорить прямо. Ходя вокруг да около, точно ничего не добьешься.

— Меня зовут Лахлан Монтгомери.

— Причудливое имя.

— Да, наверное. Я родился с врожденным пороком сердца, и мне сказали, что, скорее всего, не доживу до тридцати.

— Жаль, что так вышло. Какое отношение это имеет ко мне?

Я вздыхаю. Противный старый пердун.

— Так и получилось около полугода назад. Я умер, но врачи вернули меня к жизни. Я наверняка бы не оклемался. У меня редкий тип крови, мне было очень тяжело найти подходящий донорский орган.

Старик прищуривается. Он начинает подозревать, куда я веду.

— Сынок, просто скажи.

— Ваш сын, Оливер...

Я не успеваю закончить. Старик толкает меня назад, прижимает толстую палку к горлу и притискивает меня к капоту грузовика.

— Нет, сынок. Ты не мог прийти в мой дом только для того, чтобы говорить о моем сыне. Ты хочешь чего-то другого.

— Сэр, я просто...

Он отпускает меня, хватает за рукав и толкает к машине.

— Нет. Я знаю, к чему ты ведешь, и не хочу этого слышать. Он умер, вот и все. Лучше убирайся отсюда, пока не вышла моя жена. Ты доведешь ее до истерики. Слышал меня? Уходи.

— Я просто хотел узнать, каким он был.

— Он был чертовым героем, вот каким он был. Был лучшим человеком на Земле. Спасал жизни каждый чертов день. Вот каким был мой Оливер. Теперь иди.

Я сажусь в свой грузовик. Запустив двигатель, слушаю, как урчит мотор.

Дыши, держись, Лок.

В окно стучат костяшками пальцев. Это старик. Он стоит, потирая кулаком лоб.

— Возможно, я немного вспылил, поэтому извиняюсь.

Я качаю головой.

— Нет, сэр. Мое появление было неожиданным и неприятным. Это я должен извиниться. Просто... с момента трансплантации я... — я замолкаю и снова качаю головой. — Прошу прощения, сэр. Я поеду.

Он смотрит на меня исподлобья, почесывая обветренную морщинистую щеку.

— Ты в поисках чего-то.

— Да.

— Здесь не найдешь. Он никогда не жил здесь, — он делает паузу и задумчиво смотрит на меня. — Продолжай искать, сынок. Никогда не знаешь, что там можно найти, но ты выглядишь достаточно сильным.

Я не понимаю, что это значит.

— Спасибо, мистер Джеймс, — говорю я. — Удачного дня.

— И тебе, сынок.

Я машу рукой, разворачиваюсь и уезжаю из Книленда.

Понятия не имею, куда ехать дальше, но точно не на север, не обратно в Тринидад.

Как только мобильный ловит связь, я звоню Грегору. Он отвечает на третьем гудке.

— Лок, чем я могу помочь сегодня?

— Я уезжаю, Грегор. Пожалуйста, закрой дом.

Он долго молчит.

— Жаль, что ты уезжаешь, но я понимаю. Я позабочусь обо всем.

— Спасибо, Грегор.

— Не проблема.

Я еду несколько часов, направляясь на юг.

Вдруг меня осеняет догадка, и я набираю номер Ларри.

— Лахлан.

— Привет, Ларри. Родители Оливера Джеймса не захотели говорить. Так что мне нужно еще кое-что. Ты сказал, что он был женат?

— Да. На... — я слышу шорох бумаги. — Найл Джеймс. Тридцать три года. Работала с Оливером в ВБГ.

— ВБГ?

— Да, «Врачи без границ». Это французская организация.

— Где она сейчас?

— Вроде как... — снова слышен шорох. — Ардмор, Оклахома.

— Оклахома. Ясно. Спасибо, Ларри.

— Что ты хочешь делать?

— Черт меня дери, если я знаю, Ларри, — говорю я и вешаю трубку.

Останавливаю машину и вбиваю «Ардмор, Оклахома» в GPS. Оказывается, Ардмор находится на границе с Техасом, довольно далеко отсюда.

Ладно. Долгая поездка — звучит здорово.

Будь проклят тот, кто придумал долгие поездки. Два дня — и монотонность бесконечного асфальта начала и меня вгонять в депрессию.

Долгие поездки за рулем — это самое дерьмовое, что может быть для одинокого человека на планете. По крайней мере, на лодке есть море в качестве компаньона; ты все время то возишься с парусами, то следишь за ветром и за штурвалом, то проверяешь течение и небо. Время от времени видишь косяки дельфинов или проплывающих китов. Но за рулем? Все скучно и монотонно. Ничего, кроме радио, ничего, кроме бесконечных желтых и белых линий, асфальта, ферм, пустынь и прерий, и огромная пустота впереди, а еще большая позади.

Ничего не остается, кроме как думать.

И это ни к чему хорошему не приводит. Бесконечные сожаления. Я заново проживаю последние двенадцать или тринадцать лет своей жизни, и да, конечно, есть и хорошие воспоминания. Я не жалею ни о чем. Я просто... не знаю.

Что это такое?

Столкнувшись со смертью, вроде как прозреваешь. Мог бы я сделать что-нибудь иначе? А если бы я посвятил свои последние дни тому, чтобы добиться чего-то, стать кем-то, чтобы сделать что-то стоящее? Где бы я оказался?

Этого не узнать никогда.

Я думаю об Астрид, о ее целеустремленности и тонко замаскированном неодобрении роскоши и излишеств моей жизни. Я просто бил баклуши, а для людей, вроде нее, это равносильно анафеме. Она использовала меня, чтобы хорошо провести время, но не стала бы меня жалеть ни при каких обстоятельствах.

Удивительно, но мысль о том, что Астрид использовала меня в качестве секс-партнера — и только — причиняет боль. Ей просто было хорошо со мной, и ничего больше.

Забавно, как все это ощущается теперь, когда мы поменялись ролями.

Мне казалось, у нас были хорошие отношения, мы мило провели вечер. Я не доучился в колледже, но я много читал. В открытом море делать нечего, кроме как читать, поэтому я много читал, и у меня были разные интересы. Я читал биографии, исторические книги, книги по психологии, философии и антропологии, фантастику всех жанров. Это было бессистемное самообразование, но оно давало мне возможность общаться на различные темы с кем угодно.

Но Астрид? Она была высокообразованной, очень сложной. Мы провели вместе всего несколько часов, но наш разговор все еще отзывался эхом в моей голове.

Она застряла в моей голове.

То, что она сказала. Записка, которую она оставила. Я имею в виду, она даже не удосужилась попрощаться, позавтракать, не захотела проснуться рядом со мной. Ничего. Только утро и записка.

Это все, что я для нее значил. Почему?

Потому что для нее человек определялся тем, что он делает. А я? Я на самом деле не делал ничего — только устраивал вечеринки и ввязывался во всякие опасные приключения. В ее глазах я был никем.

Черт побери, она была права.

И об этом я думаю во время долгой поездки на юго-восток, к Оклахоме.

Первый намек на перемены для Лахлана Монтгомери появляется в виде едва не случившейся аварии на шоссе.

Я устал, но все еще за рулем после хорошего тринадцатичасового нон-стопа. Голоден, в глазах двоится. Всю прошлую ночь ехал с открытыми окнами и орущим вовсю хеви-метал радио.

Это двухполосная магистраль, проходящая через дикие пустыни — километры пустоты со всех сторон, километры сельскохозяйственных полей, ничего не видно, кроме каких-то мазков кукурузы, пшеницы или сои, или что это там выхватывают из темноты фары. Иногда я пересекал еще одну маленькую дорогу или колею, или видел дом вдалеке — с бело-желтым светом над амбаром.

Дорогая пустая, и у меня слипаются глаза.

Еще мгновение — и огромная коричневая фигура возникает прямо посреди дороги, глаза отражают свет фар. Я чертыхаюсь, вжимаю в пол тормоз, дрифтую, торможу и едва не сбиваю то, что выскочило мне навстречу. Маленький олень или большая собака. Койот? Я не знаю. Все произошло мгновенно.

Я стою боком прямо посреди дороги, а фары освещают шоссе ярким светом.

Что-то большое и темное сидит в тени, спрятавшись от света моих фар. Я выхожу из машины и осторожно иду вперед.

Слышу рычание, низкое и злое.

Я пячусь, приседаю, и уже готов бежать к открытой двери грузовика.

Но затем силуэт скользит вперед, на свет…

Это собака, фух. Ирландский волкодав, если я не ошибаюсь. Огромный, действительно огромный. Лохматый серо-коричневый мех выглядит свалявшимся и грязным. Собака ужасно худая. Бездомная?

Я встаю на колени и щелкаю языком.

— Иди сюда, мальчик. Все в порядке.

Это кобель? Пока неясно. Собака приседает, голова опущена, хвост прижат. Она рычит, но осторожно приближается.

Я похлопываю по бедру, стараясь выглядеть спокойно.

— Давай, давай же. Я не причиню тебе вреда. Иди сюда. Все хорошо.

Мне приходится постараться, но после долгих уговоров собака, наконец, решается подойти ко мне, а потом вдруг переворачивается на спину: лапы в воздухе, хвост колотит по асфальту — это девочка.

— Привет, девочка, — я нежно глажу ее живот, подбородок, уши.

Она перекатывается обратно и садится. Боже, да она огромная — я сижу на коленях, и она выше меня. Она будет выше меня, стоя на задних лапах, а на четырех лапах легко достает мне до бедер. Я ищу ошейник у нее на шее, и мое сердце сжимается. Ошейника нет — просто старая веревка с размочаленным концом. Веревка так туго сжимается вокруг ее горла, и это просто чудо, что она может дышать. Иисусе.

У меня в кармане есть складной нож. Я вынимаю его, осторожно разворачиваю лезвие, и, бормоча что-то успокаивающим тоном, скольжу лезвием между кожей и веревкой, осторожно разрезая. Мне приходится постараться, и я рычу от нетерпения. Но вот веревка разрезана, собака подпрыгивает и, словно улыбаясь мне, гавкает.

— Ну, девочка. Что теперь? — я оглядываюсь, но, ясное дело, вокруг нет ничего и никого. — Хочешь поехать со мной? Правда, я не знаю, куда еду.

Она трясет головой, как будто понимает, а потом бежит к грузовику и садится рядом. Умная псина, да? У меня на заднем сиденье есть старое шерстяное одеяло. Я расстилаю его для нее и хлопаю ладонью. Она легко запрыгивает, ложится на одеяло, а морду кладет на лапы. Виляет хвостом, глядя, как я усаживаюсь на водительское сиденье.

Я оглядываюсь на нее.

— Думаю, мы теперь друзья, да? Как мне тебя называть?

Мягкая морда, большие коричневые глаза пялятся на меня.

Смотрю на GPS. Я в Юте, так что...

— Эй, подружка, как делишки? — я смеюсь над своей глупой шуткой: пою кантри собаке, а ведь мне даже не очень нравится кантри-музыка. Я счастлив, вот что. — Как насчет Юты?

Она громко гавкает, ее уши приподняты, голова наклонена вбок.

— Юта?

Еще один «гав».

Либо эта собака меня понимает, либо я сумасшедший.

Наверное, оба варианта.

— Хорошо, Юта. Привет, Юта. Меня зовут Лок. Готова ехать?

Она снова кладет голову на передние лапы, ее веки трепещут и закрываются. Думаю, она готова.

Продолжаю путь, пока не натыкаюсь на один из тех крошечных городков у шоссе, в которых есть пара закусочных, приличный мотель или что-то в этом роде, более или менее сносный супермаркет, две или три бензоколонки и торговый центр.

Уже очень поздно, но мне удается найти мотель и заплатить наличными за номер на первом этаже. Я паркуюсь перед дверью, опускаю окно для Юты, приношу ей немного воды в ведерке и даю напиться. Как только она угомонится, я зайду в номер и посплю пару часов. А утром загляну в ближайший магазин, чтобы прикупить кое-что для своей новой подружки.

«Что я делаю?» — спрашиваю я себя, проходя мимо полок с собачьими принадлежностями. Почему я беру на себя ответственность за собаку? Это глупо. Собака — последнее, что мне нужно.

Но почему-то мне кажется, что Юта — именно то, что мне нужно.

Я покупаю поводок, ошейник, мешок собачьего корма для собак крупных пород, пару мисок для еды и воды, пару галлонов воды, пару игрушек, мяч, собачьи лакомства и массажную щетку. Везу Юту обратно в мотель и украдкой завожу ее внутрь. Вообще здесь не позволено находиться домашним животным, но и проституткам нельзя, а меж тем, одну в номере по соседству я уже видел. Завожу Юту в ванную и усаживаю под душ, обещая вкусности.

К счастью, лейка душа снимается, и я могу хорошенько помыть собаку. Я ожидаю неприятностей: воя, сопротивления, каких-то причуд. Но что же славная добрая Юта? Она просто стоит там, большая и мокрая, с ухмылкой на морде, пока я снова и снова промываю бесплатным шампунем ее густой мех. Чтобы отмыть ее, уходит целая бутылка. После того, как грязь, трава и листья смыты, в шерсти Юты все еще остаются колтуны, так что я сушу ее, используя все полотенца в ванной комнате, а потом хорошенько прочесываю. После хорошего двадцатиминутного расчесывания и аккуратной работы ножницами мне удается убрать большую часть колтунов.

Ладно, я и не собираюсь быть профессиональным собачьим парикмахером, но она чистая и хорошо выглядит. Это шаг в правильном направлении, и она на сто процентов меньше похожа на бездомную.

Собака съедает две полные миски еды и выпивает уйму воды, а затем просто подходит к входной двери, садится, поворачивает голову и смотрит на меня. Клянусь, на ее морде совершенно красноречивое выражение: «Ты идешь или как?»

— Ладно, ладно, — говорю я, собирая свои вещи, — иду. Тебе нужно выйти, да?

Она снова гавкает и бьет хвостом по полу.

Я выпускаю ее, и она, выбежав наружу, несется к чахлым кустикам на пустыре по соседству. Пока я укладываю вещи, Юта бегает вокруг. В конце концов она делает свои дела — большие, и маленькие — и рысью несется обратно, чтобы усесться у задней двери грузовика.

Мне остается только изумленно таращиться на нее.

— Ты, типа, самая умная собака, да?

ГАВ!

Я смеюсь и открываю для нее дверь.

Юта забирается внутрь, но тут из соседнего номера выходит служащий мотеля.

— Она была с вами в номере?

Не вижу смысла врать, тем более что мог бы купить это место, сделав всего лишь пару телефонных звонков.

— Я мыл ее.

— У нас строго запрещено размещение домашних животных, сэр. Боюсь, придется заплатить штраф за уборку.

Через два номера от нас открывается дверь. Пожилой мужчина с обвисшим животом и в грязной сальной одежде выходит из номера, роясь в кармане. Он достает пару купюр. Женщина неопределенного возраста — мне кажется, ближе к сорока — забирает деньги. Она не прячет их ни в карман, ни в бюстгальтер, потому что у нее нет ни того, ни другого. На ней тонкий шелковый халат, наброшенный на плечи и свободно завязанный, а то, как он запахнут, оставляет для фантазии ноль целых ноль десятых процентов простора.

Я смотрю на нее, она смотрит на меня, а служащий переводит взгляд с меня на нее и обратно.

Я ухмыляюсь.

— Полагаю, насчет проституток тоже есть строгий запрет?

Женщина сверлит меня взглядом.

— Иди в пи...

— Для этого тебе придется заплатить мне, милая, — говорю я.

Она поворачивается лицом к нам обоим и позволяет халату сползти еще ниже — наверное, считая свою позу соблазнительной.

— Конечно, есть строгий запрет, — она подмигивает. — Но Рикки любит рисковать, правда, Рикки?

Я смеюсь.

— О, вот как, — я не очень вежливо пихаю Рикки плечом. — Она бесплатно оказывает вам услуги, и вы закрываете глаза на ее трюки.

— Она платит за аренду, — бормочет Рикки, потирая руку.

— Спорю, что так и есть, — я рывком открываю дверь своего грузовика. — Соответственно, и я не плачу штраф за уборку или что-то там еще.

Рикки отворачивается, его внимание сосредоточено на проститутке. Наверное, в мыслях уже рисует минет, который его ожидает.

— Нет... ничего страшного.

— Так и думал.

Я уезжаю. В зеркале заднего вида я вижу проститутку, которая тащит Рикки в комнату, на ходу расстегивая ему ремень. Неплохо устроилась, вонючая гребаная шлюха.

Не мое дело, конечно. Мне нравится сексуальность и развязность, но не... такая. Что бы это ни значило.

Не могу даже описать словами то, что чувствую, так что оставлю впечатления при себе.

Просто... фу. И хватит об этом.

У меня никогда не было собаки, и должен признать, что быть хозяином собаки — это здорово. Юта спит некоторое время, пока я за рулем, а затем прыгает на переднее сиденье рядом со мной. Я опускаю для нее окно, и она высовывает голову, наслаждаясь ветром. Мне нравится смотреть, как она развлекается, трясет головой, забрызгивая своими слюнями заднее окно и дверь грузовика.

Мне хочется передохнуть, и я торможу, оглядываясь. Вокруг только пустыня. Я выпускаю Юту и бросаю ей теннисный мяч. Она несется за ним, находит, приносит мне, кладет к ногам и лает, чтобы я снова его бросил. Так мы проводим полчаса. Я бросаю Юте слюнявый грязный теннисный мяч и чувствую себя так хорошо, как не чувствовал уже давно. Мне весело. Мне... хорошо.

Она принимает меня без вопросов. Ей ничего не нужно обо мне знать, ничего не важно, кроме того, чтобы я заботился о ней, кормил, мыл и обращал на нее внимание.

Вернувшись в грузовик, Юта как-то ухитряется уложить свою слоновью тушу на переднее сиденье, кладет голову на консоль между нами, и я, пока еду, глажу ее и чешу меж ушей.

Открытые окна, музыка, солнце в лицо, собака рядом.

Мне нравится.

GPS обещал, что я доберусь из округа Гумбольдт, Калифорния до Ардмора, Оклахома примерно за тридцать два — тридцать три часа. Но я не спешу, так что путь занимает три дня.

Ардмор, Оклахома. Унылый, скучный, раскаленный. Центр города по-своему мил, хотя когда-то этот район был настоящим Диким Западом. Узкие улочки в центре города, дома, стоящие вдоль обочин, и припаркованные на каждом углу автомобили. Большинство зданий с традиционным кирпичным фасадом, и все они похожи одно на другое.

Это точно не Калифорния.

Я паркуюсь перед кофейней, пристегиваю поводок к ошейнику Юты и решаю пройтись по тротуару.

Все здесь дружелюбны и приветливы. Не раз меня останавливают совершенно незнакомые люди: почесать Юту за ушами и выразить свой восторг по поводу ее размера и воспитанности.

Частенько меня спрашивают, что я делаю в этих местах. Это понятно — городок маленький, незнакомцы все наперечет. Я говорю им правду: просто проездом. Видимо, у меня вид калифорнийца. Раньше я никогда не задумывался над тем, как выгляжу со стороны: богатый испорченный засранец из Беверли Хиллз, ни дня в своей жизни не работавший. Ходил, куда хотел, делал, что хотел. Искал себе на задницу приключений и опасностей. Такого раздолбая трудно не заметить.

Я объездил весь мир и считаю себя образованным, много повидавшим, интересным. Большинство людей, с которыми мне доводилось встречаться, тоже так думали.

А здесь? Просто богатый бездельник из большого города, который никого тут не знает.

Ларри не дал мне адреса и не рассказал, где найти Найл Джеймс, поэтому я иду в открытое уличное кафе, чтобы Юта могла пока побегать, а сам звоню ему.

— Лахлан, как дела? Где ты?

— Хорошо, Ларри, я в порядке. Я в Ардморе, но понятия не имею, как найти эту девушку.

Ларри вздыхает.

— Я разузнал немного больше, заранее понимая, что ты, скорее всего, позвонишь опять. Проблема в том, что она не хочет, чтобы ее нашли. Я не понимаю, что не так, но... у нее нет проблем, она не скрывается от закона, ничего такого. Но она явно не хочет, чтобы ее нашли. Ни номера телефона, ни домашнего адреса. Ее последний адрес — в Лос-Анджелесе, но это было больше семи лет назад. Она была с ВБГ шесть лет, и когда ее муж умер, просто... исчезла. Нет адреса пересылки, просто ящик до востребования для почты. Собственно, так я ее и нашел. Но если ты настроен решительно, то можно нанять детектива. Почтовый адрес — это все, что у меня пока есть. Так что... скажи мне, как ты хочешь поступить. Частный детектив найдет ее достаточно легко, но... честно говоря, Лахлан, это кажется немного чрезмерным, если не сказать бесцеремонным. Я не собираюсь учить тебя, как поступать, но чувствую, что должен попытаться. Она потеряла мужа. Ее явно не обрадует незваный гость, если ты понимаешь, что я имею в виду. Так что, если ты действительно хочешь просто... поговорить с ней, я бы посоветовал тебе действовать по старинке: сочетанием обаяния и терпения

— Я хорошо помню первое, но не уверен со вторым, Ларри.

— Тут я тебе вряд ли смогу помочь.

— Видимо, придется научиться, — говорю я со вздохом.

— Вот что я тебе скажу — она медсестра. Так что, скорее всего, она вернулась к тому, что хорошо знает. Какая-нибудь больница, скорая помощь, медпункт — что-то в этом роде. Поспрашивай. Ее имя... Найл... Наверняка кто-то знает ее или слышал. Не может быть на Земле слишком много женщин с именем Найл Джеймс, понимаешь?

— Я понял. Спасибо, Ларри.

— На здоровье, Лахлан.

Он вешает трубку, и я убираю телефон в карман, непроизвольно почесывая Юту за ушами.

Как мне поступить?

Нет, детектив — не самая лучшая идея. Она наверняка испугается, если заметит его. И, если я найду ее, то как объясню, каким способом сделал это? Да, кстати, Найл, я нанял частного детектива, чтобы выследить вас.

Идея разыскать ее и так не самая блестящая, да еще и детектив? Не прокатит.

Придется, как сказал Ларри, искать ее самому, по старинке.