Тайная жизнь растений

20

Он посадил это дерево, тот человек… Мать начала говорить, но остановилась. Сомнения и нерешительность не дали словам вырваться из ее уст. Казалось, она столкнулась с проблемой, которой всегда хотела избежать. Казалось, она вынуждена была сделать какое-то неловкое признание. Первое, что пришло мне в голову, — мать, вероятно, ждала сочувствия от меня и брата, но на самом деле это было не так. Мать прекрасно знала, что есть чаша, которую хочешь, не хочешь, а приходится испить до дна, и эта чаша — собственные жизнь и судьба. Она решилась на то, что так долго откладывала, и не нуждалась теперь в нашем одобрении. Она не знала, хватит ли нам терпения дождаться слов, вставших у нее комом в горле, однако отказываться от уготованного ей креста, точнее от креста, который выбрала в каком-то смысле она для себя сама, мать не собиралась.

Что вертелось у нее на языке, хотел бы я знать. Но вытягивать из нее то, что ее мучило, было бессмысленно. Я это очень хорошо сознавал, брат, кажется, тоже. Мы терпели затянувшееся, гнетущее молчание, как испытание нашей готовности услышать ее признание. Не прерывая долгой тишины, мы показывали, что способны принять все, что бы ни сказала мать.

Вдруг она села на землю, будто лопнула струна, натянутая у нее в душе. Зашелестела примятая густая трава, похожая на отглаженную ткань рами[2]. Мать приложила руку ко лбу, словно у нее закружилась голова, и тихонько застонала. Какое-то предчувствие заставило меня интуитивно сжать ручку коляски покрепче. Я поглядел вдаль. Перед нами был врезавшийся в небосклон зеленый ствол пальмы. Экзотическое растение придавало фантастический вид побережью.

— Как же вам сказать…

Мать была сама не своя. Однако меня это не смутило, потому что, очевидно, она была готова, наконец, начать свой рассказ. Я не ошибся. Она собиралась с духом, чтобы избавиться от тайны, иглой засевшей в ее горле.

— Я впервые встретила его, когда пришла на работу в «Одуванчик», — через силу заговорила мать. Начав так, она без обиняков дала понять, что было причиной ее нерешительности и колебаний. Она заговорила вслух о той части своей жизни, которую таила ото всех, — а может быть, не о части только, но обо всей своей судьбе. «Какова часть — таково и целое» — это выражение как нельзя лучше подходило к ее ситуации. Рассказать о прежде сокровенном, пусть даже это всего лишь эпизод, не намного проще, чем поведать историю всей своей жизни. Ведь та часть, которая скрыта от посторонних глаз, обычно оказывается важнее остального. То, что мать до того как стать владелицей «Одуванчика», работала там официанткой, было известно всем. А вот то, что она встретила там мужчину, который посадил эту пальму, не знал никто.

— Мне тогда было двадцать лет, — проговорила мать.

Она взглянула на небо. Брат смотрел на землю, а я — на морскую гладь. Мы все старались не встречаться глазами. Мы были похожи на подозреваемых, которые предстали перед судом, чтобы услышать приговор. Не только мать, но и мы с братом. Причем я и брат даже в большей степени. Когда мать начала говорить, у меня екнуло сердце. Что это значит? Ей было тяжело рассказывать нам о своей тайне, но с чего у меня оборвалось все внутри? Почему? Не потому ли, что мной овладело предчувствие, будто слова матери касаются не только ее судьбы? Будто ее слова — это еще и приговор для нас с братом?

— Мне тогда было двадцать лет, я еще не освоилась в городе, не знала жизни, — проговорила мать и прибавила. — Я жила по законам собственной совести.

Дед, отец матери, не заработал за всю жизнь ни копейки и все грезил о тех временах, когда достоинство человека измерялось степенью напыщенности и высокомерия в обращении с подчиненными; он только и делал, что читал, пил горькую или играл, а последние годы бродяжничал где-то, так и не узнав о смерти собственной жены, и, в конце концов, совсем больной оказался на руках у дочери, которой тогда не было и двадцати лет — когда мать рассказывала о своем отце, у нее в глазах стояли слезы. Она вспомнила о нем, чтобы мы узнали, какие обстоятельства сопутствовали ее приходу в «Одуванчик». Дед со своей болезнью свалился как снег на голову, когда мать еще училась, и чтобы заработать на пропитание и жилье, она вынуждена была давать частные уроки для глупого, избалованного лентяя — сынка одного нувориша. Если бы она тогда отказалась от своего отца, ей не пришлось бы бросать учебу, но отвернуться от него было во сто крат тяжелее, чем остаться без образования. Мать говорила, что, наверно, если бы он был здоров, она и не подумала бы что-то делать для него, а еще, что если бы ей хватило духу поступить по своему желанию, она отвергла бы его, даже больного — но это была неправда. Она старалась жить по совести. Она сама так говорила. Мир, в котором мы живем — это плод работы нашего сознания, и человек не может преступить законов, царящих в его собственной душе.

Но у матери не было денег. Единственными богатыми людьми из ее окружения были родители того самого глупенького лентяя — ее ученика. Находясь в безвыходном положении, она решилась просить помощи у них. Однако она понимала, что это будет непросто. Хотя последнее время их бесталанный сынок стал получать оценки получше благодаря занятиям с ней, вряд ли стоило рассчитывать на то, что они просто так дадут ее денег.

— Мы очень сочувствуем вам.

У матери подкосились ноги, когда она услышала эти слова от хозяина — слишком очевидно было, что в них не было ни капли сочувствия. Однако его жена, внимательно осмотрев девушку с головы до ног, вдруг сказала, что есть способ помочь ей, и осторожно, будто не договаривая чего-то, предложила:

— Не хотите поработать в нашем ресторане?

До этого мать понятия не имела, чем занимаются хозяева. Ей было все равно, и она не спрашивала. Она поинтересовалась, что это за ресторан, но было понятно, что ответ не повлияет на ее решение. Ей нужны были деньги, остальное не имело особого значения. А тут, как манна небесная, у нее могли появиться не только деньги, но и работа.

— У нас большой ресторан в центре города. «Одуванчик». Туда кто попало не ходит, это ресторан класса люкс, посетители — только влиятельные и богатые люди. Нам бы хотелось, чтобы у нас работал человек, которому мы можем доверять, как вам, ну, а уж насчет оплаты не волнуйтесь…

Хозяйка на все лады расхваливала мать и в итоге предложила одолжить ей определенную сумму, которую мать должна была постепенно вернуть, работая у них в ресторане. «Этого хватит и на то, чтобы заплатить за лечение вашего отца, и на то, чтобы снять двухкомнатную квартиру» — заботливо говорила хозяйка. Никогда матери не приходилось столько раз повторять слова благодарности, как в тот вечер.

Неделю спустя мать начала работать в «Одуванчике»: в течение первых двух месяцев она просидела за кассой, рассчитывая посетителей. Для «человека, которому можно доверять», работа, состоявшая в том, чтобы предъявить счет и получить деньги, была слишком простой, даже комфортной, не занимала много времени, но за такую работу и платили мало. Того, что удавалось заработать, не хватало даже отцу на лечение, не говоря уже о выплате процентов хозяйке. О том, чтобы вернуть деньги, и говорить было нечего. Наоборот, долг все рос и рос.

Вот тогда и выяснилось, чего не договаривает хозяйка — она объяснила матери, что те девушки, которые прислуживают посетителям за столом, зарабатывают очень хорошо. Хозяйка ее не обманывала. Таким девушкам лучше платили, а главное — они получали хорошие чаевые от богатых и важных клиентов за то, что составляли им компанию во время их посиделок. Чаевые в ресторане, действительно, были гораздо больше зарплат. Болтали даже, что у одной из девушек таким образом появилась квартира. Все ей завидовали, а она сама ничего не отрицала, так что, видимо, это были не просто слухи. Матери такой способ заработка не нравился. Однако дед до сих пор лежал в больнице, нужно было за него платить, а сбережений у нее не было. Необходимость заработать деньги любым способом так сильно угнетала ее, что в конечном итоге выбора не осталось. Проработав три месяца на кассе, она начала прислуживать гостям за столом. Ей тогда было двадцать один.