Только мои грёзы

Глава 3

Примерно через час Джулиан Беррисфорд сидел один в библиотеке у открытого окна и смотрел на освещенный луной ночной пейзаж. Он с удовольствием вдыхал аромат цветов, принесенный легким ветерком из сада. Он любил это место, с тех пор как много лет назад, как раз перед войной, купил это имение. Сейчас цена имения в Шенли очень возросла. Но возросли и расходы по его содержанию, а его личные доходы убавились. Из-за тяжелых налогов ему, как многим людям его возраста, стало трудно содержать такое имение. Когда он служил в Корее, то часто думал, какие улучшения сделает здесь, когда вернется. Надо было перестроить старую часть дома, многое переделать в комнатах Клодии, для себя устроить теннисный корт, построить на реке новую купальню.

Сейчас он с сожалением вспоминал все эти мечтания, согревавшие его на Корейской войне. Вспоминал, какие письма, полные волнующих проектов, писал он Клодии. Он уже не вспоминал чувство счастья, захватившее его, когда он писал ей эти письма. Он жил в придуманном раю и был счастливым глупцом. А теперь… Он отвернулся от окна и положил руку на голову лабрадора, неподвижно сидевшего перед ним и смотревшего на него своими спокойными желтыми глазами.

— Ну, все это — давние дела, старина Фрисби, — заговорил он вслух с этим своим неизменным другом. — То была другая жизнь, а тебя тогда еще и на свете не было, и Бог знает почему я был на свете. Иногда я думаю, что лучше бы ничего и не начиналось.

Лабрадор завилял хвостом, постукивая им по полированному полу. Джулиан засмеялся и стал расхаживать по библиотеке. Лабрадор бесшумно следовал за ним.

Потом хозяин остановился, поднял глаза и нахмурился. Он продолжал разговаривать сам с собой:

— Ну, и какого дьявола я взял эту девушку сюда, а не отправил ее в больницу? Я что, спятил? По-моему, и Джексон так думает. И доктор Бишоп. А ты как думаешь, Фрисби, я спятил? Или просто дело в том, что она была такая несчастная и беззащитная? Да, она была такой несчастной, и я не знаю даже ее имени… Но я не мог бросить ее в таком состоянии.

Да, у него не хватило черствости позволить, чтобы ее доставили в местную больницу, неизвестно под какую опеку. Он всегда так глупо жалел обиженных, пострадавших, заблудившихся. Еще в детстве он приносил домой больных и бездомных животных, несмотря на негодование мамы или няни. Да и Фрисби был из таких. Он не походил на породистых собак, с которыми Джулиан в свое время охотился. Фрисби нашел садовник в роще, с лапой в капкане, истощенного, несчастного, блохастого щенка. Никто не знал, чей он. Джулиан, только что вернувшийся из Кореи, взял к себе и выходил щенка. Фрисби и теперь слегка прихрамывал на ту лапу, но вырос в хорошую, большую собаку, став хозяину верным другом.

Еще был корейский ребенок, лет двух, без родителей, отчаянно плакавший и обреченный на гибель. Сам Джулиан тогда повредил ногу и страшно устал, но ребенок плакал и протягивал к нему руки. Он подобрал его и нес до следующей деревни, где передал его какой-то заботливой, доброй женщине.

Джулиан непроизвольно посмотрел в сторону комнаты, где доктор только что оставил неизвестную на попечение медицинской сестры, которой было хорошо заплачено за сверхурочную работу. По диагнозу доктора Бишопа, у незнакомки начиналась пневмония.

— Так вот оно что! Теперь я понял! — пробормотал вдруг Джулиан. Эта девушка, которую он не оставил на произвол судьбы, чем-то напоминала ему корейского ребенка, глазами или черной челкой на лбу. Она выглядела такой хрупкой и беззащитной, когда он перенес ее наверх, после чего мрачный Джексон снял с нее промокшие одежды и укрыл одеялом.

— Не хмурьтесь, Джексон, — сказал Беррисфорд. — Мы ведь оба женатые люди, не так ли? Правила хорошего тона ни при чем, когда девушка больна и нуждается в помощи.

Джексон ничего не ответил и пошел вниз за горячей водой, а Джулиан остался сидеть рядом с девушкой, Глядя на ее красивые длинные черные ресницы и бледные щеки. Что сталось потом с тем корейским ребенком?

— У меня ведь огромный дом, много пустых комнат, есть слуги. Уход за ней здесь будет лучше, чем в больнице. Пусть это дитя останется здесь, пока не поправится настолько, что сможет рассказать о себе. И тогда я извещу ее родных, — сказал он доктору.

По счастью, Бишоп смог найти медсестру. Это хотя бы положит конец молчаливому неодобрению этого болвана Джексона.

В тот вечер Джулиан чувствовал себя беспокойно. Ему не давали покоя мысли о жизни. Плохо, что он не позаботился о профессии. Служба добровольцем в американской армии ему нравилась. Но после Кореи он не мог ее продолжать и вернулся в издательский бизнес дяди. Дядя Филипп собирался в отставку в будущем году, и тогда Джулиан станет управляющим фирмой «Камлидж и К». Но это его не очень влекло.

Многие воевавшие мужчины также не нашли прочного места в гражданской жизни. Или все дело в его страшном разочаровании в браке?

Он и сам не знал. В конце концов разве ему повезло меньше других? Он вернулся невредимым, имел средства, неплохую работу и этот славный дом, полный сокровищ, собранных его матерью, умершей, когда он был в Корее. Она была исключительной женщиной, и эта потеря была еще тяжелее из-за его отношений с Клодией. Он не чувствовал теперь в доме ничего надежного, ничего, к чему мог бы прикипеть душой. Только вещи. Но это были красивые вещи, и Джулиана они радовали. Старинная мебель, прекрасный фарфор, уотерфордское стекло, собранное Элеонор Беррисфорд в течение своей жизни. А отец его был книголюбом. Он умер, когда Джулиан еще учился в Оксфорде.

Джулиан вновь начал расхаживать по библиотеке. «Призраки прошлого набросились на меня, — подумал он с грустью. — Странная все-таки история с этой незнакомкой… прямо из речки… такая молоденькая и миловидная. Она действительно похожа на того ребенка. Кожа белая, как молоко, доверчивый взгляд, челка… и эта беззащитность… Черт, и чего я ее не отправил в больницу? Завтра, наверное, она будет достаточно хорошо себя чувствовать, чтобы рассказать о себе».

Тут на губах его появилась саркастическая улыбка — он представил себе, что могла бы сказать Клодия по этому поводу. Он словно слышал ее холодный, презрительный голос: «Еще одна приблудная, мой милый Джулиан! Как ты до сих пор не превратил свое имение в убежище для бродячих собак или сиротский приют? Вечно строишь из себя дурака. А говорят, что женщины сентиментальны».

А что он сделал? Получил медаль за то, что, рискуя жизнью, вынес из-под огня раненого сержанта. Но Клодия тогда не насмехалась, ведь это была награда, а награды она любила. Но не дают наград за то, что выходишь больного щенка или станешь крестным отцом ребенка, чьи родители, как говорила его жена, — никто. Клодия понимала добрые поступки, если за ними стояла выгода. Он не знал этого до возвращения из Кореи.

Джулиан снова задумался о прошлом. Он вспомнил, как познакомился с Клодией на вечеринке в Норфолке. У хозяйки, Элисон Ричардс, была страсть к сватовству. Джулиан тогда оказался подходящим холостяком, а Клодия хотела мужа. И она свалилась на его голову.

Он оказался для нее легкой добычей. В то время Клодия была самой красивой женщиной, которую он знал. Она была на три года его моложе и, говорят, уже отвергла с десяток хороших предложений: трудно было ей угодить. Хорошая наездница, неплохо стреляла из ружья. Любила все виды спорта, которыми занимался и сам Джулиан. Но он и не думал, что женится на женщине такого типа, пока она не покорила его красотой и остроумием. Она была полна физической и психической энергии. Высокая, тонкая, тренированная, без грамма лишнего веса. Классические черты лица. Холодный и одновременно вызывающий взгляд при общении с мужчинами. Зеленые глаза, светло-каштановые волосы, прямые и блестящие. Клодия любила быть в центре внимания.

Когда она входила в комнату, мужчины и женщины не могли не смотреть на нее.

Джулиану, не особенно искушенному в этих вопросах, некоторое время она казалась неприступной, хотя и пугающе обольстительной. Потом он был ослеплен ею, влюбился и решил, что именно на такой и мечтал жениться. За кратковременным ухаживанием последовала помолвка. У Клодии не было родителей, и она жила с крестной матерью, вдовствующей леди Виринг, с лоснящимся одутловатым лицом и в парике, которую Джулиан терпеть не мог, но терпел ради Клодии. Тогда от Клодии он узнал, что она — мученица, жившая из милости у этой эгоистичной старухи. Потом только, прозрев, он понял, что мученицей-то была старая леди, подавляемая и обижаемая умной и расчетливой крестной дочерью. Клодия — юная привлекательная девушка, которую он полюбил, и Клодия — его жена оказались совершенно разными существами. Так велика была разница, что Джулиан и теперь удивлялся, что он был так слеп, а она — так расчетлива и беспощадна.

Он помнил первый шок, связанный с Клодией, письмо, которое он получил через своего адвоката. Старая леди Виринг написала ему перед смертью. Это, как он понял, была месть девице, злоупотреблявшей ее щедростью и добротой:

«Боюсь, что я больше никогда не увижу Вас, дорогой Джулиан, но, надеюсь, Вас не разочарует, что я не могу оставить наследство Клодии. Она забирала у меня каждый пенни, и мне пришлось многое продать и расстаться со значительной частью сбережений, чтобы заплатить ее долги. Очевидно, Вы не знаете этого, но она безрассудно играет в покер и на скачках. Это семейное, то же было с ее отцом. Он не был добрым человеком, но мать ее была добрая душа и моя подруга, и я обещала ей, что буду воспитывать Клодию, что и делала. Я всегда надеялась, что она выйдет замуж за какого-нибудь сурового и уверенного в себе человека, который покажет ей, где раки зимуют, чего бы она заслуживала. Более бессердечной девки, да и более жадной, я не знаю. Она разожмет кулак мертвеца, если там будет алмаз.

Когда она впервые познакомила меня с Вами, то я поняла, что она не заслуживает такого человека, слишком доброго и порядочного для нее. Мне хотелось рассказать Вам, что она собой представляет, но я понимала, что Вы не поверите мне и что нужно только время, чтобы Вы сами поняли это.

Клодия вышла за Вас, потому что у Вас есть деньги и перспективы, но прежде всего потому что Вы человек добрый и дадите ей все, чего она потребует. Но когда она высосет из Вас все соки и средства и у Вас ничего не останется, она бросит Вас ради другого. Я знаю свою Клодию. Поверьте моему совету и начните ее бить, если хотите добиться от нее чего-то путного».

Письмо повергло его в неприятное изумление. Сначала он надеялся, что все это ложь. Потом стал сомневаться в Клодии.

Даже медовый месяц был не совсем медовым. Она довольно страстно отвечала на его ласки, но ему показалось тогда, что в этом не было искренности, походило на то, как королева вознаграждает за преданность своего пажа. Сначала он был ослеплен своей страстью и обладанием такой красотой, на которую оглядываются все мужчины. И тем окончательно ее испортил. Он не замечал ее жадности к дорогим безделушкам, которые он покупал ей по ее прихоти в Париже и Риме, когда они были в свадебном путешествии, когда они были почти счастливы. Он был щедр к ней. Он купил и этот дом в Шенли, потому что ей тогда очень хотелось жить на берегу реки. Снял роскошную квартиру на Мейфэйр по ее желанию.

Только когда один за другим стали поступать счета и цифры расходов на них приобрели угрожающий характер, он обеспокоился и мягко попросил ее быть поумереннее. Тогда он впервые почувствовал коготки на ее мягких лапках. Клодия стала требовать больше денег, но, не получив, разозлилась и лишила его своих милостей. Стало ясно, что, выходя за него, она рассчитывала, что у него больше средств. Она стала оскорблять его. Но при всей своей страстной любви он не собирался разоряться ради нее, как и ради кого-то другого. Столкнулись два сильных характера. Клодия стала ему почти чужой.

Казалось, она немного переменилась к нему, когда увидела его в американской военной форме и узнала, что он отправляется в Корею. На какое-то время его прежняя любовь как будто воскресла. Он снова был ослеплен ее кажущейся нежностью и уступчивостью, не понимая причин этого, и готов был поверить, что она изменилась и, если он благополучно вернется, все будет иначе. И снова он уплатил ее долги, не желая видеть правды — она стала лучше относиться к нему только потому, что утопала в море долгов и спасти ее мог только он.

Радость возвращения с войны в милый английский дом и встречи с Клодией была кратковременной. Появилась новая Клодия, также физически привлекательная и остроумная. Но помимо страсти к вещам и игре у нее появились новые — к выпивке и… к мужчинам такого типа, которых Джулиан не переносил. Она окружила себя этими новыми друзьями, пока он был за границей, и они продолжали посещать дом по выходным и будням, остались частыми гостями и в лондонской квартире, даже когда Джулиан вернулся.

Сначала ее выбор знакомых вызывал у него недоумение, потом — отвращение. Это были типичные паразиты и бездельники, старавшиеся побольше урвать от Клодии, опутывавшие ее грубой лестью. Сама Клодия, которая некогда казалась ему настоящей спортсменкой, претерпела значительную метаморфозу. Она располнела — алкоголь и обжорство давали себя знать. Иногда после своих ночных бдений в Лондоне она спала весь день, а проснувшись, первым делом прикладывалась к виски с содовой. Все это не могло не сказаться на ее нервах. Она стала злобной и никогда не говорила с Джулианом по-дружески, если только ей не было что-то нужно. Когда он протестовал против визитов молодых людей и женщин, ее новых друзей, она говорила, что он деспот.

Как-то ночью, после тяжкой ссоры, когда он потребовал спокойных выходных у себя в доме и удаления ее невыносимых приятелей с их ночными пьянками, она пригрозила, что уйдет от него.

— Меня тошнит от твоих проповедей, я хочу жить своей жизнью! — заявила она ему.

Она лежала в постели, а рядом стояла пепельница, полная окурков со следами ее помады. Он посмотрел в ее некогда прекрасные глаза, потемневшие от ненависти к нему, и ощутил, что наконец последние остатки его чувств к ней вырваны из его сердца. Теперь он тоже почти ненавидел ее. Она лишила его всякой надежды на нормальную супружескую жизнь. Она даже не родила ему ребенка. Джулиан вышел из ее комнаты со словами:

— Что ж, дорогая Клодия, мне уже все равно, уйдешь ты от меня или нет.

Она окликнула его на пороге, дрожа от ярости:

— Может, ты хотел бы развестись? Может быть, у тебя есть другая?

Он холодно посмотрел на нее и ответил:

— Обжегшись на молоке, дуют на воду, Клодия. Я не хочу связывать себя с другой женщиной. Сам я не подам на развод. У меня есть имя и репутация. Как ты решишь — твое дело.

Но, конечно, сама она не хотела давать ему оснований избавиться от нее. Она знала, с какой стороны хлеб намазан маслом, а Джулиан был для нее все еще очень удобен. Миллионер, которого она хотела бы найти, пока не попадался. Джулиан знал, что у нее есть причины не разрывать с ним первой. Несмотря на ее женскую привлекательность, ее дружки были достаточно осторожны, чтобы не связывать себя с ней слишком близко.

Последние несколько месяцев они жили раздельно — она в Лондоне, он здесь. Конечно, он горько сожалел о своей разбитой семейной жизни. Он сказал Клодии, что в жизни его не будет другой женщины, хотя понимал, что мужчине трудно одному и еще ему очень хотелось иметь ребенка. Странно, размышлял он, как остро он все это почувствовал снова, после того как нашел эту девушку у своих ворот. Дверь библиотеки осторожно открылась, и вошла медсестра.

— Простите, что я беспокою вас, мистер Беррисфорд, но пациентка пришла в себя и хочет поговорить с вами.

Поднимаясь по широкой красивой палисандровой лестнице, достопримечательности этого дома, он поймал себя на странном волнении. Итак, едва не утонувший котенок пришел в себя. Может быть, удастся что-нибудь узнать о ней.

В ее комнату, прекрасно обставленную, как и все остальные в этом доме, он вошел на цыпочках. Это была единственная спальня с ванной. Она была освещена настольной лампой у кровати. Он остановился у кровати девушки и посмотрел на нее. Он подумал невольно, что сестра сделала из нее настоящую больничную пациентку, укрыв простыней и одеялом без единой складочки до самого подбородка. Маленькое лицо девушки походило на маску, если бы не лихорадочный румянец на щеках и воспаленный блеск миндалевидных глаз. Дыхание ее показалось ему трудным и болезненным.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вам лучше? Вам удобно здесь?

Она кивнула. Губы ее дрожали.

— Вы… очень добры… Но я… я…

— Как вас зовут? — перебил он ее; голос его был тихим и выражал заботу. — Ваши родные, наверное, беспокоятся. Надо известить их.

— Меня зовут… Мин.

Мин. Он поднял брови. Еще интереснее. Имя необычное. Она действительно была похожа на китайскую фарфоровую статуэтку. Можно было даже ожидать, что она будет говорить с иностранным акцентом. Но выговор был чисто английским. Она продолжила:

— Мин Корелли.

— Мин Корелли, — повторил он. — А адрес? Телефон?

— Нет, я…

Она замолчала, не в силах свободно вздохнуть из-за боли в груди. Безотчетным движением она сдвинула одеяло, и в это мгновение Джулиан заметил удивительную хрупкость ее сложения. Ночная рубашка Клодии, которая была девушке велика, спустилась, открыв одно плечо. Сестра бросилась к ней и снова укрыла до подбородка.

— Лучше больше не разговаривать, — сказала она значительно. — Пульс слишком учащен.

— Но мне надо узнать ее адрес, чтобы сообщить близким.

Сестра наклонилась над Мин:

— Скажите, пожалуйста, ваш адрес, дорогая.

Но Мин после минутного просветления снова вернулась в свое прежнее состояние. Она бредила. Джулиан, с беспокойством следивший за нею, мог разобрать немногое: «Уйди… я не хочу… не прикасайся…» Ничего хорошего это значить не могло. Очевидно, на нее напал какой-то мужчина и она до сих пор была напугана. Сейчас от нее ничего не добьешься. Он сказал медсестре:

— Ухаживайте за нею. Не лучше ли закрыть окно?

Та негодующе посмотрела на него как на дилетанта:

— Нет! Сегодня пневмонию лечат с помощью проветривания. Она получает пенициллин каждые три часа. С ней будет все в порядке. Доктор говорил, что сначала должно быть ухудшение, потом улучшение.

«Что за глупость, черт возьми?» — подумал Джулиан и, с сожалением на прощание взглянув на свою новую знакомую, удалился.

Выглядела она очень больной. Но доктор Бишоп и медсестра, очевидно, знали свое дело. Он вдруг подошел к телефону и позвонил в полицию.

— Никто не справлялся о пропавшей родственнице по имени Мин Корелли? — спросил он.

Ответ был отрицательным. Придется подождать, пока Мин сможет сообщить свой адрес. Но ему хотелось узнать о ней побольше.

Мин. Это имя шло ей. Оно подошло бы и корейскому ребенку-сироте. Снова он предался воспоминаниям.

Между тем были очень серьезные причины, по которым никто не справлялся о Мин. Произошло два события, о которых ни Джулиан, ни его пациентка ничего не знали.

Айвор Уолтерс вернулся в «Четыре пера» злой как черт. Он, конечно, не хотел рассказывать правду, до чего довел Мин своими приставаниями, ему сейчас было немного стыдно. Он рассказал Норману и Салли, что они с Мин поссорились и она отправилась прямо домой.

— Она не захотела ехать с нами на машине и поехала на поезде, — соврал он, считая, что ему повезло. Он уедет рано утром в Ковентри, прежде чем Салли и Норман узнают все от Мин. Конечно, он был не совсем уверен, что она нашла дорогу на станцию и вернулась домой. Но когда она не вернулась в гостиницу поздно вечером, он решил, что так и есть. Салли страшно рассердилась. Она сказала:

— Со стороны Мин настоящее свинство вот так, сбежать и все испортить.

Норман согласился.

— Особенно, — продолжала Салли, — если учесть, что мы с Норманом хотели объявить о нашей помолвке и отпраздновать это здесь до отъезда домой.

— Поздравляю, — пробормотал Айвор.

— Я скажу Мин все, что о ней думаю, когда мы увидимся, — сказала Салли. — Из-за чего, однако, у вас вышел скандал?

— Вспылила из-за какой-то ерунды, не помню, да и вспоминать ни к чему, — увильнул от ответа Айвор.

Так что они вернулись в Лондон и не хватились Мин, не явившуюся в понедельник на службу. Хватилась только тетя, Прюденс Корелли.

Но мисс Корелли в эту ночь было не до того, пришла ли ее племянница домой в пол-одиннадцатого, как обещала, или нет.

Старый Том Корелли уже не мог волноваться о своей дочери и наводить о ней справки. Он вернулся домой, купив по дороге вечернюю газету, упал и умер от приступа грудной жабы.

Но Мин не знала ничего об этом, борясь за собственную жизнь в доме Джулиана Беррисфорда.