Три килограмма конфет

Год я ждала и жаждала хоть какого-то внимания с его стороны, а добившись этого, совершенно не понимала, как себя вести и что говорить, тем более когда где-то рядом постоянно крутилась острая на язык и злопамятная Светка. Она, кстати, являлась ещё одной причиной моей меланхолии и чувства лёгкого разочарования от всего происходящего, не позволяла забыть, что Мистер Идеал до сих пор занят, насколько бы участливым ни казался его тон и как бы очаровательно он ни улыбался мне теперь при каждой случайной встрече.

До осенних каникул оставалась всего лишь неделя, и нас засыпали контрольными и проверочными тестами перед окончанием первой четверти, очень кстати отвлекая от всех личных проблем, отходящих глубоко на задний план, когда за один вечер приходилось осваивать пугающе большой объём информации, чтобы еле дотянуть хотя бы до оценки «хорошо».

Именно необходимостью готовиться к очередным контрольным я объяснила подругам и свой отказ идти на первый в этом году футбольный матч нашей команды, чем вызвала не просто удивление, а настоящий шок, ведь весь прошлый сезон я порой всё свободное время проводила на поле, глазея на разминающегося, отрабатывающего пасы, отбирающего мяч, да даже просто болтающего в стороне по телефону Романова. Так как футбол пользовался у нас в гимназии особенной популярностью (если говорить честно, не он сам, а скорее играющие в него парни), трибуны бывали прилично заполнены болельщиками даже на тренировках, поэтому я никогда не боялась попасться на слишком назойливом преследовании Димы, считая себя очень незаметной.

Но Иванов-то заметил.

Я не хотела признаваться не только подругам, но отчасти и самой себе, насколько сильно боюсь вновь столкнуться с ним. Стоило только завидеть где-нибудь издалека любого смутно похожего парня, как я разворачивалась в противоположную сторону и бежала сломя голову, словно за мной гналась сама смерть. У меня не получалось найти разумное объяснение этому страху, ведь он явно не собирался мстить или продолжать изводить своими подколками и имел тысячу возможностей найти меня в любой момент, ведь мы учились на одном этаже; более того, мне всё настойчивее казалось, что Максим тоже избегает встреч, иначе ничем больше не получалось объяснить, как мы смогли за последние полторы недели ни разу не пересечься.

Не стоило забывать, что все хорошие вещи имеют обыкновение заканчиваться. А я, совсем замотавшись с подготовкой к только что написанной контрольной по ненавистной математике, напрочь забыла про все свои проблемы, опасения и меры предосторожности, и сначала с полчаса торчала на заднем крыльце вместе с нервно закуривающей одну за другой сигарету Риткой, не перестававшей твердить, что тест по английскому она точно завалила; а потом, насквозь продрогшая под влажным холодным ветром и пропитавшаяся запахом табака, я решила сходить и встретить Наташу с её занятий по самообороне, отпустив Марго вместе с возникшим будто из-под земли Славой.

По пути к залу, где Евгений Валерьевич проводил самый популярный факультатив за всю историю гимназии, мне как раз удалось хоть слегка отогреться и перестать громко клацать зубами. Я надеялась, что Колесова своими рассказами о занятии сможет помочь отвлечься от попытки в пятый раз прокрутить в голове решение последней задачи прошедшей контрольной, а заодно не даст мне окончательно пасть духом от осознания собственной глупости.

Дверь, ведущая в зал, оказалась распахнута настежь и кем-то заботливо подпёрта куском выдранной со шведской стенки перекладины, и мне оставалось сделать несколько шагов, когда в сумке завибрировал телефон, вынуждая отвлечься и на какие-то пару мгновений перестать смотреть вперёд.

И следующим движением я, по велению судьбы-злодейки, с размаху влетела в фигуру человека, пытающегося покинуть пределы зала настолько же стремительно, насколько мне, напротив, хотелось оказаться внутри. В тот же момент, ткнувшись носом в плечо парня и успев увидеть перед собой только лацканы тёмно-синего пиджака и белую рубашку — стандартные элементы школьной формы — я всё равно с уверенностью могла бы сказать, кто сейчас передо мной, даже не имея необходимости поднимать для этого голову вверх.

Иванова я узнала сразу по запаху одеколона, хорошо запомнившемуся за два дня, проведённые бок о бок за одной партой, а ещё потому, что подсознательно давно ждала подобного: чем дольше нам удавалось держаться в стороне друг от друга, тем более эпичной и неожиданной должна была стать в итоге встреча.

Мы с ним синхронно отступили назад, но у меня не хватило смелости поднять взгляд, и я сосредоточенно изучала треугольник чуть ослабленного галстука и надеялась, что сейчас у нас получится спокойно и мирно разойтись дальше по своим делам. Я ведь обещала себе не ввязываться больше ни в какие приключения. Главное — просто молчать.

— Опять ты? — обречённо выдохнул он, а я в то же мгновение чуть не задохнулась от возмущения. Вот уж что точно неожиданно оказалось услышать это от лишь недавно преследовавшего меня человека.

— А я могла бы догадаться, что ты захочешь походить на уроки самообороны, — я скрестила руки на груди, пытаясь почувствовать себя хоть немного более уверенной, когда пальцы подрагивали то ли от волнения, то ли от злости на очередную выходку Максима, одной простой фразой умудрившегося снова довести меня до ярости. Несмотря на показательную дерзость, я до сих пор боялась просто посмотреть на него, и уже сделала одно маленькое движение в сторону, планируя как можно скорее прошмыгнуть мимо и закончить этот разговор, не суливший ничего хорошего.

— А тебя, вероятно, пригласили дать мастер-класс? — ехидно поинтересовался он и, словно прочитав мои мысли, фривольно облокотился плечом о дверной косяк, перекрывая мне такой горячо желанный и лишь недавно доступный путь к спасению. — Тогда мне имеет смысл сразу сходить за медсестрой?

— Тебе имеет смысл отвязаться от меня со своими тупыми попытками сострить.

— Вот как ты реагируешь на проявленное дружелюбие?

— Дружелюбие? — нервный смешок вырвался из меня сам собой, потому что нахальство этого самовлюблённого придурка уже начинало переходить все границы разумного. — Тебе стоит почитать определение этого слова в толковом словаре. Надеюсь, читать-то ты умеешь, или буквы дальше пятнадцатой тоже не смог освоить?

— Ой, сколько яда. Копила специально для меня? — фыркнул Иванов, расплываясь в раздражающе-широкой улыбке. Кажется, ему доставляло удовольствие всё происходящее, и это злило меня всё сильнее.

— Знаешь, — я замолчала и окинула его оценивающим взглядом с ног до головы, до неприличия долго задержавшись на переносице, словно рассчитывая увидеть на ней какой-нибудь след от нашего последнего общения. — У тебя явно неадекватно завышенная самооценка.

— Неужели? Кажется, это не я настолько высокого о себе мнения, чтобы распределять людей по уровням развития.

— Просто твой уровень сразу бросается в глаза, — я довольно хмыкнула, заметив, как он медленно и неотвратимо начинает звереть: улыбка сползала с лица, уступая место кривой ухмылке, а наглый открытый взгляд сменился на угрожающий прищур. Сейчас мне бы стоило проявить благоразумие и замолчать, но который раз за последнее время инстинкт самосохранения решил так некстати отключиться, оставив меня на волю собственной глупости. — Чем швырнёшь в меня на этот раз? Куском линолеума?

— У тебя мало не только мозгов, но и фантазии, — от прозвучавшей в его голосе снисходительной интонации у меня внутри поднялась новая волна гнева, мгновенно замеченная им. — Ой, какие мы злые! Если снова планируешь разбить мне нос, дай знать, я хотя бы рубашку сниму, чтобы и её не пришлось выбрасывать.

— Ох, извини, у нас, нищебродов, принято отстирывать грязные вещи, а не выбрасывать их.

— Вот надо было тебе и отдать её отстирывать, и тогда бы ты узнала, что сделать это нереально.

— Серьёзно? — насмешливо спросила я, теперь уже сама наслаждаясь его обиженно поджатыми губами и хмурым видом. — Не знаю, кто там занимается стиркой у таких, как вы: прачки, горничные, домработницы…

— Домовые эльфы, конечно же, — ехидно вставил Иванов, высокомерно задрав нос вверх, и я, вопреки всей кажущейся серьёзности и напряжённости нашей очередной перепалки, прыснула от смеха, очень отчётливо представив его в окружении сморщенных маленьких существ в грязных рваных тряпках.

— Вот и передай своему Кикимеру, что холодная вода и хозяйственное мыло творят чудеса, — я с трудом сдерживала смех, и при взгляде на впервые возникшую на его лице искреннюю и непринуждённую улыбку с еле заметными ямочками на щеках, придававшими ему совсем ребяческий вид, мне вдруг начало казаться, что мы стоим на пороге долгожданного перемирия, значительно упростившего бы жизнь нам обоим. Ведь по большому счёту, у нас не было ни одной веской причины для взаимной ненависти, и наверняка получилось бы остаться в нейтральных отношениях, просто изредка, по необходимости, перебрасываться парой ничего не значащих фраз, напрочь лишённых злобы и желания больно задеть противника.

Мне вдруг подумалось: ведь он наверняка мог быть терпимым собеседником. Может быть, даже… приятным?

— А в твоём случае ещё и бутылочка с нашатырём под рукой? — ляпнул он, мгновенно разрушив этот странный и обнадёживающий момент как будто бы ненадолго возникшего взаимопонимания, и я разочарованно прикусила губу, начиная мысленно корить себя за не по возрасту наивную веру в добро, из-за которой не единожды приходилось очень болезненно сталкиваться с истинными озлобленными, завистливыми и способными на предательство лицами окружающих людей.

Внезапно накатила сильная усталость, ощущение полной моральной и физической истощённости, набиравшей свои темпы даже не с первого учебного дня, не с поступления в гимназию, ради которого пришлось усиленно нагонять школьную программу, а с той самой ночи, когда нам позвонили с неизвестного номера и сообщили про аварию. Это ведь я просила брата приехать на выходные, и не проходящее ни на день чувство вины, ответственности за случившуюся трагедию мучило, разъедало изнутри подобно кислоте.

Мне так часто хотелось поговорить об этом хоть с кем-нибудь, но останавливала навязчивая мысль о том, что за банальными словами сочувствия и фальшивой попыткой поддержать будет проскальзывать всё тот же обвинительный тон, который вот уже два года порой слышался мне в голосах родителей. И я боялась напрямую спросить их об этом, боялась честного ответа, боялась приятной лжи, боялась многозначительного молчания. Вся моя жизнь насквозь пропиталась страхом.

Пока на протяжении полутора лет я вела образ жизни, максимально приближённый к состоянию амёбы, избегая любых неприятных — и приятных тоже — потрясений, выходило абстрагироваться от прошлого, но с каждым новым происшествием последнего месяца начинала трещать и осыпаться ранее казавшаяся крепкой стена самообладания, и меня то и дело резко накрывало всеми душевными терзаниями, отныне вышедшими из-под контроля.

Сложно представить, как именно я выглядела сейчас со стороны, учитывая то, что любые сильные эмоции всегда мгновенно читались у меня на лице, доставляя тем самым массу хлопот. Но Иванов вновь стал очень серьёзным и даже выпрямился, отлипнув от косяка и снова открывая возможность сбежать от продолжения неприятного разговора. И я была полна решимости воспользоваться столь прекрасным шансом, пока не захотелось позорно всплакнуть от жалости к себе.

— Слушай, — начал он, опять вынудив нехотя остановиться, когда я уже дёрнулась вперёд, намереваясь скорее пройти внутрь зала. Мне было ничуть не интересно, какую ещё гадость или глупость он собирается сказать, но уйти теперь означало расписаться в собственной слабости и признать поражение, а мне, несмотря ни на что, ещё хотелось в будущем взять реванш. — Я хотел…

— Иванов? Ты до сих пор здесь? — от командного голоса Евгения Валерьевича, раздавшегося совсем поблизости, мы оба испуганно подпрыгнули на месте, словно пойманные с поличным преступники. Пока Максим обернулся, выискивая взглядом фигуру физрука, я воспользовалась ситуацией и быстро проскочила мимо него, отправившись прямиком в раздевалки.

Занятие, по-видимому, закончилось уже минут десять назад, потому что копуша-Наташа успела почти полностью переодеться из спортивной одежды в школьную форму, но не переставала мечтательно улыбаться, напоминая психически больную и совсем немножко Риту после очередного просмотренного шедевра кино. Колесова даже не сразу заметила меня, зачем-то до сих пор тщательно вслушивающуюся в доносящиеся из коридора смутно различимые голоса.

— А я тебе звонила, — как бы между прочим заметила она, вскользь мазнув по мне взглядом, а спустя минуту сборов снова уставилась на меня, теперь уже более пристально и будто подозрительно. Не знаю, выглядела ли я настолько странно или просто не стоило так откровенно на виду у всех поджимать дверь раздевалки, неумело разыгрывая сцену из любого фильма про шпионов. — Ты чего трубку не взяла?

— Не видела, — натянуто улыбнувшись, я пожала плечами и подошла ближе к ней, чувствуя себя неуютно под косыми взглядами остальных переодевающихся девчонок.

— Да я хотела предупредить, что здесь был твой заклятый враг, — со смешком шепнула мне на ухо Натка, — повезло, что ты не пришла минут на пять раньше и не успела с ним столкнуться.

— Действительно, повезло, — согласно кивнула я, сама не зная, почему.

***

С каким бы усердием мы с Натой ни пытались найти признаки зарождающейся любви между Ритой и Славой, сделать это выходило разве что в собственном воображении. Я не могла даже с натяжкой назвать себя экспертом по отношениям между мужчиной и женщиной, но даже тех скромных познаний, почерпнутых из наблюдения за знакомыми парами, просмотра фильмов и чтения книг (не самые достоверные источники, скажу я вам), оказалось вполне достаточно, чтобы заметить, что всё их взаимодействие друг с другом было лишено романтического подтекста. Даже в нашем с Анохиной общении чаще пролетали искры.

Вся эта ситуация выбивала нас из колеи и очень расстраивала, потому что мы искренне желали Марго счастья, а Слава… Ну, откровенно говоря, после двух недель периодического общения с ним мы готовы были смело подписаться под всеми когда-либо услышанными о нём восторженными эпитетами, а ещё накидать сверху с десяток комплиментов из собственных наблюдений. Чанухин с первого взгляда казался редкостным нахалом, но это почему-то совсем не раздражало, наоборот, необъяснимо очаровывало, как и балансирующие на грани приличия шутки, в меру используемый сарказм и привычка манерно растягивать гласные в словах. Он стал первым человеком, в характере которого минусы так органично сливались с плюсами, что в какой-то момент становилось невозможно разделить их.

Мы знали его как общительного простого парня, чуткого и способного быстро сообразить, когда лучше промолчать, а когда — сказать слова поддержки или пошутить, разряжая накалившуюся обстановку, но у него выходило в два счёта переключиться на самоуверенного, насмешливого, едкого задиру, каким Слава вдруг становился, стоило кому-то задеть близких ему людей. Даже боевая Наташа могла только хлопать глазами и открыв рот смотреть за тем, как быстро и беспощадно он поставил на место одного из одноклассников Риты, не вовремя осмелившегося отпустить унизительный комментарий в её адрес.

И чем дольше мы знали Чанухина, тем чаще я думала, как они могут быть друзьями с постоянно угрюмым, высокомерным, заносчивым, лишённым всякого такта и моральных принципов Ивановым. И хоть мне ни разу не довелось вживую оценить их общение, ведь как только Слава направлялся в нашу сторону, его друг буквально растворялся в воздухе (за что я на самом деле была ему благодарна, ведь в противном случае уходить из неприятного общества Максима приходилось бы мне самой), Ритка уверяла, будто они полностью на одной волне, совсем как братья-близнецы, в чём у меня лично оставались огромные сомнения.

Последние три дня до каникул прошли относительно легко, хотя на душе до сих пор было неспокойно. Не знаю, чем руководствовался этот напыщенный индюк Иванов, но он неожиданно перестал где-то скрываться и теперь с раздражающей частотой попадался на глаза, при этом всем своим видом игнорируя моё существование и не произнося ни слова, пока вокруг нас были люди. А я всё равно каждый раз напрягалась, с ужасом представляя возможность вынести очередной поток изливаемой им желчи при десятке свидетелей, поэтому готова была прыгать от счастья, когда он наконец снова оказывался на безопасном расстоянии.

Зато Дима, к огромному удивлению и лёгкой настороженности всей нашей компании, стал подозрительно любезен и внимателен, начал здороваться со мной первым и в последний учебный день даже пропустил нас с Колесовой перед собой в очереди в столовой, чем ввёл в состояние ступора на оставшиеся три урока. И если первые пятнадцать минут после каждого мимолётного контакта с ним я витала в облаках, порхала над землёй и ощущала неописуемое счастье, как и положено нормальной влюблённой девушке, то потом радость произошедшего отступала под настойчивым чувством тревоги, без устали твердящей, что это неправильно, слишком похоже на сказку или жестокий розыгрыш.

Большую часть каникул, к моей огромной радости, мы проводили дома у Марго, наслаждаясь великолепной возможностью прокрастинировать и вести многочасовые бессмысленные беседы обо всём и ни о чём одновременно. У моих родителей на всю неделю как раз по плану стояли операции, поэтому они уходили на работу с рассветом и возвращались домой только ближе к полуночи, и примерно по тому же графику я перемещалась из нашей новостройки в душевную «сталинку» подруги и обратно, по пути забирая с собой Наташу, ради наших посиделок прогуливающую даже свои занятия по борьбе.

Помимо прослушивания музыки, просмотра первого попавшегося фильма и наших с Марго споров о последней прочитанной книге, во время которых Ната принципиально каждые две минуты громко вздыхала и показательно закатывала глаза, мы жадно поглощали приготовленные Зинаидой Васильевной домашние котлетки и усиленно готовились к Хэллоуину, в честь которого в гимназии должна была пройти дискотека в первую же пятницу после завершения каникул. На прошлогоднюю я не ходила, сославшись на запрет родителей, а на самом деле просто испугавшись возможности столь неформального общения со сверстниками, судя по рассказам подруг, предпочитающими именно на подобных мероприятиях напиваться до беспамятства и заводить более близкие отношения со всеми вытекающими последствиями.

Нет, вы не подумайте, что я закомплексованная ханжа с синдромом отличницы. Хотя, может быть, подобная характеристика имеет намного больше общего с реальностью, чем мне самой бы хотелось. Просто я всегда старалась быть очень осторожной в своих поступках и решениях.

Мой брат умело совмещал выдающиеся успехи в учёбе с вечерними посиделками у костра под гитару, гулянками до утра и убийственными дозами алкоголя и сигарет, после которых он мог выглядеть самым цветущим и энергичным человеком в мире. Я же, в сравнении с ним, казалась полной неудачницей, на любое предложение выпить, покурить, пойти на свидание реагировала широко распахнутыми от испуга глазами и настойчиво пульсирующей в голове мыслью: «Что скажут родители, если узнают?» На его фоне я всегда выглядела трусихой, слишком зажатой, зашоренной теми наставлениями о правильном поведении для девочки, что с младенчества вдалбливала мне мама.

Если бы не Костя, я бы, наверное, никогда не решилась попробовать спиртное, не научилась бы поддерживать хоть смутное подобие беседы, оказавшись в компании незнакомых людей, не услышала бы сотни проникающих прямиком в сердце мелодий, не узнала бы так много действительно важных вещей, оставшись просто очередной сугубо правильной и принципиальной отличницей, какой меня растили родители.

А если бы не я, он, возможно, до сих пор бы жил.

— Это Слава! — воскликнула Марго, когда в окно её комнаты внезапно ударило что-то, очень похожее на тонкую ветку. Вот только с той стороны дома, куда выходили её окна, не росло ничего выше куцых полудохлых кустарников, любовно выращиваемых страдающими от безделья престарелыми жильцами. Ни я, ни Натка бы в жизни не заметили этот звук, или не придали бы ему особого значения, но у Риты со Славой уже выстроилась собственная система взаимодействия, приводившая в восторг и одновременно вводящая в недоумение своей странностью.

Анохина быстро остановила идущий на ноутбуке фильм, какую-то очень восхваляемую критиками артхаусную драму, под которую мы с Колесовой упорно старались не заснуть, погружались в собственные мысли и изредка тыкали друг друга пальцем в бок, стоило лишь заметить, как одна из нас начинала откровенно клевать носом. До конца каникул оставалось два дня, и все мы медленно сходили с ума; не зная, чем ещё себя занять, охотно подписывались на все инициативы Ритки, подталкивающие к состоянию анабиоза вкупе с пасмурной холодной погодой за окном.

Сама же Марго выглядела достаточно бодрой, очень ловко распахнув настежь старые деревянные рамы, и, наполовину свесившись из окна, непринуждённо болтала со стоящим внизу Чанухиным. Благо, жила она на втором этаже.

— Сейчас скину тебе эту книгу. Мы с Полей чуть не загрызли друг друга, споря по поводу главной героини, — я чуть поморщилась, услышав своё имя, и повыше натянула колючий плед, пытаясь хоть как-то спастись от идущего с улицы холода. Всё же конец октября — не самое подходящее время для окон нараспашку.

— Не хочу показаться занудой, — раздался вдруг с улицы слишком знакомый, недовольно-насмешливый голос, заставивший меня по привычке замереть на месте и испуганно озираться по сторонам. Рано или поздно Слава ведь должен был явиться сюда вместе со своим другом, но я всё равно оказалась абсолютно не готова к такому раскладу событий. Радовало лишь то, что Иванов сейчас понятия не имеет о моём присутствии поблизости, — но вообще-то люди давно придумали двери и лестницы.

— Да все знают, что ты зануда, Макс, — со смешком отозвался Чанухин, а потом сдавленно чертыхнулся под смех своего друга, причиной которому, как я поняла, стала пролетевшая мимо адресата книга, смело выброшенная Ритой прямо в окно. — Люди, дружище, ещё придумали общественный транспорт, о существовании которого ты наверняка знаешь только по фильмам.

— И ты, Брут! — неестественно пафосно воскликнул Максим, пока остальные участники сцены весело смеялись. Я перевела взгляд на Наташу, так некстати успевшую всё же заснуть под скучнейший фильм и теперь сладко посапывающую у меня под боком, а потом сильнее вцепилась пальцами в край пледа, ощущая себя лишней на этом празднике жизни и боясь хоть чем-то выдать своё незримое присутствие в чужом разговоре, словно я исподтишка подслушивала то, что мне совсем не предназначалось. — Ну давай, Слав, скажи что-нибудь про такси, я уже дня три точно не слышал подобных шуток и тааааааак соскучился.

— Я не могу вот так, ты же знаешь. Всё должно идти от чистого сердца, — отозвался Слава. — Рита, так что насчёт праздника, всё в силе? Макс достанет всё необходимое.

— Да, как договаривались! — крикнула Марго, пытаясь наощупь найти брошенную на подоконнике пачку сигарет. — Главное, чтобы состав учителей не поменяли.

— Всё уже точно, если только не случится какой-нибудь форс-мажор. Но и мы можем соскочить вплоть до последнего момента.

— Придумаем план «Б»?

— Да, лингвистический, если гуманитарный не сработает, — со смешком заметил Чанухин, намекая на привязку к нашим классам выбранных профилей.

— Да хорош уже орать, вы же не в лесу, — пробубнил Иванов, и я впервые готова была согласиться с ним, испытывая непреодолимое желание скорее закрыть уже это проклятое окно и остановить обсуждение на весь двор планов, являющихся для меня одной огромной загадкой. — Телефоны существуют как раз для того, чтобы позвонить и обсудить все подобные дела.

— А такси существует как раз для того, чтобы ты в него сел и уехал и перестал портить всем настроение своим старческим ворчанием, — Слава сам же рассмеялся над своими словами, а спустя полминуты послышался и смешок Максима, немало удививший меня, считавшую его априори не способным на самоиронию из-за сугубо серьёзного отношения к собственной персоне и завышенного чувства своей важности. — Вот это шло от души, дружище, извиняй.

— Если из-за вашего свидания я снова опоздаю на тренировку…

— Это не свидание, — хором отозвались Чанухин и Марго, уже щёлкавшая зажигалкой перед зажатой во рту сигаретой, борясь со сдувающими пламя порывами ветра.

— Ага, конечно, — ехидно хмыкнул Иванов, — на этот раз Евгений Валерьевич меня точно с землёй сравняет. Давайте вы как-нибудь попозже продолжите курить и загадочно смотреть друг на друга, а?

— А ты и правда зануда, — рассмеявшись, заметила Анохина, картинно выпуская в воздух колечки дыма. В этот же момент Наташа дёрнулась и открыла глаза, растерянно уставившись на меня, напряжённо вслушивающуюся в чужой разговор и при этом только что с головой ещё не залезшую под плед, словно он мог бы помочь исчезнуть по первому желанию.

— Ладно, мы пойдём тогда, Рит. Я напишу попозже. Девчонкам привет! — судя по тому, как громко выкрикнул Слава последнюю фразу, он-то знал, что мы сейчас у Анохиной, и моё сердце болезненно сжалось в ожидании чего-нибудь непредсказуемого и ужасного, но всё смолкло, и единственными доносящимися с улицы звуками остались гул проезжающих вдали машин и отголоски звонкого детского смеха с площадки во дворе.

Только спустя несколько минут я смогла окончательно расслабиться и даже сделать вид, что очень хочу поскорее досмотреть фильм, лишь бы меньше обсуждать внезапный визит. Мне казалось, что своими попытками до сих пор избегать Иванова и неубедительными, путанными объяснениями такого поведения я вызываю у подруг слишком много подозрений.

На самом деле я очень боялась, что, начни мы очередную перепалку при всех, вскроются детали произошедшего на поле, а ещё наша последняя встреча в дверях зала, ведь у меня не было разумных доводов утаивать об этом. Но вовремя не рассказав ни о чём ни Рите, ни Нате, я попала в ловушку и теперь вынуждена была снова молчать и врать, прикрывая старые недомолвки всё новыми слоями лжи.

С того самого дня, как я впервые увидела Диму Романова, у меня появилось маленькое странное хобби, по сути своей напоминавшее скорее дурную привычку. Перед сном, уже ворочаясь в кровати с выключенным светом, я любила представлять себе какие-нибудь ситуации, в которых мы случайно заводим разговор, и мне нравилось проигрывать различные варианты диалогов, где я умею флиртовать и кажусь очень приятным, интересным собеседником, а он остаётся таким же милым, интеллигентным и очаровательным парнем, как и в реальной жизни. Обычно такие мини-сценки позволяли мне засыпать в слегка приподнятом настроении и не начинать думать о чём-то менее радостном и произошедшем по-настоящему.

Удивительно, но совсем недавно я как-то незаметно для самой себя перестала этим заниматься. Не совсем, просто… теперь вместо попыток соблазнить Диму я подолгу проигрывала в уме ожесточённые словесные дуэли с Ивановым.

========== Глава 8. Про начало отвратительного праздника. ==========

Узнав о тех загадочных планах Риты и Славы, я не смогла даже по привычке прикинуться, что разделяю всеобщее воодушевление столь отвратительной, опасной и нелепой идеей, потенциально сулившей нам огромные проблемы от вызова в кабинет директора вместе с родителями до немедленного исключения из гимназии. Однако моего мнения всё равно никто не желал слушать (так я заверила сама себя), поэтому своё недовольство обозначила лишь скорбной миной, появившейся на лице сразу после восторженного монолога Анохиной.

И вот, слишком быстро пережив первые несколько дней второй четверти, мы подошли к фатальной праздничной пятнице, которую большинство учеников ждали с нетерпением и предвкушением, а я — с ощущением тревоги от готовящегося почти что преступления и лёгким, тщательно подавляемым воодушевлением в преддверии первого совершаемого мной за очень долгий срок безрассудства.

Пока мы одевались, причёсывались, красились, облачались в тщательно продуманные для намечающейся вечеринки костюмы, стойко терпели тридцатую по счёту поправку в собственный образ, на ходу вносимую слишком уж серьёзно относящейся к происходящему Марго, Слава щедро (даже слишком щедро, как выяснится через несколько часов) добавлял виски в маленькие бутылки колы, половину из которых он оставил под обшарпанной дверью квартиры Анохиной, сопроводив короткой запиской о месте и времени встречи, а вторую половину спрятал в раздевалке физкультурного зала.

Я могла бы соврать, что ничего не знала о роли ненавистного Иванова во всей этой затее, но ведь знала, и, нерешительно кивнув в ответ на открытый вопрос подруг стоит ли рассчитывать на меня, по факту заключила сделку и с дьяволом, и со своей совестью, настойчиво напоминавшей о том, что после этого вечера тяжело будет шипеть от злости на человека, фактически обеспечившего всё необходимое для нашего веселья. Именно он каким-то образом смог купить поражающее воображение количество алкоголя (мы все видели присланное Славой фото с эффектно разместившимися вдоль стола бутылками), а ещё согласился спрятать все наши запасы, рассчитанные на несколько часов праздника, в своём шкафчике (потому что в случае неприятностей его точно сможет отмазать отец, как заверил нас Чанухин).

Участвовать во всём этом, на самом деле, было для меня настоящим безумием сразу по многим причинам, в числе которых значилось и возможное общение с Максимом, и мой ничтожно маленький опыт употребления алкоголя, и необходимость делать непринуждённый и расслабленный вид при дежурящих на празднике учителях, тогда как я легко впадала в панику и не умела контролировать свои эмоции, особенно если чувствовала себя виноватой. Но мне настолько не хотелось снова отрываться от компании и стоять в стороне от общего веселья, что потенциальные риски постепенно отходили на второй план, уступая место азарту, подстёгиваемому предчувствием надвигающихся перемен.

Мысли то и дело крутились вокруг присутствия на дискотеке Димы, и, что таить, я ждала и надеялась на хоть какие-нибудь действия с его стороны, которые помогли бы понять, являлось ли внезапное странное внимание ко мне показателем действительно проснувшегося интереса или обычной, ничего не значащей вежливостью, приобретавшей скрытый смысл исключительно по воле моего богатого воображения.

У ворот нас уже ждал Слава, бесстыже потягивающий сигарету прямо в ста метрах от стоящих на крыльце гимназии учителей, которые быстро досматривали входящих внутрь учеников. Окна первых этажей мерцали тусклым светом, попеременно меняющим свой цвет с кислотно-жёлтого на зелёный, чернильно-синий или алый, а ритм громкой музыки отдавался лёгкой вибрацией по всей прилегающей территории, только усиливая ощущение постепенно уходящей из-под ног земли, возникшее у меня сразу же после первых нескольких глотков алкоголя.

Чанухин как никто другой органично вписывался в выбранный им образ Фредди Крюгера, но не только благодаря идеально сидящему на высокой худощавой фигуре костюму, а больше за счёт острого, выступающего вперёд подбородка и по-настоящему сумасшедшего взгляда, порой возникающего в полупрозрачных серо-зелёных глазах. Он бегло осмотрел нас, довольно ухмыльнулся и что-то быстро шепнул на ухо Рите, будто смутившейся и глупо захихикавшей в ответ. Мы с Наткой переглянулись, немало удивившись подобным жестам, слишком сильно выбивающимся из их привычной расслабленно-непринуждённой манеры общения.

Впрочем, нельзя было исключать волшебное спасительно-губительное влияние на всё происходящее сейчас виски, стремительно распространявшегося по телу с током крови и приносившего с собой приятное тепло и стойкое ощущение собственного могущества. Оно внезапно пробуждало те качества, о существовании которых было неизвестно в более трезвом состоянии. Я лично видела мир сквозь странно искривлённую призму, до неузнаваемости преобразившую казавшиеся знакомыми предметы. Ранее важные вопросы и события перестали волновать, став не более чем случайными еле ощутимыми песчинками; зато какие-то незначительные детали бросались в глаза, выделяясь в вечерней мгле неестественно яркими пятнами, картинно замедленными движениями или слишком выразительными взглядами.

— А где же наш герой Максим? — спросила Марго, растерянно озираясь по сторонам, в то время как я недовольно сморщилась от такой характеристики, окончательно потеряв контроль над собственным телом и больше не считая нужным скрывать свои истинные эмоции.

— У них была тренировка, и он остался после неё в школе. Сам нас найдёт, — отмахнулся Слава и как-то уж слишком долго задержался на мне взглядом.

Иногда я думала, что он точно должен бы недолюбливать меня как причину постоянных метаний между компанией лучшего друга и обществом Анохиной, рядом с которой как назло постоянно крутились мы с Наташей. Хотя Иванов перестал прятаться и убегать, но стоило нам с ним одновременно оказаться в радиусе трёх метров, как даже самый оживлённый и интересный разговор внутри нашей компании тут же сходил на нет, сменяясь на тягостное молчание, и все только и ждали, не кинемся ли мы прямо сейчас перегрызать друг другу глотки.

Вечер начинался согласно плану: мы без труда прошли контроль молоденькой учительницы английского у младших классов, судя по нервозности, уже прилично утомившейся от необходимости разглядывать учеников, подавляющее количество которых приходили изрядно пьяными. В число этих наглецов входила и наша четвёрка, быстро осушившая первую порцию приготовленных Чанухиным коктейлей и намеревавшаяся в ближайшее же время перейти к припрятанным внутри гимназии запасам, хотя я очень ясно осознавала, что уже превысила свою норму и ещё несколько глотков может запросто сбить меня с ног.

Помню, как Костя впервые привёл меня на какие-то квартирные посиделки со своими друзьями и дал попробовать мартини с соком, после которого я сначала долго плевалась, пытаясь всем попавшимся под руку заесть непривычно гадкий горький привкус во рту, а потом, глядя на расслабленных и веселившихся ребят, попробовала ещё, и ещё немного… Позже, таща меня домой и посмеиваясь, он сказал: «Останавливайся ровно в тот момент, когда в мыслях промелькнёт идея сделать один последний глоточек. Он, сука, всегда оказывается роковой ошибкой, уже не раз проверено, Полиновская».

Я снова и снова прокручивала его слова, подавляя в себе желание присоединиться ко всем и тоже отправиться в раздевалки за новой порцией, потому что свой «последний глоточек» сделала ещё около дома Ритки. Сложно было сказать, что́ сейчас сильнее кружило голову: виски, допитый залпом прямо у ворот гимназии, в месте встречи с Чанухиным, или свет установленных внутри зала мини-прожекторов, мигающих перед глазами режуще-яркими вспышками. А может быть, музыка, настолько громкая, что невозможно было разобрать ни одного слова, превратившаяся в агрессивно захватывающую в свои тиски пульсацию, в ритме которой невольно покачивались все собравшиеся.

Мой взгляд скользил по торчащим из чьей-то шевелюры пластиковым рогам Малефисенты, по взметавшейся вверх бутафорской бите и двум игривым хвостикам, окрашенным в синий и красный, по криво приклеенным к верхней губе вампирским клыкам, пока не остановился на руках, тщательно обмотанных окровавленными бинтами.

В глазах потемнело, и мне еле удалось устоять на вмиг ослабевших ногах. О чём я вообще думала, когда шла сюда?

— Поля, ты куда? — Наташа вцепилась мне в запястье своими длинными худыми пальцами с обломанными ногтями, стараясь поймать мой взгляд из-под завесы изрядно спутавшихся чёрных длинных волос надетого на ней парика. Я знала, что за образом девочки Садако из фильма «Звонок» скрывается именно она, но сейчас от взгляда на остро выпирающие кости и землисто-серую кожу утопленника мне стало по-настоящему страшно, а к горлу подкатил плотный ком надвигающейся тошноты.

— Я схожу в туалет, — мне пришлось кричать, чтобы быть услышанной в стоящем вокруг гвалте, и это оказалось очень кстати: так никто не мог заметить, как хрипел и дрожал мой голос.

— Мы сейчас в раздевалку пойдём, — Колесова наконец догадалась сдвинуть волосы в сторону, выжидающе глядя на меня. А мне захотелось поскорее сбежать подальше отсюда, наплевав и на подруг, и на Диму Романова, которого за последние двадцать минут я даже не попыталась найти, пока пританцовывала и бездумно перемещалась по забитому людьми помещению актового зала в состоянии необъяснимой эйфории. — Давай с нами?

— Нет, я пока пас! Встретимся здесь, хорошо? — Именно в этот момент на нас обратила внимание Марго, настойчиво требовавшая моего постоянного присутствия рядом с ней, ведь мы изображали девочек-близняшек из «Сияния», пока находились вместе, а вот поодиночке своими костюмами больше походили на кукол времён Советского Союза. Я поняла, что у меня есть ровно секунда на активные действия, прежде чем Анохина снова перехватит контроль над моим пьяным, а потому плохо сопротивляющимся телом, и поспешила скрыться из виду, неумело лавируя между танцующими.

Становилось душно и тесно, маски и грим на лицах учеников то расплывались перед глазами мутными пятнами, то сливались в единый хоровод отвратительных гримас, от которых внутри постепенно нарастали тревога и страх. У меня не получалось найти выход из зала, подступал приступ паники, и я очень чётко ощущала, как быстро колотится сердце, выбивая, наверное, под двести ударов в минуту. Забившись в первый попавшийся угол, я закрыла глаза, надеясь успокоиться, но спустя мгновение прямо над ухом, за своей спиной, услышала гадкий плотоядный смешок и почувствовала, как чья-то ледяная и влажная на ощупь ладонь легла мне на бедро и поползла вверх, ловко нырнув под подол платья.

У меня не хватило сил обернуться и посмотреть, кто это был, я испытала такое омерзение, которому не удалось бы подобрать ни одного подходящего эпитета. Я просто бросилась вперёд, грубо расталкивая всех на своём пути, мечтая как можно скорее оказаться дома, снять это отвратительное детское платье и залезть под горячий душ, чтобы от души выплакаться от обиды и снова расколовшихся в мелкую крошку наивных надежд на какой-то особенный вечер.

Однако, стоило мне всё же оказаться в коридоре, как прохладный в сравнении с залом воздух и показавшееся невероятно приятным одиночество медленно приводили в чувства, успокаивая и возвращая способность хоть относительно здраво мыслить и логически рассуждать. Родители наверняка уже дома, а я ещё слишком пьяна, чтобы хотя бы попытаться это скрыть. Сейчас никак нельзя возвращаться, ведь они и так не особо жалуют моих нынешних подруг, с охотой возлагают именно на них ответственность за не самую высокую успеваемость и постоянные нарушения установленного для меня режима, почти со слезами умиления на глазах вспоминая Аньку, считавшуюся моей лучшей подругой вплоть до нашего переезда. Они просто понятия не имеют, что внешне рассудительная и ответственная Анька давно уже перешагнула этап примерной девочки и ведёт очень интересный образ жизни, изобилующий случайными половыми связями, сигаретами и литрами поглощаемого алкоголя.

Я прислонилась спиной к ближайшей стене и приложила ладони к до сих пор горящим от стыда щекам, стараясь отогнать от себя все последние воспоминания. На несколько мгновений во мне поднялась волна злости по отношению к подругам, предательски бросившим меня на произвол судьбы, но голос совести очень быстро напомнил, как я сама сбежала от них, стесняясь признаться в том, насколько мне не нравилось всё происходящее вокруг. Если бы рядом до сих пор были Наташа, Рита и уж тем более Слава, ничего бы не случилось, поэтому я, без сомнения, была единственной виновницей своих приключений.

В конце коридора раздались женские голоса. Меньше всего мне хотелось показываться перед кем-либо в таком жалком состоянии, поэтому я уверенным шагом и с гордо поднятой головой двинулась навстречу смеющимся девушкам, как назло оказавшимся Катей и Мариной. Второй раз подряд меня посетила мысль поскорее уйти домой, но, смело откинув её, я прошла через наполненный людьми холл и замерла, раздумывая: можно было свернуть в коридор, ведущий к залу физкультуры, а следовательно, и раздевалкам, где сейчас должны находиться подруги. Именно этот вариант действий напрашивался сам собой, как самый безопасный и разумный.

Знаете, иногда вся наша судьба зависит от одного-единственного, с виду совсем незначительного решения. Сами того не ведая, мы запускаем принцип домино, а потом расхлёбываем последствия сделанного когда-то не в том направлении шага.

Именно такой шаг сделала я, направившись к лестнице. На втором этаже гимназии учились младшие классы, и мне показалось, что вряд ли сейчас ещё кто-то захочет сунуться в коридоры, стены которых покрыты рисунками берёзок и нелепо улыбающихся зайчиков, а значит, именно там у меня будет отличная возможность отсидеться, привести в порядок мысли и дождаться момента, когда выпитый алкоголь хоть немного выветрится, позволив досрочно сбежать с этого праздника, объективно заслужившего звание худшего в моей жизни.

Еле сдержав смешок при виде нарисованной под потолком синей белочки с ужасно выпученными глазами, я завернула за угол, нацелившись на один из подоконников в конце крыла, уже представив, как приятно будет прижаться лбом к холодному стеклу, но тут же боковым зрением заметила тусклый свет сбоку от себя. Кто-то сидел под окном, прямо на полу, уставившись в экран телефона.

Я мысленно чертыхнулась и уже собиралась сделать шаг назад, чтобы найти себе новое уединённое место, когда парень напротив поднял взгляд, уставившись прямо мне в лицо со смесью недоверия и удивления, заметного даже в царившем вокруг полумраке. Я не могла поверить, что поддавшись своему импульсивному, необдуманному порыву, встречу здесь именно его.

========== Глава 9. Про спор, которого следовало избежать. ==========

Недолго думая, я резко развернулась, намереваясь немедленно уйти как можно дальше, проклиная всё на свете, и в первую очередь — собственную глупость, по причине которой снова попала в неприятную ситуацию. Если бы у нас проводили конкурс на звание королевы неудачников, то у меня точно не нашлось бы серьёзных конкурентов в стенах этой гимназии.

— Подожди! — тут же окрикнул меня Иванов, и мне пришлось остановиться, еле сдержав обречённый вздох. Сейчас я не ощущала никакого желания общаться с ним (хотя я вообще никогда не ощущала подобного желания, и вряд ли что-то могло измениться в будущем), но долбаное воспитание не позволяло послать его на три буквы и демонстративно скрыться из вида, переведя нашу вражду на более продвинутый уровень.

За спиной раздавались какие-то шорохи, и я нехотя повернулась обратно, разумно решив, что видеть противника перед собой как-то спокойнее. Максим уже успел подняться на ноги, убрал телефон и теперь держал в руках бутылку колы с плескавшимися на самом дне остатками алкоголя.

— Давай отложим обмен гадостями на понедельник? — устало спросила я, спустя томительно долгие минуты так и не дождавшись от него ни звука. Просто стоять и молча смотреть друг на друга в тёмном коридоре оказалось слишком неловко, именно поэтому мне нужно было срочно заполнить пространство вокруг чем-нибудь помимо доносящейся с первого этажа музыки, пусть даже фактическим признанием собственной слабости и неспособности участвовать в словесной войне в любое время дня и ночи.

Инцидент на танцполе выбил меня из равновесия, и сейчас хотелось забиться в какой-нибудь тихий укромный уголок, сжаться до состояния горошинки и как следует пожалеть себя. На самом деле, ещё сильнее хотелось, чтобы кто-нибудь обнял меня и ласково погладил по голове, уверенным нежным голосом приговаривая, что всё будет хорошо, но получить хоть что-то подобное я могла только от подруг, спустя столько времени наверняка успевших вернуться туда, откуда мне еле удалось сбежать, а телефон остался в кармане куртки, висящей в раздевалке.

— У тебя явно проблемы с межличностными взаимодействиями, — хмыкнул Иванов, убрав бутылку в задний карман джинс и скрестив руки на груди, а потом сделал ближе ко мне несколько нерешительных шагов, выглядевших так, словно кто-то невидимый с силой толкал его в спину, вынуждая двигаться против собственной воли.

— Да, я постоянно нападаю на людей с необоснованными обвинениями, швыряюсь кусками земли и предпочитаю исподтишка бросаться оскорблениями, преследуя для этого выбранную жертву, — я сделала паузу и тут же картинно округлила глаза от изумления. — Нет, постой, всё это делаю не я! Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя проблемы с межличностными взаимодействиями?

— Кажется, ты хотела отложить обмен гадостями на понедельник?

— Кажется, ты первый решил отказаться от этой идеи?

Он замолчал, слегка сдвинув брови к переносице и недовольно поджав губы, с таким серьёзно-сосредоточенным выражением на лице сразу становясь лет на пять старше. Хотя, надо отметить, такой вид ему шёл и добавлял сто очков к брутальности.

А мне, судя по идиотским неуместным мыслям, давно стоило бы предпринять любые меры, чтобы скорее протрезветь.

Я мысленно считала до пяти, полная решимости на этот раз точно развернуться и эффектно уйти, или даже позорно сбежать, но главное — не продолжать разговор, суть которого неизменно сводилась к попытке полить меня грязью, а сейчас я и без того ощущала себя выпачканной с ног до головы, причём уже не столько от мерзкого поступка неизвестного мне человека, сколько от обидного падения в грязную яму собственных неоправданных ожиданий и несбывшихся надежд. Было так липко и противно, и ещё периодами накатывали слабость и тошнота, любезно напоминая держаться поближе к любой стене, на которую можно будет облокотится.

Раз. Два.

Если этажом выше тоже кто-нибудь окажется, можно закрыться в туалете или всё же уйти в раздевалку.

Три. Четыре.

Как вовремя он решил поиграть в молчанку, давая драгоценную возможность избежать своей компании.

— Нуууу, вообще-то… — начал он одновременно с тем, как в моей голове щёлкнуло долгожданное «пять». Ну как у него получается из раза в разрушить все мои планы? Что за дурацкая привычка сказать одно ничего не значащее слово и замолчать на пару минут? И почему он так сильно меня бесит?

— Что, вспомнил ещё какую-нибудь офигенную шуточку из своих заготовок? — закатив глаза, резко спросила я и, раз уж по велению злого рока мы снова очутились наедине в самый неожиданный момент и мне не удалось вовремя сбежать, решила приложить все возможные усилия, чтобы сделать этот разговор последним. Надоело постоянно прятаться от него, да и выслушивать оскорбления надоело, и даже строить из себя жалкую пародию на местных стерв типа Светки. Виски, кажется, успел воздействовать на каждую клеточку моего мозга и теперь яростно требовал положить конец этой войне любой ценой.

На языке уже крутились слова о том, насколько он избалованный, эгоистичный придурок, пожелания в будущем тоже испытать постоянный прессинг с чьей-нибудь стороны, а ещё скромная просьба оставить меня в покое и радоваться тому, что смог уделать в сарказме ничем не примечательную девчонку. Причём если бы не пьяное состояние, усиливавшее разочарование в жизни и злость на всё и всех, я бы точно ограничилась только просьбой.

— Я хотел сказать, что обычно ни на кого не бросаюсь и меня мало интересует, чем занимаются люди вокруг. Но… чёрт, меня просто бесит, когда показательно рыдающие девчонки снова срывают тренировку, на которую и так всех пинками загонять приходится. Я много раз терпел эти выходки, а тут сорвался, — сказать, что я опешила от его слов, это значило не сказать ровным счётом ничего. Кажется, я даже совсем комично раскрыла рот от удивления, ведь прямо сейчас Иванов объяснялся? По-своему извинялся? Пытался оправдаться?

До этого мне как-то не приходилось думать о том, что наше противостояние может доставлять неудобства и ему тоже. Ну ладно, несколько раз я думала об этом, но его поведение по отношению ко мне как-то само собой сводило на нет подобные предположения, превращая их скорее в мои настойчивые попытки отыскать лишний повод сдаться и в следующую встречу игнорировать любые нападки на себя.

А теперь мне оставалось только смотреть на него со смесью удивления, недоверия и смущения, чувствуя себя последней сволочью из-за того, что только минуту назад снова всеми силами нарывалась на грубости, не подумав просто попытаться выслушать его, прежде чем начинать по привычке обвинять во всех смертных грехах. Это было так стыдно. Настолько, что я приготовилась принести ответные извинения, внезапно растрогавшись почти до слёз.

Виски вместе с хмурящимся Максимом Ивановым определённо могут пробить меня на сантименты.

— У нас впервые по-настоящему важный сезон впереди, а мне приходится постоянно орать на ребят, потому что они отвлекаются от игры, то утешить кого-нибудь, то сбегать пофлиртовать, — продолжил он, прежде чем я успела вставить хоть слово, — а виной всему пустоголовые курицы: таскаются на поле в надежде устроить личную жизнь и не имеют даже смутных представлений о футболе.

Первой моей реакцией стал странный, нервно-истеричный смешок, вырвавшийся раньше, чем я успела сообразить. Захотелось взвыть в голос и, показательно ударившись пару раз лбом в стену, спросить: «Что же ты за человек-то такой, Иванов?» Я не понимала, как у него из раза в раз получается внезапно произвести хорошее впечатление, несмотря на моё крайне предвзятое отношение, а потом одним махом снова всё испоганить. Талант, не иначе!

Несмотря на состояние неустойчивого равновесия, лёгкого онемения в теле и царящей в голове эйфории, я впервые очень отчётливо видела, что он не хотел уколоть меня своей фразой, просто высказал первое пришедшее на ум. Это оказалось несложно заметить, наблюдая за тем, как поменялось выражение его лица, но мне всё равно стало обидно. Я не считала себя тупоголовой курицей, но ведь на поле тоже приходила устраивать свою личную жизнь, если, конечно, немое обожание одного из игроков подходило под такое всеобъемлющее определение.

— Да я забью тебе гол с трёх попыток, — фыркнула я с выражением абсолютной уверенности в собственных силах, будто разговор шёл о каких-то рутинных элементарных делах, выполняемых ежедневно миллионами людей на планете. Но мне и простейшие задачи порой оказывались не под силу: в яичнице то и дело попадались ошмётки скорлупы, тарелки выскальзывали из рук и разлетались на осколки по дну раковины, в щётке пылесоса заедали шторы, а на окне с удивительной скоростью дохли даже кактусы.

Вряд ли Максим мог знать, что я постоянно поскальзываюсь на лестницах и до сих пор не смогла научиться нормальной подаче в волейболе, но, видимо, у него и без этой информации нашлось достаточно соображений по поводу моих спортивных способностей, чтобы весело и заливисто рассмеяться. И самым правильным решением было присоединиться к нему и посмеяться за компанию.

Но разве я умею принимать правильные решения? Ха, какая несусветная глупость.

— Пойдём. Прямо сейчас, — уверенно заявила я и, развернувшись на каблуках, отправилась вон из коридора неторопливым шагом, за которым надеялась скрыть слегка покачивающуюся из стороны в сторону походку.

— Я увеличу количество попыток до десяти. Но будет удивительно, если ты хоть раз сможешь попасть по мячу, Барби, — Иванов быстро догонял меня, всё ещё продолжая смеяться, чем и злил, и раззадоривал, как специально говоря именно те слова, после которых хотелось расшибиться насмерть, но уделать этого высокомерного засранца.

— Это костюм близняшек из «Сияния», дурак, — на ходу огрызнулась я, мельком бросив взгляд на его нагло улыбающееся лицо, почти светившееся от счастья, а потом скептически осмотрела клетчатую рубашку, наброшенную прямо на светло-серую футболку, тёмные джинсы и кроссовки. — А тебя забыли предупредить, что нужен костюм?

— Я в костюме самого популярного парня школы, — пропел Максим очень уж довольным голосом, а мне подумалось, что в это время он наверняка рисует в воображении момент своего скорого триумфа, когда на поле я упаду в грязь лицом, причём, вполне возможно, и в прямом смысле. — Я терпеть не могу все эти сборища с кучей баранов, дёргающихся под музыку как эпилептики. А уж костюмированные школьные дискотеки это вообще трэш.

— И что же ты тогда здесь делаешь?

— Снабжаю друга халявным алкоголем, рискуя при этом своей жопой. Выглядываю в окно и пересчитываю девок в костюмах Харли Квинн, потому что мы со Славой поспорили, сколько их будет. И я выиграю этот спор, как и множество других. Я всегда выигрываю. Подумай об этом, пока у тебя есть последняя возможность сослаться на холодную погоду, неподходящую одежду или сильную степень опьянения и свалить домой, — ещё раз хохотнул Иванов, когда мы вышли в холл и у него появилась возможность при свете ламп оценить надетое на мне светло-голубое платье с рюшами и короткими рукавами-фонариками, а ещё белоснежные ажурные гольфы и лакированные туфельки на маленьком каблуке. Не самая подходящая форма для игры в футбол, учитывая промозглую погоду начала ноября.

— Возьму куртку и надеру тебе задницу, — спокойно ответила я, разворачиваясь в сторону гардероба и игнорируя очередной смешок. Судя по последним пяти минутам в обществе этого идиота, я просто неописуемо забавная, иначе с чего бы ему так заразительно смеяться, норовя сбить с меня налёт тщательно изображаемого высокомерия? — И, кстати, ты забыл упомянуть, как спивался в одиночку, спрятавшись ото всех в коридоре младших классов. Похоже на алкоголизм, — как бы между прочим бросила я через плечо.

— О, надеюсь ты хотя бы спивалась не в одиночку, ведь в том коридоре были мы обааа, — мечтательно протянул он, а потом резко затормозил в паре метров от входа в раздевалку, а я чуть не врезалась в него, только в последнюю секунду успев отреагировать. Причиной внеплановой остановки стал амбарный замок, висящий на закрытой решётке, отгораживающей помещение раздевалки от коридора, и отсутствие поблизости охранника, обычно дежурившего и тщательно проверяющего снующих туда-сюда учеников.

— Придётся подождать, — мне удалось разыграть полный разочарования вздох, показывая, насколько вынужденная задержка меня печалит. Конечно же, в тот же самый миг всё внутри ликовало от возможности ненадолго оттянуть момент истины, а заодно, пользуясь появившимся временем, попытаться вспомнить те замысловатые движения и путанные правила игры, которым много лет назад учил меня брат, таская за собой во двор, когда так хотелось поиграть с друзьями.

— Какой номер у тебя? — требовательно спросил Максим и, через полминуты не дождавшись ответа, уже с пугающим напором повторил: — Какой номер вешалки, юное дарование?

— Восемнадцать.

Я ошалевшим взглядом наблюдала за тем, как он быстро и ловко карабкается по кованым завитушкам на ограде, явно отточенным движением протискивается во внешне мизерное расстояние между потолком и верхней частью решётки и, спрыгнув по ту сторону, исчезает за стеной из курток и объёмных пуховиков, развешанных на пронумерованных крючках. К тому времени как мне удалось воровато оглянуться по сторонам со страхом попасться на глаза дежурившим учителям или просто кому-либо из учеников, Иванов уже вернулся и повторил свой недавний фокус, притащив с собой нашу верхнюю одежду.

— И что же ты искала в коридорах младших классов во время всеобщего веселья? Ну кроме незабываемых приключений, конечно же, — ехидно поинтересовался он, когда мы, наспех набросив на себя куртки, выскользнули из здания гимназии через эвакуационный выход, оказавшийся на всякий случай открытым на время праздника. Это как раз позволило проскочить мимо всех куривших учеников, обычно толпящихся на заднем крыльце, и учителей, следивших за парадным входом.

— Уединения. Как и тогда, на трибунах, — честное признание далось мне нелегко и, вопреки ожиданию, вовсе не принесло никакого чувства облегчения или спокойствия. Да и с какой стати должно было? Максим явно не походил на человека, перед которым можно открыть душу и получить в ответ что-то помимо равнодушия или издёвки.

— То есть ты пришла на праздник, чтобы спустя полчаса сбежать в поисках уединения? Очень взвешенное решение, — не переставал изгаляться Максим, пока мы шли вдоль поля к будке с инвентарём, и если у него выходило ловко маневрировать между лужами, то я время от времени с громким хлюпающим звуком наступала прямо в грязное месиво, сдавленно чертыхаясь при этом.

— Мне там не понравилось.

— О, я даже не сомневаюсь. В таком-то костюме, — его взгляд многозначительно пробежался по немного съехавшим гольфам и торчащему из-под куртки подолу платья длиной всего лишь немного выше колен, вынуждая меня настороженно нахмуриться.

— В каком ещё «таком»? — не выдержала я, нарушив только что в сотый раз данное себе обещание не реагировать на откровенные провокации. — Тебе бы стоило спуститься вниз и оценить костюмчик медсестры из Сайлент Хилл или кого-нибудь из Харли…

— За прошлые пару лет я достаточно насмотрелся, — хмыкнул Иванов и ещё раз обернулся, неторопливо рассматривая меня, будто надеялся спустя пару минут увидеть что-нибудь новенькое. Его оценивающий наглый взгляд раздражал, но в то же время обескураживал, ведь раньше до меня почему-то не дошло, что мы вдвоём, ночью, уходим ото всех в почти укромное место и выглядит это очень уж двусмысленно. — Там-то всё ясно, а на тебе просто мечта извращенца или фетишиста…

Мне очень хотелось разразиться очередной гневной тирадой в его адрес, но именно в этот момент он схватился за простенький, слегка ржавый замок, висящий на двери каморки, быстро обтёр его от дождя краем своей рубашки и, сжав в кулак, начал остервенело бить по странно похрустывающей железяке. От удивления я раскрыла рот и вмиг забыла все сказанные про мой наряд слова, догадавшись о его намерениях только когда замок уже свалился на землю и был тут же бесцеремонно отброшен в сторону носком кроссовка.

— Ты что творишь? — от страха мой голос опустился почти до шёпота.

— Достаю мяч.

— Это же наверняка незаконно! — возмутилась я, только что за голову не схватившись от ужаса. — Я не хочу вылететь отсюда из-за твоих выходок!

— Ну так мои же выходки, тебе чего волноваться? Или… — Максим развернулся и шагнул ко мне, пристально заглядывая в лицо. Взгляд его казался совсем сумасшедшим, проникающим насквозь, выворачивающим все мысли наизнанку, а свет стоящих по периметру поля фонарей отражался в глазах, придавая им пугающий маниакальный блеск. Его губы растянулись в довольной улыбке, словно за эти секунды ему удалось разглядеть во мне всё, что хотелось. — Хочешь найти достойный предлог, чтобы отказаться, не так ли?

— Нет, не так! — решительно возразила я, еле удержавшись от желания отступить от него на шаг назад и разорвать зрительную связь, с каждой следующей секундой становившуюся всё более неуютной. Он смотрел на меня, как голодный удав на кролика, и ничуть не пытался это скрыть.

— Да ладно, я с самого начала знал, что ты дашь задний ход.

— Слышишь, ты! — будь я трезвее, наверняка бы вышло не поддаваться его откровенным топорным манипуляциям, но сейчас мне хотелось рвать и метать от злости. Вот и роковые последствия того самого «лишнего глоточка». — Возьми уже этот долбаный мяч и докажи, что это не ты пытаешься найти предлог, чтобы не участвовать в нашем споре.

Я неосознанно задрала нос повыше и, отправив ему презрительный взгляд напоследок, отправилась прямиком к центру поля, по звукам за спиной догадываясь, что он всё же решил достать мяч или же просто найти в кладовке что-нибудь достаточно тяжёлое для очередного броска мне в спину. С этого психа станется, честное слово.

Я остановилась внутри центрального круга и, развернувшись, с замиранием сердца следила за каждым следующим его шагом по направлению ко мне, пытаясь унять внезапную слабость в ногах и вспомнить, как необходимо нормально дышать, потому что, несмотря на вечернюю свежесть улицы, мне категорически не хватало воздуха. Тело отказывалось подчиняться в приступе внезапной паники, а кровь оглушительно пульсировала в висках, попадая в такт доносящейся из здания музыке.

— Начнём? — полушёпотом спросил Иванов, подкатив мяч к моим ногам и остановившись напротив.

Комментарий к Глава 9. Про спор, которого следовало избежать.

Дорогие читатели! Хотела обратить внимание, что в комментариях к работе я добавила визуализацию основных героев, какими я представляла их себе.

Буду очень рада вашим отзывам!

========== Глава 10. Про падение после свистка. ==========

Вы знаете это чувство, когда первый раз выступаешь на сцене? Когда даже самый огромный по размерам зал сужается до пугающе тесного, сдавливающего со всех сторон пространства, сжимается до мельчайшего мыльного пузыря, обтягивающего тело, и каждое незначительное движение пугает своей силой и резкостью, способными лопнуть эту невесомую оболочку. Когда смотришь в десять равнодушно-отвлечённых лиц, а страх рисует сотни издевательски смеющихся над твоими нелепыми ужимками гримас. Когда на дрожащих от волнения ладонях и лбу выступает пот, а во рту, напротив, так сухо, что больно просто пошевелить языком.

Я не смогла бы вспомнить, сколько уже лет прошло с последнего моего настолько волнительного выступления. Сейчас не было публики: только выстроившиеся ровными рядами скамейки на трибунах, блестящие после дождя, да вызывающе смотрящий прямо в глаза Максим. Не существовало сценария, которого необходимо бы придерживаться, опасаясь забыть или перепутать слова; только импровизация, грядущая игра на грани фола с непредсказуемым финалом.

Стоя среди огромного поля, границы которого оставались видны лишь благодаря желтоватому свету фонарей, расставленных по периметру, я испытывала будоражащий восторг и парализующий страх, внутреннее спокойствие и подстёгивающий к действиям азарт. Это было странно. Волшебно. Неоднозначно. Достаточно лишь представить на трибунах сотни болельщиков, чтобы понять, какие потрясающие эмоции, чистый кайф может принести игра.

Единственной проблемой было лишь то, что я чётко понимала: в честном соревновании мне никогда и ни за что не обыграть Иванова, даже если следующие двадцать минут меня будут сопровождать неимоверная удача и покровительство всех когда-либо придуманных богов. Хотя, если Зевс всё же решит испепелить его молнией, победа вроде как автоматически достанется мне?

— И что мы будем делать? — осторожно поинтересовалась я, судорожно пытаясь придумать какой-нибудь сносный тактический ход, позволивший бы сделать свой скорый проигрыш не настолько унизительно фееричным, каким он пока выглядел у меня в голове.

— Ты же хотела забить гол? Вот и забивай! — с вызовом ответил Максим, не скрывая того, какое удовольствие ему приносит мой растерянный и немного испуганный вид.

— А здесь же… двое ворот? — мой голос быстро терял недавние нотки решительности, становился всё тише, даже слегка подрагивал, чему так удачно способствовал пробиравший до костей холод на улице. Я растерянно крутила головой по сторонам, стараясь больше не смотреть на своего оппонента, скалящегося в ехидной ухмылке.

— Давай в те, — он махнул рукой вправо и начал громко смеяться, почти закашливаясь, вынуждая меня залиться ярким румянцем смущения.

Удивительно, но под воздействием алкоголя я будто бы соображала быстрее обычного и ловко придумала способ обхитрить излишне самоуверенного засранца, сыграв на его чувстве собственного превосходства над другими. Ради подобного стоило переступить даже через свою гордость, возмущённо требовавшую немедленно прекратить этот унизительный спектакль.

— А начало после свистка? — судя по тому, как его чуть ли не пополам сложило от очередного приступа смеха, у меня очень правдоподобно вышло похлопать глазами и состроить из себя дурочку. Рита наверняка была бы довольна, увидев сейчас мои актерские потуги.

— Да, точно. Сейчас, — он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, попытался сделать серьёзное лицо, но опять сорвался на хохот, и мне пришлось ждать ещё долгую минуту, превозмогая желание придушить засранца голыми руками, прежде чем у него, наконец, вышло свистнуть, обозначив тем самым начало игры.

Именно этого мгновения я ждала, стойко вынося его насмешку. Сыграв на эффекте неожиданности, без промедления завладела мячом и что было сил побежала в сторону указанных им ранее ворот, опасно проскальзывая по мокрому газону в совсем не подходящей для таких трюков обуви и молясь лишь о том, чтобы ненароком не споткнуться в этих чёртовых миленьких туфельках и не рухнуть ничком, провалив такую отличную попытку победить.

— Ты серьёзно? — удивлённо крикнул мне в спину Иванов, ещё продолжая посмеиваться и тем самым даря драгоценные и столь важные секунды форы. Пока он стоял, не до конца осознавая происходящее, я уверенно и неотвратимо приближалась к намеченной цели.

«Я всегда выигрываю, хоть раз попади по мячу… Тоже мне, недоделанный Месси, » — ехидно думала я, начиная задыхаться от внезапной физической нагрузки и уже рвущегося наружу смеха от явной комичности всего происходящего. Больше всего я жалела, что не могла увидеть выражение лица этого напыщенного болвана, когда до него всё же дошло, как я обвела его вокруг пальца и получила единственный, и теперь вполне реальный, шанс на победу.

— А ну стой! — судя по угрожающе близко прозвучавшему крику, он начинал стремительно догонять меня, что совсем не удивительно, учитывая разницу в нашей с ним физической подготовке и, в том числе, в форме одежды. Может быть, я слишком самоуверенна (или чересчур пьяна, что почти синонимы, по сути), но ворота были уже достаточно близко, чтобы начинать ликовать от скорой возможности забить тот самый решающий гол. И он тоже не мог не понимать этого.

Я замахнулась для удара, надеясь, что за последние несколько лет не успела разучиться самым элементарным движениям, совершаемым когда-то десятки раз за день. И именно в этот момент по полю пронёсся громкий звук, сбивший с толку нас обоих.

Звук настоящего свистка.

Особо не задумываясь, я по инерции начала останавливаться так резко, как только могла, испуганно оборачиваясь назад, на поиски источника раздавшегося звука. Кажется, Иванов решил поступить точно так же, вот только расстояние между нами начинало сокращаться, а его скорость всё ещё была слишком высокой, чтобы успеть затормозить. Боковым зрением я видела, как он становится ближе, опасно ближе, катастрофически близко, пока не начал неестественно заваливаться вбок, стремясь избежать уже неминуемого столкновения, и отточенным профессиональным движением не сбил меня с ног.

Я свалилась на землю через несколько мгновений после него и проехалась по влажной и ледяной траве. Колени, прикрытые только тончайшими капроновыми колготками, тут же засаднило от боли, как и левую ладонь, выставленную вперёд во время падения и при столкновении с землёй принявшую первый удар на себя. Мне оставалось только радоваться, что удалось сохранить в целости лицо, хотя мой разбитый нос наверняка бы доставил сопернику огромное удовольствие.

Но вместо того чтобы попытаться подняться, я перекатилась на спину и уставилась взглядом в ночное небо, как назло без единой попадающей в поле зрения звезды и с нелепо обрубленной сбоку луной, только портящей всю возможную красоту этого странного момента. Было больно. Даже за несколько секунд, проведённых на промерзшей земле, меня успела пробить дрожь от холода, а затылок, по-видимому, угодивший в маленькую лужицу на траве, и вовсе мгновенно онемел, но вставать категорически не хотелось. Слишком приятно оказалось просто сделать какую-нибудь несусветную глупость, нарушить несколько школьных правил, ввязаться в спор с ненавистным человеком, а потом лежать и вглядываться в дымчато-синюю мглу перед глазами, иметь возможность впервые за два года вдохнуть свежий воздух полной грудью, не чувствуя на себе неподъёмной тяжести чужой могильной плиты.

«Не слушай ты никого, Полька-долька! Учись получать кайф от простых вещей» — как-то подначивал меня Костя, почти угрозами и лёгким шантажом обучая лазить на деревья, хотя мы оба знали, что вечером мама устроит мне взбучку за очередные порванные джинсы и поведение, не делающее девочке чести. Меня постоянно рвали на части, с одной стороны пытаясь слепить «самую крутую сестру», а с другой — «самую примерную дочь», не выключая свой эгоизм даже когда я изо всех сил сопротивлялась обоим. Спустя много лет я могла бы с грустью сказать, что в том противостоянии победу всё равно одержала мама, подтолкнув к той манере поведения, которую всегда считала единственно приемлемой и правильной.

Но точно не в этот раз.

— Эй, ты в порядке? — испуганно спросил Иванов, приподнимаясь на локтях и пытаясь заглянуть мне в лицо, наверняка выражавшее сейчас весь спектр раздирающих изнутри противоречивых эмоций. Я даже не могла понять, попали ли на щёки капли влаги с травы, или это действительно мои слёзы?

— О да. Как никогда в гармонии с собой, — ехидно отозвалась я и шлёпнула рукой по газону, подняв вверх брызги подло притаившейся между травинок грязи. Он тоже откинулся спиной обратно на траву, и мы синхронно рассмеялись, оказавшись не в состоянии остановиться даже в тот момент, когда чавкающие звуки шагов послышались совсем близко от нас. Внезапное падение сбило с толку, заставив совсем позабыть о том, по какой причине оно произошло.

Я видела, как рядом появилась высокая и широкая фигура, явно принадлежащая мужчине, а потом, стоило ему попасть под свет одного из фонарей, узнала Евгения Валерьевича. Ну конечно, ведь он был одним из дежуривших сегодня учителей, и вряд ли у кого-то ещё с собой мог оказаться свисток.

— Романова? — с искренним удивлением воскликнул физрук, подойдя почти вплотную и заглянув мне в лицо, а потом, переведя взгляд на лежащего по соседству, с явно прозвучавшей издёвкой констатировал факт: — Иванов. Долго вы тут лежать собираетесь?

Всё ещё смеясь, Максим очень резво подскочил (я даже позавидовала, не обладая такой сноровкой в абсолютно трезвом состоянии), а потом так же резко и ловко схватил за плечи и поднял меня, в буквальном смысле поставив на ноги. Мне бы хотелось выразить ему свою благодарность, но с губ сорвался только громкий и писклявый смешок.

— Так, и что вы здесь делаете? — грозно нахмурив брови и уперев руки в бока, пугающе серьёзно спросил Евгений Валерьевич. Не знаю, как Иванову, а мне даже на несколько мгновений стало не по себе, и сквозь пелену удовольствия от не до конца сошедшего драйва начинало явственно проступать ощущение тревоги.

— У нас возник спор касаемо спортивных возможностей, который необходимо было срочно разрешить, Евгений Валерьевич! — уверенно заявил Максим, улыбаясь так широко, что на щеках снова появились ямочки. Всегда их терпеть не могла, считала самым банальным из всех существующих показателей внешней смазливости. Но ему, честное слово, они очень шли. Вот только мысли об этом мне не особенно нравились.

Мы стояли на поле, смиренно глядя на поймавшего нас учителя (кстати, смиренно смотрела только я, а вот мой психованный соучастник преступления выглядел достаточно расслабленным и спокойным, вызывая что-то отдалённо напоминающее зависть к его выдержке), и в моей голове крутилась тысяча неподходящих, совершенно непригодных оправданий случившегося. Самое время подумать о том, что родители меня убьют, когда обо всём узнают.

— И вы двое посчитали разумным решить свой спор немедленно? — уточнил учитель, скептически приподняв одну бровь и сурово глядя именно на Максима, словно совсем забыл о моём существовании.

— Нет, Евгений Валерьевич, мы как раз посчитали это крайне неразумным, — честно ответил Иванов, переминаясь с ноги на ногу и, услышав вырвавшийся из моего рта сдавленный нервный смешок, совсем откровенно ткнул меня локтем в бок. — Сами понимаете, если бы это было разумным, то не стало бы настолько весёлым.

— Ну вы даёте, ребята, — не выдержав, рассмеялся физрук, и только тогда перевёл взгляд на меня, до онемения закусившую нижнюю губу, лишь бы остановить неконтролируемый приступ истеричного смеха, который частенько наступал в особенно напряжённых и требующих максимальной сосредоточенности ситуациях. — Кстати, хотел спросить, кто же так бьёт, но для тебя это очень даже приличный удар, Романова. Кто же тебя учил? — он хитро покосился на растерянного Иванова, запустившего пальцы в волосы на затылке и, в отличие от меня, не заметившего недвусмысленного намёка Евгения Валерьевича.

Мы с Максимом одновременно посмотрели на ворота, внутри которых спокойно лежал мяч, а я вообще не помнила, когда и как успела его пнуть — отвлеклась сначала на свисток, а потом на неубедительную попытку избежать нашего столкновения. Но сейчас, вместо очевидной дикой радости или чувства торжества над внезапно поверженным соперником, мне просто показался очень забавным такой исход войны длиною в полтора месяца. Хитрость, везение и немного иронии судьбы, и вот уже в выигрыше тот, кто наверняка должен бы проиграть.

Иванов же и вовсе только усмехнулся, осознав свой провал, чем в очередной раз продемонстрировал поразительное хладнокровие, не очень вязавшееся с образом того неадекватно вспыльчивого парня, что бросался в меня землёй на этом же поле. Может быть, у него раздвоение личности?

— Мы со старшим братом часто играли вместе, он же и научил, — честно призналась я, сама не понимая, зачем. С момента смерти Кости я ни разу не произносила вслух ни его имя, ни даже косвенное упоминание о том, что он когда-то существовал, и поэтому постоянно чувствовала себя предательницей, вычеркнувшей из своей жизни прежде самого близкого человека в мире.

Но теперь… я могла сослаться на необходимость разуверить физрука, что нас с его подчинённым связывают какие-либо отношения (кроме взаимной, не поддающейся контролю дикой неприязни, конечно же). А ещё могла хотя бы самой себе признаться: мне уже давно отчаянно хотелось поговорить о Косте хоть с кем-нибудь. И даже эти несколько произнесённых слов о нём стали настоящим прорывом на фоне выбранного когда-то молчания, начинавшего ощущаться как накинутая на шею удавка.

— А откуда у вас мяч? — подозрительно сощурившись, с угрозой в голосе поинтересовался учитель, снова вперившись взглядом в Максима. Видимо, я создавала впечатление человека, не способного дать вразумительный ответ на вопрос: смущалась, теребила кнопки на куртке замёрзшими грязными пальцами и истерично хихикала.

В этот момент я подумала о том, что теперь нам точно конец. Может быть, физрук был добрейшей души человеком, готовым спустить нам с рук появление на поле в неположенное время, но вот взлом школьного имущества вряд ли останется безнаказанным. И как мне потом объяснять причины своего участия в этом беспределе? «Хотела убедить Иванова, что я не тупая курица» или «пыталась произвести неизгладимое впечатление на своего врага»?

Сам же Максим выглядел по-прежнему спокойным и даже расслабленным, и мне непонятным образом передавалась его уверенность, не позволившая пуститься в более привычную дикую панику. Это было очень необдуманно: вряд ли тот самый таинственный и могущественный отец решит отмазать и меня тоже, если наше дело дойдёт до директора.

— Какой-то придурок опять сорвал замок в кладовке, — Иванов смотрел на физрука максимально честным и открытым взглядом, и от этого меня буквально распирало от смеха, хотя по сути своей в этой ситуации не было ничего забавного, а мне и вовсе стоило вести себя скромнее, оказавшись пойманной учителем при таких неоднозначных обстоятельствах.

Но чёрт, просто откинув все размышления в стиле «правильно-не правильно», можно было почувствовать, насколько хорошо мне сейчас было. Даже в обществе того, от чьего имени обычно появлялась нервная дрожь.

— Надеюсь, Иванов, этот придурок снова придёт и всё починит?

— Тихо ты! — показательно шикнул на меня Максим, снова легонько пихнув в бок, хотя и сам еле сдерживал смех, стараясь со всей серьёзностью отвечать на насмешливый взгляд учителя. — Уверен, Евгений Валерьевич, что к понедельнику всё будет исправлено.

— Ко вторнику, Иванов. На выходных гимназия закрыта, если ты снова забыл, — укоризненно покачал головой Евгений Валерьевич и, махнув на нас рукой, наконец позволил себе снова в голос рассмеяться. — Всё, марш отсюда, а то докладную на вас напишу.

Дважды повторять не пришлось, и мы охотно пошли следом за ним, изрядно забавлявшимся всем увиденным и, кажется, даже нашей реакцией на случившееся. Мысленно я не переставала благодарить судьбу за то, что та послала нам именно Евгения Валерьевича, а не кого-нибудь из других дежуривших на празднике учителей, и уж тем более не охранника — вечно угрюмого и ворчливого мужчину за пятьдесят с седыми усами, которые категорически его портили и придавали худому лицу отталкивающую нескладность. Если бы он, как обычно куривший с торца здания, заинтересовался бегающими по полю точками, мы бы уже сидели в учительской и со слезами на глазах (я-то точно) вызванивали своих родителей.

— Романова, а что это за странный выбор формы для игры?

— На удачу, Евгений Валерьевич, — ляпнула я первое пришедшее в голову, а идущий рядом Максим громко прыснул, заслужив очередной больно уж хитренький взгляд со стороны учителя.

— А от тебя, Иванов, удача сегодня отвернулась? — насмешливо поинтересовался физрук, даже не пытаясь скрыть удовольствие от возможности поддеть каждого из нас, побросать подколками, как мячиками, которые необходимо было вовремя отбить обратно, пока они больно не попали по лицу.

— Наверное, удача приходит только тем, кто в гольфиках? — задумчиво протянул Иванов, так противно надменно растягивая слова, что хотелось снять туфельку и разок легонько стукнуть его в висок каблуком. Может и не разок. И скорее всего не легонько. Напыщенный самовлюблённый индюк слишком уж раздражал своими пафосными манерами.

— Или всё же тем, кто в платье? Может быть, попробуешь надеть на следующую игру? могу одолжить! — парировала я, мгновенно забыв про присутствие рядом с нами постороннего человека, чьи подколки воспринимались как слабое жужжание мелкой мошкары в сравнении с тем эффектом, что производили на меня любые слова Максима. Мне бы и хотелось закончить наше противостояние, но, однажды начавшись, оно с каждой встречей закручивалось в более плотный, нерушимый узел, становясь поистине эпичным, как борьба Монтекки и Капулетти, католиков и протестантов, США и СССР.

— Нет, Иванов, просто я говорил, что тебе нужно усерднее тренироваться, — подняв указательный палец вверх, возразил Евгений Валерьевич, идущий впереди и не заметивший, как его подопечный крепко схватил меня за локоть, вынуждая остановиться и отстать от учителя на несколько шагов. — И меньше пить, кстати!

— Раз готова одолжить, то снимай прямо сейчас, — прошептал Максим мне на ухо, и от внезапно коснувшегося кожи обжигающе-горячего дыхания по спине и рукам побежали мурашки. Я успела мазнуть взглядом по его невыносимо самодовольной ухмылке, прежде чем бросилась догонять физрука, почти перейдя на бег, не столько опасаясь ещё какой-нибудь странной выходки этого придурка, сколько желая скрыть от него болезненно налившиеся кровью щёки. — Эй, да это шутка! — выкрикнул он вдогонку, но мне проще было прикинуться глухонемой, чем придумать адекватную реакцию на подобные слова.

Я старалась идти наравне с Евгением Валерьевичем, что-то бухтящим себе под нос про тренировки, дисциплину и предстоящий матч, стараясь не только не смотреть в сторону Иванова, но и не думать о нём. Хотя, конечно же, именно его раздражающая персона занимала большую часть мыслей, в остальном сосредоточенных только на желании скорее оказаться в тепле и придумать, как привести себя в относительно приличный вид после обильных грязевых ванн, полученных на поле.

— И теперь, если кто-нибудь расскажет мне о том, как умело подкатил и завалил девчонку, я всегда буду представлять именно случившееся между вами на поле, ребятки, — закончил свою речь Евгений Валерьевич, и они с Максимом дружно засмеялись, вынуждая меня в который раз за последние минуты покраснеть, не зная, радоваться или огорчаться тому, что предшествующие этой похабщине слова я прослушала. Так хотя бы проще сделать вид, будто всё это совсем не смешно.

Мы зашли в гимназию через главное крыльцо и остановились посреди холла, к невероятному везению, не встретив никого на своём пути. Кажется, после долгого пребывания на свежем воздухе, физической нагрузки и нескольких пережитых мини-стрессов мне удалось полностью протрезветь, потому что сейчас голову в избытке наполняли страхи и сомнения, а от прежнего ощущения спокойствия и счастья не осталось и следа.

Часы уже пробили полночь: карета превратилась в тыкву, прекрасное платье — в грязные лохмотья, а выигранное пари — в сомнительной радости факт, которым я совсем не знала, как распорядиться. Да и вместо прекрасного принца, наверняка обнимающегося сейчас где-то со своей Светкой, мне остался только нагло ухмыляющийся гоблин Иванов.

— Так, ребятки, чтоб ни один из вас мне сегодня на глаза больше не попадался, спортсмены хреновы. Иванов, забудешь про замок — заставлю ночевать в каморке и отгонять любых посягателей на наш инвентарь, — резко став пугающе серьёзным, гаркнул на нас Евгений Валерьевич, оглядываясь по сторонам. — Свободны, молодёжь!

Мне хватило пары секунд, чтобы отреагировать и быстрым шагом направиться в сторону раздевалок спортивного зала, боясь внезапно оказаться застигнутой врасплох появлением одного из любопытных однокурсников. Я пыталась вспомнить, оставляла ли в шкафчике какие-нибудь сменные вещи для физкультуры, в которых возвращаться домой явно уместнее, чем в испачканном грязью платье или порванных колготках. И уже спустившись положенные несколько ступенек вниз, в длинный полуподвальный коридор, решила обернуться, чтобы проверить свои самые страшные опасения.

С губ сорвался усталый тихий стон. Конечно же, Иванов шёл прямо за мной.

========== Глава 11. Про вымученное перемирие. ==========

— Ты что, меня преследуешь? — прямо в лоб спросила я, когда расстояние между нами сократилось всего до нескольких шагов. Вообще-то после его последней неуместной шуточки, в тот момент прозвучавшей уж слишком серьёзно, мне действительно становилось не по себе рядом с ним. У них со Славой была одна общая раздражающе-пугающая манера смотреть собеседнику прямо в глаза, не давая отвести взгляд, и это действовало сродни гипнозу или ощущению предстоящего допроса, когда ты уже сидишь на прикрученном к полу стуле и морщишься от направленного прямо в лицо яркого света лампы без шанса вырваться на свободу.

У Чанухина глаза были светлые, водянистые, безэмоционально-холодные, что не очень вязалось с его общительностью и не раз уже проявленной душевностью. У Максима же, напротив, словно всегда мерцали огоньки в глазах, а радужка меняла оттенок от небесно-голубого при ярком дневном свете до глубокого серовато-синего цвета в сумраке. Но эффект от их взгляда оставался примерно одинаковым независимо от времени суток, освещения или настроения: полное оцепенение, словно только что довелось посмотреть на Горгону Медузу.

— Выходит, что так, — согласился он, внезапно искренне улыбнувшись. Я сжала в кулаки ладони, до сих пор засунутые в карманы куртки в надежде отогреть их после улицы, и с удовольствием отметила начинающие подсыхать пятна грязи на его одежде и в светлых растрёпанных волосах, окончательно сбившие с него прежний налёт лоска. Вот только если он сейчас выглядел лишь немногим краше бомжа, значит, я — в разы хуже.

— Что ты хочешь?

— Я хотел предложить перемирие, — Иванов мог бы собой гордиться, потому что этими простыми словами ему удалось второй раз ловко сбить меня с ног и тут же отправить в нокаут, вытянув вперёд ладонь для рукопожатия. Не знаю, насколько ошарашенной всем происходящим я выглядела со стороны, но возникших на лице эмоций хватило, чтобы он тяжело вздохнул и убрал руку, неохотно поясняя: — Видишь ли, наши общие знакомые недвусмысленно дали понять, что мы порядком их заебали своими кислыми лицами и постоянными обидками, хотя последнее, я уверен, касается исключительно тебя.

— А не пойти бы тебе…

— Тихо! У нас же тут перемирие на носу, ну что ты, в самом деле? — улыбка сменилась на более знакомую и привычную ехидную ухмылку, а я, честное слово, почувствовала облегчение и радость, оказавшись категорически не готова к возможной смене его роли с раздражающего своим существованием засранца на «посмотрите, какой я милашка» парня. — Если ты одолжишь мне свой гольфик, я даже помашу им в воздухе вместо белого флага.

— Это так ты себе представляешь общение после перемирия? — скорчив недовольную мину, сухо поинтересовалась я, старательно оттягивая время и, вместе с тем, необходимость давать какой-нибудь ответ на привлекательное с одной стороны и слишком уж подозрительное с другой предложение.

— Во-первых, ты ещё ничего здравого не сказала, а значит, перемирие не вступило в силу. Во-вторых, я просто не хочу нашими стычками постоянно портить всем окружающим людям настроение, только поэтому готов пойти на уступки. Это вовсе не значит, что я собираюсь с тобой подружиться или жажду твоего общества, чтобы…

— Но если это значит, что тебе придётся хоть иногда закрывать свой рот и давиться собственным неуместным сарказмом, то я согласна.

— Рано радуешься, потому что тебе тоже придётся научиться закрывать свой рот. Боюсь, через пару недель ты сдохнешь от отравления собственным не нашедшим выхода ядом, — злобно прошипел Максим. Я скрестила руки на груди вслед за ним и от нервов со всей силы покусывала внутреннюю часть нижней губы, уже ощущая во рту лёгкий привкус крови. Теперь не оставалось сомнений, что сегодняшний вечер закончится для меня окончательно испорченным настроением и, возможно, очередными слезами.

— Ты вообще умеешь нормально разговаривать, идиот?

— А ты умеешь, дура? — парировал Максим, сделав один угрожающие размашистый шаг ближе и прожигая меня взглядом, в котором вовсю плескалась ярость. Вопреки тут же возникшему дикому желанию отскочить от него куда подальше, я не сдвинулась с места, только задрала вверх голову, чтобы было удобнее отвечать своему заклятому врагу прямым и бесстрашным (хотя на деле скорее испуганным и умоляющим о пощаде) взглядом. — Можешь хоть разок умерить свою спесь, когда с тобой пытаются договориться?

— Ах, так ты хотел договориться? Извини, в потоке оскорблений и ехидства эта жалкая попытка как-то затерялась.

— Знаешь, что правда жалкое? Твои попытки обратить на себя всеобщее внимание. Ой, я сейчас тут поплачу, чтобы все меня пожалели! Ой, а теперь попробую изобразить из себя самую обиженную в мире суку, пусть всем будет стыдно! — по мере того, как его голос постепенно становился громче, мне казалось, будто и он сам растёт, пугающе возвышается надо мной как один из Атлантов, а я, напротив, отчаянно сжималась, уменьшалась до размеров песчинки, мечтая исчезнуть насовсем. — Поэтому ты так раздражаешь: ничего из себя не представляешь, но всеми силами стараешься хоть чем-то выделиться. А если что пойдёт не так, всегда можно просто взять и раз… — он осёкся на полуслове и внезапно застыл, глядя мне прямо в лицо и дыша глубоко и рвано, как после долгого бега. Краем глаза я видела, как высоко поднималась и тут же быстро опускалась его грудь, и пыталась сосредоточиться именно на этом, отсчитывая про себя незамысловатые движения, чтобы удержаться от необдуманных импульсивных действий и не загнать всё в ещё более глубокую яму.

— Что? Договаривай уже, раз начал! — срывающимся и дрожащим от подступающих слёз голосом потребовала я, начиная только сильнее беситься от его внезапного молчания, уже, кажется, десятого по счёту только за этот невыносимо долгий вечер. Судя по тому, как больно начинало щипать глаза, миссия не разреветься перед ним будет провалена через пару секунд.

— Да это… забудь, — сконфуженно пробормотал Максим и, словно внезапно опомнившись, тут же отступил назад, растерянно потирая затылок и уставившись куда-то в сторону явно в попытке смотреть на меня. Грудь распирало изнутри от жгучей обиды и чувства несправедливости, ведь я ничего не сделала и ничем не заслужила такое к себе отношение.

— Ты совсем ебанутый. Конченый мудак, которому надо бы с головой своей разобраться, — прошептала я тихо-тихо, почти неслышно, а финальным аккордом ещё и шмыгнула носом, испытывая даже больше ненависти к собственной несдержанности, чем к этой заносчивой сволочи. С ним и так всё ясно, вряд ли он считает необходимым задумываться о чувствах других людей, а вот зачем я осознанно влезла в такие проблемы — оставалось большим и требующим тщательного анализа вопросом.

Теперь я как никогда была согласна с мнением о себе Иванова: дура, идиотка и тупая. Иначе никак не объяснить все мои абсурдные попытки доказать ему, что я совсем не такая примитивная курица, как могло бы показаться. Смешно, но всеми своими поступками я как раз доказала себе обратное.

— Короче, я вообще-то хотел сказать, что… — в конце коридора раздались сразу несколько голосов и смешки, заставив нас обоих испуганно уставиться в сторону зала, откуда к нам вот-вот должны были выйти непрошеные гости. — Да блять! — неожиданно рыкнул за моей спиной Максим, отчего я подпрыгнула на месте и еле удержалась, чтобы не обернуться на него.

Звуки показались мне смутно знакомыми за мгновение до того, как из дверей выскочили, оживлённо переговариваясь и, кажется, о чём-то споря, Слава, Рита и Натка, судя по их неровной походке, активно опустошавшие запасы алкоголя, пока мы с Ивановым снова чуть не убили друг друга. Друзья сделали несколько шагов, прежде чем заметили нас, синхронно округлили глаза и приоткрыли рты как в каком-нибудь дурацком комедийном шоу.

Чанухин присвистнул, Марго несколько раз окинула меня взглядом с ног до головы, видимо, не в силах поверить собственным глазам, а потом громко охнула. И только Колесова, опомнившись первой, резво подскочила ко мне, но при этом явно не понимала, что дальше делать, и замерла истуканом на расстоянии вытянутой руки.

— Поля, ты совсем рехнулась? Разве можно вот так сбежать, никого не предупредив, и исчезнуть почти на час? Почему ты не отвечала на звонки и сообщения? И какого хрена с вами двумя? — скривилась Наташа, на одном дыхании выпалив всю свою гневную тираду. Честно, мне сейчас больше бы хотелось получить несколько приободряющих слов, чем своеобразную взбучку от подруги, но выбирать не приходилось.

Однако было в её словах ещё кое-что, заставившее меня вмиг напрячься и испуганно сунуть руки в карманы собственной куртки, хотя я уже была уверена, что моего телефона там больше нет.

— Чёрт, Макс, только не говори, что ты пытался утопить её в луже, — хмыкнул Слава, эффектно приподняв край шляпы длинным и заострённым накладным ногтем.

— Да мы просто немного попинали мяч на поле. В честь достигнутого перемирия, — Иванов мельком бросил на меня взгляд, по-видимому опасаясь, что сейчас я поспешу выступить с опровержением его слов, поведав всем о том, каким отвратительным, эгоистичным, мерзким вруном он был. Но единственное, что меня по-настоящему волновало сейчас, — это потерянный телефон, где могли быть пропущенные звонки от родителей, грозившие огромным скандалом сегодня и большими проблемами в будущем. Я в панике ощупывала карманы, шаря дрожащими пальцами по скользкому подкладу, мысленно прикидывая, какое наказание последует за всё совершённое сегодня.

Состояние алкогольного опьянения, грязь на куртке и в волосах, расшибленные колени и содранная кожа на ладони, а как вишенка на торт — утерянный телефон. И это не считая соучастия во взломе школьного имущества, о котором, надеюсь, никто не узнает. За такой список прегрешений родители посадят меня под домашний арест, не иначе.

— Что-то не вижу у Поли особенной радости от этого примирения, — философски заметила Рита и хихикнула, опасно покачиваясь из стороны в сторону и цепляясь тонкими пальцами за локоть ухмыляющегося Чанухина.

— Я, кажется, телефон потеряла, — севшим от страха голосом проговорила я, с ужасом и отчаянием переводя взгляд с Марго на Колесову. Они успели хорошо узнать принятые в моей семье порядки, а потому прекрасно понимали, чем это могло грозить.

— Нууу, вообще-то, он у меня, — смущённо подал голос Максим, резким движением протягивая мне телефон и почти отдёрнув руку, когда я потянулась за ним, чем добавил ещё один маленький пункт в стремящийся к бесконечности список причин ненависти к нему. — Подобрал его на поле и забыл сказать.

Я злобно зыркнула в его сторону, всем своим видом желая показать, что ни на секунду не поверила в эти нелепые объяснения; он быстро отвернулся, избегая моего взгляда, но наверняка успел заметить моё возмущение.

Насколько сильную ненависть я испытывала к нему прямо сейчас, невозможно описать словами. Зато вполне реально дать характеристику всем следующим далее чувствам: презрению из-за его отвратительного поведения, обиде на грубые и ничем не обоснованные слова, разочарованию подобным исходом именно тогда, когда меня начинали настойчиво одолевать мысли, что мы могли бы нормально общаться, стоит лишь забыть прошлые обиды.

— Дружище, у тебя по ходу большие проблемы в плане взаимодействия с окружающими людьми, — засмеялся Чанухин, при этом похлопав друга по плечу, в ответ на что тот только недовольно скривился, возможно, вспомнив начало нашего разговора в коридоре второго этажа. Все засмеялись следом, кроме нас с Ивановым, оставшимся задумчивым и угрюмым вопреки его лжи о достигнутом мире.

Наверное, потому что мы оба понимали, что теперь у нас действительно есть проблемы. Много проблем.

***

Благодаря помощи Риты и Натки, мне удалось-таки собрать для себя полный комплект чистой одежды и с огромным удовольствием избавиться от перепачканного в грязи костюма, заодно постоянно напоминавшего обо всех неудачах и разочарованиях последнего часа. Пока Анохина пыталась с помощью влажных салфеток оттереть мою куртку и привести волосы в какое-то подобие порядка, Наташа расхаживала вдоль раздевалки, мельтеша перед глазами и читая нотации про моё неправильное поведение, заставившее их сильно волноваться и несколько раз обойти танцпол, в итоге вернуться в зал в надежде всё же встретить меня здесь. Если бы она только представляла, где я успела побывать за это же время, а главное, сколько всего успела сделать и выслушать.

Но я молчала, и на наводящие вопросы про всё произошедшее отвечала расплывчато и неохотно, тем самым вызывая только лишние подозрения. Зачем — сама не могла объяснить, ведь в то же время Иванов наверняка начистоту выкладывал всё Славе, который уже завтра спокойно может передать услышанное Марго. Наверное, мне просто хотелось оставить все свои глупости при себе, и если уж по велению злого рока мой главный враг из раза в раз становился свидетелем моих фееричных провалов, то пусть хотя бы подруги считают меня хоть сколько-либо рассудительной и сообразительной.

Возвращаться на дискотеку никто не захотел, поэтому ещё почти час мы просидели в раздевалке парней, непринуждённо беседуя и уничтожая запасённые Чанухиным бутылки.

Я, само собой, не принимала участия ни в коллективном пьянстве, ни в разговорах, ограничиваясь лишь старательно выдавливаемой из себя улыбкой во время дружного смеха остальных ребят или порой невпопад сказанными пространственными фразами. Максим умудрялся достаточно нейтрально и — о чудо! — без оскорблений и сарказма общаться со всеми, даже что-то шутил, но мне показалось, что пару раз, поймав мой тяжёлый взгляд, он тут же осекался и будто сникал на глазах, заметно притихнув. Если это и правда было так, то у меня появлялся хоть один маленький повод для радости, ведь он непременно заслужил муки совести и въедливого чувства вины.

Мне снова повезло, когда парни пошли провожать нас до дома, ведь при них ни Ритка, ни Ната не начинали допрос с пристрастием о случившемся вечером, хотя я видела, как сильно их подрывает спросить хоть что-нибудь. Был в этой ситуации и свой существенный минус: броуновское движение пьяных тел подруг по тротуарам, из-за которого мне приходилось несколько раз в панике метаться из стороны в сторону, стараясь держаться между ними и не подпускать близко к себе Иванова, который словно специально оказывался рядом, стоило мне отстать на несколько шагов.

Не знаю, какую ещё гадость ему так сильно не терпелось мне сказать, но я с несвойственной обычно злобой в первый раз смогла опередить его, на углу своего дома специально замешкавшись на мгновение, чтобы поравняться с ним и тихо шепнуть:

— Двуличная скотина.

А после этого я поступила как зрелая и состоявшаяся личность, готовая отвечать за свои слова и придерживаться выбранной однажды линии поведения. Но только в своих мечтах, чёрт побери.

В реальности же, не оглядываясь, чтобы ненароком не встретиться с ним взглядом, я бросилась к подъезду, на ходу выкрикивая слова прощания с остальными ребятами. Пока домофон выдавал размеренные гудки, я будто успела спуститься в эпицентр пылающего огнём ада, а потом нырнуть в ледяные воды Антарктиды, поэтому, когда мама наконец открыла дверь, стремглав залетела внутрь коридора с тускло мигающей лампочкой и стояла там несколько минут, пытаясь отдышаться и привести себя в чувства, прежде чем подниматься наверх, к родителям.

В зеркале лифта я хотела быстро оценить свой внешний вид, но вместо поиска оставшихся следов грязи никак не могла оторвать взгляд от собственных щёк, раскрасневшихся совсем не от холодного влажного ветра на улице. Мне было так стыдно, что хотелось снова разреветься от досады.

Почему-то во мне сидела уверенность, что стоит хоть один раз начать с наступления, сделать выпад первой, нанести внезапный подлый удар, как получится ухватиться за ощущение власти над ходом битвы. Лучшая защита — это нападение, так ведь? Но теперь единственными оставшимися у меня эмоциями стали разочарование и сожаление. Я всё равно проиграла, предав собственную совесть ради призрачного момента триумфа.

После всех событий вечера я чувствовала себя настолько вымотанной и подавленной, что не смогла даже толком вникнуть в возмущения мамы, то бросавшейся причитать об испачканной куртке, то срывавшейся на крик в бесплотных попытках выяснить, чем я занималась на празднике, раз вернулась домой в таком виде. И пока папа смело принимал удар на себя, рискуя собственным здоровьем на виражах вроде «да кто не выпивал с друзьями в эти годы» и «да я прямо завтра куплю ей новую, даже две!», у меня получилось под шумок выскользнуть из гостиной.

Я просидела в ванной все полчаса, хотя могла бы пробыть там вечность, скрючившись под успокаивающими каплями горячей воды, снимавшими напряжение хотя бы с тела, раз уж в голове у меня происходил настоящий государственный переворот. От воспоминания о чьей-то ладони, ползущей по ноге подобно скользкой мерзкой змее, хотелось жалобно поскуливать, но вместо этого я пыталась представить, как в тот момент не убегаю прочь, а разворачиваюсь и с нечеловеческой силой бью обидчика, вынуждая умолять о пощаде. Стараниями богатого воображения саднящая боль в содранной на поле ладони легко превращалась в ощущение жжения и онемения после нанесённых неизвестному парню ударов.

Думать обо всех приключениях с Ивановым вовсе не хотелось. Возможно, у меня какие-то сбитые ориентиры по жизни, но физически неприятное прикосновение приносило меньше смуты в мысли, чем методичное моральное насилие, а охарактеризовать наши с ним попытки общения я могла бы именно так. Больше всего задевало, что самые беззаботные и счастливые минуты за последние два года — смех, лужа грязи подо мной, стерильное ночное небо и ощущение пьянящей свободы, отныне шли рука об руку с его ненавистным образом.

Жаль, но из ванной пришлось всё же выбраться: не хватало ещё, чтобы родители подумали, будто я решила утопиться или порезать вены. Вполне достаточно с них мысли о том, что я пьяная свалилась в лужу по пути домой (хотя, с натяжкой, но примерно так оно и было).

Удобно устраиваясь под тяжёлым одеялом, я испытывала огромное облегчение от осознания того, что этот ужасный день подошёл к концу. И именно в этот момент телефон завибрировал, оповещая о новом полученном сообщении. Сама не знаю, почему мне захотелось хоть одним глазком глянуть, о чём меня хотели расспросить подруги (а в том, что это кто-то из них, не было сомнений), но ряд цифр вместо положенного имени в строчке «отправитель» удалось заметить уже в тот момент, когда палец по инерции нажал на «открыть».

≫ Привет, юное дарование!

Я резко села в кровати, испуганно вглядываясь в режуще-яркий экран своего телефона, и даже несколько раз моргнула, надеясь отогнать внезапный полуночный кошмар.

≫ Надеюсь, ты ещё не успела меня заблокировать.

≫ И не надо.

≫ Я по делу.

Я бы с большей охотой согласилась заживо сгореть за всех казнённых инквизицией ведьм, чем начинать с ним ещё и переписку. Как будто в личном разговоре не хватило унижения. Но диалоговое окно уже открыто, а значит, он видел уведомления о прочитанных сообщениях, загнавшие меня в угол.

≪ Откуда у тебя мой номер?

≫ Угадаешь с двух попыток?

≫ Так, подожди!

≫ Не знаю, что ты там пишешь, но не надо этого делать!

≫ Я правда по делу.

Я замерла в нерешительности, уже занеся палец, чтобы отправить написанное, стёртое, а потом заново написанное и немного подправленное сообщение. Надпись вверху экрана показывала, как он долго что-то печатает, но промелькнувшая тут же мысль о том, что этот текст вряд ли будет многим приятнее нашего последнего разговора вынудила меня всё же нажать на маленький круглый значок внизу.

≪ Отвяжись от меня.

≫ После трёх неудачных попыток нормально поговорить я решил больше не испытывать судьбу и просто написать.

≫ Обязательно отвяжусь через пару сообщений.

≫ Но сначала я хотел всё же извиниться за тот случай на поле.

И прежде чем до меня дошёл весь смысл его сообщения, я успела по проявлявшейся только в общении с ним дурной и нелепой привычке ехидно уточнить:

≪ Только за тот случай?

И тут же закусила губу и зарылась носом в подушку, коря себя за неуместное упрямство. Вот зачем я опять начинаю лезть на рожон? Где был этот неудержимый сарказм, когда после моего обморока одноклассники два дня изводили своими грубыми насмешками? Ведь я вовсе не такая стерва, какой упорно пытаюсь показаться, до сих пор подсознательно желая отомстить за то, что он увидел и высмеял слёзы, не предназначавшиеся для посторонних. Но раз уж так вышло, мне вовсе не обязательно оправдываться за проявленную слабость ни перед ним, ни перед кем-либо другим, однако привычка постоянно оглядываться на мнение окружающих снова подавляла все разумные доводы.

Плотно зажатый в ладони телефон завибрировал, и пока я собиралась с силами, чтобы прочитать ответ, вибрация повторилась. А потом ещё раз. В горле застрял плотный комок страха, мешающий нормально вздохнуть.

≫ Пиздец ты вредная, тебе кто-нибудь говорил?)

≫ И нет, раз уж ты спросила, не только за тот случай. Я обычно не набрасываюсь на людей с криками и оскорблениями, и вообще предпочитаю избегать конфликтов.

≫ И не довожу девчонок до слёз. Хотя уверен, ты могла бы со всем этим поспорить.

Я долго смотрела на его сообщения, совсем не зная, что можно написать. Для ответных извинений я была ещё слишком зла на него, а спорить или качать права теперь стало бы настоящим свинством.

≫ Ну что, мир?

Губы сами собой растягивались в широкой улыбке и, желая хоть немного сбавить ритм заходящегося от волнения сердца, я быстро заблокировала телефон, уставившись на еле заметные в темноте очертания стоящей в комнате мебели. Ощущения были такие, словно мне вот-вот предстояло смело прыгнуть вниз с отвесной скалы и оставалось лишь решить, действительно ли я к этому готова.

Трясущимися пальцами мне только со второй попытки удалось правильно ввести пароль, чтобы быстро напечатать в ответ:

≪ Мир.

========== Глава 12. Про колючки. ==========

На протяжении выходных моё настроение оставалось настолько хорошим, что с лица не сходила мечтательно-отрешённая улыбка, а все мысли крутились только вокруг внезапного поступка Иванова. Если его извинения — не часть какого-нибудь изощрённого плана мести (а такой вариант я тоже рассматривала, хотя верить в него не хотелось), то очень скоро я смогу расслабиться и снова просто быть собой в компании собственных подруг и… новых друзей? Тяжело оказалось подобрать нормальную характеристику тем отношениям, которые начинали постепенно связывать нас через изначально зародившуюся симпатию между Ритой и Славой, чьё странное во всех смыслах общение с течением времени вызывало всё большее количество вопросов.

Марго уверяла, что они просто друзья, Чанухин охотно вторил ей, однако даже мне, никогда не отличавшейся особенной наблюдательностью к деталям, порой казались слишком двусмысленными некоторые проскальзывающие невзначай жесты и знаки внимания. Шёпот на ухо, слегка затянувшийся и оттого ставящий в неловкое положение всех находящихся вокруг. Ладонь, задержавшаяся на талии чуть дольше положенного времени или опустившаяся немного ниже, чем того требовали правила приличия. Взгляд, брошенный вроде невзначай, но придававший недавно сказанным словам больше смысла, чем доступно окружающим. Всё на грани. Или уже немного за ней?

Признаться честно, было и ещё кое-что, что наталкивало на подобные мысли: часто звучащие шутки Максима, весь смысл которых очень открыто сводился к влюблённости Славы в свою «просто подругу». Наверное, глупо принимать подобное за источник истины, особенно если вспомнить о том, как мы с девчонками сами постоянно подшучивали друг над другом, но меня не покидало интуитивное чувство, что он действительно знает больше обо всём происходящем, чем я и Наташа.

Кстати, Колесова тоже удостоилась чести стать мишенью для моих абсурдных попыток поиграть в Шерлока Холмса. Я старалась наблюдать за её поведением при появлении Иванова, что оказалось невероятно сложным, ведь в такие минуты мне с огромным трудом удавалось следить за самой собой, но некоторые выводы всё равно логично напрашивались. Например о том, почему и она тоже, вслед за мной, значительно притихает в его присутствии и отводит взгляд, будто смущаясь, слишком пугающе схоже с моей постоянной реакцией на близость Димы.

Не смогло испортить приподнятое настроение даже объявленное мне наказание от мамы, запрещающее любые прогулки на ближайшие две недели. Кажется, родители были ошарашены раздавшимся в ответ весёлым «угу», взволнованно переглядывались между собой в первую минуту после, следующие несколько часов разглядывали меня, как подопытную мышь с недавно введённой в хилое тельце экспериментальной сывороткой, а под вечер перешли в наступление вопросами про друзей, гимназию и наш досуг.

Могу поспорить, они очень слаженно готовились и читали статьи из интернета в стиле «пять признаков того, что ваш ребёнок попробовал наркотики», обычно сводящиеся к откровенной нелепице вроде:

1.Ваш ребёнок подросток.

2.Иногда он выходит из дома.

3.И в такие моменты, вероятнее всего, общается с другими подростками.

4.При этом отказывается предоставить вам стенограмму разговоров со своими друзьями.

5.А узнав, что вы следите за ним, подслушиваете за дверью, влезаете во все переписки в социальных сетях и на телефоне, ребёнок обижается.

Вряд ли в факте тотального контроля и постоянного недоверия со стороны самых близких мне людей действительно можно было найти что-то забавное, но я правда старалась, закрывая глаза на их откровенные причуды и желание сожрать мою жизнь, выпивая по капельке крови на завтрак и по чайной ложке за ужином. Я терпела, потому что знала причину их поступков и понимала их чувства. А вот они меня, к сожалению, понять даже не пытались.

Но за достойным образа Железной Леди хладнокровием в отношении очередного периода импровизированного домашнего ареста скрывалось вовсе не смирение с создавшейся ситуацией, а тонкий расчёт и собственная косвенная выгода. Ведь в стенах гимназии у Анохиной и Колесовой будет мало шансов толком расспросить меня про незапланированное и оставившее неизгладимое впечатление «грязное свидание», от звонков и переписок я давно научилась увиливать, а прийти к ним в гости я не смогу достаточно долго, чтобы интерес к случившемуся успел остыть.

Единственное, чего я совсем не учла в своих расчетах, — так это внезапное разрешение родителей на воскресный визит Наты к нам. Марго бы никогда не удостоилась такой чести: у неё мать актриса, мечется от массовки в кино до озвучивания аудиокниг и выступлений на детских праздниках в костюме блондинки из Холодного Сердца, а отец и вовсе объявляется раз в год и при этом не всегда может крепко стоять на ногах. То ли дело семья Колесовых: работа в арбитражном суде, стабильно высокий уровень дохода и незапятнанная репутация.