У истоков Броукри (СИ)

ГЛАВА 7

Мы с Лиз идем молча. Она отослала водителя и сказала, что пройдется со мной. Мне кажется, она чувствует, что я на взводе и не хочет оставлять меня одну. Правильно делает. Мне необходимо отвлечься. Или хотя бы высказаться.

— Ты как? — подруга подхватывает меня под локоть. — Лицо бледнее блузки. Что она тебе наговорила?

— Это был странный разговор.

— Неудивительно. Вилли — сумасшедшая.

— Да, нет. Не в том смысле. — Выдыхаю и поправляю свободной рукой волосы. — Она знает об операции, Лиз.

— Что? — подруга тормозит. Ее карие глаза пронзают меня недоверием, которое эхом отдается по всему моему телу. Я прекрасно понимаю, как это звучит. Более того, я знаю, у меня и мыслей подобных не должно быть в голове, потому что узнай люди правду — отца бы уже давно сняли с должности. От Лиз скрывать правду было трудно. Шрам, горящий у меня на груди, не так-то просто спрятать. Но как узнала Обервилль? Дело в том, что наше райское гнездышко — совсем не Ноев Ковчег. Да, у людей много денег, что обеспечивает им практически вечную жизнь. Но сам Верхний Эдем — обыкновенная часть города, где не так уж и много места. Люди должны рождаться и умирать, а когда у тебя миллиарды на банковском счете — болезни превращаются в легкую встряску. Недуг. Проблему. Иными словами здесь нет больных, все могут позволить себе дорогостоящее лечение. В Нижнем же Эдеме денег нет, и потому у них каждую минуту гибнут люди. Правда, есть один пункт в Конституции, который исполняют обе стороны: забирать органы у своих — кощунство. У чужих — смешение крови, что попахивает расизмом. То есть пересадка — запрещена, как здесь, так и за стеной. Правда, у меня не было выбора, мне нужно было новое сердце. Как ни странно меня спасли. Родители рисковали всем, и я цепляюсь за эти воспоминания, как за нечто хорошее. Я могла умереть, а они не позволили этому случиться. Так значит, они меня любили? Верно? Я была им нужна? — Как Вилли узнала? Ох, это странно, Дор.

— Это опасно. Отца могут уволить.

— Ты должна рассказать ему.

— Но вдруг я ошибаюсь?

— А ты не ошибайся. Нужно проверить Обервилль. Она слишком часто придирается к тебе. Тут что-то нечисто.

— Хочешь поиграть в детективов?

— Я уверена, что мне пойдет строгий костюм и собранные в хвост волосы. Пусть это и скучно, зато со вкусом. — Лиз, смеясь, толкает меня в бок. — Да и вообще, у меня никогда не было проблем с интуицией. Я всегда оказываюсь права. Например, насчет того парня.

— Какого парня?

— Сынка палача. Ты как его увидела — сразу в лице изменилась.

— Не выдумывай я… — устало потираю ладонями лицо, а затем выдыхаю, — ох, да, так и есть, черт подери. Я не могу нормально учиться, когда он рядом. А он повсюду, ах, Лиз, он просто вокруг меня. На каждом повороте. За каждым столом. Куда бы я ни посмотрела, я везде его вижу.

— А ты не обращай внимания.

— Я пытаюсь. Но это сложно. Он, как глоток свежего воздуха. И в то же время, он не дает мне дышать. Это странно?

— Очень. — Подруга недоуменно вскидывает брови. — Давай ты просто перестанешь о нем думать, договорились? Он явно тебе не подходит, пусть ему и идут черные футболки. Хотя, я уверена, кроме них — у него ничего и нет.

— Причем тут его одежда?

— Притом, что у тебя гардеробная такого же размера, как и весь его дом. Вы разные, и тебе хорошо бы понять это. Тогда и дышать станет проще.

Я киваю. Лиз права. Надо просто переключиться на что-то другое. Но затем я вдруг думаю: а что, если смысл жизни как раз в том, чтобы едва дышать? Чтобы теряться или ощущать себя беззащитным? Я ведь просто хочу что-то чувствовать, что-то настоящее. И не злость, не ненависть. Я устала бояться брата, обижаться на родителей. Я хочу иного.

— Ты опять о нем думаешь.

— Что? Нет.

— Ты лжешь, черт, Дор, прекрати. Этот парень — ненормальный. Ты видела его глаза, когда он дрался с Мэлотом? Это глаза убийцы.

— Он защищался.

— И зачем, интересно, когда у него есть такой адвокат, — ворчит подруга.

— Я не защищаю его. Эрих, наверняка, такой же, как остальные. Поверь, я знаю, что в нем нет ничего хорошего. Я знаю.

— Тогда выкинь его из головы.

— Из головы? Запросто. — Но из сердца — куда сложнее. Перевожу взгляд на подругу, а она закатывает глаза. Видимо, ей не по себе оттого, что я привязалась к отрепью. Узнай об этом родители, и меня бы выставили из дома. Узнай об этом Мэлот, и меня бы просто в ту же секунду не стало. — Не волнуйся, Лиз. Я взрослая девочка.

— Ты глупая девочка, Дор.

— Чего ты заводишься? Ничего ведь не случилось.

— Ты, правда, так думаешь?

Она смотрит на меня так, как умеет — серьезно, пронизывающе, и я поджимаю губы, ощутив себя насквозь прозрачной. Кто для меня Эрих, и почему он делает мне больно? Я, наверняка, смогу ответить на второй вопрос, найдя ответ к первому. Боль причиняют нам те, кто дороги. Выходит, подруга права, и кое-что все-таки успело случиться.

— Пообещай, что больше не заговоришь с ним, — тихо просит Лиз и останавливается у ворот моего дома. Она сжимает пальцами мои плечи и растерянно дергает уголками губ. Покусывает их. — Ты остановись, пока не поздно, подруга. Впереди опасная дорога.

— Мне не нужны неприятности.

— Надеюсь. У тебя их и так хватает.

Мы прощаемся, и я бегу домой, громко стуча каблуками по кирпичной дорожке. Не думаю, что Лиз во всем права. Ну, кто такой Эрих? Грубиян и дикарь. Бесчувственный, да еще и опасный. Неужели такой вообще может нравиться? Каким тоном он говорил, а как смотрел на меня. Эрих Ривера — чужак. Он — лишний на нашей стороне, как и все те, кто с ним сюда прибыл. Однако…

Я захлопываю за собой дверь, опираюсь об нее спиной и крепко зажмуриваюсь. Как бы сильно меня не обижало его поведение, я все равно коплю в себе мимолетные взгляды, слова и поступки. Как он пошатнулся ко мне, как вытянул руки. Неужели уже и чудовища могут чувствовать? Неужели они способны волноваться, или же это мое воображение? Ох, лучше бы воображение. Я перебираю пальцами спутавшиеся волосы и задумчиво смотрю вверх, на куполообразный потолок. Сквозь стеклянные окна просачивается блеклый свет, и мой дом кажется молчаливым храмом. Возможно, мы дали обед молчания и потому не произносим ни звука. Тихо я поднимаюсь по лестнице, пробегая пальцами по деревянным поручням, и думаю: когда же эти стены рухнут от человеческого и пронзительного вопля? В такой тишине жить страшнее, чем в крике, и кто-нибудь — да сорвется. Вопрос времени.

— Мисс Адора!

Я замираю на полпути к комнате и оборачиваюсь. Ко мне плетется Мария, вытирая о грязный фартук руки. У нее полноватое лицо, на котором сейчас играет искренняя печаль и волнение.

— Мисс!

— Что-то не так?

— О, ни за что бы я не подошла к вам, никогда — Христа слово — но нет у меня ни сил больше, ни надежды. Я сыта по горло молитвами, мисс. Я не могу так больше.

— Что произошло? — я заботливо кладу ладонь на плечо женщины и замечаю, как тут же губы ее подрагивают. Мне становится не по себе. — Ты хочешь уйти пораньше? Мэлот или мама сказали тебе что-то обидное?

— Да Бог с ними, мисс. В другом дело.

— В чем же?

Служанка тащит меня куда-то вглубь коридора и порывисто опускает руки. Они то и дело трясутся, будто Мария чего-то жутко боится.

— Говори же, не пугай меня.

— Это касается моего родного брата, мисс. Он живет за стеной.

— С ним что-то произошло?

— Да, давно уже. Он болеет, мисс. Очень сильно, но… — женщина стыдливо опускает взгляд вниз и ругается на испанском, до крови сжав пальцы. — Это нелепо. Я не должна об это рассказывать.

— Брось. В чем дело? Тебе нужны деньги?

— Лекарства. Понимаете, просто…, просто мне не к кому больше обратиться.

— Конечно. Мария, ты правильно сделала, что рассказала мне.

— Так вы поможете?

— Я попытаюсь. Добыть лекарства не проблема, куда сложнее передать их в Нижний Эдем. Если меня поймают, то накажут. Нужен план.

— Вы согласны? — восклицает женщина, скорее утвердительно. — О, мисс Адора, если это правда, я не знаю, как вас отблагодарить. Я…, тогда… — она вдруг хватается ладонями за мои плечи и начинает сжимать их изо всех сил, будто пытаясь передать все тепло, что у нее накопилось в пальцах. В ее глазах проносится печаль, усталость. Она опускает голову и глядит себе под ноги, не отнимая от меня рук.

— Ваш брат поправится. — Решительно шепчу я. Мария вновь глядит на меня, и мне в этот момент кажется, что я действительно сверну горы, но спасу этого человека. — Помочь должен каждый, кто в состоянии протянуть руку. Не так давно меня выручила ты. Теперь мой черед. Я что-нибудь придумаю.

— Вы совсем другая, мисс, — едва слышно говорит она. — Чужая в собственном доме.

Мне обидно, но я лишь смышлено хмыкаю.

— У людей есть проблемы и посерьезней, верно? Я помогу вашему брату, Мария.

— А я помогу вам.

Неожиданно прислуга достает из кармана фартука ключ. Ее руки трясутся и потому, когда она кладет ключ в мою ладонь, она прижимает его пальцами. В ее ярко-карих глазах проносится нечто загадочное. Женщина делает шаг ко мне и шепчет:

— У каждой комнаты в этом доме своя история, мисс. Одна из них касается вас. И вы должны узнать о ней.

Я не успеваю отреагировать, а Мария уже испаряется, оставив после себя лишь запах мыла и порошка. Оборачиваюсь. Недоуменно гляжу в сторону удаляющейся тени, а затем опускаю взгляд на ключ: медный, старый. Он потертый, витиеватый, будто сделанный для очень старой двери. Я озадачено прикусываю губы: что за чертовщина творится? Вокруг у всех столько тайн, и только я — слепая — стою на дороге и ничего не понимаю. Что за ключ отдала мне Мария? Откуда Обервилль знает об операции? Просто сумасшествие какое-то.

Я прячу ключ в карман юбки и неуверенно одергиваю блузку. Чего еще мне ждать? Может, завтра окажется, что моя мама — вовсе не моя мама, а тайная комната — убежище Мэлота, где он прячется, когда зол и расстроен? Было бы весело.

Я запираюсь в своей комнате и пишу на стене светящимися чернилами:

— Тот, кто знает тайны прошлого — контролирует будущее.

Жаль, что я абсолютно ничего не понимаю.

Через несколько дней я, наконец, знаю, что делать. Мой план не понравился Лиз, но я ее особо не спрашивала. Просто поставила перед фактом. Собрав нужные лекарства, мы с ней отправились в университет, и засели у столовой. Обычно, ребята из Нижнего Эдема ходят группами, и потому поговорить с Эрихом незамеченной очень сложно. Но я решила рискнуть и попросила Лиз привлечь их внимание хотя бы на пару секунд.

— Ты же пообещала! — кричала она, сводя аккуратные брови. — Ты сказала, что сынок палача исчезнет из твоих мыслей!

Как же трудно было ей объяснить, что дело вовсе не во мне. Хотя и во мне тоже.

Не успела стрелка часов перейти за двенадцать, как из-за поворота выходят чужаки. В черной одежде они жутко выделяются на фоне мельтешащих в белых блузах студентов. Я сглатываю и в последний раз смотрю на подругу.

— Это безумие, — ворчит она. — Контактировать с ними — безрассудно!

— Я пытаюсь помочь Марии.

— Нет, ты пытаешься пересечься с этим отрепьем.

— Не говори о нем так, Лиз, — серьезно прошу я, стиснув зубы. — Возможно, он совсем не похож на нас, но он — человек. И он заслуживает хорошего отношения.

— Все, иди уже! — вспыляет подруга, взмахнув руками. — Иначе я тебя придушу.

Я усмехаюсь и прячусь за угол.

Ребята из Нижнего Эдема всегда держатся вместе. Но еще более прочна связь между Эрихом и двумя его друзьями — Рушь и Марко Дамекес. Ходят слухи, что близнецы живут вместе с семьей Ривера, так как их отца казнили, а мать умерла от тифа. Выходит, они как родные друг другу, но меня то и дело бросает в жар, когда худые руки Рушь оказываются на плечах Эриха. Она всегда обнимает его крепко, как-то по-хозяйски, будто между ними не воздух, а нити; будто они связаны. Я завидую. В груди у меня постоянно колит, словно эта девица вонзает в меня тонкие, острые стрелы.

Сейчас Эрих и близнецы Дамекес обсуждают что-то, перекидываясь улыбками. Мне не по себе от того, что парень способен улыбаться. После нашего последнее разговора, я не представляю его добрым и чутким.

Рушь Дамекес — низкая девушка с ангельским лицом. У нее пышные, черные волосы, которые достают до поясницы. Она худенькая, но не хрупкая. Я уверена, что в драке она опасна так же, как и ее высокий брат — Марко. У него широкие плечи, узкий подбородок, и выразительные глаза, которые на таком грубом лице кажутся чужими. Вместе близнецы образуют нечто целостное, единое, а Эрих — мост, соединяющий два берега.

Я глубоко вдыхаю, когда они проходят мимо. Тут же рядом возникает Лиз. Она лихо спотыкается о ноги Рушь и едва не падает, взмахнув руками. Брюнетка кричит ей что-то, а я решительно хватаю Эриха за руку и тяну за собой, вглубь коридора. Парень недовольно оборачивается, но замирает, когда встречается со мной взглядом.

— Дор? — спрашивает он, вскинув брови. Он глядит на меня так растерянно, что я едва могу дышать. Все гляжу на него. — Что ты делаешь?

— Мне нужна помощь.

— Что?

— Не спрашивай ни о чем, слышишь? Просто сделай то, о чем я попрошу. Когда-то я спасла тебя. Теперь ты помоги мне.

— Какая еще помощь?

— Передай это Ральфу Дигби. Он живет за стеной. — Протягиваю перед собой пакет с лекарствами и нервно оглядываюсь. Мне все кажется, что нас подловят с поличным. — Это очень важно, Эрих.

— Но что это?

— Таблетки.

— Зачем?

— Одному знакомому.

— Откуда у такой, как ты знакомые за стеной? — он бросает это так презрительно, что я буквально возгораюсь от злости. — Во что ты ввязалась?

— Какая разница? Просто сделай это, Эрих.

— С чего вдруг мне помогать тебе?

— Серьезно? — громко спрашиваю я, поддавшись вперед. Как же сильно мне хочется ударить этого парня по лицу! Стискиваю в кулаки руки и оказываюсь в опасной близости от Эриха. Он тяжело дышит, и его горячее дыхание врезается в мое лицо. — Когда ты стал таким? Что произошло? Я ведь все та же, но ты…

— Что я? — вопрошает он. — Что? Какую реакцию ты ждешь? Это сводит меня с ума, и я понятия не имею, что делать. Как к тебе относиться? Что о тебе думать? Меня спасла ты, но ты — дочь де Веро, и мы — враги.

— Я никогда не делала тебе больно.

— Ты постоянно делаешь мне больно, когда оказываешься рядом. Да и тогда, когда я тебя не вижу и не слышу. Думаешь, мне это нравится? Думаешь, мне приятно говорить с тобой; приятно притворятся, будто ничего не было?

— Так что-то все-таки было?

— Издеваешься? — восклицает он, едва не врезавшись в меня. Его глаза испепеляют во мне каждую клеточку. — Если бы ничего не было, я бы не думал о тебе.

— А ты думаешь?

Парень не отвечает. Вместо этого он делает шаг вперед, и я врезаюсь спиной в стену, испуганно приподняв подбородок.

— Я вспоминаю о тебе, когда прохожу мимо стены. Когда листаю книги. Когда вижу девушек со светлыми волосами. Когда слышу чей-то смех. Я довольно часто вспоминаю о тебе, Адора, если ты не поняла.

— А как ты думаешь, вспоминаю ли о тебе я? — голос дрожит, но я стараюсь говорить ровно и уверенно.

— Надеюсь, нет.

— Надейся.

— Это глупо и неправильно. Было бы лучше, если бы… — он собирается сказать что-то еще, но я вдруг обращаю внимание на мелкие царапинки на его лице. Наверняка, Мэлот тому виной. Я невольно приподнимаю руку, касаюсь ранки на щеке парня, и тут же слова перестают срываться с его губ. Эрих замирает, а я свожу брови.

— Мне жаль, что так вышло. Нужно было разбить окно раньше.

Парень поднимает руку и накрывает ладонью мои пальцы. Они у него теплые. Мне в ту же секунду кажется, что этот жест правильный, и ничего другого и не могло случиться. Эрих должен был на меня так посмотреть, а я должна был двинуться ему навстречу.

Неожиданно в коридоре становится шумно, и я растерянно отпрыгиваю в сторону. У парня расширяются глаза, а я оглядываюсь, надеясь, что нас никто не заметил. К счастью, в проходе пусто. Я потираю ладонями глаза, а когда вновь смотрю на Эриха, больше в его глазах не вижу прежнего осуждения. Дышать тут же становится легче.

— Отдай пакет Ральфу Дигби. Пожалуйста. И я больше не подойду к тебе, обещаю.

— Хорошо. — Кивает парень. — И держись от меня подальше, Дор. Сдержи обещание.

— Ты этого хочешь?

— Да.

В груди покалывает, но я соглашаюсь. Пожимаю плечами и уже собираюсь уходить, как вдруг чувствую его пальцы на своем плече. Парень тянет меня на себя и шепчет:

— Нет. Я не хочу, чтобы ты уходила. Вот — правда.

— Но это не имеет значения. Верно?

— Верно.

Горько улыбаюсь и вновь прохожусь пальцами по щеке парня. Он прикрывает глаза, а я разворачиваюсь и убегаю. Надеюсь, он не замечает, как трясутся мои плечи.

Выбежав на улицу, я едва не сбиваю с ног Лиз. Она вскрикивает и возмущается:

— Осторожно, Дор. Не хватало еще и с тобой сцепиться.

Мне нужно время, чтобы отдышаться. Я киваю, а сама думаю о том, как Эрих стоял за моей спиной, как тяжело дышал, как смотрел в мои глаза и не знал, что делать. Черт бы его побрал! Почему он вообще появился в моей жизни?

Потираю пальцами лицо и резко выпрямляюсь.

— Хватит, — говорю сама себе. — Нужно взять себя в руки.

— Вот именно, — поддакивает подруга, накручивая на палец рыжеватый локон. Громко выдохнув, она облокачивается спиной о высоченную колонну. — Как думаешь, твой милый и ненаглядный отдаст лекарства этому Дигби?

— Эрих — хороший парень. Он не бросит человека в беде.

— Надеюсь. Иначе все было напрасно.

— Что было напрасно?

Я оборачиваюсь и вдруг вижу перед собой Мэлота. Ленивой, вальяжной походкой он приближается к нам и достает из кармана сигары. Дорогое удовольствие. Не для всех… У него на лице играет кривая ухмылка, и меня тут же тянет испортить ему настроение.

— Разве тебе нечем больше заняться? — раздраженно интересуюсь я. — Ты ведь просто обожаешь ходить на семинары.

— Ты смелая сегодня.

— Скорее безрассудная, — выдыхает Лиз и смотрит на меня с сожалением. Она всегда чувствует, когда ей нужно отчаливать, и потому сейчас она медленно уходит, оставив нас с Мэлотом наедине. Правильно делает, ведь обычно брат не подходит ко мне просто так.

— Что случилось? — я складываю на груди руки. — Говори сразу. Мне не до ребусов.

— Ты взвинченная.

— Нет.

— Дело в этих неандертальцах? Уверен, что даже тебе не по себе от их близости. Как они разговаривают, а как едят… — Мэлот затягивается и смотрит куда-то сквозь стены, — я не видел ничего более отвратительного.

— Это все?

Брат хмыкает. Делает шаг вперед и выдыхает дым прямо мне в лицо. Морщусь, а он довольно лыбится, растягивая потрескавшиеся губы. Никогда прежде мой брат не стоял ко мне так близко. Я вдруг вижу его веснушки, вижу шрам над бровью и на щеке. Когда-то я знала его. Знала так же хорошо, как и он меня. Но теперь — кто мы? Что с нами стало? Мы не близкие, мы — чужие. Но почему? Я помню, как Мэлот впервые ударил меня, но до сих пор мне неизвестно: по какой причине.

Внутри что-то взвывает от давно знакомой обиды. Мне вдруг хочется, чтобы Мэлот и я стали семьей. Наплевать на родителей, наплевать на всех. Брат — вот кто мне нужен. И я верю, и опять напрасно. Парень хмыкает и достает изо рта сигару.

— Отец сказал, ты — непослушная. И поэтому он не доверяет тебе. Папочка чувствует, что ты не ровно дышишь к этим убогим. Он знает, я накажу тебя, если потребуется.

— Накажешь? — я с вызовом стискиваю зубы. — Накажи, Мэлот. Потому что я не буду обвинять этих людей ни в чем, и я не собираюсь лгать.

— Тебе будет больно.

— Это всегда больно.

Брат неожиданно прижимает окурок к моей ладони. Вскрикнув, я ударяюсь спиной о стену, а он рассерженно скалится, поддавшись вперед.

— О чем ты разговаривала с сынком палача? Ты говорила с ним, я видел. О чем?

— Боже мой, Мэлот! — я сжимаю пальцы. Рука дрожит от боли, пахнет паленой кожей. Я поднимаю глаза на брата и вижу монстра, вечно шествующего за мной по пятам. Папин любимый пес, ищейка. Всегда рядом, когда меня стоит наказать. — Что ты творишь!

— Ты не должна разговаривать с ним, Адора. Ты не должна приближаться к изгоям. Я должен наказывать тебя, когда ты не слушаешь отца.

— Я ничего не сделала!

И тогда он вновь прижимает окурок к моей руке. На этот раз боль не такая сильная, но я все равно крепко зажмуриваюсь. На ресницах скапливаются слезы. Распахиваю глаза и смотрю на брата, тяжело дыша. Он тоже тяжело дышит.

— Просто делай то, что нужно. И тогда отец не скажет мне следить за тобой. Все ведь так просто, Дор. Все очень просто.

— Зачем ты это делаешь? — шепчу я, наваливаясь на брата. — Зачем? Почему ты так со мной поступаешь, Мэлот? Я никогда не желала тебе зла, никогда.

— Так нужно.

— Кому?

Он не отвечает. Отступает назад и покачивает головой, будто сам не понимает, что у него на уме. Брат проходится руками по коротким волосам и рычит:

— Просто делай, что велено.

Он уходит, а я смотрю на ладонь. В центре кривые, бордовые кружки. Они горят так, будто Мэлот до сих пор прижимает к моим рукам тлеющий окурок. Что же творится? Мне неожиданно трудно дышать. Я встряхиваю волосами, приказываю себе успокоиться, взять себя в руки, но изо рта все равно срывается тихий всхлип. Тогда я грубо прижимаю рукой губы, закрываю глаза и говорю себе: хватит жаловаться, хватит! Но едва ли это действует. В конце концов, я отлипаю от стены и начинаю двигаться в сторону выхода с территории. Ноги сами тащатся вперед, и я не знаю, куда иду. Но сейчас мне все равно. Я изо всех сил сжимаю руки и хочу понять: почему моя семья меня ненавидит. Ключ оттягивает карман юбки. Я вздергиваю подбородок. Я понимаю, что надо делать. Я иду домой.

Поместье де Веро — огромное, четырехэтажное здание, расположившееся на шести гектарах земли. На моего отца — Эдварда де Веро — работает сорок четыре человека. Лишь нескольких я видела вживую. Почему-то правительство не волнует, что образовавшийся средний класс — уже вызов системе, ведь считалось, что стену строили, отделяя бедных от богатых. Но как выяснилось, различия образуются в любом случае. Те, кто работает здесь, на моего отца — не бедные в сравнении с теми, кто живет в Нижнем Эдеме. Тем не менее, если сравнить доходы этих несчастных и доходы от лесоторговой компании де Веро, они значительно проиграют, и даже в одну линию с моим отцом не встанут.

Я — наследница огромного состояния, и люди на меня смотрят, как на хрустальную и хрупкую игрушку, разрываемую на части собственными родителями. Они вполне могут стереть меня с лица земли, могут уничтожить, а могут вознести. Сьюзен и Эдвард де Веро — вершители судеб Верхнего Эдема, и персонально мои хозяева, чьей куклой я и являюсь.

Сейчас дома никого нет. Когда я закрываю за собой дверь, эхо проносится по всему куполообразному залу. Как много здесь места, и как мало людей. Возможно, родители не просто так построили такой дом. В лабиринтах трудно пересечься, даже если захочешь. А я и не пытаюсь.

Достаю из кармана ключ и иду к западному крылу. Я и не помню, когда в последний раз была в той части дома. Прислуга здесь не убирается. Коридоры темные и холодные. Я не знаю, почему их не отапливают. Сквозь немытые окна прорываются лучи солнца. Меня почему-то одолевает чувство дежавю, будто бы я совсем недавно была здесь, и лишь через несколько минут я понимаю, что во сне ходила по этому коридору. Странно. Откуда берут свое начало наши ночные кошмары? Такое ощущение, словно моя память содержит в себе намного больше воспоминаний, чем я могу предположить. Я смотрю на пыльные комоды, на канделябры и выцветшие, толстые шторы, и я вспоминаю что-то, но я не могу сказать что именно. Неясное, скользкое чувство, томящееся где-то в груди. Крепко сжимаю руки в кулаки и оборачиваюсь, услышав свист за спиной. Сердце стучит где-то в горле, и меня в ту же секунду пронзает холодом. Становится жутковато.

Дальше иду, пытаясь отпереть двери ключом, но он не подходит. Застревает где-то в начале, и я боюсь его сломать. Вдруг еще рассыплется. Выругиваюсь и плетусь вперед, то и дело, потирая плечи, мне холодно. Я выдыхаю пар и почему-то думаю о зиме: чудное и прекрасное время года, когда родители почти не выходят из дома, и родные стены тут же превращаются в холодную, талантливо сооруженную ловушку.

Вставляю ключ в очередной замок — массивный и золотой — и замираю, просунув его до конца в отверстие. Мои глаза становятся огромными. Получилось! Я нашла ту самую комнату! В груди порхает удовольствие, волнение, и я открываю дверь, предвкушая нечто удивительное. Что ждет меня за порогом? О какой тайне говорила Мария?

Я распахиваю дверь и застываю на месте, увидев перед собой заброшенную детскую спальню. Моргаю и вновь осматриваюсь. Так и есть.

— Что за черт…

Внутри холодеет. Я медленно прохожу вперед и на всякий случай оборачиваюсь: не хочу, чтобы родители нашли меня, пусть и понимаю, что это практически невозможно. Не сомневаюсь, что у них есть дела поважнее и поинтереснее, чем слежка за мной.

Комната просторная, светлая, но здесь спертый запах, будто вместо воздуха повсюду витает пыль. Порванный, тонкий тюль почти черный у основания. В зеркалах я вижу свое искаженное лицо и останавливаюсь, доставая из сумки фонарик. Подсвечиваю широкую, квадратную кровать со сваленными на ней игрушками, исследую столик, светильник, чей-то набор для рисования.

— Боже мой, — шепчу я, прекрасно понимая, что эта комната никогда не принадлежала мне. Так же вряд ли здесь жил Мэлот. Розовые покрывальца, детские игрушки…, кому же принадлежит все это? Мне становится не по себе.

Подхожу к кровати и неожиданно вижу у окна запылившуюся капельницу. Длинная и стройная, она мерцает в тусклом свете, и я прохожусь по холодному металлу пальцами, понятия не имея, о чем думать. Возможно, здесь какое-то время жила я, когда болела, но я ничего подобного не помню. Эти игрушки, эти маленькие тетрадки и платьица…, у меня в груди такое чувство, будто тот, кто прятался здесь — быстро покинул помещение. На полу валяются кубики, на стульчике висит одежда. Его забрали, так и не успев прибраться. Как же здесь жутко.

Я глубоко втягиваю воздух и вновь оглядываюсь, стараясь сложить в уме то, что уже успела увидеть. Из всех, кто живет в этом доме, под описание могу подойти только я, но у меня нет никаких оснований верить в это, ведь я никогда прежде не видела эту комнату. И с какой стати от меня скрывать подобное? Что такого опасного в этой спальне, что никому не разрешается посещать западное крыло, и оно практически отрезано от всего поместья?

Я складываю на груди руки и откидываю назад голову: думай, Дор, думай! Ничего не происходит просто так. У всего есть причина. Но как мне спросить об этом у предков? Почему-то я уверена, ни отец, ни мать не ответят мне, если еще и не накажут за подобное любопытство. Я явно сую нос не в свое дело…, хотя, что это — если не мое дело? У семьи все проблемы и тайны общие, и я имею право узнать правду. Я ведь не чужая, я тоже тут, я не пустое место.

Отчаяние буквально витает в воздухе, оседает на пол вместе с пылью. Гляжу вокруг себя, но не вижу ничего, кроме холодного одиночества. Возможно, я действительно лезу в неприятности, но я должна что-то чувствовать, я должна куда-то двигаться, и наплевать, если это выльется в серьезные проблемы. Зато я буду знать, что прожила жизнь, не боясь рискнуть. Только так ведь можно ощутить вкус пролетающих дней.

Я беру с кровати пару пыльных игрушек, затем запираю за собой дверь и бегу к себе в комнату. Я узнаю правду, и даже если родители не захотят мне ее говорить, я заставлю их. Любыми способами. Хватит наблюдать со стороны за тем, что творится под носом. Я молчала очень долго. Пора понять, что творится в поместье де Веро.

Нахожу Марию на кухне. Здесь жарко, в воздухе томится сладкий запах, но я быстро подлетаю к прислуге, не обращая внимания. Вытягиваю ключ и шепчу:

— Что все это значит?

— Мисс…

— Я ничего не понимаю. Чья это спальня? Ты знаешь этого ребенка?

— Нет, мисс Адора, я не знаю. Я видела ее лишь однажды, лишь глазком.

— Ее? — внутри холодеет. Я опираюсь спиной о разделочный стол и испуганно гляжу на Марию. Почему-то к горлу подкатывает ком. — Кого? Кто она?

— Девочка, совсем молоденькая, юная, — сетует женщина, взмахивая руками. Ладони у нее белые от муки, и на пол осыпаются мелкие белоснежные песчинки. — Она жила с нами какое-то время, а затем…, затем она просто исчезла, мисс.

— Исчезла? Люди не пропадают просто так, Мария.

— А она пропала. В тот же день, когда вы…

— Что? — Я надвигаюсь на прислугу. — Когда я что?

Женщина отводит взгляд. Принимается месить тесто и бурчит себе под нос что-то на испанском, эмоционально шевеля бровями. Я ни черта не понимаю, и это начинает меня жутко раздражать.

— Боже, Мария, я ведь здесь стою. Ответь.

— Простите, мисс, я не могу. Я не должна. Я рискую всем, мисс Адора, этот ключ…, я не должна была вам его отдавать, но — милостивый Христос — каждому должен быть шанс представлен. Каждому, дорогая моя.

— О чем ты говоришь? Я не понимаю.

— Вы и не поймете, пока вам глаза не откроют.

— Так открой.

— Не я.

— А кто?

Женщина переводит на меня взгляд и шепчет:

— Она.

Мария глядит мне за спину, я вихрем оборачиваюсь и вижу на пороге маму. Бледная и ледяная, как глыба льда, она стоит у двери, сжимая на груди костлявые руки. Высокая и еще совсем молодая Сьюзен де Веро похожа на смерть со скрипящими зубами, и мне тут же становится страшно. Я округляю глаза.

— Мама! — откашливаюсь. Мария продолжает готовить, а я делаю шаг вперед. — Мне стоило поздороваться с тобой, когда я пришла. Но я думала, дома никого нет.

— Ты рано, — отрезает она. — Занятия еще не кончились.

— Я отработаю.

Жду, что мама спросит, что случилось. Но она не спрашивает. Она кивает и смотрит мне за спину, на Марию.

— Сделай холодный чай. Принеси в верхнюю комнату.

— Как скажете, миссис де Веро.

— Я не хочу ждать.

— Мам, я хотела спросить, я…

Затихаю. Мой голос становится призраком, как и силуэт матери. Она поворачивается ко мне спиной, не поведя бровью, и она уходит, под звуки моего дико стучащего сердца. Я застываю с открытым ртом. Я гляжу ей в след. Я жду чего-то. Но чего?

Иногда зима приходит раньше. Иногда зима — это не снег и не январские дни.

Иногда зима в наших взглядах, поступках, словах. В наших движениях, в мимике. И не стоит ждать холода за окном. Он уже здесь — между нашими лицами.

— Ох, мисс Адора, — говорит Мария, но я взмахиваю рукой и ухожу. Медленно, будто мне не хочется сорваться с места. Все в порядке, все, как обычно.

Не обращай внимания, Дор. И помалкивай.

Я возвращаюсь в комнату и хватаю с кровати пыльные игрушки. Поднимаюсь вверх, на этаж родителей и оглядываюсь, надеясь не попасться на глаза матери. Я кладу куклу на комод, прямо у входа в родительскую спальню и прячусь за угол, прикусив губы. Сьюзен каждый день проверяет окна на этаже, прежде чем запирается с чаем в своей комнатушке. И я знаю, что она выйдет с минуты на минуту. Так и происходит. В шелковом, блестящем халате она вылетает из спальни и идет к оконной раме. Однако ее босые ноги врезаются в пол, когда она замечает на комоде потрепанную игрушку. Моя спокойная, ледяная мать с живым интересом и ужасом распахивает голубые глаза. Всегда равнодушная она внезапно прыгает вперед и хватает когтями куклу, сгорбив худые плечи.

Я не могу дышать. Следую за мамой, смотря, как она рассекает воздух, спускаясь в самый низ дома. К центральному холлу. Камин трещит и щелкает, и Сьюзен де Веро лихо бросает в огонь старую куклу, не скрывая ледяного ужаса в глазах. Ее руки дрожат. Все ее тело дрожит. Не могу поверить в то, что вижу. Гляжу на нее из-за поворота и думаю: что же скрывают от меня родители? Какова же тайна нашего поместья?