У истоков Броукри (СИ)

ГЛАВА 14

Я лежу на кровати и смотрю в потолок. Когда-то он был завешан плакатами групп, а сейчас там пусто. Не помню, когда сорвала их и выбросила. Я вообще мало что помню из прошедших дней. Кажется, я не выходила из комнаты уже сутки. Мария оставляет мне еду на прикроватном столике. Но я ее не ем. Не хочу. Мне ничего не хочется, даже думать у меня нет желания. Но мысли — мерзкие существа, для которых нет ни правил, ни границ. Они сами по себе, и они пожирают меня так безжалостно и лихо, что я не сопротивляюсь. Принимаю это, как факт. Иначе ведь и быть не может.

Стоит ли сейчас говорить о чем-то нормальном? О простой жизни, о прочих нелепых проблемах и трудностях? Черт, да раньше все было просто идеально! Даже с молчанием и с непониманием, с ненавистью, с презрением. Все это можно пережить, но правду? Легко ли жить с ней, если она, как яд, разрушает тебя, обезоруживает. Я, будто плаваю, летаю в облаках. Словно я приняла что-то или выпила. Я не верю, пусть и понимаю, что никуда не денусь от реальности. И это сводит меня с ума. Сводит с ума мое тело, которое не хочет и двигаться; которое отказывается подниматься, жить дальше. Все теперь иначе. Все стало гораздо хуже и страшнее, и главное — причина внутри меня. Причина — мое сердце. Или и не мое вовсе? Как тут удержаться от нервного смеха? Или как не разреветься в панике? Я ни черта не понимала в жизни, пока она не схватила меня за горло и не сдавила в своих не в меру сильных тисках. Раньше было лучше. Раньше было проще. А сейчас — мне жутко и банально страшно, будто бы если я поднимусь с постели — значит, я приму то, что со мной случилось; то, кто я есть. А я не хочу принимать. Ни сейчас, ни позже.

Моя семья — огромная загадка, ребус, на решение которого нужны годы. О, мой отец рисковал всем, чтобы спасти меня, но сейчас ему нет до меня никакого дела. Где логика? Я не понимаю. А мама…, да, она, возможно, терпеть меня не может. Но тогда, что ее здесь держит? Почему она не сбежала, не кинулась прочь из этого чертова дома? Ей важны дети или муж? Смеяться можно вечно! Ведь ни я, ни Мэлот, ни папа — никто не вызывает у нее в груди хотя бы малейшего колебания! Тогда что она тут забыла? Почему еще не рванула к двери и не унеслась прочь, как можно дальше?

Только подумать…, мой отец выкрал мою сестру. Они вырезали ее сердце, вшили в меня, будто стряпали куклу! Живое сердце, живой девочки…, как они могли? Это ведь не преступление против общества. Это преступление против человеческой натуры, морали, я не понимаю! Или понимаю…, ох, голова гудит! Меня тянет то кричать, то плакать. То я не могу поверить в то, что сделал мой отец, то говорю ему спасибо. Это сводит с ума! Это не дает мне покоя, и я постепенно лишаюсь рассудка и становлюсь сумасшедшей. Еще чуть-чуть, и меня запрут вместе с тетей. Ха! Хотя бы познакомимся поближе.

Неожиданно в комнату кто-то входит. Я не смотрю. Продолжаю прожигать взглядом белый потолок, будто вот-вот и увижу нечто новое в этом сплошном, блеклом пятне.

— Дор? Что происходит?

Это Лиз. Она садится рядом и громко выдыхает.

— Может, расскажешь, какого черта ты здесь пропадаешь?

— Нет.

— И почему?

— Не хочу.

— О, Боже. Это как-то связано с сыном «палача»? Да? О, я убью его! — подруга рычит и пристукивает ладонью по кровати. — Что он уже натворил?

— Ничего. — Едва слышно отвечаю я. Прикусываю губы: они убили мою сестру. Как же смириться с этим? Или не нужно мириться. Черт подери, что же мне делать?

— Дор, поговори со мной. Что случилось?

Я не отвечаю. Закрываю глаза и протяжно выдыхаю: надо просто пережить это. Или просто сбежать. Может, действительно, уйти? Собрать вещи да рвануть за горизонт; туда, где нет знакомых; где нет тайн. Вот только прошлое будет со мной в любом месте. Никуда оно от меня не денется, будет следовать по пятам, словно тень, куда бы я ни пошла.

Неожиданно подруга ложится рядом. Повторяет мою позу: откидывает назад голову и складывает на животе руки. Мы вдвоем пялимся в потолок. От Лиз пахнет сладостями, и я почему-то дергаю уголками губ. Мы всегда были вместе, выслушивали друг друга, пусть часто и не понимали, почему те или иные вещи ранят нас сильнее или меньше остальных. Но, наверно, иногда выслушать — уже помочь. Необязательно прочувствовать всю ту боль, что чувствует друг. Главное, просто быть с ним рядом, взять за руку, сжать ее, сказать, что никуда не денешься. Я часто жалуюсь, что я одинока. Но так ли это? Лиза всегда рядом со мной, а я только сейчас обратила на это внимание.

— Тебе передали конверт с цветом костюма на танцы, — говорит она, взмахнув рукой. В пальцах она сжимает бумажку. — Прочтешь? — Я покачиваю головой, и тогда она тихо и протяжно выдыхает. — Ладно, тогда прочту я.

Лиз открывает конверт, достает лист и горько улыбается.

— Белый. — Она смотрит на меня. — Ты удивлена?

— Ужасно.

— Осенние танцы — событие, Дор. У нас давно не происходило ничего хорошего, а мы с тобой всегда весело проводили на них время.

— Какие танцы, Лиз? — Я тоже смотрю на подругу. — Мне кажется, мир сошел с ума. Я не представляю, как пойду веселиться, когда вокруг столько неприятностей.

— Отвлекись, расслабься хотя бы на один день, слышишь? Ты на себя не похожа.

— А на кого я похожа? — Сглатываю. «На Катарину». Вот, кто я. Не Адора де Веро, а Катарина Штольц — убитая маленькая девочка, чье сердце продолжает жить внутри меня.

— Я думаю, танцы — это отличная возможность на время позабыть о проблемах.

— Это отличная возможность для Мэлота и его слуг унизить ребят из Нижнего Эдема. Ты ведь сама понимаешь, что им достался «черный». Это несправедливо. Наши придут в белоснежных костюмах, платьях…, а они — запятнанные, чужие. Это нечестно.

— Ты все усложняешь, — вздыхает Лиз, — на самом деле, никто и не заметит разницы.

— Тогда к чему это деление на цвет? Пусть каждый сам выбирает, в чем придет. Или же это невыгодно нашим, правильно? Какой прок от танцев, если и посмеяться не над кем будет? Они этого не допустят.

— Все твои слова граничат с чем-то опасным, — шепчет Лиз. — Ты, словно бунтуешь, а я не хочу, чтобы ты бунтовала. Может, ты и права в чем-то, вот только какая разница? Ты должна быть в порядке, а с твоим рвением к справедливости, ты наберешься проблем. Ты ведь в курсе, правда?

— Не знаю, что может быть хуже того, что уже успело со мной случиться.

— Люди болеют, умирают…, а ты заперлась в комнате от несчастной любви.

— Дело не в Эрихе.

— Тогда что с тобой происходит?

— Что с нами происходит! — Возмущаюсь я и встаю с постели. Подхожу к окну и лихо раскрываю окна. Ветер отбрасывает назад мои волосы, а я подаюсь вперед. — Мы живем и не видим того, что творится вокруг. Ты знаешь, что за стеной люди умирают от голода? Я видела, как они лежат на асфальте мертвые, Лиз. В последнюю очередь их заботят танцы.

— Святая Мария и Иосиф, что ты за стеной делала?

— Какая разница? Важно, что мы издеваемся над ребятами из Нижнего Эдема, но они этого не заслуживают. Они не виноваты в том, что родились за стеной. Они не виноваты в том, что их родители бедные.

— Ого, а тебя это задевает не на шутку. Верно? — Подруга поднимается с кровати. — Я что-то упустила? Ты всегда была на их стороне, но сейчас, у меня такое чувство, будто тут замешано что-то личное. Признавайся. Что происходит?

— Почему они должны расплачиваться за ошибки родителей? Или…, ох, может, и не за ошибки…, почему они в принципе должны становиться изгоями? Чем мы лучше? Да, у нас богатые родители, но сами по себе мы ничего собой не представляем! Мы ничего еще не добились, ничего не сделали. Но почему-то именно их мы ни во что не ставим.

— Ты пугаешь меня.

— Я просто… — потираю руками лицо, — я просто запуталась, Лиз. Не знаю. Прости. Я тут схожу с ума. Моя голова горит, пульсирует…, черт, это какой-то бред.

— Адора, — говорит подруга, подходя ко мне, — я никуда не уйду, пока ты не скажешь, что случилось. Это касается родителей?

Я перевожу взгляд на Лиз и киваю. Мне становится холодно. Ветер из окна бьет по спине, забирается под одежду, и я, горбясь, обхватываю себя руками за талию.

— Все гораздо хуже, чем мы предполагали.

— Что ты узнала?

— Я не уверена, что стоит и тебя втягивать в это.

— В смысле? А кого еще ты собираешься втягивать, если не меня? — Подруга глядит в мои глаза укоризненно. — Рассказывай.

— Я узнала, кто мой донор. Узнала, что мой отец заставил шерифа Бофорта и доктора Кристофера Обервилля совершить преступление.

— Преступление? — Подруга недоуменно хмурит лоб. — В смысле? Ты про незаконное проведение операции?

— Нет, я про поджог, похищение и убийство. Все в лучших традициях детективов. Ты и представить себе не можешь, что у меня творится сейчас в голове. Наверно, я и, правда, схожу с ума, потому что я и не знаю: злиться мне или сказать спасибо.

— Так, подожди. О чем ты? Какой поджог?

— Оказывается, у моей мамы есть родная сестра. К ней я и ходила за стену.

— Родная сестра? Ого. Но что она там забыла?

— Скорее о ней забыли. Отец запер ее там, чтобы она держала язык за зубами. Как по мне, лучше бы просто ее пристрелил. Она слепая, Лиз. Сидит там в ободранной комнате и вспоминает дочь, которой больше нет.

— А что с ее дочерью?

Я почему-то усмехаюсь. Смотрю в глаза подруге и вижу, как ее лицо вытягивается. У Лизы краснеют щеки. Она отступает назад и шепчет:

— Не может быть…

— Да. — Прикусываю дрожащие губы. — Я тоже не хочу верить, Лиз. Я даже думать об этом не хочу, но у меня не получается. Как я ни стараюсь. — Я закрываю глаза. Прохожусь пальцами по волосам и выдыхаю. — Что мне делать.

Это не вопрос. А Лиза и не отвечает. Повисает тишина, и слышны лишь удары моего сердца. Сердца моей сестры. Подруга вновь усаживается на кровать, а я опираюсь спиной об оконную раму и опускаю взгляд на свои руки. Они трясутся, я сжимаю их в кулаки. Не помогает. Меня знобит.

— Мне жаль, — шепчет подруга, а я небрежно отмахиваюсь.

— Перестань.

— Нет, правда, Дор, мне жаль. Как такое могло произойти? Ты говорила с мамой или с отцом? Слушай, не рассказывай им. — Лиз подрывается с кровати. — Не говори. Вдруг и с тобой они что-то сделают. Пусть лучше считают, что все как раньше.

— Но все не как раньше.

— Расскажи Мэлоту.

— Что? Ему-то зачем? Он никогда не интересовался моими проблемами.

— Он хороший, — неожиданно выпаливает Лиза, и я округляю глаза. — Правда, у него в голове путаница, да, он бывает грубым, но он заботится о тебе.

— Заботится? Отлично он обо мне заботится, когда прожигает сигаретой ладонь.

— Поговори с ним. Я думаю, на него так твой отец влияет. Посмотри. Просто взгляни, что они с вами сделали — ваши родители. Я не понимаю…, как так? Черт, кажется, предки с ума посходили. Моя мамаша убежала с каким-то кретином, забыла обо мне…, а твои? Я и подумать не могла, что они способны на такое.

— Сейчас это неважно. Они уже сделали то, что сделали.

— Тогда забудь о них и подумай о брате. Тебе нужен кто-то под этой крышей, кто не предаст и будет рядом. Я ведь не всегда смогу помочь. А Мэлот…

— Мэлоту наплевать на меня.

— Откуда ты знаешь? — Лиза пожимает плечами. — Вдруг ты ошибаешься?

Я покачиваю головой и смотрю в окно. На улице холодно. Сегодня вечером танцы, и ребята готовятся отлично провести время. Может, и мне стоит вылезти из дома? Может, я смогу поговорить с братом? Что, если Лиз права, и мы, наконец, услышим друг друга? Он ведь и не подозревает, что натворили родители.

Я вздыхаю.

— Мэлот уже ушел, как думаешь? — Поворачиваюсь к подруге. — Его дверь закрыта?

— Она всегда закрыта, — усмехается она. — Но я видела, как он спускался по лестнице. Весь белый и глазированный, будто торт. Знаешь, я не отрицаю, что Мэлот ведет себя как идиот. Но он не потерян для тебя. Вы нужны друг другу.

— Да, как и моя мать была нужна родной сестре. И мы знаем, что из этого вышло.

— Просто поговори с ним. Думаю, Мэлот поймет тебя. Он так же, как и ты изменился.

— Почему ты его защищаешь? Ты всегда была против него, а тут…

— Он подходил ко мне сегодня.

— Что? — Я растерянно вскидываю брови. — Зачем?

— Спрашивал, говорила ли я с тобой. Сам он ведь дверь твоей комнаты не откроет, уж слишком гордый. Но он волновался.

— Обо мне?

— О тебе. Знаешь, возможно, вы совсем друг друга не знаете. — Лиз горько улыбается и кладет ладонь мне на плечо. — Пора познакомиться с братом, Дор.

Лиз держит меня за руку. Она сжимает ее изо всех сил, будто пытается передать всю свою смелость и храбрость. Но я-то знаю, что на самом деле подругу качает от ужаса, ведь она и не представляла, во что ввязывается, зовя меня на танцы. Потому она и вцепилась в мою руку, как я якорь. Я останавливаюсь у актового зала.

— Дальше я сама.

— Нет. — Отрезает подруга. — Не выдумывай. Я с тобой.

— Тебе не нужны проблемы. Это мой выбор, не твой.

— Они ведь набросятся на тебя, как голодные собаки.

— Знаю, — поглаживаю подругу по плечу и улыбаюсь. — Лиз, ты прекрасно выглядишь. Иди и попытайся отдохнуть. Ты ведь была права: осенние танцы — событие, и у нас давно уже не происходило ничего хорошего.

— Я читала сегодня твой гороскоп…

— Лиз!

— Там написано: забудьте о времени, не слушайте чужие мнения и не думайте о том, что может быть потом. «Потом» может и не быть.

— Это должно приободрить меня? — Искренне улыбаюсь и смотрю в карие глаза моей неугомонной подруги. — Напутствие — так себе.

— Просто… — девушка нервно встряхивает волосами, и ее рыжие локоны спадают на плечи огненным водопадом, — я устала переживать. Раньше мы волновались о финальных экзаменах, а теперь — боимся за собственную жизнь. Ты — смелая. Но постарайся и живой остаться. Договорились?

— Договорились.

Я осматриваю белоснежное, приталенное платье подруги и растягиваю губы. Она не представляет, как прелестно выглядит. Будто лебедь, склонивший голову от грусти. У нее худые плечи, тонкие кости торчат из-под ткани, но она не выглядит неуклюже. Скорее она выглядит хрупкой. Я боюсь к ней прикоснуться, просто киваю, прощаясь, а затем остаюсь одна. Вскидываю подбородок.

На самом деле, как бы легкомысленно не выглядело мое непослушание, я ничуть не боюсь расплаты. Мне все равно. Я прекрасно понимаю, что встречу неодобрение, что все взглянут на меня, нахмурив брови, но мне наплевать. Я впервые точно знаю, что поступаю верно. И я не бунтую, я высказываю свое мнение; показываю свою позицию. Люди вправе не одобрить ее, но они не смогут меня переубедить.

Я открываю двери зала и переступаю через порог. Мое платье недлинное, непышное. Но оно плавает, вьется на ветру и скользит по воздуху, будто невесомое, не переливаясь в тусклом свете и не отражая ярких нот. Оно черное, как мои мысли.

Спускаюсь по ступеням, и десятки глаз обращают на меня внимание. Иду медленно и осторожно, гордо выпрямив спину, вздернув подбородок. Низ платья сделан из перьев, а верх — с кружевной спиной. Почему-то мне не страшно видеть неодобрение в глазах тех, у кого костюмы белее снега. Меня задевает предубеждение и гнев в глазах тех, чья одежда, как и моя, чернее ночи. Что их насторожило? Неужели так сложно поверить в то, что я на их стороне; что я хочу помочь?

Люди расступаются передо мной, будто я носитель опасного вируса. Их взгляды так и норовят проникнуть сквозь меня, испепелить меня изнутри. Музыка становится тише. Я дышу еще громче. Чувствую, как где-то в горле бьется сердце.

— Что это?

Замираю. Набираю в грудь воздуха и оборачиваюсь.

— Это платье, Конрад.

Парень глядит на меня, стараясь унять злость, но вид у него оторопелый. Он нервно мнет в пальцах низ белоснежного пиджака, нервно кривит губы, нервно подходит ко мне.

— Оно черное.

— Я знаю.

— Зачем? — Его карие глаза становятся огромными. В них застывает вопрос, ответ на который сам парень не хочет услышать. — Что ты делаешь, принцесса.

— Я пришла на танцы.

Тишина. Люди смотрят на нас, Конрад смотрит на меня, а я не смотрю ни на кого. Я слышу начало какой-то красивой музыки. Фортепиано в миноре подчеркивает настроение, томящееся в моей груди, и я почему-то горько улыбаюсь. Поднимаю глаза на парня. Тяну к нему руку, будто спрашиваю: потанцуем? Но Конрад не спешит с ответом. Он смотрит в мои глаза и испепеляет их диким разочарованием, на которое способны лишь некоторые люди, утратившие веру во все, что может ее иметь. И я вдруг понимаю, что он не возьмет меня за руку. Он не примет меня такой.

Бофорт молниеносно становится тем же человеком, что испепелял меня ненавистью, и я больше не вижу в его взгляде прежней пылкости или же волнения. Парень выдыхает и уходит, не одарив меня объяснением.

В зале становится душно. Я оглядываюсь. Теперь на меня смотрят не удивленно и не ошарашено. Это презрение. Я — предатель. У людей такие перекошенные от злости лица. И им не хватает лишь заорать во все горло об омерзении, растущем в груди параллельно с разочарованием. Но они молчат. Они просто смотрят на меня, как на экспонат в музее, а я оглядываюсь вокруг и не вижу ни одного родного лица. Все чужие, колючие. Я пришла на пир, где наслаждаются моим унижением. Но я ведь сама этого хотела. Сама рвалась в бой, вот и получила то, что должна была. Я идиотка.

Мне страшно и не по себе. Круг становится все шире, люди отдаляются все дальше, и их взгляды убивают меня, мечут молнии. Мои плечи поникают, я чувствую себя глупо и потерянно, а затем вдруг рядом становится тепло. В оцепенении я оборачиваюсь.

Синие глаза Эриха Ривера прожигают во мне огромную, зияющую дыру, размером с те различия, что существуют между нами. Но потом неожиданно что-то меняется. Я гляжу на него, молчу, но так и рвусь спросить: что ты творишь? Они ведь видят тебя, видят, как ты смотришь на меня, как я смотрю на тебя! Но он не отходит. Парень протягивает вперед руку, а я невольно хватаюсь за нее и судорожно выдыхаю, прикрыв глаза. Он притягивает меня к себе. Кладет ладонь мне на талию, чуть ниже лопаток, и сглатывает. Я слышу, как неровно он дышит, и крепче пальцами сжимаю его плечо. А затем мы начинаем танцевать.

Сначала очень медленно. Шаг вперед и шаг в сторону. Робко и неуверенно, будто бы мы и не танцевали прежде. Теперь немного быстрее. Я не смотрю парню в глаза, упрямо и немного испуганно испепеляю пол, сверкающий от тусклых ламп. Мы движемся, музыка уносит нас в другое время, исчезают знакомые лица, сливаются в сплошное пятно взгляды и сверкающие там молнии. И звук становится шумной и изнывающей от тоски мелодией, в которой нет места просветлению, но в которой так же темно, как и в наших сердцах. Мы непроизвольно становимся друг к другу ближе, и вот я уже почти прикасаюсь лицом к его груди, а он обхватывает ладонью мою талию так, что его длинные пальцы касаются моих бедер. Мое дыхание сбивается, внутри вспыхивают искры, и я невольно поднимаю взгляд и оказываюсь в плену взволнованных, синих глаз, излучающий тепло и растерянность. Да, Эрих, смотрит на меня, а я смотрю на него. Не дышу, и он не дышит. Голова кружится, но мы стоим. Мы больше не танцуем. А колени предательски подгибаются, будто бы на мои плечи свалилась тяжесть всего мира. Наверно, так и есть, потому что, глядя в глаза Эриха, я хочу погибнуть, но не ощущать этой странной боли, желания и страха. Но я не погибаю. К огромному удивлению, парадокс, который свел нас друг с другом, еще и оживил меня, а чувства, вызывающие у людей ужас, дали мне крылья, будто бы нет в жизни ничего более правильного, чем умирать под взглядом Эриха Ривера.

Мэлот возникает рядом неожиданно. Он хватает меня за руку и тянет на себя, будто я не могу воспротивиться. Эрих рвется вперед, но его также останавливают крепкие руки Рушь Дамекес. Она шипит ему что-то на ухо, а я плетусь за братом, зажмурившись крепко и сильно, будто не хочу больше видеть. Но затем вдруг мною овладевает злость. Я грубо и резко выдергиваю кисть из цепких пальцев брата и замираю, впялив в него решительный взгляд. Мы оказываемся в пустом коридоре, и мой возглас эхом разносится по воздуху.

— Хватит!

Мэлот оборачивается. Непонимающе встряхивает головой и переспрашивает:

— Что?

— Я сказала, прекрати. Ты не имеешь права так поступать. Я ведь…

Брат наступает на меня. С каждым его шагом я пошатываюсь назад, и в итоге меня впечатывает в стену, будто бы энергетической волной. Растерянно смотрю в глаза Мэлота.

— Ты спятила? — громыхает он, и его крик врезается в мое тело, будто клинок. — Что у тебя на уме? Какого черта?

— Я не понимаю.

— Точно, ты не понимаешь. Не понимаешь, как подставила отца. Не понимаешь, как подставила меня, нас, подорвала все, что у нас было. О чем ты вообще думала? Почему ты на него смотрела, а он…, Адора, он ведь тоже на тебя смотрел. И это платье. Черное? Ты можешь прямо сейчас собирать свои вещи и проваливать из дома. Я скажу отцу. Никто не будет против. Я уверен.

Его слова бьют по мне, будто пощечины. Он собирается уходить, а я восклицаю:

— Да, разболтай все папочке. Давай, ты только это и умеешь делать.

— Ты сама виновата.

— Да. Виновата.

— Что на тебя нашло? — Мэлот говорит тихо, но так хрипло, будто сорвал голос. В его глазах горит пламя, непонимание и гнев. — Зачем, Адора? Я никогда не мог тебя понять, а ты и не объясняла. Живешь в своем мире, со своими проблемами. Хотя бы раз попыталась подумать, прежде чем прыгать с утеса. На этот раз ты перешла границы.

— Ты даже не представляешь, как ошибаешься, — рычу я, глядя в родные глаза брата, и зло сжимаю в кулаки руки, — даже не представляешь, что границы давным-давно стерты, а мы и не замечали этого. Мы слепые, Мэлот.

— О чем ты?

— О нас. Сколько раз отец бил тебя потому, что ты разочаровывал его? А сколько раз у него возникало желание похвалить тебя? Подумай, просто подумай. Мы стали врагами, но почему? Мэлот, ведь я никогда не хотела бороться с тобой. Ты был мне нужен, но тебя никогда со мной не было.

— А ты была со мной? — Он указывает на меня пальцем. — А ты хотя бы раз спросила, какого это жить в вечном сумасшедшем доме, где, чтобы заслужить похвалу, надо из кожи вон вылезти, прыгнуть выше своей головы, вывернуться наизнанку?

— А я что — не в этом сумасшедшем доме живу?

— Но я ничего не сделал, чтобы меня ненавидели.

— А что сделала я?

— Заболела. — Мэлот проходится руками по волосам и резко опускает их вниз. — Ты и твоя болезнь, ты все испортила. Лучше бы ты умерла тогда. Родители бы пострадали, но в скором времени успокоились.

Ошеломленно распахиваю глаза. Грудь стискивают острые когти, и я ощущаю, как у меня трясутся руки. Сжимаю их в кулаки до такой степени, что ногти режут кожу, но я не обращаю внимания. Сжимаю и сжимаю, ладони сводит, а я не могу успокоиться.

— Я не…

Мэлот зажмуривается. Вонзает пальцы в короткие волосы и покачивает головой, не в состоянии закончить мысль. Он пошатывается назад. Рычит сквозь зубы, а когда вновь на меня смотрит, то выглядит совсем иначе. Его глаза блестят, губы подрагивают.

— Прости, — едва слышно хрипит он, — прости, Дор, я не хотел.

— Это твое мнение. — Горло сводит. Я хочу рыдать, но сдерживаюсь и сглатываю. — Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. Поэтому…

— Почему ты так говоришь? — вспыхивает он. — Почему не орешь на меня? Почему не защищаешься? Дай мне отпор!

— Но я не могу.

— Почему? — Мэлот внезапно наваливается на меня. Он рычит, а его глаза становятся огромными и дикими, как у бешеного пса. Я никогда не видела его таким. Дыхание у меня перехватывает, ужас подскакивает к горлу. А брат ударяет кулаком по стене. — Почему, я не понимаю. Почему ты не ненавидишь меня? Я сказал, что лучше бы ты подохла, а ты на меня смотришь так, словно ничего и не случилось. Что с тобой? Почему!

— Потому что ты мой брат! — восклицаю я, когда он в очередной раз ударяет кулаком о стену. Его лицо нависает над моим, будто грозовая туча, но я не боюсь. Подаюсь вперед и смотрю в глаза Мэлота смело и одержимо. — У меня кроме тебя никого нет, слышишь? Я не могу ненавидеть тебя, ты все, что у меня осталось!

Парень замирает. Превращается в обездвиженную статую с блестящими глазами. Он даже не дышит. Смотрит на меня, ждет чего-то, а я невольно кладу голову ему на плечо. Я и не помню, чтобы когда-то позволяла себе такое. Но я устала бороться. Это же мой брат, я хочу, чтобы он был рядом. Он мне нужен.

— В детстве я ходила за тобой по пятам. Ты был так близко, в соседней комнате, а мне казалось, что на другой планете. Я перестала бегать. Мне надоело спотыкаться. Я решила, что мне никто не нужен: ни родители, ни ты. Я тебя отпустила. Зачем я это сделала? — Под моими руками дрогают его плечи. — Я все вспоминаю тот момент, на конюшне, когда отец кинулся на тебя с ремнем. Я побежала к тебе, а ты меня остановил. Почему ты так сделал? Почему так поступил, Мэлот? Наверно, у тебя были причины, ведь тебе было так больно.

— Тебе было бы хуже. — Едва слышно отвечает он.

— Но ты не вставал несколько дней.

— Это стоило того. Мне нравилось тебя защищать, а потом, наверно, я забыл, как это, когда брат стоит за сестру. Решил, что пора стоять за себя.

Я отстраняюсь. Мы встречаемся взглядами, и я замечаю, как Мэлот стискивает зубы. Он смотрит на меня виновато, впервые. И я и не верю, что вижу того самого мальчишку, который защищал меня, едва проблемы сваливались на мою затейливую голову.

Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но неожиданно рядом возникает Лиз. У нее огромные, испуганные глаза, и она кидается ко мне, даже не обратив внимания на то, как быстро и нервно с глаз смахивает пелену Мэлот.

— Быстрее, идем.

— В чем дело? — Я встряхиваю головой. — Что случилось?

— Конрад.

— Конрад?

— Да, он и Эрих…

Она не договаривает, но это и не нужно. Мэлот раздраженно выдыхает и срывается с места, а я слышу, как в груди у меня взывает сирена. Вот черт.

Мы прибегаем в зал как раз в тот момент, когда Эрих размахивается и со всей силы вонзает кулак в подбородок Бофорта. Звучит хруст. Капли крови взмывают в воздух, люди ахают, а Конрад падает на стол, сбивая на пол хрустальную посуду. Музыка не утихает, и блондин выпрямляется под крещендо, смахнув с подбородка алые разводы. Эриха держит три человека, но он все рвется вперед, будто сошел с ума. Конрад же плетется медленно, и в глазах у него не ярость, а презрение, которым можно было бы резать воздух. Собираюсь кинуться к парням, но Лиз останавливает меня и говорит:

— Мэлот разберется.

— Когда это ты стала ему верить? — Не понимаю я.

— Тебе бы тоже не помешало кому-то доверять.

Громко выдыхаю и перевожу взгляд на брата. Он останавливается перед Бофортом и вальяжно расправляет плечи. Как же быстро он превратился в того парня, которым был долгие годы: легкомысленным и бесстрастным предводителем еще более легкомысленных и бесстрастных подростков Верхнего Эдема.

— Что происходит? — Спрашивает он, глядя в глаза Конрада. К Эриху Ривера он стоит спиной, и я уверена, что делает он это специально, чтобы парень почувствовал, насколько Мэлоту глубоко на него наплевать.

— Мы разговаривали, — криво улыбается Бофорт. Слизывает кровь с губы и пожимает плечами, как ни в чем не бывало. — Я не закончил.

— Не сейчас.

— Отойди, Мэлот.

— Я сказал, не сейчас.

Конрад упирается грудью в руку моего брата и вскидывает брови. Какое-то время не понимает, что происходит, а затем вдруг усмехается.

— Ты серьезно?

— Да.

Бофорту плевать. Он пытается вновь ринуться к Ривера, но Мэлот останавливает его и тянет за ворот рубашки. Шепчет что-то, что слышат только они, и кивает. Я понятия не имею, что происходит, но внутри у меня все горит и штормует, словно от этого разговора зависит и моя жизнь. Я сглатываю, когда Конрад резко отходит назад и стискивает зубы. Что бы Мэлот ему не сказал, это сработало.

— Вы можете продолжить в другом месте, — повернувшись лицом к Ривера, сообщает Мэлот и пожимает плечами. — Например, на площади. Например, сегодня.

— С какой стати? — рычит Эрих. — Что мне мешает прямо сейчас свернуть ему шею?

— Я мешаю. — Брат спокоен. Засовывает руки в карманы брюк и пожимает плечами. У него глаза прямо как у отца: убийственно холодные, умные и властные. В такие хочется не только смотреть. Таким хочется верить. — Ты думаешь, сила на твоей стороне? Оглянись. Нас больше. Собери народ, и встретимся на площади.

— Мне не нужны твои подачки.

— Тогда подумай о своих друзьях, отрепье. Они тоже пострадают. Ты этого хочешь?

Эрих не отвечает. Невозмутимо сбрасывает с себя руки тех, кто до сих пор пытается пригвоздить его к полу, и срывает с места. На долю секунды наши взгляды встречаются, а затем парень исчезает за поворотом, и я растерянно прикрываю глаза. Кажется, сегодня в ночь поединок продолжится. Неужели это единственное решение проблемы? Черт, зачем я вообще сюда пришла? Подставила Эриха, Мэлота, Конрада. Подставила всех. Идиотка. Лучше бы бастовала дома, рассматривая потолок в спальне.

Люди расходятся, а я подхожу к брату и виновато выдыхаю.

— Прости, я подставила тебя.

— Да. — Мэлот берет со стола единственный оставшийся в живых стакан и наливает в него розоватый пунш. — Ты подставила всех.

— Я не хотела.

— Сомневаюсь. Я всегда знал, что Конрад неровно к тебе дышит. Но я не ожидал, что придется бороться и с сынком «палача». Тут ты сама себя переплюнула, Дор.

— Что ты сказал Бофорту?

— Правду. — Мэлот отпивает пунш и пожимает плечами. — Сказал, что твой бешеный пес уничтожит его на глазах у всего университета, но нам это не нужно. Репутация — вещь сложная. Ее можно зарабатывать всю жизнь, но потерять за один день.

— Спасибо.

— Не спасибо. — Он с грохотом ставит стакан на скрипящий стол и поворачивается ко мне лицом. В его глазах горит недовольство и ярость, такая же яркая, как костер. — Если я узнаю, что ты общаешься с отрепьем, что он хотя бы смотрит в твою сторону, я его убью.

Растерянно поджимаю губы. Хочу воскликнуть, что он не прав, но беру себя в руки и киваю. Смотрю брату прямо в глаза.

— Не переживай. Больше такого не повторится.

— Отлично, Дор. Потому что я не шучу. Если он подойдет к тебе, я позабочусь о том, чтобы он больше никогда ходить не смог.

— Он не подойдет.

— Хорошо. Позаботься об этом.

Я вновь киваю. Слежу за тем, как брат уходит, и только потом опускаю плечи. Мне в эту секунду становится так плохо, что легкие сжимаются. Дышать нечем. Зажмуриваюсь, отхожу в сторону и прикрываю ладонями лицо. Что же теперь делать? Столько проблем и ни одного решения. Почему нельзя видеть Эриха, общаться с братом и жить спокойно, как все нормальные люди? Почему обязательно на пути огромное количество неприятностей, условий? Кому нужны эти трудности? Да я уже устала бороться с тем, чего не вижу.

Возвращаюсь домой. Пытаюсь уснуть, но не выходит. За окном разгорается ливень, и капли дождя тарабанят по карнизу, будто ударная установка. Мыслями я на площади, и я боюсь, что пострадает кто-то, кто мне дорог. Что самое интересное, я боюсь не только за Эриха. Я боюсь за Мэлота. И я боюсь за Конрада. Это странно. Не понимаю своих чувств.

Все смешалось. Я и не знаю, из-за чего именно мне переживать. Родители, Катарина, Эрих, Мэлот. Голова кругом. Я неожиданно возвращаюсь к мыслям об убийце. Если он и мстит мне, то с какой целью? Я не могу обвинять Хельгу, она вряд ли способна хотя бы из комнаты выйти, но у нее единственной есть реальный мотив. Что насчет Обервиллей, то я не думаю, что они настолько беспечны, чтобы рисковать жизнью ради отмщения. Крис провел в больнице тринадцать лет, и, конечно, за это время можно придумать надежный и беспроигрышный план. Однако стал бы он так рисковать? Есть возможность того, что его поймают, и что тогда — обратно в палату? Нет, такие люди не бросаются свободой. Почти уверена, что он всеми силами цепляется за подаренный шанс. Что касается декана, то она, наверняка, переживает за брата и не станет его подставлять. А вот отец Конрада…, может, он мстит за расторженный брак? С тех пор его жизнь круто изменилась, он пристрастился к алкоголю, отдалился от сына. Может, ему надоело, и он решил отомстить семье де Веро за то, что она возникла на его пути?

Нет, как-то глупо. Хотя, порой, люди ведут себя, как идиоты. И то, что неправильно, кажется им правдой, а то, что нормально — невероятной чепухой.

Не знаю, который час. Пялюсь в потолок, когда слышу, как кто-то стучит в мое окно. У меня сердце подпрыгивает от испуга, и я резко выпрямляюсь, нахмурив брови. Может, у Мэлота неприятности? Или, может, он не смог зайти через черный вход? Нет, вряд ли. Я слышала, как хлопнула дверь в его спальню. Тогда кто это?

Медленно я спускаюсь с кровати и приближаюсь к окну. Этаж у меня второй. Чтобы сюда забраться, нужно хорошо постараться. Еще больше нужно постараться, чтобы тихо и незаметно проникнуть через охрану на территорию поместья. Я настороженно отодвигаю занавеску и застываю в ужасе. Это Эрих.

Мокрый и уставший он смотрит на меня через стекло, и я тут же распахиваю окна, впустив в комнату порывы обезумевшего, ледяного ветра. Парень ныряет внутрь. Дрожит и улыбается, будто бы ненормальный.

— Ты что здесь делаешь? — Недовольно шепчу я и закрываю раму. — Боже мой, у тебя кровь, Эрих! Твое лицо.

— Я шел с площади.

— И ты пришел ко мне?

Плевать на слова брата. Тут же кидаюсь к парню и начинаю поглаживать его плечи, чтобы он согрелся. Глаза у меня такие же огромные, как и проблемы, которые непременно у меня появятся, узнай родители или Мэлот о том, что в моей спальне находится Ривера. Я представляю, какой был бы скандал. Возможно, даже трагедия.

— Ты спятил? — Не понимаю я. — Боже мой, Эрих, что ты здесь делаешь? Тебе нельзя ко мне. Ты ведь понимаешь.

— Я хотел поговорить, — дрожащим голосом сообщает он, а я закатываю глаза. Сердце у меня разрывается на части. И лучше бы я не встречалась с ним взглядом, потому что мне сразу же становится не по себе. — М-мы славно под-дрались на площади. И знаешь, я уже давно не чув-вствовал себя таким сильным.

— Ты дрожишь.

— Там дождь, и я замерз.

— Идем.

Я тащу парня в ванную комнату. Закрываю дверь и включаю напор горячей воды на полную мощность. Образовывается пар. Помещение наполняется кучевыми облаками, и я почему-то усмехаюсь. Мы словно очутились высоко в небе.

Оцениваю раны на лице Эриха. Царапины кровоточат. На шее огромные гематомы.

— Разве ты забыл, что из меня плохой доктор?

— Все приходит с опытом.

— Согрелся? Наверно, хм… — я прочищаю горло и краснею, — наверно, нужно снять мокрую одежду.

Парень никак не реагирует на мои слова, и в глубине души я надеюсь, что он и вовсе их не услышал. Мы встречаемся взглядами. Мне хочется забыть, как дышать, испариться, но я не испаряюсь. И Эрих тоже. Он делает шаг вперед, а я нерешительно отступаю назад.

— Не надо, Эрих.

— Я ничего не делаю.

— Делаешь. — Я устало покачиваю головой. — Почему ты здесь?

— Это же очевидно.

— Эрих, ты не можешь так просто приходить.

— Это и не было просто. Я подрался с твоим парнем, два раза. Я проник незаконно на территорию самого влиятельного человека в Эдеме. Я залез на второй этаж, хотя на улице жуткий ливень. И я пытаюсь сформулировать то, что чувствую, но выходит плохо.

Не знаю, что ответить и потому выпаливаю первое, что приходит на ум.

— Конрад — не мой парень.

Ривера улыбается, а затем морщится от легкой боли. Кровь скатывается по его лицу, и, взяв полотенце, я аккуратно придавливаю его к ране. Тяжело выдыхаю. Мне не по себе. Но не потому, что я боюсь родителей или Мэлота. Я боюсь себя и своих желаний, которые возникают у меня рядом с этим парнем. Они неправильные и опасные.

Эрих присаживается на край ванны. Я заботливо протираю кровавые разводы на его лице. Сосредоточенно омываю его подбородок и шею. Приятно к нему прикасаться. Еще мне приятно думать, что я помогаю ему. Странное ощущение, словно этот человек во мне нуждается, пусть, возможно, это полная ложь. Но мне нравится так думать. Вода в ванной становится розовой. Я помогаю Эриху снять кофту, футболку и теперь омываю его руки. Плечи. Сколько у него шрамов. Я с интересом осматриваю его смугловатую кожу, и вдруг понимаю, что раньше мы никогда не находились друг к другу так близко. На удивление я не пугаюсь. Наверно, это правильно, потому что мои руки не дрожат, а дыхание ровное, и между нами больше нет неловкости. Ривера сидит на краю душевого поддона, и у меня такое чувство, будто он не первый раз здесь сидит, а я не первый раз промываю ему раны. Я убираю полотенце и прохожусь пальцами по вьющимся, иссиня-черным волосам парня. Он медленно перехватывает мою руку, осматривает ее, а затем дотрагивается кончиками пальцев до двух отметин от потушенной сигареты.

Я убираю руку.

— Кто это сделал? — Тихо спрашивает Эрих и поднимает на меня взгляд. Не отвечаю, отхожу в сторону, а он идет за мной следом. — Не обманывай. Скажи правду.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Ты можешь мне доверять.

— Эрих, тебя вообще здесь быть не должно. Понимаешь? И не потому, что я не хочу. Просто если Мэлот узнает, у тебя будут неприятности.

— Я не боюсь твоего брата.

— А стоило бы.

— Я пришел, потому что нигде больше не хочу сейчас находиться. Все разошлись по домам, но ты помнишь, что я тебе сказал? Возможно, мой дом рядом с тобой, потому что я даже не думал, когда свернул у стены и направился к тебе. Это было простым решением, я не колебался. Я просто понял, что хочу увидеть тебя, и я пришел.

— Как это отменяет то, что у нас могут быть проблемы?

— Какая разница? — Парень пожимает плечами. — Ты как-то сказала мне, что я трус. Я больше не хочу им быть, и усложнять больше ничего не хочу.

Он делает шаг ко мне, а я взволнованно приподнимаю подбородок. Мгновение Эрих просто смотрит мне в глаза, не отводит темного взгляда, затем он наклоняется ближе, еще ближе, и я чувствую запах ливня, земли и пота, исходящий от его кожи. Голова кругом. Я закрываю глаза, когда его лоб прикасается к моему. Эрих ровно дышит, я не могу этим же похвастаться. Внутри у меня возгораются невиданные, обжигающие чувства, и я застываю в ожидание чего-то такого, что непременно перевернет мою жизнь.

— Я должен был сделать это раньше. — Шепчет парень, скользя губами по моим губам.

Жарко. Я невольно придвигаюсь к Ривера ближе, а затем он целует меня, аккуратно и нежно обняв за талию. Шум от воды пробирает до дрожи. Я выдыхаю, Эрик неуверенно отстраняется, но я крепче сжимаю пальцами его плечи. Притягиваю ближе к себе, и тогда парень целует меня глубже и решительней. Мягкие прикосновения превращаются в более требовательные. Встаю на цыпочки, обнимаю его обеими руками, а он берет в ладони мое лицо и вжимается в меня с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. Не верю, что я оказываюсь в его руках. Не верю, что он обнимает меня, шепчет мое имя. Мы выходим из ванной. Эрих садится на край кровати, а я устраиваюсь у него на коленях. Обнимаю его рукой, провожу ладонью по шее и запускаю ее в его мягкие волосы. Прикасаюсь щекой к его лицу и закрываю глаза, неожиданно поджав губы.

— Не уходи.

— Ты же сама сказала, что у нас могут быть проблемы, — тихим голосом напоминает Эрих и смотрит на меня поверх ресниц.

— Сказала. Но ты поменьше меня слушай.

— Тогда попроси еще раз.

Я улыбаюсь и шепчу:

— Останься. — Целую парня в щеку. — Останься. — Повторяю я и прикасаюсь губами к его губам. Он отвечает на поцелуй и ложится на кровать, притягивая меня за собой. Мне в эту минуту кажется, что я уже сплю. Что это нереально. Внезапно проблемы и, правда, по волшебству испаряются, и остаемся только мы с Эрихом.

Я обнимаю его за шею, он обвивает руки вокруг моей талии. Под одеялом тепло, но я все равно прижимаюсь к парню. От него пахнет свежестью, дождем. Никогда не думала, что запах человека может вызывать такие эмоции. Я рада, что ошибалась.