У истоков Броукри (СИ)

ГЛАВА 12

Конрад приводит меня в небольшой ресторан, расположенный на берегу Броукри. В окне я вижу черную пучину и маленькие волны. Я подпираю ладонью подбородок и гляжу на розовато-синий горизонт, размышляя о том, как красив закат, и как прекрасна музыка.

— Мне показалось, или по твоим губам скользнула улыбка? — спрашивает Бофорт.

— Здесь неплохо.

— Я угодил тебе?

— Непонятно для чего. — Перевожу взгляд на парня и поправляю джинсовую юбку. Не думаю, что у него на уме только разговоры, но не признаю этого. Вокруг тишина, людей в ресторане немного. Свет тусклый, мягкий, и мне почему-то хорошо. — Не знаю, что ты там планируешь, но давай не рушить момент глупыми шутками.

— Мои шутки не бывают глупыми.

— Ты ошибаешься.

— А ты отлично выглядишь, принцесса.

— Спасибо. — На самом деле, я и не размышляла над тем, что надену. Меня никогда не волновало мнение Конрада Бофорта. — Думаю, мы не просто так здесь. Может, перейдем к делу, как считаешь?

— Ты же хотела насладиться моментом.

— Момент упущен.

— С тобой и не расслабишься. — Бофорт заправляет рукава рубашки и придвигается ко мне, не убирая с лица довольной ухмылки. Чему он так радуется? Не понимаю. Смотрю на него и настороженно выдыхаю: зачем Конрад пригласил меня? Почему ищет ответы? Как он узнал о том, что случилось со мной тринадцать лет назад? И с какой стати решил вдруг поделиться секретами? Голова кругом, но никто не пытается дать мне ответы. — Не думаю, что ты пришла сюда ради лучшего вина в городе, верно?

— Я хочу узнать правду.

— А вдруг она тебе не понравится?

— Мне нужны ответы, Конрад. — Я сосредоточенно смотрю в карие глаза парня. — Что ты знаешь об операции. Нет пути назад, рассказывай.

— У тебя есть предположения? — Он играет со мной, и это жутко раздражает.

— Просто ответь. Ты пообещал.

— Если будем и дальше ссориться, то не успеем до десяти.

— Я не ссорюсь с тобой, я просто хочу, чтобы ты сказал мне правду. Меня не волнует вино, и, да, мне наплевать на музыку. Возможно, у меня останутся хорошие воспоминания об этом месте. Не знаю. Но, прежде всего, я хочу запомнить твои ответы на мои вопросы.

— Ты серьезно настроена, принцесса.

— Стюарт умер. Иначе не получится.

— Хм, Адора, ты помнишь мою мать?

Я недоуменно вскидываю брови.

— Элеонор? Совсем смутно.

— Она ушла, когда узнала, что сделал отец. — Конрад усмехается, а я замечаю горечь, невольно проскользнувшую в его глазах. Парень вертит в руках полупустой бокал, глядит, как блестит стекло, и продолжает кривить губы. — Я не знал, почему родители развелись, я просто видел, что они не вместе, и все. Шериф, надежда горожан и алкоголик. Он никогда не упускает возможности утолить голод по прошлому. Пьет каждый день, когда заступает на пост, когда возвращается. Все время.

— Ты никогда не рассказывал об этом, — тихо говорю я. — Почему? Мэлот твой друг.

— Я не помню, чтобы мы с ним садились друг напротив друга и жаловались на то, как трудно нам жить, и какие кретины у нас отцы.

— Но что сделал твой отец?

— Точнее, что ему сказал сделать твой.

Недоуменно вскидываю брови. Неожиданно мне становится жарко, и я расстегиваю две верхние пуговицы на блузке. Пальцы не слушаются. Удается с третьей попытки.

— Что ты имеешь в виду?

— Не так-то просто незаметно вырезать сердце и вставить новое. — Конрад щурится. Я гляжу на него во все глаза. — Твоего отца прикрыли. Например, мой отец. Шеф полиции.

— Откуда ты знаешь?

— Когда знаменитый Демитрий Бофорт в очередной раз напился и облевал полдома, я поговорил с ним. Папа разоткровенничался. Начала говорить о матери, а закончил о твоей операции. Я сначала ему не поверил, а потом заметил, как ты прикрываешь руками шрам. Как ты молчишь, вся в себе, далекая, отстраненная.

— Черт, Конрад, это ни о чем не говорит.

— Да, но потом тебе прислали сердце. И все встало на свои места.

— Вот это уже больше похоже на правду. — Подпираю руками лицо. Заправляю назад волосы. Все думаю и думаю о том, что услышала, но ничего не понимаю. — Выходит, мои родители действовали не в одиночку. Замешаны и другие люди. Например, твой отец.

— Например.

— Значит, прислать мне сердце мог тот, кому этот секрет испортил жизнь.

— И судя по всему, ненормальный псих.

— Что еще тебе рассказал отец?

— Ничего. — Бофорт отпивает вино и поджимает губы. — Он остановился на том, что у него не хватает сил бороться с собой, и прочая чепуха. Я не слушал.

— Но что именно он сделал? Что ему сказал сделать мой отец?

— А как ты думаешь, Адора? — Конрад смотрит мне прямо в глаза. — Найти донора, а потом незаметно избавиться от него.

— Они похитили человека? — я с ужасом замираю.

— Не только похитили. Сама подумай, принцесса. Люди не исчезают просто так, если, конечно, их не заставляют исчезнуть.

— Они убили его.

Парень улыбается и поднимает бокал:

— За несправедливость! — Он допивает оставшееся вино и со стуком ставит стакан на маленький столик. У меня от этого звука разбивается что-то внутри. — Как хорошо, что мы дети своих родителей, ведь теперь мы знаем, что нам тоже все сойдет с рук.

Я почему-то резко подрываюсь из-за стола. Расширяю глаза и едва не валюсь с ног от того, что ощущаю дикую дрожь по всему телу. Мне становится так паршиво, что я хочу закричать во все горло, но я молчу и только думаю, думаю, думаю.

Они похитили человека, а затем от него избавились. Как от мусора. Как от лишних и ненужных вопросов. Они заперли жертву в комнате, в той детской спальне. И не жертву, а девочку. Ту самую, что мимолетом видела Мария. А потом, когда операция закончилась, у них не оставалось вариантов, и они избавились от тела. Впопыхах. Торопясь и рискуя.

Они избавились от девочки. От той самой, что позволила мне жить дальше. Выкрали и уничтожили. И что-то мне подсказывает, что я знаю ее имя.

— Катарина, — говорю я, глядя на Конрада. Парень также взволнованно смотрит мне в глаза. Поднимается. — Вот почему на стене было это имя. Моего донора звали Катарина!

Я не знаю, что чувствовать. Дышу громко, прерывисто и неожиданно решаю бежать. Взвинчено и оторопело разворачиваюсь на носках, но внезапно врезаюсь в кого-то. Звучит хлопок, треск. Растерянно я зажмуриваюсь и вдруг ощущаю, как по телу стекает холодная жидкость, как прилипает к коже мокрая блузка.

— О, простите, простите.

Щебечет официант, подбирая с пола разбитую посуду, стаканы, приборы. Он глядит на меня во все глаза, искренне и горячо извиняясь, а я опускаю взгляд ниже и неожиданно понимаю, что на моей белой блузе огромное, растущее алое пятно. Будто бы кровь. Будто бы шрам на груди начал кровоточить. Смотрю на него, не моргая, а лишь ощущая ледяной холод, пробравшийся внутрь меня вместе с вином, вместе с его сладким запахом.

Медленно иду к выходу, а капли тянутся за мной кровавой дорожкой. Позади кто-то зовет меня, но я не оборачиваюсь. Крестом сжимаю на груди руки и не дышу, совсем.

Вот, я уже на свободе. Вот, холод от реки Броукри пробивается сквозь одежду, даже сквозь мысли. Я дрожу и закрываю глаза, пытаясь смириться с тем, что мои родители ради меня убили человека. И стоит ли мне злиться на них, ведь иначе бы я умерла? Но стоит ли принять это, ведь их поступок — преступление?

Моим плечам вдруг становится тепло. Это Бофорт. Его пиджак достает мне почти до бедер, и от него пахнет чем-то свежим. Я смотрю на парня.

— Спасибо.

— Не за что.

Он достает сигарету. Предлагает мне, но я покачиваю головой. Тогда он сам глубоко втягивает в легкие дым и выдыхает его, вместе с паром. На улице холодно.

— Его уволят, если я скажу.

— Не надо, Конрад. Какая разница? Стоит ли наказывать человека за то, что никак на мне не отразится. Пусть работает. Не нам решать.

— А кому? Нет никого в этом городе, кто смог бы перечить мне, тебе или Мэлоту.

— Поразительная безнаказанность.

— Власть, принцесса.

— Поэтому наши родители и решились на преступление.

— Они хотели спасти тебя, — парирует парень, выдыхает дым мне в лицо. — Если бы не их возможности, может, и наглость — ты бы здесь не стояла.

— Но кто-то умер.

— Тот, кто был слабее.

— Конрад, — шепчу я, покачивая головой. Блузка прилипает к коже, и мне все кажется, что это кровь застыла на когда-то белоснежной ткани. — Меня оставили жить, но для чего? Чтобы ненавидеть? Они убили человека просто так.

— Нет, принцесса. Они спасли тебя.

Мы глядим друг на друга, и неожиданно я вижу совсем другого Конрада Бофорта. С ним спокойно стоять рядом, с ним не чувствуешь себя униженной или загнанной в угол.

— Пойдем, — протягивает он приобнимая меня за плечи, а я впервые не отстраняюсь. — Я проведу тебя до дома.

Мы бредем вдоль высоченной стены цвета слоновой кости, над нами свистит ветер, а в переулках завывают бродячие собаки, точащие когти о замерзшую землю. Подошва тихо стучит о каменную дорогу. Все такое, каким было вчера, каким будет завтра. Здесь всегда будут эти дома, освещать дорогу будут эти фонари, да и небо будет то же, просто висящее над головами других людей. Мы уйдем, придет кто-то еще. После нас останется пустота, и ее заполнят. Мы считаем, что мы особенные. Но нас ведь таких миллиарды, верующих в собственную уникальность. Мне почему-то становится не по себе.

Мы подходим к моему дому, и я нерешительно оглядываюсь. У меня паранойя.

— Спасибо, что провел.

— А как же вечер?

— А что с ним?

— Не поблагодаришь за хорошо проведенное время?

— Ты сказал, что мой отец виновен в смерти ребенка. — Я широко распахиваю глаза и покачиваю головой. — Спасибо, конечно, но это совсем не то, что я хотела услышать.

— Ты просила правду, — парирует Конрад. — Никто не заставлял тебя рваться вперед.

— Знаю. В любом случае, я поражена, Бофорт. Ведь мы знакомы с детства, но никогда прежде я не думала, что с тобой можно поговорить.

— Мы видим в людях лишь то, что хотим видеть.

— Я не хотела видеть в тебе врага.

— Тебе это было выгодно. — Парень растягивает губы в нахальной ухмылке.

— Считаешь?

— Я уверен. Люди специально выстраивают стены, а тебе хотелось одиночества. Мы с Мэлотом могли часами стоять у твоей двери, но ты никогда не выходила.

— Не выходила, потому что мы ссорились, мы терпеть друг друга не могли.

— Я…, знаешь, иногда я ждал, что ты выйдешь. — Почему-то признается Бофорт и тут же глядит куда-то в сторону, неуклюже поправляя светлые волосы. — Бывает, утром ты не думаешь о том, как пройдет день, ты думаешь об одном моменте. Ты ждешь его. Но часто ничего не происходит, и тогда ты ждешь опять.

Я растерянно смотрю на парня. В вечернем свете его вытянутое лицо кажется совсем молодым и юным. Упрямый и наглый Конрад Бофорт становится уязвимым, и я чувствую, как в груди у меня что-то сжимается. Я невольно подаюсь вперед.

— Чего ты ждал?

— Будет слишком просто, если я отвечу.

— Я уверена, это все усложнит.

Мы встречаемся разными взглядами, и наши разные мысли сталкиваются, приходя к разным выводам. Конрад приподнимает руку, но я отступаю назад, и она валится вниз, так и не коснувшись моего лица. Грудь вспыхивает от горячего стеснения и недоумения. Тихо дышать уже не получается. Растерявшись, шепчу:

— Что ты…, ведь…, я…

— Не надо, принцесса, — говорит Бофорт. — Меня трудно удивить.

Он собирается уйти, а я вдруг делаю широкий шаг вперед и восклицаю:

— Подожди! А как же… — он оборачивается, — как же твой пиджак.

— Оставь себе.

— Конрад…

— Оставь. — Повторяет он, доставая пачку сигарет. — Ты дрожишь, тебе холодно.

Нет, мне не холодно. Я дрожу, потому что не могу стоять на ногах, потому что мне и дышать-то нечем, потому что я в полной растерянности. Что только что произошло? Разве это возможно? Бофорт уходит, а я долго гляжу ему в след, так и не решаясь пройти в дом.

Я выглядываю из-за угла, наблюдая за братом и его протеже. Только на этот раз мне не хочется сбежать. Я смотрю, как они смеются, кидаясь друг в друга смятыми шарами из бумаги, и почему-то сама усмехаюсь. Мэлот и Конрад — два обычных парня, и они громко, открыто страдают чепухой, наплевав на учителей, на новеньких и даже на тех, кто уже не первый год учится с нами. Они получают удовольствие, нарушают правила, и, возможно, они живее всех нас. Более того, возможно, они именно те, кто умеет жить.

Я боюсь своих мыслей.

Ныряю обратно за угол и прижимаюсь спиной к стене. Что на меня нашло? Ох, один вечер с Бофортом, и я напридумывала себе невесть что.

Что, если я сама оттолкнула людей, закрываясь в спальне, читая книги и витая где-то в облаках? Все желала чего-то другого, не обращая внимания на то, что находилось у меня под носом. Может, сделай я шаг навстречу тем, кого считала врагами, врагов бы у меня и не было? Может, Мэлот нуждался во мне так же, как и я в нем. Может, я ошибалась?

Я бреду к классу литературы. Не хочу, чтобы Мэлот и Конрад заметили меня, ведь у нас совместная пара. Ох, что они скажут, если узнают, что я наблюдала за ними?

Прибавляю скорость. Обгоняю студентов, нервно, то сжимая, то разжимая пальцы, и неожиданно едва не врезаюсь лицом в распахнувшуюся дверь. Торможу, отступаю назад и вдруг падаю, неуклюже взмахнув руками. Мне остается только вскрикнуть и зажмуриться, однако в ту же секунду воздух замирает, как и мое тело. Запутавшись в волосах, я шевелю руками и внезапно ухватываюсь ладонями за крепкие плечи. Кто-то подхватил меня.

— Осторожно, принцесса, — говорит знакомый голос, но он не принадлежит Конраду.

Я открываю глаза и вдруг вижу перед собой Эриха. Сдержанный, но находящийся на грани, он стоит передо мной, сверкая темно-синими глазами. Парень холодно улыбается.

— Нужно быть осторожной.

— Спасибо, — на выдохе шепчу я. — Ты назвал меня…

— …принцессой, — соглашается он. — Тебе не нравится?

— Я просто…

— Мне показалось, — перебивает он, — ты не против.

Недоуменно свожу брови. Не знаю, что на меня находит, но я беру парня за локоть и хочу отойти вглубь коридора. Нас не должны видеть вместе. Но он вдруг крепко-накрепко примерзает к полу. Вскидывает подбородок и отрезает:

— Прости. Мне нечего тебе предложить.

— Что? — не понимаю я, глядя на парня во все глаза. — Эрих, что ты…

— У меня нет ни пиджака, ни сигарет. Ни ответов на твои вопросы.

— Какого еще пиджака, я…, ох, прекрати. — Недовольно встряхиваю головой. — О чем ты говоришь? Не усложняй, помнишь? Не делай проблему из того, что не является ею.

— От твоих умных цитат уже тошнит.

— Тогда не общайся со мной.

— Я и не общаюсь. Но ты… — он указывает на меня рукой и протяжно выдыхает, — ты появляешься. Снова и снова.

— Не понимаю, что именно тебя злит, Эрих, — говорю я, скрестив на груди руки, пусть помню, что ощущала, когда Дамекес обнимала его, смеялась над его шутками, находилась рядом. Воспоминания, будто яд, разносятся по венам, и мне становится не по себе. — Разве тебе не все равно? Тебе должно быть все равно.

— Он стоял слишком близко. Ты была к нему слишком близко. — Шепчет парень. — Ты и он…, это сводит меня с ума. — Глаза Эриха возгораются и прожигают меня насквозь, как стрела, пущенная ровно в сердце. Я уязвлено горблюсь и придвигаюсь к Ривера невольно, так, будто у меня нет сил держаться в стороне, нет сил сопротивляться.

— Ты следил за мной? — хрипло шепчу я. — Перебрался через стену?

— Я не мог поступить иначе. Я должен был.

— Эрих…

— Что ты делаешь? — теперь он смотрит на меня, внутрь меня, сквозь меня. — Ты ведь знаешь, что это неправильно. Ты и Бофорт. Это фальшь.

— Между мной и Конрадом ничего нет.

— Ты не видела.

— Чего не видела?

— Ты смотрела на него так …

— Как?

— Как смотрела на меня. — Эрих едва не врезается в меня, приподняв подбородок. Мы смотрим в глаза друг другу и не шевелимся. — Как будто он что-то значит.

Я хватаю губами воздух. Хочу ответить, но не знаю, что именно. Бофорт — никто, он всегда был никем. Откуда такие мысли, подозрения? Но тогда почему мне нечего сказать?

Я гляжу на парня и молчу. Мне страшно даже признаться, что Конрад Бофорт сумел затронуть микроскопическую частицу моего сознания. Наконец, говорю:

— С тобой иначе.

— Иначе? Меня не устраивает такой ответ.

— А какой он еще может быть? Ты позабыл о том, что я дочь де Веро? Или теперь это неважно? Но почему сейчас? О чем ты думал раньше?

— Не говори чепухи, — заводится Эрих. — Я просто…

— Просто что?

— Я просто не хочу тебя потерять.

Распахиваю глаза и смотрю на парня, ничего не понимая. В груди взрываются шары, голова идет кругом, а живот скручивает от судороги. Упасть бы, но нельзя. А я бы упала.

— Эрих…

— Забудь.

Он собирается уйти, а я перехватываю его за локоть. Оторопело гляжу в его темные, невероятно красивые глаза и пожимаю плечами.

— Что мне сделать? Чего ты хочешь? Я ведь была рядом, а ты меня оттолкнул.

— Может, я ошибался.

— А, может, нет.

— Я знаю, что ты не должна быть с ним. Или еще с кем-то. Точнее, не хочу этого. Это ведь значит что-то. Просто так за людей не держатся.

— И почему ты за меня держишься?

— А ты почему?

Впервые вместо слов я хочу прижаться к парню. Мне не нужен его ответ, я и так все вижу. Вижу, как его пальцы медленно скользят по моему запястью, как его глаза горят, а я добровольно наблюдаю за этим пожаром, согреваясь и волнуясь. И все становится на свои места. Незаданные вопросы находят невысказанные ответы, и нам не зачем молчать.

— Адора! — неожиданно восклицает женский голос и рядом появляется Лиз.

В ту же секунду Эрих опускает руку, а я нервно перевожу взгляд на подругу. Лицо у меня вспыхивает и, наверняка, становится красным.

— Мы просто… — прочищаю горло, — мы просто говорили.

— Я вижу. — В голосе Лиз сквозит явное неодобрение. Она прожигает Эриха ледяным взглядом, но затем вновь глядит на меня. — Литературы не будет.

— Почему?

— Аутор не пришел. Оказывается, он переезжает.

— Что? — недоуменно вскидываю брови. — Переезжает посреди года?

— Какая разница. Если ты не против… — она морщит нос, кося на Эриха, — у нас есть с Адорой дела. Хорошо?

— Да, я… — парень чешет затылок, — я уже ухожу.

Хочу позвать его, но Лиз вдруг резко дергает меня на себя, и слова тонут в воздухе.

Подруга тащит меня вдоль коридора, крепко сжимая за руку. Все тащит и тащит, а я смиренно топаю за ней, зная, что не избегу разговора. Но мне все равно. Пусть говорит то, что считает нужным, а я послушаю и поступлю так, как хочу.

Лиза заталкивает меня в библиотеку. Волочит к книгам и тормозит у стеллажей со словарями. Ее миловидное лицо пылает гневом. Еще чуть-чуть и она заорет во все горло.

— Что это было? — шипит она. — Дор, что это? Просто скажи мне. Скажи.

— Скажу, если ты позволишь.

— Он за руку тебя держал! О, господи, его рука на твоей руке, его глаза и твои глаза, я просто не верю! Ты что — спятила? Пожалуйста, скажи, что ты спятила.

— Ладно, я спятила.

— О, нет.

— Я не буду оправдываться.

— Этот парень — опасен. Опасно даже рядом с ним находиться. Понимаешь?

— Нет. — Я качаю головой. — Не понимаю.

Подруга ошеломленно отступает назад. Смотрит на меня и бурчит что-то под нос. Я не разбираю, да, и не пытаюсь. Взмахиваю руками.

— Это неважно.

— Важно! — сопротивляется она. — Почему Эрих Ривера? Почему именно он?

— А почему глаза у тебя карие, а у меня голубые, Лиза? Почему ты любишь горький шоколад, а я терпеть не могу?

— Эрих — не шоколад. И не цвет глаз. Он — проблема. Огромная.

— Он просто парень.

— Который вскружил тебе голову. Вдруг Мэлот узнает? А если дойдет до отца…, — у нее глаза становятся широкими, налитыми ужасом, — тебе не простят.

— Я ничего такого не сделала! Хватит лечить меня, хватит говорить, что правильно, а что нет! Мне все равно. Я могу быть с тем, с кем хочу. Я могу любить того, кого хочу.

— Любить? — не своим голосом переспрашивает подруга и робко моргает. Наконец, и до меня доходит, что я сказала. Становится страшно. — Нет. Ты не можешь.

Мотыляю головой. Дышать трудно. Поправляю пальцами волосы и гляжу на Лиз, не зная, что ответить, как оправдаться. Но стоит ли? Разве за чувства должно быть стыдно?

— Он просто дорог мне. — Наконец, чеканю я. — Сейчас это неважно, потому что есть проблемы серьезней.

— Серьезней чем то, что ты влюбилась в сына «палача»?

— Я не…

— Прекрати, — подруга передергивает плечами. — Не отрицай. Не могу поверить, Дор! Ты ведь не думаешь, что Ривера изменится ради тебя, что различия размером с Броукри внезапно испарятся? Вы всегда будете людьми из разных миров. Всегда.

— Хватит.

— Но это правда.

— Это чушь.

— Сейчас он здесь, а что потом? Переберешься через стену? Нарядишься в черный?

— Прекрати, Лиз. Это глупо!

— Глупо верить в то, что вы можете так просто держаться за руки без последствий! У тебя в голове романтика, книги и любовь. Но о чем думает он? Вас обоих накажут! Ничем хорошим в жизни такие истории не заканчиваются. Проснись, пока не поздно.

Лиз поворачивается ко мне спиной и уходит.

— Лиза! — она не реагирует. Я недовольно выдыхаю и скрещиваю на груди руки. Разве правильно делать выводы, основываясь на собственных догадках? Они ведь субъективны!

К черту все. Я убираю с лица волосы и осматриваюсь. Возможно, подруга права: не стоит общаться с Ривера. Но какое это имеет значение? Чувства не исчезнут, даже если их попросить. Даже если им приказать. И если сердце подпрыгивает к горлу и взрывается на миллионы частиц, едва Эрих Ривера оказывается рядом, так и будет. Независимо от того, хочет Лиз этого или нет. Независимо даже от меня.

Я откидываю назад волосы и иду к выходу. Сейчас у меня свободное время, но чем мне заняться? Куда пойти? Открываю дверь и оказываюсь в пустом коридоре. Наверняка, уже начались семинары, и студенты разошлись по кабинетам. Каблуки стучат о кафель, но я стараюсь идти тише, чтобы не привлекать внимания; чтобы не будить тех, кто следит за мной. Если не дышать — время тянется медленнее. Минуты превращаются в секунды, а те — в целую вечность. Я могу задержать дыхание и плыть вдоль коридора, притворившись одним из тех призраков, что беспокоят мою жизнь. Но, оказывается, заманить себя в еще большую ловушку куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд. И я дышу, пусть и не хочу. И я думаю, пусть и устала не находить ответы на свои вопросы.

Я останавливаюсь у окна, облокотившись о раму боком. Поправляю юбку и достаю из сумки заколку. Связываю волосы в тугой хвост. Теперь они не лезут в лицо. Маме идет с подобранными волосами. Иногда я хочу быть на нее похожей, хотя бы внешне. Может, это глупо. Скорее всего, это неправильно. Но вопреки здравому смыслу дети всегда любят своих родителей, даже когда они не заслуживают любви; даже когда дети сами не отдают себе в этом отчета.

Неожиданно краем глаза я замечаю на улице какое-то движение и оборачиваюсь. Не знаю, что именно я вижу, ведь зачастую человек ошибается, доверяя своему зрению, но у меня волоски на руках встают дыбом, а кожа леденеет, будто кто-то вылил на меня целую канистру холодной воды. Прищуриваюсь.

— Что вы делаете? — спрашиваю я в воздух, наблюдая за тем, как декан Обервилль, не двигаясь, глядит на брата — на Кристофера. Тот тащит к высокому грузовичку длинный, мусорный мешок, который настолько тяжелый, что тянет за собой пыль и опавшие листья. Лицо Кристофера Обервилля пропитано липким потом, и он, то и дело, смахивает со лба испарину. Через секунду к мужчине подходит еще один человек в блекло-синей форме. На груди у него вышит герб Верхнего Эдема — орел с распростертыми крыльями — а голову прикрывает кругловатый, нелепый убор. Я узнаю это осунувшееся лицо, эту размашистую походку, покатые плечи. — Демитрий Бофорт! Не может быть.

В груди взвывает сирена. Ничего не понимаю, лишь смотрю в окно, едва не касаясь, стекла носом. Отец Конрада подходит к Кристоферу, и вместе они закидывают огромный мусорный мешок в грузовик. Звучит глухой удар, а потом троица перекидывается косыми взглядами, на которые способны лишь соучастники преступления.

Я отпрыгиваю в сторону и хмурюсь. Или у меня паранойя, или деканша, Кристофер и Демитрий Бофорт только что забросили в машину труп человека. Ох, это невозможно. Я просто сошла с ума. Никакой это не труп. Такого быть не может.

Встряхиваю головой, но мысли не улетучиваются. От чего еще люди избавляются в длиннющих и широченных мусорных пакетах? От мусора! Вот и все. Ну, кто посреди дня прячет в фургоне труп? Никто. Только сумасшедший.

Хотя кто сказал, что Дэбра не сумасшедшая? Или что ее брат — нормальный человек? Она — сущий дьявол. Кристофер отсидел в клинике для умалишенных тринадцать лет! А Демитрий — заядлый алкоголик, если верить Конраду.

Никого из них не назовешь законопослушным гражданином.

Я вновь смотрю в окно, но дворик пустой. Грузовик испарился, как и троица. Ветер гоняет по асфальту засохшие листья, завывает в переулках, свистит и бьется о стекла. Мне никогда не нравился холод. Но приближение зимы так же неизбежно, как и приближение старости. Все в нашей жизни закономерно и связано. Мне просто нужно смириться. Лишь то нельзя принять, что можно исправить. Я отхожу от стены и сжимаю в кулаки пальцы.

Осталось найти то, что в моих силах изменить.

Этой ночью я плохо сплю. Как и всегда. Я провалюсь в сон быстро, а затем невольно просыпаюсь, услышав, как скрипит за дверью лестница, или как завывает за окном ветер. Меня изматывает бессонница. Я столько раз пытаюсь закрыть глаза, что уже сбиваюсь со счета. То заворачиваюсь в одеяло, то сбрасываю его вниз. Мои веки слипаются, но мысли не спят. Крутятся в голове, будто надоедливые мошки. Если бы можно было от них взять да отмахнуться! Но нет. В конце концов, я раздраженно выдыхаю и распахиваю глаза. Не хочу больше ворочаться. Приподнимаюсь на локтях и внезапно застываю от дикого ужаса, застрявшего комом в горле. Напротив меня лицо. Бледное и мертвое, от которого исходит едкий запах. Я кричу, а холодные, маленькие ладошки закрываю мой рот. Девочка, та, что приходила ко мне во снах множество раз, шепчет:

— Помалкивай, Адора.

Я смотрю в ее красные глаза, будто налитые кровью, смотрю в них и вижу себя; свое искаженное отражение, пылающее от ужаса. Я моргаю, а призрак не уходит. Моргаю еще раз, а она все стоит передо мной в грязной, порванной накидке со светлыми волосами и не говорит ничего, лишь тихо дышит. Она опускает руки, а я спрашиваю:

— Кто ты?

Она не отвечает.

— Кто ты! — поддаюсь вперед и вдруг замираю. — Катарина?

Призрак молчит. По ее щеке скатывается кроваво-красная слеза, а когда я поднимаю руку, чтобы стереть полосу, все исчезает, и я просыпаюсь.

Ошеломленно поднимаюсь с постели. Прохожусь руками по лицу, волосам и гляжу в ночное небо, распластавшееся за окном. Или же это раннее утро? Дышу я громко. Достаю из прикроватной тумбочки дневник, но застываю с вытянутой рукой, сжимающей ручку, я отбрасываю дневник и усаживаюсь на пол с ноутбуком. Пальцы дрожат, когда я ввожу в поисковую строку имя: Катарина. Должно быть ее похитили. Или, может, она потерялась? Может, у нее не было семьи, и жила она в приюте? Ее удочерили, как подопытную крысу, как подходящего донора, и убили, скупившись на необходимость, безнаказанность, лихую и дикую? Я бы не удивилась. Я бы совсем не удивилась! Мои родители на все способны, я совсем не знаю этих чудовищ, живущих внутри них, но я уверена: им наплевать на то, что у людей вызывает чувства.

Мои глаза бегают по тексту от одной ссылки к другой, но я не замечаю того, что мне нужно. Катарины — актрисы, Катарины — доктора. Катарины — писатели и уже умершие и усопшие художницы, простые девушки, непростые женщины. Все не то! Я хочу отложить ноутбук в сторону, но замечаю заголовок одного из сайтов: пожар, унесший жизни Клайва и Катарины Штольц, и замираю.

— Штольц?

Мне нечем дышать. Нажимаю на ссылку и вижу отрывок из еженедельного выпуска Кетлерской газеты. Томас Кетлер — владелец единственной многотиражки, печатающейся, как на территории Верхнего, так и Нижнего Эдема.

«В ночь с четверга на пятницу чудовищный пожар унес жизни Клайва Штольца — тридцати четырехлетнего владельца сети ресторанов „Wirbelwind“ — и его семилетней дочери — Катарины Штольц. Причина пожара не установлена.

Группа специалистов во главе с шерифом Демитрий Бофортом направила все силы на выяснение причины. Также не исключают поджог».

К статье прилагаются фото. На одной — улыбающийся мужчина. На другой — девочка со светлыми, вьющимися локонами. Но она не улыбается. Она прожигает меня невинным взглядом, а я в ужасе понимаю, что это именно та девочка, что снится мне по ночам. Руки сами тянутся к лицу. Я зажимаю пальцами рот и растерянно шепчу:

— Нет, нет.

Невозможно! Почему ее фамилия Штольц? Почему фамилия моей матери Штольц? Я ведь никогда раньше о ней не слышала, а теперь…

— Нет, — мотыляю головой. Мне трудно дышать. Ничего не понимаю.

Перехожу по еще одной ссылке.

«Хельга Штольц — виновна в злоумышленном поджоге поместья Штольц и признана невменяемой по статье шестнадцатой, пункту четвертому».

Я недоуменно свожу брови. Есть выжившие? Хельга Штольц — мать Катарины? Или, может, сестра? Тетя? Я должна найти ее. Щелкаю пальцами по клавиатуре так громко, что по комнате разносится треск. Я нахожу заметки районного секретаря, конспектирующего судебное дело семьи Штольц. Прочитываю несколько абзацев и поджимаю губы.

«Наказание — изгнание. Хельга Штольц помещена в центральную больницу Нижнего Эдема, и пребывание ее на территории Верхнего Эдема запрещено Верховным Канцлером города Эдема. Нарушение уже одного из условий повлечет уголовную ответственность, которую не разрешено оспаривать ни через городские, ни районные органы».

Я откладываю ноутбук и закрываю ладонями лицо. Наверно, я сошла с ума. Если эта девочка погибла в пожаре, то она не может быть той самой Катариной, которую я ищу. Но совпадение с фамилией…, и свидетельство, что выбросил мой отец…, а мои сны? Тут есть что-то, что непременно является разгадкой всех тайн, но что? Ох, почему я не вижу связи?

Я должна встретиться с Хельгой Штольц и развеять свои сомнения. Или она скажет мне правду, или я сойду с ума. Но как? Как мне пробраться за стену?

Я опускаю руки и вскидываю подбородок. Есть одна идея.