Удача в подарок, неприятности в комплекте

Глава 9. Маленькая семейная тайна

Елизавета Андреевна Соколова, которую тётка воспитывала в строгости, подчас даже излишней, о страстных поцелуях читала лишь в романе, кои ей тайком доставала любимая сестрица и верная подруга Катюша. Софья Витольдовна, если, как она выражалась, непотребное чтиво находила, всенепременно его в огонь бросала, строго-настрого приказывая девицам не забивать головы всякой чепухой, а лучше учиться рукоделию и ведению домашнего хозяйства, дабы стать в будущем примерными супругами. Девушки покорно исполняли тёткину волю, но потом Катюшка, озорно блестя глазами, приносила под полой плаща, а то и под юбкой новую историю о прекрасной деве, преследуемой мерзким негодяем и спасаемую отважным героем, к концу романа всенепременно оказывающимся благородным принцем, князем или графом, происками злодеев лишённым титула и богатства. Где-то примерно страниц за десять до конца книги (Лизонька как-то специально не поленилась, посчитала) герой всенепременно опускался перед героиней на одно колено, брал её тонкие, бледные, трепещущие от волнения ручки в свои тёплые ладони (обязательно сильные, а порой и чуть шершавые) и разражался бурным любовным монологом, подчас на целую страницу. Во время признания героя девица непременно смущённо краснела, опускала глаза и даже несколько раз делала слабые и весьма неубедительные попытки стыдливо освободить ручки. В конце своей пламенной речи герой вопрошал даму своего сердца, любит ли она его, и лишь после того, как девица чуть слышно выдыхала: «да», особо стыдливые смущённо кивали или же вообще свидетельствовали о своей любви трепетом ресниц, прижимался устами к устам любимой. Собственно, на этом и заканчивалось описание любовной сцены, крайне редко автор позволял герою обнять возлюбленную, и лишь однажды Катюшка принесла роман, в котором, ах-ах, главный герой, молодой герцог, безжалостно оклеветанный своим дядей и вынужденный бежать из родного дома, дабы спасти свою жизнь, поцеловал свою избранницу в плечико, открывшееся в результате случайно ослабшей шнуровки. Но не в одном прочитанном Елизаветой Андреевной романе не было описано таких страстных поцелуев, таких жарких объятий, какими одарил её Алексей Михайлович. Ни одна книга не упоминала о том пламени, что вспыхивает в крови от ласк, коих приличными едва ли можно назвать, ни один сочинитель даже не упомянул о том, что можно таять и гореть одновременно. И уж совершенно точно ни в одном романе героиня не испытывала сильного влечения, взрыва чувственной страсти к мужчине, не являющемуся её возлюбленным. Наоборот, особо чувствительные героини даже в обморок падали в присутствии постороннего мужчины, а уж негодяю и вовсе не позволяли к себе приблизиться, пылко заявляя, что непременно убьют себя, если он посмеет переступить порог их темницы. И злодей, как ни странно, верил и покорно уходил, не преминув пообещать пленнице страшную кару, от коей её спасал герой.

Лиза печально вздохнула, задумчиво коснувшись припухших от поцелуев губ. Как же всё в книгах просто и понятно, почему в жизни так быть не может? Почему Петенька, любимый жених, за коего она непременно выйдет замуж и будет очень счастлива, не вызывает и десятой доли тех чувств, что обуревают её при одном лишь воспоминании о столичном следователе?

Дверь за спиной девушки чуть скрипнула, закрываясь, Лиза резко обернулась, но комната была уже пуста. Господин Корсаров ушёл, даже не попрощался, мерзавец! Барышня в сердцах запустила в дверь халатиком, коий так и продолжала сжимать в руках, тут же ойкнула, подхватила его с пола и поспешно натянула на себя, путаясь в рукавах. Право слово, что на неё нашло? Да, следователь ушёл, так из-за этого не печалиться надо, а наоборот радоваться, что бы было, если бы её застигли расхристанную, с припухшими от поцелуев губами в спальне в компании с молодым и привлекательным мужчиной?! Для тётушки, несомненно, это было бы страшным ударом, а Петеньке и вовсе пришлось бы вызвать Алексея Михайловича на дуэль! А каковы шансы у жениха выстоять против господина Корсарова? Елизавета Андреевна вздохнула и печально покачала головой. Пред самой-то собой лукавить не надо, не выстоит Петенька против следователя, силёнок не хватит. А раз так, не надо их на столкновение провоцировать, нужно держаться от Алексея Михайловича как можно дальше, дабы его из-за поединка в какую-нибудь несусветную глушь, а то и вовсе Сибирь не сослали… то есть, чтобы Петенька не пострадал.

Лиза тяжело вздохнула, плечи расправила и подбородок воинственно вздёрнула. Тётушка сей манёвр называла: «упёрлась, как баран на узком мосту через реку», но сейчас барышня была готова стать и самым настоящим бараном, покрытым густой шерстью и с крутыми рогами, лишь бы хватило сил воплотить в жизнь задуманное. Девушка даже прошептала торопливую молитву и размашисто перекрестилась на образ в красном углу, прося помощи и защиты. От кого? Да себя, в первую очередь, своих разбушевавшихся страстей, сердца, словно с цепи сорвавшегося, похоти, в крови гуляющей.

- Хватит! - Лиза даже ладошкой по столу пристукнула, тут же охнула, затрясла отбитой рукой. – У меня есть жених, я его люблю, мы обвенчаемся и будем жить долго и счастливо. Алексей Михайлович будет приходить к нам в гости… Нет, пусть он лучше в столицу вернётся, от греха подальше, там встретит достойную даму, женится на ней… - Елизавета Андреевна горестно всхлипнула, чувствуя, что ещё немного и разрыдается, взвоет в голос от представшего пред глазами образа счастливого семейства господина Корсарова, чья жена, вне всякого сомнения, будет самой счастливой на свете.

Лиза яростно затопала ногами, метнулась к окну, рванула на себя тяжёлую раму, впуская в комнату прохладный, одуряюще пахнущий ночными цветами воздух. Сильный порыв ветра, влетевший в спальню, взлохматил влажные волосы барышни, остудил пылающую голову и хоть немного прояснил мысли.

- Да что же это я? - охнула Елизавета Андреевна, вспомнив, что прервало их страстные ласки с господином Корсаровым. - В коридоре же кричал кто-то!

Лиза метнулась к двери, но на пороге замерла, придирчиво изучая в зеркале своё отражение и педантично поправляя одежду. Ещё не хватало, чтобы кто-нибудь из домочадцев заприметил её нервозность и начал строить фривольные предположения, а дядюшка Василий Харитонович, например, на иные и не горазд, тот ещё охальник, прости господи! Убедившись, что всё в порядке и повода для шепотков нет ни малейшего, Елизавета Андреевна горделиво расправила плечи, вскинула голову и даже не вышла, выплыла из спальни, всем своим видом демонстрируя сдержанное любопытство, кое подобает девице, разбуженной непонятным шумом среди ночи.

В коридоре Лиза столкнулась с заспанной Настасьей, заполошно выскочившей из комнаты и спросонок бросившейся в противоположную от лестницы сторону. Увидев барышню, точнее, весьма чувствительно столкнувшись с ней, горничная ойкнула, отпрыгнула в сторону, опрокинув подаренный Софье Витольдовне на прошлогодние именины напольный вазон (редкое, по мнению госпожи Абрамовой, страховидло, место коему нашлось лишь на втором этаже от глаз подальше), ахнула, всплеснула руками, смахнув с небольшого круглого столика ажурную лампу, коя после проведения в дом электричества перестала использоваться и перешла в категорию элементов декора.

- Настасья, успокойся, - мягко произнесла Елизавета Андреевна, решив прекратить дальнейшие разрушения. – Ты какая-то нервная последнее время, может, доктора позвать?

- Ой, барышня, - горничная опасливо огляделась по сторонам, перекрестилась и перешла на опасливый шёпот, - так ить с кажным днём всё страшнее и страшнее. Соседку зарезали, а теперь и у нас кто-то середь ночи завопил, видать, душегубец и до нас добрался.

Лиза тоже осенила себя крестным знамением, потом не утерпела, через левое плечо трижды сплюнула, вздохнула глубоко, смелости набираясь, и решительно заявила:

- Идём, посмотрим, что там приключилось.

Настасья от такого предложения аж присела, голову руками обхватив:

- И-и-и, не просите барышня, боязно! Шибко боязно, ажно коленки подгибаются и ножки резвые никуда не идут.

- Хорошо, тогда оставайся здесь, - Елизавета Андреевна покладисто кивнула, решив, что проще отправиться навстречу неизвестному одной, чем терять время на переубеждение горничной. – Я одна спущусь.

- Не пущу, - взвизгнула Настасья, обхватывая барышню за ноги и утыкаясь лицом в шёлковый халатик, - не пущу, ежели чего с Вами случится, с меня Софья Витольдовна с живой кожу снимет и соломой набьёт!

- Какие глупости тебе в голову приходят, - рассмеялась Лиза, - знать бы ещё, откуда.

Горничная чмыхнула носом, прядку влажную от пота назад отбросила:

- Барыня сама давеча говорила, когда на Вас камень с крыши ринулся и мало не зашиб. Вы тогда от страха в беспамятство пали, а Софья Витольдовна нас страх как всех строжила, управляющего Егора вообще взашей выгнала, сказала, что раз он не справляется, то она его, дармоеда, и держать не станет.

Елизавета Андреевна нахмурилась и покачала головой. Что и говорить, в последнее время с ней частенько происходят разные неприятности: то камень упадёт, то доска мостика гнилой окажется, то вот собака с цепи сорвётся. Случайности вне всякого сомнения, но всё же от них становилось неспокойно на душе, Лизонька даже комнату стала на ночь запирать, чего раньше никогда не делала.

- Настасья, я спускаюсь вниз, - барышня постаралась, чтобы голос её прозвучал строго и твёрдо, даже без тени сомнений либо же колебаний, - а ты решай: здесь останешься, или со мной пойдёшь.

Горничная душераздирающе взвыла, но под непреклонным взглядом Елизаветы Андреевны сникла, вздохнула тяжко, словно мельничный жёрнов себе на спину прилаживала, и прошептала:

- Воля Ваша, барышня, я Вас одну не брошу, с Вами отправляюсь. Хучь вниз, хучь к душегубу, хучь в сам ад кромешный, прости меня господи, душу грешную.

Получив, пусть и недобровольную, но поддержку со стороны Настасьи, Елизавета Андреевна приободрилась и по лестнице спускалась уже гораздо более спокойно и уверенно. Даже мысль о вполне возможной встрече с Алексеем Михайловичем не конфузила, а приятно щекотала, словно пёрышко, коим, нет-нет, да и проводили по сердечку, заставляя его радостно замирать в предвкушении. Правда, внизу, заметив насупленных слуг и растерянных, выдернутых из постелей родственников, Лиза опять обеспокоилась и насторожилась. Если уж даже те, кто любит понежиться в тёплой постельке, выскочили из комнат, значит дело совсем не шуточное.

Алексей Михайлович тоже выглядел озабоченным, только рыкнул через плечо, чтобы посторонние не толпились, и снова едва ли не носом уткнулся в какой-то ком из одежды. Лизонька сначала удивилась, откуда этот ком взялся, тётушка же строго следит, чтобы в доме всегда прибрано было, и все вещи лежали да стояли на своих, единожды отведённых, для них местах, а потом всмотрелась получше, да так и ахнула. На полу лежал не ком одежды, а девушка, бледная, неподвижная и, как показалось в первый миг, бездыханная. Госпожа Соколова подалась было вперёд, чтобы рассмотреть, кто это пал жертвой злого рока, но следователь резко дёрнул плечом и приказал сквозь плотно стиснутые зубы:

- Нечего тут толпиться, расходитесь.

- А может, - Елизавета Андреевна попробовала было возражать, но её прервала Софья Витольдовна, чей глас при желании мог без труда долететь как до царствия небесного, так и самых мрачных глубин преисподней:

- Ну, чего непонятного? Господин следователь сказал, чтобы все по комнатам расходились, так что живо все вон, чтобы через пять минут и духу вашего тут не было!

Горячий нрав, а паче того, тяжёлую руку госпожи Абрамовой многие знали на собственном скорбном опыте, а потому все поспешили скрыться, как говорится, от греха подальше. Быть битым, да ещё и в присутствии столичного следователя, да ещё и пожилой дамой, никому не хотелось. Одна Лиза попыталась настоять на своём и остаться, благо Софья Витольдовна, хоть и метала громы и молнии, а меж тем неизменно любимой племяннице потакала, но господин Корсаров мягко и при этом настойчиво повторил, что уйти должны все. Без исключения.

Елизавета Андреевна, стиснув зубы, подчинилась, про себя досадуя, как это можно быть таким недальновидным и простых вещей не понимать, ей же интересно, а потом звонко шлёпнула себя ладошкой по лбу. Нет, всё-таки правильно дядюшка Олег Вонифатьевич говорит: любовь хуже простуды, та хоть и мутит разум, а больше десяти дней не длится, как же можно было забыть про артефакт невидимости! Девушка приподняла подол халатика, дабы не запутаться в нём на лестнице, и порскнула вверх с такой скоростью, коей и сама от себя не ожидала.

Лиза

Нет, всё-таки правильно говорят: нужную вещь нипочём не сыскать, особенно, если она лежит на самом виду. На поиски артефакта, который, я это точно помнила, у меня был, я потратила кучу времени, а он оказался в ларчике на туалетном столике, я как его обнаружила, даже взвыла от досады. Затем ещё и застёжка не сразу застегнулась, после первой попытки я артефакт на пол уронила, едва камень не разбив, слава богу, обошлось. При второй попытке застегнуть замочек у меня прядь волос с цепочкой переплелась, да так негораздо, что даже слёзы на глазах от боли выступили. Хорошо, что на третий раз всё наделось и застегнулось как должно, без досадной мешкоты. Я быстро щёлкнула по дымчато-серому камню, набрасывая на себя полог невидимости, и, стараясь не замечать того, что всё вокруг меня стало словно бы подёрнутым тонкой дымкой тумана, выскользнула из комнаты. Не знаю как, но побочным эффектом полога невидимости стало видение истинной сути или Око двойного дна, как сей эффект называл мой наставник. Ну что ж, за возможность оставаться невидимой и узнать, что же произошло, я готова мириться с тем, что знакомые предметы окажутся не такими милыми и уютными, как я привыкла. А из родных сейчас никого и нет, тётушка всех по комнатам разогнала, так что ничего плохого я даже Оком не увижу. И прекрасно, расстройств меньше.

Стараясь не шуметь и представляя себя бесплотным духом из какого-нибудь готического романа, я скользила вниз, едва касаясь рукой перил и кусая губы, чтобы сдержать проказливое желание повыть, как и подобает уважающему себя привидению, а то и цепями побряцать. Хотя нет, это уже всё-таки перебор. Да и цепей у меня нет, а скрестись к родственникам в предутренней мгле с просьбой поделиться кандалами мне совесть не позволит. Я тихонечко хихикнула, представив, как невидимкой вхожу, ну, например, к Василию Харитоновичу и начинаю просить цепи глухим замогильным голосом. Хотя, нет, этого дядюшку мне разыгрывать совестно, он у меня хороший. Да и не испугается он призрака, а предложит партеечку в шахматы, карты или просто рюмочку коньяка осушить. Славный он у меня, жаль, что тётушка его не сильно жалует.

Вот так, то озорно подхихикивая, то размышляя о своих родственниках, я и спустилась вниз, никого не встретив и, что особенно радует, ни на что не натолкнувшись, а то в последнее время со мной слишком много всего происходить стало. К моему глубокому удовлетворению, место злоключения ещё не опустело, я шагнула ближе и застыла, широко распахнутыми глазами глядя на поджарого молочно-серебристого, словно лунный свет, лиса и крупного большеголового филина, суетящихся возле остромордой с густой рыжей шерстью псицы. В первый миг я так опешила от увиденного, что даже не сразу сообразила, что это злую шутку со мной сыграл побочный эффект невидимости, Око двойного дна, будь оно неладно! Я прищурилась, сосредоточилась и, пусть и с трудом, но узнала под обликом лиса Алексея Михайловича, в филине доктора, а в собаке Оленьку Игнатовскую, мою кузину троюродную, чья матушка в первый же день по приезду рассорилась с тётушкой и убыла обратно к себе в имение, куда-то в Саратовскую область, а Олюшка тут осталась, тётенька её с матерью не отпустила. Тогда дамы так расскандалились, мало в волосы друг другу не вцепились, решая, кто из них менее всего достоин воспитывать юную особу.

Я передёрнула плечиками и сосредоточилась не на делах минувших, а на том, что происходило непосредственно здесь и сейчас. К моему искреннему облегчению, Оленька была жива, хоть и получила серьёзную, со слов доктора, травму.

- Видимо, оступилась в темноте и упала, сильно ударившись головой, - Феликс Францевич озабоченно потёр руки, - нужно отнести её в комнату.

- Угроза для жизни имеется? – господин Корсаров чуть склонил голову к плечу.

Доктор вздохнул, руками развёл:

- Утверждать или опровергать сие излишне опрометчиво, травмы головы таят в себе немало загадок. Был у меня пациент, ему, не в приличном доме будь сказано, в пьяной драке голову кружкой проломили. Так что Вы думаете? Живёхонек, только рубец остался, коий он доверчивым барышням за последствия ранения на дуэли за честь дамы выдаёт. А другой, студент малокровный да тонкокостный, сходя с крыльца упал и о камень головой приложился. И крови-то мало было, а он в неделю сгорел, представляете?

- Кровь вся внутри скопилась, вот студент и умер, - Алексей Михайлович внимательно осмотрел голову Оленьки, вытер руки платком, - но у этой барышни кровопотеря умеренная, внутренних гематом быть не должно.

Ух ты, оказывается, господин Корсаров не только превосходный следователь, но ещё и делами медицинскими увлекается! Я покатала на языке солидные и звучные, словно удары церковного колокола, слова «внутренние гематомы» и в который раз пожалела, что тётушка не отпустила меня в Петербург учиться на курсах. Вот стала бы я сестрой милосердия и смогла бы не только беседу с Алексеем Михайловичем и Феликсом Францевичем поддержать, но ещё и помогать им или, как это благозвучно называется, ассистировать. И они бы совершенно точно прогонять меня не стали, ну, доктор, по крайней мере. Эх, вот ведь, право слово, досада, может, попытаться ещё раз тётушку убедить? В Петербург меня и господин Корсаров сопроводить сможет, точнее, Петенька, он ведь мой жених.

Думать о женихе мне почему-то не хотелось, хотя, как гласят книги, романтическим влюблённым барышням следует грезить о предмете своих нежных чувств дни и ночи напролёт, отвлекаясь лишь на то, чтобы всплакнуть в часы разлуки и написать послание, полное пылких признаний и сладкого томления. Видимо, я недостаточно романтическая… Интересно, а Алексею Михайловичу какие барышни нравятся? От столь крамольного, выскочившего на меня, словно тать из леса, вопроса я даже опешила и приглушённо охнула, тут же поспешно зажав себе ладонью рот. Феликс Францевич, занятый накладыванием повязки на лоб Олюшки, ничего не заметил, а вот господин Корсаров резко обернулся, причём как-то чудно, всем корпусом, начиная с плеч, и пристально посмотрел прямо на меня. Я с трудом сглотнула, замерев и глядя на господина следователя испуганными, широко распахнутыми глазами, словно кролик на удава, не в силах даже вздохнуть глубоко. Матерь божья, он же не может меня видеть, мой артефакт совершенно точно не даёт сбоев, я его даже на тётушке с Петенькой испытывала! И если Петя не очень внимателен и порой даже без всяких ухищрений магических меня не замечает, то у тётушки-то зоркость орлиная, она и в землю-то на три аршина вглубь видит, а людей и подавно насквозь просвечивает. Так что, волнуюсь я совершенно напрасно, Алексей Михайлович меня не видит, просто услышал шум и пытается понять, откуда он исходит. Скоро он убедится, что ничего, а самое главное, никого в коридоре нет, успокоится и отвернётся, потому что если он продолжит буравить меня тяжёлым пристальным взглядом, я в обморок упаду от удушья и волнения. К счастью, то ли господину следователю надоело напряжённо всматриваться в пустоту, то ли небеса вняли моим молитвам, но господин Корсаров хрипло вздохнул, потёр чуть подрагивающей ладонью лицо и отвернулся.

- Что с Вами, Алексей Михайлович? – доктор обеспокоенно посмотрел на следователя. – Голова болит?

Господин следователь качнул головой, ответил хрипловато, отчего у меня внутри словно горячая опаляющая волна прокатилась:

- Нет, устал просто.

- Тогда немедленно, слышите меня? Немедленно возвращайтесь к себе и ложитесь спать, это я Вам как доктор даже не советую, а приказываю.

- Непременно, - Алексей Михайлович усмехнулся, заставив моё сердце совершить кульбит, коий гораздо более подошёл бы влюблённой барышне при виде объекта воздыхания, а не сторонней наблюдательнице, - но сначала мне нужно ещё раз всё здесь внимательно осмотреть.

Феликс Францевич губы недовольно поджал, Олюшку на руки бережно подхватывая:

- Это как Вам угодно будет, сударь, мои предписания я озвучил. Сейчас отнесу Ольгу Георгиевну в её комнату, приставлю к ней горничную и отправлюсь отдыхать. В мои годы, знаете ли, ночные бдения здоровья не добавляют. Всего Вам наилучшего.

- Честь имею, - откликнулся Алексей Михайлович, подождал, пока доктор с его бесценной ношей удалится достаточно далеко, чтобы не услышать речей, для него не предназначенных (а потому особенно хорошо слышимых сторонними и случайными наблюдателями), и опять повернулся ко мне. Помолчал, что-то обдумывая, и негромко, устало произнёс, словно смиряясь с неизбежным:

- Полагаю, сударыня, в этом мире нет силы, способной удержать Вас вдали от расследуемого преступления. Что ж, в таком случае я готов признать Вас своей компаньонкой. Как говорится, одна голова хорошо, а две лучше.

От изумления я чуть с размаху на пол не опустилась. Мой артефакт не даёт сбоя, я это точно знаю, так как же, во имя всех святых, господин следователь смог меня увидеть?!

- Вы меня видите?

Знаю, вопрос глупый, даже нелепый после сказанного господином следователем, но я была слишком сильно удивлена, чтобы спрашивать что-то более содержательное. И вообще, молоденьким и привлекательным барышням мужчины гораздо охотнее прощают глупость, чем наличие разума, так что ничего предосудительного я не совершила.

Господин Корсаров чуть приметно усмехнулся, насмешливо приподнял бровь:

- Насколько я помню, сударыня, за время нашего знакомства я ни словом, ни делом не давал Вам возможности усомниться в остроте моего зрения. Так почему же Вас так удивляет тот факт, что я Вас вижу?

Вот и что мне с ним, таким проницательным и настойчивым, делать прикажете, а? Говорить про артефакт не хочется, как бы Алексей Михайлович не сообщил о нём тётушке, а то и сам не забрал бы, решив, что это слишком опасная игрушка для барышни. Поэтому я независимо вскинула голову и беззаботно пожала плечиками:

- Доктор меня не видел, да и никто другой тоже.

- Феликс Францевич был занят пациенткой, в таком состоянии он и артобстрел не услышит, а что касается других, то мне казалось, что приказ Софьи Витольдовны всех разогнал по комнатам. Неужели кто-то кроме Вас осмелится нарушить распоряжение госпожи Абрамовой?

Я досадливо прикусила губу. О таких, как Алексей Михайлович, моя сестрица Катюша говорит, что у них осиное гнездо на языке или жало змеиное. Чуть тронь – до смерти закусает. Петенька, например, никогда никакой иронии в мой адрес либо же в адрес какой-либо другой особы себе не позволяет. Так почему, во имя всех святых, меня так манит к этому столичному следователю?!

- Елизавета Андреевна, - Алексей Михайлович подошёл ко мне ближе, чуть тронул за плечо, но тут же вздрогнул и руку отдёрнул, словно обжёгся, - сударыня, что с вами? Если Вам нехорошо, всё-таки многие барышни не переносят вида крови, можете вернуться к себе. Я обещаю никому не говорить, что видел Вас здесь.

Я поспешила отказаться, пока меня самым любезным и обходительным образом не выдворили в мои покои, раз и навсегда забрав предложение помогать в расследовании:

- Не волнуйтесь, всё хорошо, я не боюсь крови. Просто… - я замялась, не желая рассказывать об артефакте невидимости, - задумалась и огорчилась немного, мне казалось, я… - я взмахнула рукой, подбирая слова, - действую очень ловко и незаметно.

По губам господина Корсарова скользнула тонкая ироничная улыбка. Не уверена, что он поверил моим объяснениям, они и мне самой показались жалким лепетом, но спрашивать у меня более ничего не стал, и на том спасибо.

Я не утерпела, азартно потёрла ладошки, хоть тётушка и повторяет непрестанно, что сие поведение благовоспитанной барышне не пристало, и с нетерпением выпалила:

- Когда начнём?

Вопрос прозвучал чрезвычайно двусмысленно, в карих глазах господина следователя скакнули озорные золотистые искорки, едва не выдернувшие меня в мир романтических грёз, но несмотря на лёгкую фривольность улыбки и весьма пикантные обстоятельства, при которой происходила наша встреча, а особенно тот обжигающий поцелуй, оной встрече предшествовавший, голос Алексея Михайловича был ровен и деловит:

- Начнём мы прямо сейчас, пока все в доме не проснулись и следы не затоптали.

Следы? Я красочно представила жуткие растекающиеся отпечатки сапог, как после охоты, когда наши мужчины в погоне за зайцем угодили в болото, а домой возвращались и вовсе под проливным дождём, поспешно опустила взгляд на пол, но ничего похожего не увидела. Пол как пол, при тусклом свете лампы выглядит вполне чисто и прилично.

- Вы говорили, что умеете делать артефакты.

Я кивнула, машинально теребя подвеску, которая должна была сделать меня для всех невидимой. Пожалуй, я не такой опытный мастер артефакторщик, как думала, кажется, несколько переоценила свои способности.

- Сможете принести мне что-то вроде, - господин Корсаров качнул лампой, отчего по стенам заплясали жуткие уродливые тени, а тьма в углах шевельнулась, словно там притаился кто-то живой и очень опасный, - светильника, только небольшого, но яркого. Мне нужен свет, чтобы тщательно всё обследовать, но я не хочу будить весь дом.

Я принахмурилась, мысленно перебирая содержимое ларца с артефактами, тщательно запрятанного в шкафчике с романами, нотами, вышивками и набросками, основное предназначение коих было спасти моё бесценное сокровище от строгих и любопытных глаз. Моя горничная Настасья – девица добрая и исполнительная, но при этом любопытна безмерно и падка на всё блестящее, точно сорока. Не украдёт, в этом я даже не сомневаюсь, но непременно потянется посмотреть и потрогать, а артефакты этого страшно не любят и наказывают любопытных весьма сурово. Боевые, в коих сокрыты искры пламени, вихри или же губительные морские валы, могут и уничтожить неосторожного, дерзнувшего прикоснуться к ним без специального обряда подчинения. Другие же, направленные на усиление привлекательности, подчёркивание прелести, прояснение разума, возвращение или же укрепление здоровья, привлечение удачи и, как говорил мой наставник, протчее, что заказчику потребуется, не убьют, но непременно пошалят, например, наградят любопытного свиным пятачком или крысиным хвостиком. Могут и развесистыми рогами благородного оленя или же лося голову увенчать. Со стороны смотрится забавно, но возвращать прежний облик весьма маятно, даже мой наставник после того, как всего лишь убрал Настасье перепонки между пальцами (она зачарованное колечко, из ларчика выпавшее, подняла) целый день отлёживался.

- Сударыня, - Алексей Михайлович опять чуть коснулся мой руки, привлекая к себе внимание, - вернитесь из небесных высей в наш грешный мир, не лишайте меня своего чудного общества.

- А Вы считаете моё общество чудным? – я трепетно взмахнула ресницами, чувствуя себя прекрасной леди из рыцарского романа, трепетной и возвышенной.

Только вот господин следователь моей игры поддержать не пожелал, вздохнул глубоко, в сторону отошёл, словно стену нерушимую меж нами возводя и холодным деловым тоном, коим только допросы вести да в суде с обвинением выступать, вопросил:

- Так есть у Вас что-нибудь не очень большое, но достаточно яркое?

Я опять ощутила себя леди из романа, причём из той главы, где она с трепетом душевным ждёт признания героя, а он сообщает, что отправляется с королём и его свитой в дальний поход, что у него нет уверенности, что он вернётся живым и некалечным, а потому, как истинный рыцарь, он освобождает даму своего сердца от данной им клятвы верности. И леди стоит, глупо хлопая глазами, не в силах понять, за что её так оскорбили и, самое главное, что ей теперь делать с этим гадом, железным не только снаружи, но и изнутри. В большинстве книг героиня отвечает рыцарю колкой отповедью, возвращает ему слова клятвы вместе с символом любви, как правило, кольцом, и гордо уходит, чтобы рыдать долго и мучительно в своих покоях. Потом герои так же долго и мучительно страдают, чтобы в конце случайно, с помощью друзей и козней врагов встретиться и наконец-то объясниться. Лично я всегда предпочитаю второй сюжет, когда героиня остаётся мудрой, даже если герой начинает вести себя… как герой. Поэтому я не стала обижаться, вздохнула глубоко, вспомнила спряжение французских глаголов и ответила мягко и ровно, как и подобает благовоспитанной особе:

- Такой артефакт у меня имеется. Если соблаговолите подождать буквально пару минут, я Вам его принесу.

Я даже немного погордилась своей выдержкой и тактом, так почему Алексей Михайлович вздрогнул, словно я его ударила, и скривился, точно от площадной брани? А ещё нас, дам, странными да непоследовательными называют…

Решив оставить размышления о завихрениях и потёмках мужской души до той минуты, когда лягу спать, я вежливо присела, плавно, как и подобает благовоспитанной барышне, повернулась и отправилась к себе за артефактом. У лестницы не утерпела, обернулась и поймала взгляд господина Корсарова, коий смотрел на меня со жгучей смесью интереса, тоски и ещё чего-то, что романистки обтекаемо называют трепетными чувствами, воле и разуму не подвластными. Кажется, господин следователь испытывает ко мне отнюдь не служебный интерес… От такого открытия я широко улыбнулась, на одной ножке крутнулась и даже в ладоши прихлопнула, силой воли сдерживая неуместный по ночной поре визг восторга. Боже, я так счастлива не была, даже когда мне Петенька в любви признавался! Ой, как же я могла забыть, у меня же Петенька есть. Я прикусила губу, испытывая горькое разочарование, словно меня пригласили на пышный бал, пообещав волшебный праздник с танцами и угощением, а вместо безудержного веселья я весь вечер простояла у стеночки. Право слово, кажется, я начинаю понимать, что означали слова поэта: «Ум с сердцем не в ладу». Я тряхнула головой, списывая смятение на усталость, как-никак время позднее, все в доме уже крепко спят, только мы с Алексеем Михайловичем следствие ведём, как здорово, право! И романтично: ночь, луна, красивый мужчина с манящим, словно пламя свечи мотылька, флёром таинственности, загадочное преступление и прелестная (надеюсь, так оно и есть) молодая девушка. Мне нужно непременно быть полезной господину Корсарову, чтобы он и впредь брал меня в свои помощницы при расследованиях. Я поспешно вытащила из ларчика нужный артефакт, крепко зажала его в кулаке и слетела по лестнице со всей возможной поспешностью. На последней ступеньке едва не слетел башмачок с правой ноги, я оступилась и непременно упала бы, не подхвати меня Алексей Михайлович. На миг я оказалась прижата к его широкой груди, ощущала исходящий от него горьковато-полынный аромат, от коего странно щемило сердце и чуть кружилась голова. Я прерывисто вздохнула и непроизвольно приподняла голову, облизнув отчего-то пересохшие губы. Тёмные, в царящем вокруг нас полумраке кажущиеся совсем бездонными, глаза господина следователя скользнули к моим губам и словно бы прикипели к ним. Я судорожно, прерывисто вздохнула, инстинктивно прильнув чуть крепче к держащему меня мужчине, но тут господин Корсаров хрипло, с полустоном выдохнул и каким-то одним плавным, более подобающим зверю, нежели человеку, движением отстранился, разом став неприступным, точно Смоленская крепость, кою целый год, а то и более, враги осаждали и так и не смогли взять.

- Вы принесли светильник?

Голос Алексея Михайловича был таким хриплым, что я скорее угадала, чем услышала его слова, молча кивнула, подавляя разочарование, совершенно необоснованное, более того, с точки зрения хорошего тона даже неподобающее, и протянула ему артефакт. Господин следователь протянул руку, на миг наши пальцы соприкоснулись, обдав меня таким опаляющим жаром, что я невольно вскрикнула и отдёрнула руку. Господин Корсаров точно так же вздрогнул и отпрянул, артефакт упал на пол, возмущённо мигнул и засиял столь ярко, что у меня из глаз невольно потекли слёзы.

- Можно как-нибудь выключить эту дрянь? – прошипел Алексей Михайлович. – Она же всех своим свечением перебудит.

Мне в руки ткнулось что-то круглое и горячее, даже немного пульсирующее. Я дрожащими от волнения пальчиками поспешно надавила на вправленный в золото камень, медленно досчитала до трёх, сделала глубокие вдох и выдох, опять надавила на камень, с чувством глубокого удовлетворения отмечая, как он становится всё холоднее, а значит, уменьшается и его свечение.

- Вынужден признать: Вы действительно неплохо разбираетесь в артефактах, - приглушённый шёпот господина Корсарова был для меня слаще ангельского пения, я так и расцвела улыбкой, точно яблоня по весне, но вовремя вспомнила слова своего наставника о том, что скромность есть лучшее качество настоящего мастера, и негромко поблагодарила, стараясь, чтобы голос прозвучал вежливо и ровно:

- Благодарю Вас.

Алексей Михайлович дёрнул щекой, помрачнел, словно вместо благодарности площадную брань услышал, и сухим деловым тоном приказал:

- Если Вас не затруднит, сударыня, отойдите к лестнице и осмотрите всё там самым внимательным образом.

- Мне искать что-нибудь конкретное? - честно говоря, я не видела смысла в каких-либо розысках, ведь и так было понятно, что Оленька споткнулась в темноте и упала, однако спорить со следователем не стала. Не дело барышне поучать мужчину, особенно в вопросах, в коих он по определению разбирается лучше.

- Всё, что покажется Вам странным, неуместным или же лежащим не на своём месте.

Ух ты, какая размытая формулировка, точно цитата из философского трактата, над коим дядюшка, Фёдор Витольдович, любит после обеда похрапывать. Ну что ж, раз иного приказа нет, будем искать всё странное. А вот интересно, излишне пристальное внимание господина следователя к сему заурядному происшествию странным считать? Чуть посмеиваясь над излишней бдительностью господина следователя и гадая, связана ли она с желанием произвести впечатление (хорошо бы, коли так), я отошла к лестнице и присела на корточки, старательно глядя по сторонам. На первый, самый поверхностный взгляд, ничего подозрительного не было: кое-где пол нужно наново навощить, нижнюю ступеньку лучше заменить, прохудилась она, как бы под чьей-нибудь стопой не проломилась окончательно. А вот там, в уголке, что такое? Я сделала небольшой шажочек в сторону, наклонилась пониже, всматриваясь в серебристый прямоугольник, лежащий на полу. Странная штучка, где-то я её видела, причём неоднократно. Я взяла загадочную вещицу в руки и расплылась в понимающей улыбке. Ну конечно, как же я сразу не догадалась, это же пряжка с домашней туфли Прохора Милорадовича, ему эту пару маменька торжественно вручила в самый первый день, как они к нам приехали. Только что эта пряжка у лестницы делает? Вечером, когда мы все за ужином собрались, она совершенно точно была на обуви, я это очень хорошо запомнила, мне Прохор на ногу наступил и даже не извинился, я свою ножку из-под его лапищи едва ли не силой выдирала.

- Алексей Михайлович, - я очень старалась, чтобы охватившее меня торжество не проскользнуло в голосе, а то мало ли, вдруг окажется, что ничего важного в найденной мной пряжке нет, а я распушилась, точно павлин перед цесаркой, - посмотрите, я нашла пряжку от мужской туфли.

Господин Корсаров подошёл ко мне, и я протянула ему свою находку, стараясь вести себя, как и пристало благовоспитанной барышне.

- Та-а-ак, - господин следователь завертел мою находку в пальцах, пристально изучая её со всех сторон, только что не обнюхивая и на вкус не пробуя, а я невольно любовалась длинными и сильными пальцами, быстрыми и чёткими движениями Алексея Михайловича и краснея вспоминала те минуты, что провела в его объятиях. – Пряжка относительно новая.

- Елена Степановна подарила своему сыну туфли с этими пряжками три месяца назад, когда они только приехали к нам.

Господин следователь выразительно приподнял брови:

- И как же зовут счастливого обладателя столь занимательной обуви?

- Прохор Милорадович, - я помолчала, вспоминая запутанные линии нашего родства, в коих, как мне кажется, тётушка и та не в полной мере разбирается. – Его матушка двоюродная сестра мой тётушки. А барышня, которая оступилась и упала, это Оленька Игнатовская, моя троюродная сестра.

Алексей Михайлович пробормотал что-то неразборчивое, похожее на: «нашему самовару троюродная подсвечница». Кажется, он не в восторге от запутанности наших родственных связей, можно подумать, в его семейном древе всё просто и понятно! Я досадливо нахмурилась и принялась кусать губку, дабы удержать рвущиеся колкие слова, ведь ссориться с господином Корсаровым мне очень не хотелось.

- А скажите, Елизавета Андреевна, каковы отношения у Ольги с Прохором Милорадовичем? – Алексей Михайлович чуть склонил голову к плечу, тем самым невольно выдавая, что вопрос задан отнюдь не из праздного любопытства.

Я удивлённо приподняла брови. Оленька и Прохор – мои родственники, они живут в одном доме, регулярно встречаются в столовой, пересекаются на семейных концертах и спектаклях, но, пожалуй, этим все их отношения и ограничиваются. Я даже не уверена, что они хоть раз общались о чём-либо более существенном, чем погода за окном, качество поданных блюд и состояние здоровья домашних.

- Прохор Милорадович равнодушен к Оленьке, - я пожала плечами, - впрочем, то же самое можно сказать и обо всех других барышнях.

- Вот как?

- Да. У Прохора очень строгая матушка, которая тщательно следит за тем, чтобы сын не связался с какой-нибудь бесприданницей или же алчной охотницей за деньгами.

Уголки губ Алексея Михайловича дрогнули, выдавая улыбку:

- Полагаю, сам Прохор Милорадович сказочно богат?

Я не удержалась, прыснула, тут же прижав ладошку к губам:

- Да какое там! Папенька Прохора, Милорад Кондратьевич, всё состояние в карты спустил, уцелело лишь то, что Елена Степановна в банк успела положить, но там немного, тысячи три, не более.

Господин Корсаров задумчиво постучал пальцами по перилам, около которых стоял:

- А Ольга богата?

Я грустно вздохнула:

- Нет, Олюшка классическая бесприданница. Она умница, красавица, блестяще воспитана, но, увы, средств у неё нет.

- Платьице, однако, из дорогой ткани.

- Так это я его Олюшке подарила, ей такой оттенок голубого идёт, а меня он бледнит, - я смутилась, покраснела и замолчала. Ну вот, теперь господин следователь непременно решит, что я хорошую девушку в свои обноски наряжаю, а я ведь никого не хотела обидеть, от чистого сердца платье отдала, и одевала-то его всего один раз, на большой приём по случаю сбора всех ближних и дальних родственников!

Алексей Михайлович насторожился, его лунный лис, коего прекрасно видело Око двойного дна, навострил уши и чуть оскалился:

- Значит, Ольга была в Вашем платье?

К чему это он клонит, интересно?

Я покачала головой:

- Нет, платье Олино, я его всего один раз надевала.

- И кто это видел?

Мои щёки опалил неукротимый жар стыда, я опустила голову, не в силах вынести взора господина следователя, прошелестела чуть слышно:

- Все… У нас приём был большой, тётушка устроила по случаю приезда всех и дальних, и ближних родственников.

- Значит, это платье на Вас видели все, - пробормотал господин Корсаров и задумчиво потёр подбородок, - интересно.

Я растерянно огляделась по сторонам, пытаясь найти связь между платьем, приездом родных и Олиным падением, но так ничего путного и не надумала. Досадно, право слово, неужели уничижительные высказывания о девичьей неразумности – правда?

- И что же Вам интересно? Может, сделаете милость, объясните такой неразумной мне, что тут происходит? – в голосе отчётливо зазвенело возмущение и детская обида. Браво, Лизанька, теперь господин следователь решит, что ты не только дурочка, но ещё и абсолютно невыдержанная особа! Продолжай в том же духе, и очень скоро Алексей Михайлович пожалеет, что согласился взять тебя в свои помощницы!

К моему искреннему облегчению, сердиться на меня господин Корсаров не спешил, моя эскапада никакого впечатления на него не произвела, всего лишь позабавила чуть-чуть, пробудив золотистые искорки на дне тёмных, как мой любимый горячий шоколад, глаз. Да, что ни говори, а Алексей Михайлович очень привлекательный мужчина! Я качнула головой, обрывая думы, абсолютно не подобающие барышне, у коей жених есть и совсем скоро, даже года не пройдёт, будет свадьба.

- Если Вы позволите, сударыня, я пока ничего рассказывать не буду, - господин Корсаров, истинный следователь, каждую минуту исключительно о деле думает, чуть смущённо усмехнулся, - не люблю, знаете ли, строить предположения на пустом месте. Вот соберу побольше фактов, тогда всё самым обстоятельным образом Вам и расскажу.

Угу, знаю я такие обещания, меня дядюшки уж которую неделю таким образом на охоту с собой берут и в мужском седле ездить дают. Нет, всё-таки, что ни говори, а нас, барышень, равными себе мужчины не признают, сколько бы в Европе эти, как их там, на суфле похоже, а, вспомнила, суфлежистки не протестовали и волнения не устраивали. Что поделать, времена, когда женщины стояли во главе семьи, самостоятельно решая все вопросы и распоряжаясь всем и каждым в роду, если и были когда, то канули в небытие. Сейчас наша главная задача – воспроизводить наследников, дабы мужчина мог передать свой капитал сыну, а тот продолжил эпохальный процесс накопления семейных ценностей. Скука смертная!

- Не обижайтесь, Елизавета Андреевна, - моей руки коснулись тёплые, чуть шершавые пальцы, а виноватые нотки в пьянящем, словно вишнёвая наливочка, голосе пролились целебным бальзамом на моё ущемлённое самолюбие, - давайте лучше ещё раз всё осмотрим. Вдруг найдётся то, что сможет нам объяснить, что же здесь произошло.

Я обиженно дёрнула плечом:

- А чего тут непонятного? Оступилась в темноте и упала, расшибла голову. Такое бывает, знаете ли, даже с самыми осторожными.

- Я в этом даже не сомневаюсь, - Алексей Михайлович усмехнулся, помедлил, словно раздумывая, говорить или нет, а потом негромко добавил, - только вот Ольга не сама упала, её толкнули, причём довольно сильно.

- Как?! – ахнула я, не в силах поверить в услышанное.

Алексей

Не знаю, то ли тоска действительно считается одним из семи смертных грехов, то ли я до смерти Лики натворить успел немало, то ли подаренный цыганкой (попадись она мне только, паразитка!) амулет перестал работать, но удача отвернулась от меня окончательно и бесповоротно, зато неприятности посыпались на мою буйную головушку как горох из прохудившегося мешка. Не успел я свыкнуться с мыслью, что меня зашвырнуло в начало двадцатого века, как тут же пришлось принимать участие в расследовании жестокого убийства. Только я более-менее разобрался в этом запутанном деле и определился, в какую сторону нужно копать, как тут же произошли одно за другим ещё два преступления. Конечно, мне не привыкать параллельно над тремя делами работать, в то время, когда я следователем был, всякое случалось, но тут к хлопотам служебным примешивается раздрай в жизни личной! Сердце, которое, как мне казалось, умерло вместе с Ликой, внезапно ожило. Оно, конечно, и неплохо, только вот испытываю я отнюдь не нежную платоническую любовь в духе печального Вертера, не обычный охотничий азарт Казановы, не рыцарское преклонение перед Дамой Сердца, а самую настоящую страсть, вулканическую смесь вожделения, желания защищать, интереса, симпатии и даже ревности с чем-то ещё, что я упрямо не хотел раскапывать и пристально изучать, ведь этим чем-то могла оказаться любовь. А влюбляться в Елизавету Андреевну мне совершенно точно не стоит, потому что, во-первых, это слишком больно (плавали, знаем), во-вторых, барышня занята и, в-третьих, нас с ней разделяет куча преград, начиная от разницы во взглядах и происхождении и заканчивая временем. Я её старше, я из будущего и совершенно точно не планирую оставаться в прошлом. Не горю желанием участвовать ни в русско-японской, ни в Первой мировой войне, ни, тем более, в Гражданской. Лично мне войн по самую крышечку уже хватило.

Все эти доводы против отношений с Елизаветой Андреевной с момента нашего самого первого с ней поцелуя я успел повторить уже раз десять, не меньше, и с каждым разом они действовали всё хуже и хуже. Меня чертовски влечёт к этой девчонке, а её равнодушие ранит, словно раскалённые кусочки снаряда. Конечно, я не трепетная девица, готовая разразиться слезами по всякому ерундовому поводу, но, блин, как же меня бесит, когда Елизавета Андреевна начинает смотреть на меня как на предмет мебели или, что ещё хуже, коллегу, с которым нет и не может быть ничего личного! Вот так и получилось, что у меня и по службе завал, и на личном фронте атас полнейший. Ну что ж, по старой, проверенной временем традиции приступим к решению дел служебных, а когда эмоции схлынут, можно будет и чувствам ревизию провести.

Елизавета Андреевна, кстати, оказалась очень даже толковой напарницей: с вопросами глупыми не лезла, под ногами не путалась, к осмотру места преступления отнеслась ответственно, хоть и уверена, что Ольга сама упала. Я развеивать заблуждение барышни не спешил, пусть лучше и дальше считает, что это всего лишь ещё один несчастный случай, чем осознает, что кто-то, пока неведомый, начал на неё сезон охоты. А то, что Оленька не сама ринулась и головой ударилась, увы, факт, сомнению не подлежащий совершенно, за годы следственной практики я и выпавших, и выкинутых в достаточном объёме насмотрелся. Девицу кто-то сильно толкнул в спину, причём она сама нападавшего или не видела, или в расчёт не брала, потому что, судя по позе, в какой её нашли, в момент падения она не стояла, а шла. Я сразу вспомнил подслушанный разговор, удушливый запах роз и прикосновение к щеке шелковистых девичьих волос. Что там барышня-то обещала, кажется, провести ночь с мужчиной? И ведь не солгала, что интересно, ночью рядом с ней будет мужчина, ведь доктор не бросит свою пациентку, непременно придёт навестить и убедиться, что она благополучно встретит новый рассвет. Я усмехнулся и покачал головой. Да уж, дом госпожи Абрамовой битком набит всевозможными тайнами, секретами и скелетами, которые только и ждут неосторожно распахнувшейся дверцы, чтобы рухнуть на голову. А ведь с виду такое благопристойное семейство, так всё чинно и благородно!

Пока я раскладывал обстоятельства дела по полочкам, пытаясь хоть начерно набросать картину произошедшего и вывести первые ниточки, за кои можно уцепиться в распутывании всего клубка, напомнила о себе моя неугомонная напарница. Да ещё как, резко, со звенящими в голосе слезами и детской обидой, от которой у меня сладко защемило сердце и сиреной тревожной взмыл инстинкт защитника. Елизавета Андреевна не просила, она требовала объяснений, но что я мог ей сказать, если пугать по-прежнему не хотелось? Пришлось заявить, что я не люблю строить предположения на пустом месте, тем более что так оно и есть, только настырная девица мне не поверила, разобиделась пуще прежнего, даже плечиком дёрнула, когда я её погладил. И такая Елизавета Андреевна в своей обиде притягательная стала, что я с трудом удержался, чтобы не расцеловать её в обе щёки и притиснуть к себе, как делал в детстве с любимым плюшевым мишкой. Чтобы не сорваться и окончательно не ухнуть в дела амурные, я сказал барышне, что её родственница не сама упала. Я ждал, что будет неверие, горячее отрицание очевидных для меня вещей, затем слёзы и, вполне возможно, обида, с непременными жалобами, упрёками и побегом к себе. Ах да, ещё хлопаньем дверью, я уже успел заметить, что госпожа Соколова именно так выражает своё возмущение. Только вот Елизавета Андреевна опять меня удивила. На милом личике барышни все чувства читались точно в открытой детской книге с крупным шрифтом и цветными картинками, чтобы даже самый невнимательный читатель всё понял правильно. Вот с губ сорвалось короткое отрицание, зелёные глаза загорелись недоверием, быстро сменившимся гневом, а затем барышня коротко вздохнула и деловито, словно речь шла о неожиданном приезде дюжины соседей в гости, спросила:

- Почему Вы решили, что Олюшка не сама упала?

Я приподнял брови. Всегда особенно ценил людей, способных не только услышать кого-то, кроме себя, но ещё и принять чужую точку зрения, даже если она в корне противоречит созданной и любимой картине мира. Лика так не могла, она очень огорчалась, если кто-то или что-то не соответствовало её ожиданиям, а Лиза… Так, стоп, я что, начал их сравнивать?! Вот только этого мне для полного счастья и не хватало! Нет, пора заканчивать эти полуночные посиделки, опасно балансирующие на грани приличий! Елизавета Андреевна, вообще-то, невеста, причём чужая, у неё свадьба скоро, а морочить неопытной девчонке голову без всяких серьёзных намерений мерзко и подло. Я же не собираюсь делать Лизе предложение руки и сердца? Правильный ответ был: «И в мыслях не было», но вместо него упрямо стучалось другое, слабенькое, но настырное: «Не хочу девочке жизнь портить, у неё же всё так сладко и гладко». Ну что ж, какова бы ни была причина, раз она ведёт к желанному результату, всё хорошо. Елизавета Андреевна, вне всякого сомнения, девушка замечательная, она мне нравится исключительно, как друг… ладно, ещё как женщина, но ничего серьёзного между нами быть не может, потому что, далее следовал длинный список всех против, кроме того и разумеется нет, призванных возвести нерушимую стену между мной и госпожой Соколовой.

- Алексей Михайлович, что с Вами? Вам плохо? – прозвенел встревоженный голосок Елизаветы Андреевны, и тщательно пестуемая мной преграда пошла мелкими трещинами. Да что за дьявол, право слово, я ведь давно уже не щенок сеголеток!

- Может быть, мне доктора позвать? – зелёные глаза барышни смотрели на меня со смесью тревоги, заботы и нежности, пробуждая саднящие душу воспоминания, и возрождая из пепла горечи и отчаяния слабую, похожую на тень, надежду на лучшее, которая, как мне казалось, давным-давно уже сгинула и воскреснуть никак не могла.

- Со мной всё в порядке, - я специально говорил резко, провоцируя, отталкивая, разрывая те ниточки, что успели нас с Лизой привязать друг к другу. – Не стоит обо мне беспокоиться, госпожа Соколова.

Елизавета Андреевна вздрогнула, словно я её ударил, уголки губ огорчённо опустились, зелёные глаза заблестели от слёз, щёки запылали от смущения. Я почувствовал себя распоследней сволочью, дерзнувшей поднять руку на ребёнка, но, точно разогнавшийся с горы состав, не мог остановиться, продолжая втаптывать в грязь остатки доверия, уважения и слабые росточки любви, которым, совершенно точно, нет и не может быть места в моей жизни.

- Я думаю, сударыня, нам пора прекратить этот следственный балаган, девице нечего делать на месте преступления.

- Но, - голос барышни предательски дрогнул, - я же Вам помогла. Это же я нашла пряжку, Вы же сами меня хвалили!

Всё правильно, девочка, хвалил, причём искренне и с восхищением. В этом-то и вся беда, ты становишься мне слишком дорогой и близкой, а ни тебе, ни мне это не надо и счастья совершенно точно не принесёт.

Я выпрямился в полный рост, усиливая давление на девчушку, повинную лишь в том, что имела несчастье встретиться на моём пути, добавил в голос льда:

- Я не считаю нужным отчитываться перед Вами, сударыня, Вы слишком юны и неопытны, чтобы давать оценку моим действиям.

Елизавета Андреевна вспыхнула словно пук соломы, слишком близко поднесённый к огню, в нежном голосе прорезались нотки разъярённой тигрицы:

- А Вы, значит, мои действия оценивать можете?!

Что и говорить, замечание справедливое, полагаю, если госпожа Соколова и не знакома пока с учением набирающего обороты движения суфражисток, то на интуитивном уровне уже поддерживает многие их идеи. Так, стоп, моя основная задача отстраниться от барышни, а не восхищаться её многочисленными достоинствами!

Я смерил Елизавету Андреевну тяжёлым взглядом с головы до ног и процедил:

- Не пытайтесь втянуть меня в глупый спор, сударыня, лучше отправляйтесь к себе. Не стоит благовоспитанной барышне так долго оставаться наедине с мужчиной, да ещё и ночью, это может вызвать грязные домыслы и сомнения в безупречности юной особы, а дуэлировать с Вашим женихом мне бы не хотелось.

Зелёные глаза Лизы засияли, как у вышедшей на охоту кошки, яда, коим было пропитано каждое слово, вполне хватило бы на то, чтобы извести жителей всех мировых столиц, начиная с Российской империи:

- Не бойтесь, Вам не придётся рисковать своей бесценной жизнью на дуэли с моим женихом, - госпожа Соколова окинула меня пренебрежительным взглядом, - Петенька не подлец, с трусами не стреляется.

Барышня круто развернулась, так что лёгкая ткань халатика обвилась вокруг стройных ног, заставив меня судорожно вздохнуть, и не подарив мне больше ни единого взгляда и даже не попрощавшись, убежала прочь. Я проводил взглядом девичью фигурку, с быстротой молнии взлетевшую вверх по лестнице, затем услышал буханье захлопнувшейся двери и лишь после этого глухо застонал, опускаясь на корточки и с силой сжимая пульсирующие от боли виски. Как говорил поручик Ржевский: «Три тысячи чертей, свиданье как в романе!» Я, подобно романтическим героям, которые так нравились Лике и подвергались непрестанным насмешкам со стороны зубоскала Сашки, только что оттолкнул пришедшуюся мне по душе девушку. После столь вопиющей глупости книжный герой начинает предаваться терзаниям и стенаниям страниц так на десять, во время чтения которых хочется прибить несчастного, чтобы прекратить и его, и свои мучения раз и навсегда. К счастью, я человек вполне реальный, а не книжный, потому следовать канонам романтического жанра не обязан. Да, после всего, что я успел наговорить, Елизавета Андреевна не захочет меня ни знать, ни помнить, но это и неплохо, ведь именно этого я и добивался. А то, что мне теперь паршиво, что хоть в петлю лезь или волком вой, так это ерунда, пройдёт, после смерти Лики хуже было… Хотя нет, так же. И вообще, какая разница, хуже или лучше, главное, что я смог пережить потерю жены, значит, со всем остальным и подавно справлюсь. Так что хватит охать и вздыхать, стряхнули с себя розовые слёзки и сосредоточились на работе.

Я потёр ноющие виски и решил, что думать о делах служебных приятнее всего будет в тёплой и мягкой постели, чем в полутёмном коридоре, где гуляют лёгкие сквозняки (и как это я их раньше не заметил?). Ещё раз оглянувшись по сторонам и убедившись, что ничто существенно важное не ускользнуло от моего взгляда, я отправился к себе, на середине лестницы чертыхнулся, развернулся, чуть не загремев со ступеньки, и стал спускаться. И как это я мог забыть, что моя комната расположена внизу, а наверху спальня Лизы! Героическим усилием воли я прогнал будоражащие кровь воспоминания о жарких поцелуях и ласках, которые назвать целомудренными можно с большой натяжкой, и постарался сосредоточиться на работе, но при мысли о делах служебных в висках словно кузня загрохотала, а к горлу подкатила тошнота. Чёрт, ну почему меня забросило в глухомань, в которой даже не подозревают о существовании анальгетиков?! Интересно, а коньяк у меня в комнате есть? Нет, наверное. Я принялся яростно растирать виски, сдавленно матеря сквозь зубы войну, контузию, наградившую меня головной болью, цыганку, втюхавшую мне этот чёртов амулет, и самую жизнь, выделявшую радостные моменты с щедростью потомственного ростовщика. Дьявол задери всё на свете, где у них тут можно вина ночью раздобыть?! Слуг будить не хочется, они за день и так набегались, да и шепотки за спиной по поводу того, что столичный следователь пьёт по ночам, мне тоже не нужны.

Я остановился посреди коридора, пытаясь сообразить, что мне сейчас делать. Думалось тяжело, мысли путались, словно нитки в руках нерадивой швеи, всё вокруг то расплывалось, превращаясь в смазанные, еле различимые пятна, то приобретало невиданную чёткость. Мне было так плохо, что я даже шагов за спиной не услышал, о присутствии в коридоре кого-то ещё догадался лишь после того, как мне на плечо легла тяжёлая потная ладонь, а незнакомый голос просипел с нотками сочувствия:

- Что не спите, Вашество? Бессонница одолела?

Я медленно и плавно, дабы ещё больше не растрясти и так больную головушку, обернулся и увидел грузного, удивительно похожего на лешего из старой детской сказки мужчину. Лицо незнакомца почти полностью скрывала густая нечёсаная борода длиной в ладонь, из обильной поросли вызывающе высовывался сливообразный по форме нос. Что-то мне подсказывает, что цветом сей орган обоняния тоже был похож на сливу, разило от мужика как от бочки с брагой, да и в руке, как я успел заметить, зажата была бутылка, а не сборник сканвордов.

Незнакомец громко икнул, виновато покосился на меня блестящими, заплывшими от непрестанных возлияний глазками и повторил чуть погромче, щедро обдав меня перегаром и жестикулируя в такт словам бутылкой:

- Я грю, Вашество, чего не спите? С девкой, пардон, барышней что ли поцапались? Так это ничего, баба она дура, сегодня прогнала, завтра приголубит, главное, спуску ей не давать, а то на шею, чисто ведьма, залезет и пока не заездит до смерти, не отпустит.

Всегда поражался глубине и точности пьяной философии. Казалось бы, такой вот Конфуций градусный и на ногах лишь потому стоит, что за бутылку держится, а наблюдательность у него как у прошедшего подготовку военного разведчика!

Я потёр виски, слабо улыбнулся:

- Голова у меня болит.

Мужик опять икнул, носом шмыгнул, отчего его грузную фигуру опасно повело в сторону, и воистину барским жестом протянул мне бутыль:

- На, лечитесь, болезный, ж-жалую Вам, ик, с плеча барс-ик-кого!

Я осторожно принял щедрый дар, принюхался. В принципе, знакомство с горячительными и спиртосодержащими продуктами у меня было довольно обширное, я пробовал и тонкие ликёры, и самую настоящую бормотуху, но настоящий, без добавок и разведения водой французский коньяк пить не доводилось ни разу. Пах он, кстати, гораздо приятнее того пойла, что под видом коньяка продавали в магазинах, хотя клопами всё равно отдавал, пусть и не сильно.

– Лучше всего прямо из горлышка, - просипел радушный хозяин бутыли, - мне все эти, ик, куртуазности не шибко нравятся, я человек простой, - мужик гулко бухнул себя кулаком в грудь и едва на ногах устоял, - солдат. Кровь за Отечество проливал на полях сражений, а они все, она меня, офицера, э-э-эх, да что говорить, - мужик мотнул лохматой головой и наставительно поднял вверх корявый, поросший короткими волосками палец. – Баба она дура не потому, что баба, а потому что ду-у-ура. И слова доброго не стоит, как бы не кочевряжилась и барыню из себя не строила.

Глубокомысленное замечание, предположу, что к госпоже Абрамовой имеет самое непосредственное отношение. Я коротко кивнул и отхлебнул из бутылки, благо получил официальное освобождение от правил приличия. Коньяк пролился живительной влагой, не раздирая горло и пищевод, лишь снимая напряжение и уменьшая боль.

- Благодарю, - я протянул бутылку владельцу, коротко поклонился, - могу я узнать Ваше имя, сударь?

- Фёдор Иванович я, - пропыхтел мужик после того, как отлип от горлышка, рыгнул и вытер губы рукавом когда-то белой рубашки, - Колокольцев. Сосед Софьин, по молодости, ещё до службы, даже волочился за ней, козой, присвататься хотел.

- И что же помешало? – вопрос я задал исключительно из вежливости, госпожа Абрамова не походила на женщину, пределом мечтаний которой является мученический венец союза с алкоголиком.

Фёдор Иванович посмотрел на меня как на деревенского дурачка, во всеуслышание заявившего о своём намерении стать губернатором и просить руки великой княжны: со смесью недоумения, жалости и снисходительной опаски, мол, не дай бог, самому таким сделаться. Помолчал, старательно хмуря брови, морща лоб и время от времени икая, потом глотнул из бутылки, крякнул и залихватски махнул рукой, едва не свалившись от столь отчаянного манёвра, к коему тело не было готово ни морально, ни физически:

- Нравитесь Вы мне, Вашество, по всему видать, человек Вы неплохой, даром, что из столицы, где все такие, - Фёдор Иванович надул щёки и покрутил руками, наглядно показывая, какие все жители Петербурга важные. – А с Софьей у нас не срослось, потому как баба она, а значит дура. Променяла доброго сокола на павлина, в коем только и корысти, что перья красивые. Эх, да что теперь говорить!

Господин Колокольцев отчаянно махнул рукой, пошатнулся, я еле подхватить успел, а то бы он так на меня и ринулся, и опять припал к бутылке. Что-то мне подсказывает, что между молодыми пробежала чёрная кошка по кличке Измена…

Фёдор Иванович гулко глотнул, вытер рукавом губы и с пьяным надрывом зашептал, щедро обдавая меня валящим с ног перегаром:

- Я ведь её, Софьюшку-то, до сих пор люблю, у неё чаще, чем в родном дому бываю.

В это я охотно верю, ведь в гостях не надо думать ни о еде, ни о деньгах, ни о развлечениях, а покой в собственном доме так и норовят нарушить требующие жалованья слуги, алчные, не желающие прощать долг кредиторы и прочие неприятности, отнюдь не способствующие добродушию и желанию жить.

- Занозой она у меня в сердце поселилась, уж сколько лет прошло, а мозжит, - господин Колокольцев икнул, вздохнул тягостно, бутылкой качнул и признался с видом кающегося грешника, - потому и пью.

Судя по тому, с каким ожиданием на меня уставились, последние слова явно подразумевали реакцию слушателя, знать бы ещё, какую именно. Я подавил зевок, чувствуя волнами накатывающую усталость, потёр виски и, понимая, что просто так от меня не отвяжутся, спросил:

- И что же случилось с двумя трепетными влюблёнными? Поссорились?

Фёдор Иванович просиял как мальчишка, коего строгий отец отпустил с друзьями на каток, в два глотка осушил остатки коньяка, залихватски крякнул, вытер рот, огляделся по сторонам и громко прошептал, перемежая слова иканием:

- Изменила мне Софьюшка моя, цветок невинности другому отдала.

Ну вот, как говорится, что и требовалось доказать. Госпожа Абрамова у нас по молодости лет ветреницей была, поэтому теперь племянницу свою в строгости и держит, по себе судит о молодой барышне.

Меж тем господин Колокольцев охотно продолжил изливать свою душу, для верности ухватив меня за плечо, чтобы я не только не сбежал, но ещё и поддержал, причём как морально, так и вполне физически.

- Я бы понял, если бы она одному военному другого предпочла, оно и понятно, дело молодое, а верность девичья, что лёд синий, слепо полагаться глупо, всё одно со временем трещину даст, особливо, ежели надавить посильнее.

Фёдор Иванович хохотнул, довольный сравнением, я тоже согласно покивал, прикидывая пути отступления, потому как спать хотелось всё сильнее.

- Только она, бесстыдница, с мужем сестрицы своей амур закрутила, каково, а?!

- Что? – я вздрогнул и посмотрел на господина Колокольцева, пытаясь определить: является ли сказанное им обычным пьяным бредом или всё же несёт в себе крупицы истины. В двадцать первом веке представление о чести семьи – понятие весьма абстрактное, но хотелось бы верить, что до сексуальной революции шестидесятых годов, поставившей всё с ног на голову, измены с родственниками всё-таки не приветствовались.

Господин Колокольцев, хоть и стоял, покачиваясь, смотрел твёрдо и почти трезво:

- Что, не ожидали? Сестрица-то Софьина, упокой господь её душу грешную, и вполовину такой красивой не была, молью серой на фоне бабочки беляночки выглядела, а нравом до того скучна, что просто тьфу, - мужчина скривился, гадливо передёрнул плечами и сплюнул, точно лимон зелёный проглотил. – Всю жизнь, почитай, провела между молельней да кроватью, грелками обложенная, а муж её, Андрей Прокофьевич, мужчина хоть и не военный, а духом и плотью сильный, ему женщина каждый день нужна была, а то и не по одному разу. Ну, Вы понимаете, о чём я.

Я коротко кивнул, вспомнив все тихие семейные трагедии, невольным свидетелем которых приходилось быть за годы работы следователем:

- Значит между Софьей Витольдовной и Андреем Прокофьевичем был роман?

Фёдор Иванович понурился, осел, словно сугроб под жаркими лучами солнца, прохрипел чуть слышно:

- Да, был. Я-то на ту пору на Кавказе служил, за Отечество кровь проливал, а тем временем этот… - господин Колокольцев так стиснул кулаки, что даже костяшки пальцев побелели, - потаскун тонкокостный мою Софьюшку совратил.

Я вспомнил решительный и властный нрав госпожи Абрамовой и недоверчиво кашлянул. Вот хоть режьте, хоть ешьте, а не похожа сия особа на наивную девицу, которую можно обмануть и обольстить!

- Да, совратил, - приглушённо рыкнул Фёдор Иванович, - он же чистый дьявол был, мог и праведника во грех ввести речами своими сладкими! А Софья она хоть и умна, да всё же девка, поверила речам приторным, серенадам томным, комплиментам медоточивым. Может, он у неё ещё и жалость пробудил, мол, бедный-несчастный, женился по воле отца строгого, согласия никто и не спрашивал, в случае отказа отречением от семьи пригрозили и всё в таком духе. Ну, Вы меня понимаете, бывало, чай, и сами так девкам головы кружили.

Я отчеканил, словно воинскую присягу:

- Никогда. Жалость унижает.

Господин Колокольцев посопел, недоверчиво глядя на меня, плечами повёл:

- Ну, Вам виднее. Андрей же Прокофьевич, сладострастник окаянный, никакими способами не брезговал, чтобы девицы понравившейся добиться. И Софьюшка моя не устояла, эх… - мужчина горестно махнул рукой, зашептал лихорадочно, блестя глазами и даже глотая слова:

- Да я бы простил любушку мою, принял бы, женой бы назвал, только она же сама не захотела замуж за меня идти. Этот бес проклятый, чтоб ему в аду до Страшного суда гореть, привязал к себе Софью крепче цепи булатной, она же его, ирода, и по сю пору любит, потому и замуж ни за кого не пошла, хоть и звали, и зовут по-прежнему. Для Софьюшки моей теперь один свет в окошке: дочка от этого блудодея окаянного.

Я вздрогнул, удивлённо воззрился на Фёдора Ивановича:

- Какая дочка? У Софьи Витольдовны детей нет.

Господин Колокольцев хрипло рассмеялся:

- Нет, как же, а то я не знаю! Это у сестрицы её детей никогда не было, потому как хворая она была, трижды скидывала, на четвёртый раз вообще чуть кровью не изошла, доктор сказал, что следующий раз последним будет, не переживёт, мол. Андрей-то от таких вестей только крылья расправил, он и раньше не шибко часто в жёнину спальню наведывался, а тут и вовсе позабыл, что женат.

Я нахмурился, чувствуя себя крокодилом, пытающимся переварить кирпич. Итак, если верить Фёдору Ивановичу, а какой ему резон врать, сестра Софьи Витольдовны детей иметь не могла, у самой же госпожи Абрамовой был роман с отцом Лизы, Андреем Прокофьевичем. Значит, можно предположить, что Софья Витольдовна от невенчанного мужа родила дочку и отдала сестре на воспитание, а после смерти любовника и его супруги опять вернула Елизавету себе. Официально Елизавета Андреевна является племянницей госпоже Абрамовой, но фактически она её дочь. Санта-Барбара какая-то, честное слово!

- Елизавета Андреевна – дочь Софьи Витольдовны? – предположение было бредовым, но стоило его произнести вслух, как вся невероятность испарилась, оставив сухие факты, спорить с которыми было просто глупо.

Господин Колокольцев опять хохотнул, уважительно качнул головой:

- А Вы, Вашество, человек толковый, быстро всё сложили и к правильным выводам пришли. Только, тс-с-с, никому ни слова, сия тайна не моя, а Софьина, и хранить я её буду до гробовой доски. Коли вздумаете языком попусту молоть, я всё отрицать стану, а доказательств Вам вовек не сыскать, я лично Софьюшке помогал следы заметать, так-то!

- Не волнуйтесь, Фёдор Иванович, у меня и в мыслях не было никому ничего рассказывать, - такая воистину рыцарская верность заслуживала уважения, я крепко пожал мужчине руку. – Я умею хранить секреты.

Болтливый разведчик – это нонсенс, а как правильно заметил Сашка: «Бывших солдат, как и прошедших войн, не бывает». Господин Колокольцев смущённо крякнул, руку неловко высвободил и пошёл прочь, время от времени приваливаясь к стене, дабы устоять на ногах. Я провожал его взглядом, досадуя, что госпожа Абрамова не желает разглядеть настоящего мужчину рядом с собой, предпочитая упрямо цепляться за призрака из прошлого и отказывая себе в возможности наслаждаться жизнью. Невольно мелькнуло царапающее: «А сам-то чем лучше? Лизу сначала поцеловал страстно, потом оттолкнул, словно собаку бродячую». Нет-нет, у меня совсем другая история! У Елизаветы Андреевны есть жених… Которого она совсем не любит… Чепуха! Любит, о чём непрестанно говорит. Я с силой сжал ладонями виски, но неугомонный внутренний голос всё равно пробурчал: «В любви, как в политике, слова нужны для обмана других и себя. Настоящие чувства о себе не кричат». Вот же дьявол! Я шарахнул себя кулаком по бедру, зашипел от боли и вихрем бросился в комнату в глупой детской попытке скрыться от самого себя и тех перемен, которые надвигались на меня с неукротимостью морских волн.