Удача в подарок, неприятности в комплекте

Глава 12. Происшествие на балу

В доме госпожи Абрамовой, как и в любом другом поместье, готовящемся к балу, царила приятная сердцу каждой барышни суматоха. Бесшумными тенями метались вверх и вниз по лестницам слуги: одни старательно натирали полы в бальном зале, дубовые перила ведущей на второй этаж лестницы, а также паркет в комнатах, предназначенных в этот вечер под гардеробные для приглашённых гостей, другие доводили до золотого блеска дверные ручки, третьи начищали столовое серебро, ведь после танцев Софья Витольдовна планировала поздний ужин. Право слово, не отпускать же гостей по домам голодными, это же недостойно радушной хозяйки! Поскольку хлопот предстояло много, всё нужно было подготовить не позднее шести часов вечера, госпожа Абрамова пригласила в помощь своей дворне слуг из гостиницы, водолечебницы и ресторана, ведь готовить кушанья и служить гостям за ужином тоже должны были не абы кто, с улицы взятые, а люди опытные и достойные. В помощь Глафире и Настасье в этот вечер были приглашены опытные горничные, привыкшие ходить за самыми требовательными барышнями, останавливающимися в гостинице. В то, что некоторые из этих скромниц в простых, как и подобает слугам, платьях, украшенных белоснежными передниками и жёсткими от крахмала наколками в волосах, пришли в горничные прямиком из дома терпимости, Софья Витольдовна не верила. Люди злы, было дело, самого Христа к распятию приговорили, а с бедными девицами, не имеющими ни приданого, ни влиятельных покровителей, и вовсе церемониться не станут. Если же какая девка и правда собой вынуждена была торговать, а после честным трудом занялась, так её за то не осуждать, а хвалить следует, ведь не испаскудилась, не на дно упала, наоборот, к достойной жизни царапается. Значит руку помощи ей протянуть надобно, а не камни и грязь швырять, дабы она веру в себя и силы свои утратила и в геенну бесчестия рухнула.

Домочадцам своим, тоже изрядно взволнованным предстоящим балом, госпожа Абрамова сразу после объявления о торжестве строго заявила, что ежели ей кто докучать станет али сердить начнёт, то она сему негоднику такой бал покажет, что он его до Страшного суда помнить будет. Родственники Софьи Витольдовны дружно кивнули и поспешили с глаз строгой дамы исчезнуть. Мужчины, наказав слугам приготовить к вечеру бальные костюмы, обосновались в кабинете, украдкой покуривая в окошко, читая газеты и браня всех дуболомов-министров, надменную немку, дорвавшуюся до власти, и безвольность государя. Время от времени то один, то другой мужчина ностальгически вздыхал: «Эх, вот при прошлом государе, Александре Александровиче, такого не было», и все остальные согласно кивали, что да, в те времена и жилось спокойнее, и небо было чище, и трава зеленее. Точно такие же разговоры, только чуть тише и с большей оглядкой, мужчины планировали вести и на балу, ведь, по большому счёту, что такое бал? Суета праха мирского, торжество тщеславия легкокрылой красоты, чья жизнь длится едва ли дольше, чем существование пёстрой бабочки. Конечно, потанцевать придётся, ведь Софья Витольдовна не простит, если её родственники своими обязанностями кавалеров во время танцев манкировать станут, но после, когда пройдут все обязательные торжественно-церемонные полонезы да менуэты и настанет пора легкомысленных вальсов, можно будет вернуться к делам более значимым – сетованиям на жизнь, кои красиво называют обсуждением политики внешней и внутренней. Конечно, и Олег Петрович, и Фёдор Витольдович, и терзаемые жестоким похмельем, а потому особенно склонные видеть лишь мрачные оттенки Фёдор Иванович и Василий Харитонович лукавили, балы они любили ничуть не меньше дам, просто признавать это считалось неприличным для настоящего мужчины. Ведь всем известно, что идеальный герой сух, словно забытая в ларе краюха, горд, точно лорд Байрон, который своими руками разрушил собственное счастие, потом долго и красиво от этого страдал, а после погиб на поле брани, неся свободу тем, кого в глубине души даже за людей не считал. Ещё в идеале приветствуется некая печаль и таинственность, но это боле к лицу молодым мужчинам, у коих кроме сих качеств за душой боле и нет ничего. Зрелому же мужу легко компенсировать недостаток тех или иных свойств солидным капиталом, всем известно, золотой-то дождь сквозь любую стену пройдёт.

- А что это, господа, наш Прохор Милорадович не весел? – Василий Харитонович улучил-таки момент и утянул буквально из-под носа Софьи Витольдовны бутылочку коньяка, и теперь, приняв рюмочку живительно снадобья, почувствовал симпатию если и не ко всему свету, то отдельным его представителям. – Что головушку повесил?

Фёдор Иванович опрокинул внутрь рюмку коньяка, довольно крякнул:

- А это он образ печального рыцаря для бала репетирует. Всем известно: девицы страсть как любят скорбящих да несчастных утешать.

Прохор Милорадович метнул на господина Колокольцева взгляд, подобный взору василиска или же Медузы Горгоны, своих жертв в камень бездыханный обращающей, но Фёдор Иванович уже принял волшебный эликсир, а потому чувствовал себя совершенно неуязвимым. Колокольцев горделиво вскинул голову, воинственно подбоченился и, картинно отставив ногу, вопросил:

- Что-то не так, юноша?

Прохор Милорадович отчётливо заскрипел зубами и непременно сказал бы что-то скандальное, неизбежно приведшее бы к крупной ссоре, что было бы крайне нежелательно накануне бала, но Василий Харитонович приобнял юношу за плечи и сунул ему в ладонь рюмку коньяка со словами:

- Выпейте, юноша, сей бальзам для душевных ран целебен.

Прохор Милорадович, не спеша пить, покачал рюмку, словно раздумывая, а на запустить ли её в стену либо же в чью-то голову. Василий Харитонович же, улучив момент, ловко подтянул ладонь с зажатой рюмочкой к губам родственника и принялся поить его, словно тот был несмышлёным младенцем или же ребёнком капризным, не желающим пить лекарство, потому как оно излишне горькое:

- Ну же, юноша, не кукситесь, отведайте, уверяю Вас, после первого же глотка Вам откроется рай небесный!

- Вы его что, отравили? – усмехнулся Прохор, тем не менее, делая небольшой глоток.

На лице Василия Харитоновича отразился неприкрытый ужас:

- Господь с Вами, Прохор Милорадович, это каким же варваром нужно быть, чтобы столь дивный чудодейственный бальзам ядом осквернять?!

- От сего напитка сам господин столичный следователь не отказался, - Фёдор Иванович гулко икнул, извинился и тут же икнул опять, громче прежнего. – А что, мы с ним вчерась аккурат такой вот бутылёк на двоих и того… этого…

- Господин Корсаров стал пить? – Фёдор Витольдович нарочито удивлённо округлил глаза и брезгливо дёрнул уголком губ. – Да ещё и с Вами?

Колокольцев вытер ладонью губы:

- Коли рана на сердце мозжит, любой компании рад будешь, особливо, ежели к человеку коньячок первосортный прилагается.

- Любопытно, любопытно, - Олег Петрович подошёл поближе, невольно потирая руки и пытаясь оценить значимость услышанных сведений, - это какая же рана может мозжить у столь импозантного мужчины? Мне казалось, Алексей Михайлович, как жена Цезаря, вне подозрений и недоступен для стрел Амура.

- Он вдовец, - коротко ответил Прохор Милорадович, даже не глядя на своего соперника за любовь Оленьки.

Олег Петрович хищно сверкнул глазами, Василий Харитонович сие заметил и поспешил вмешаться, поскольку был одним из немногих, кто догадывался о возможной причине сердечной раны столичного следователя. Как-никак, именно он, выпивоха и гуляка, был ближе всего к Лизоньке и служил надёжным поверенным всех её милых девичьих тайн и бесхитростных мечтаний. А вот о господине Корсарове Лиза со своим дядюшкой секретничать не спешила, спрашивается, отчего? Времени не нашлось? Вряд ли, скорее всего, зародилось в сердце девичьем нечто такое, что даже любимому дядюшке знать не положено. Да и Алексей Михайлович, хоть и скрывается, демонстрируя великолепную выдержку и невозмутимость, а нет-нет, да и выдаст себя с головой невольным жестом или интонацией. Даром, что Василий Харитонович молодым людям в их забавах следственных не встречался, жизнь в доме Софьи Витольдовны научила его скрываться, с мебелью сливаться чисто хамелеону, потому дядюшка знал и понимал гораздо больше, чем говорил. Вот и сейчас, дабы прервать беседу, таящую потенциальную опасность для Лизы и следователя, Василий Харитонович качнулся и махнул рукой:

- Да дался Вам, Олег Петрович, сей следователь столичный! На балу ещё на него насмотритесь, опротиветь успеет, особенно, когда наши барышни вокруг него точно пчёлы вкруг цветка роиться начнут. Давайте поговорим лучше о чём-нибудь приятном, например… - Василий Харитонович сделал глоток, быстро обдумывая безопасную и безобидную для всех тему разговора.

- О пророчествах, - выдохнул Фёдор Иванович, для надёжности облокачиваясь на стол, а то пол под ногами начал предательски прогибаться и вращаться. – Верите ли вы, господа, в предсказания? Или же каждый человек сам этот… - Колокольцев пошатываясь потряс кулаком, словно что-то заколачивал, - молотобоец, нет, кузнец своего счастия?

- И почему это пьяных вечно на философствование тянет? – шепнул Фёдор Витольдович Олегу Петровичу и, вежливо поклонившись, произнёс:

- Прошу прощения, господа, вынужден вас оставить. Мне нужно готовиться к балу.

- Присоединяюсь, любезный Фёдор Витольдович, - Олег Петрович сладко до тошноты улыбнулся, почти промурлыкав. – До встречи на балу, господа.

- Вы бы тоже шли, Прохор Милорадович, - посоветовал Василий Харитонович юноше, словно служившему живым воплощением вселенской скорби и краха бытия, - костюм бы для бала посмотрели, матушка-то Ваша, поди, их уж две дюжины отобрала, не меньше. Да под каждый туфли, платки шейные и жилеты.

Прохор Милорадович головой качнул, губы сжал упрямо:

- Я не пойду на бал.

- О как, – прохрипел Фёдор Иванович, разводя руками и чуть не теряя равновесие.

Василий Харитонович вздохнул, присел рядом с юношей и отечески положил руку ему на плечо:

- Послушайте меня, Прохор Милорадович, хотя сказанное мной, возможно, и не будет Вам приятно. Вы любите госпожу Игнатовскую?

На лице Прохора отразилась мука смертная, черты лица исказились, из побелевших, напряжённых губ с трудом пробилось:

- Да…

- В таком случае Вы обязаны, слышите меня, просто обязаны во имя любви быть на балу, - Василий Харитонович буравил Прохора Милорадовича непривычно тяжёлым требовательным взглядом, - и не просто неупокоенной тенью блуждать по залу, а веселиться, чтобы никто, даже самый пристальный и предвзятый наблюдатель, не смог угадать, что у Вас на душе.

Несчастный влюблённый нервно облизнул пересохшие губы:

- Зачем? Никому и дела не будет до того, где я и что со мной.

Василий Харитонович выразительно поджал уголки губ и поднял глаза к потолку, словно вопрошая небеса, за что они послали ему такого недогадушку. Тем не менее, ругаться не стал, ответил нарочито мягко, словно с больным ребёнком говорил:

- На самом деле, всё очень даже просто. На Вашу ненаглядную искушались. - Прохор Милорадович от этих слов так и вскинулся, Василий Харитонович жёстко пригвоздил его к месту, хлопнув ладонью по колену и коротко рыкнув, - Сидеть! Своей истерикой Вы никому не поможете, только всё окончательно и бесповоротно испортите. И именно поэтому, чтобы неведомый пока душегуб не смог ничего заподозрить, Вы и должны блистать на балу. Иначе убийца поймёт, что Ваши чувства к Ольге не простая сиюминутная прихоть, а пылкая страсть, и тогда… - Василий Харитонович глубоко вздохнул и ровным, будничным тоном, словно речь шла о покупке новой сбруи, закончил, - тогда он убьёт её.

- Я буду охранять Ольгу, - прохрипел Прохор, дёргая душивший его воротник.

Василий Харитонович опять с видом великомученика поднял глаза к потолку:

- Ольгу, вне всякого сомнения, будут охранять, но совершенно точно не Вы. Не искушайте судьбу, не провоцируйте злодея на новый удар, если Ольга Вам действительно дорога. Доверьте свою любушку бдительности слуг, но сами даже намёка не подавайте, что Вам есть до неё хоть малейшее дело.

Прохор Милорадович опять облизнул губы, неуклюже поклонился:

- Благодарю Вас. Наверное, вы правы… Я… сделаю всё, как Вы сказали…

Василий Харитонович не успел порадоваться такой покладистости, как Прохор нанёс ему тяжкий удар:

- Это моя матушка, да?

Василий Харитонович, опытный карточный игрок, в чьей жизни было всякое и далеко не всегда вмещающееся в жёсткие рамки закона, привыкший держать удар и способный не теряя благодушие сорвать крупный куш и тут же спустить его, невольно вздрогнул:

- Что? Причём тут Ваша матушка?

- Это она напала на Ольгу, - отчётливо, словно вбивая гвозди в крышку гроба, отчеканил Прохор Милорадович. – Вы это знаете, но прямо не говорите.

Юноша впился взглядом в собеседника, ища хоть малейшего подтверждения своей страшной догадке, но Василий Харитонович уже полностью овладел собой. Он недрогнувшей рукой налил Прохору коньяку, протянул ему рюмку и беспечно пожал плечами, укоризненно покачивая головой:

- Право слово, меня начинают пугать нравы современных молодых людей, они допускают самые страшные подозрения в отношении родных и близких. Вам должно быть стыдно, юноша, Ваша матушка искренне любит Вас и желает Вам только добра.

Прохор Милорадович залпом осушил рюмку, с непривычки зажмурился, с трудом восстанавливая сбившееся дыхание, и прохрипел:

- Благодарю Вас, Василий Харитонович. Я всё исполню, как Вы сказали.

Чуть пошатываясь, юноша отвесил поклон и вышел, оставив Василия Харитоновича в кабинете в гордом одиночестве, если не считать уютно свернувшегося на полу калачиком и похрапывающего Фёдора Ивановича, пробудившегося и распахнувшего ясные, не замутнённые алкоголем глаза сразу же после того, как дверь закрылась.

- А мальчик-то не так глуп, как кажется, - Колокольцев сел, с лёгким стоном растирая затёкшие ноги. – Быстро понял, откуда ветер дует.

- Ты же знаешь, я не люблю огульных обвинений, - недовольно откликнулся Василий Харитонович, покачивая рюмку коньяка, но не делая ни единого глотка.

- Да ладно тебе, - отмахнулся Фёдор Иванович, - если бы ты ничего такого не думал, то комедии бы не разыгрывал. И меня, дурака старого, в свою компанию не пригласил бы.

- Если тебя что-то не устраивает, ты можешь в любой момент отказаться, - ровным тоном заметил Василий Харитонович.

Колокольцев звучно плюнул на ладонь, скрутил кукиш и сунул его под нос своему собеседнику, ещё и потряс для наглядности:

- Накося выкуси. Я, конечно, может и дурак сивогривый, мне до Ваших, господин капитан полковой разведки, кунштюков далеко, но я тоже не в канаве родился и не такой дурак, что ложкой в рот попасть не могу. Одной недели в этом милом доме достаточно, чтобы понять, что дверь на ночь надо запирать, а под подушкой револьвер держать.

Василий машинально поднёс рюмку к губам, но пить не стал, на балу, где планировалось много гостей, а значит возрастала и опасность, следовало сохранять голову ясной, а движения чёткими:

- Самое мерзопакостное, что я так и не знаю, кто на Лизу искушается, даже не уверен, что это не случайности, а именно чей-то злой умысел.

Фёдор Иванович печально вздохнул:

- Да, что и говорить, хитёр гад, осторожен, но полковая разведка ему натянет хвост на уши, а? Раз он у нас в разнос пошёл и на Ольгу искусился.

Василий Харитонович строго посмотрел на господина Колокольцева:

- А ты уверен, что это не Елена Степановна от возможной постылой невестки избавиться пыталась?

Фёдор Иванович хмыкнул, голову почесал:

- А чёрт её, прости господи, знает. У Елены Степановны нрав боевой, она же чисто амазонка, за сына не дрогнув любого на кружева порвёт и не поморщится. Могла она Ольгу толкнуть? Да запросто, только, спрашивается, почему именно в тот вечер решила с ней расправиться? Чего ради ждала-выжидала?

Василий Харитонович согласно кивнул, вздохнул тяжело, словно неподъёмный валун в гору катил и даже секунды роздыха себе позволить не мог:

- Вот то-то и оно. Опять же, Елена Степановна – женщина при всех своих недостатках умная, она не могла не понимать, что опасно покушаться на девицу, когда в доме следователь, да ещё столичный. Кстати, что ты, mon cher, думаешь по поводу господина Корсарова?

Фёдор Иванович шумно выдохнул:

- Если коротко, то тёмная лошадка. Манеры, спору нет, безупречные, но… - Колокольцев пошевелил пальцами, словно монетку из песка выкапывал, - не аристократ. Нет в нём какого-то лоска, скованности, всем аристократам без исключения свойственной, чопорности какой-то. Повторюсь, воспитание у него самое что ни на есть блестящее, но оно именно что внешнее, не впитано с молоком матери, не подкреплено бесконечными традициями семьи, чей род уходит корнями во мрак веков.

- Байстрюк?

Фёдор Иванович хохотнул, хитро глазами сверкнул:

- Ты так спрашиваешь, словно я, прости господи, со свечой над ложем его матушки стоял. Всё может быть, мой милый друг, с каждым новым поколением мир вокруг становится всё распущеннее, попираются устои, ранее казавшиеся несокрушимыми.

- Ты ещё скажи: конец света близок, - фыркнул Василий Харитонович, который был человеком дела и сетований не любил.

Колокольцев вздохнул:

- Про весь мир не скажу, а только моё мнение таково: как только рухнут окончательно устои империи, тут ей и самой крах придёт.

- Ну, такое нескоро случится, - протянул Василий и поставил рюмку с коньяком на стол, как говорится, от греха подальше.

Фёдор Иванович пожал плечами, мол, кто знает, никому не дано прозреть пелену грядущего, а может, оно и к лучшему. Недаром же гласит Писание: «Многая знания – многая скорби», а людская молва добавляет: «Меньше знаешь – крепче спишь».

- Ладно, - Василий Харитонович прихлопнул ладонью по колену, - предлагаю завершить философский диспут и от материй возвышенных вернуться к суетным делам бренного мира. Сегодня на балу действуем следующим образом: первую половину я вращаюсь рядом с Лизой, ты дежуришь у Ольги, затем меняемся. Внимания к себе не привлекать, наблюдение не выдавать. Вопросы есть?

Колокольцев вытянулся во фрунт, отчеканил:

- Никак нет, господин капитан!

- В таком случае вольно, - приказал Василий Харитонович, на миг становясь таким, каким был в служебные годы, – властным командиром, ведущим солдат в бой, - разойтись!

Пока мужчины тратили время до торжества на беседы, прелестная половина дома госпожи Абрамовой спешно наводила красоту. Щебетание, аромат привезённых из жарких стран притираний, запах духов и раскалённых щипцов, коими подвивали локоны, шорох платьев и взрывы звонкого смеха витали по всему второму этажу, превращённому в некий храм красоты, где служительницы культа прекрасного со всем сердечным пылом претворяли в жизнь свои представления о совершенстве.

- Милочки, мне кажется, в этом платье я похожа на русалку, - Катюшка крутанулась перед зеркалом так, что длинная бирюзовая с переливами юбка её нового бального платья пошла волнами. – Хочу ещё волосы распустить и подвить, чтобы стать похожей на деву озера, помните, у этого, как его, Шиллера.

- Не знала, что тебе по душе пропащие девки, вроде тех, что по вечерам своими юбками улицы метут, кавалеров заманивая, - фыркнула Люба, даже в атмосфере предпраздничной суеты держащаяся чопорно и надменно, - да и писал об этой деве, к твоему сведению, Гёте.

- Да какая разница, - отмахнулась Катюшка, - главное, что платье изумительно!

- Уж больно плечи открыты, - покачала головой Елена Степановна, - можно ли незамужней девице так себя обнажать, да ещё и в присутствии мужчин, родственниками не являющихся? Хоть бы шалечку накинула, вот, возьми-ка.

Женщина протянула длинную плотную шаль, в которую при желании можно было бы завернуться полностью с головы до пят.

- И то правда, Катерина, негоже так плечи да грудь выставлять, - строго прицыкнула на дочь Глафира Михайловна. – Ольга вон, до того довыставлялась, что ревнивец какой-то её чуть не до смерти зашиб, господи, страх-то какой.

Женщина меленько закрестилась, зашептала молитву, прося уберечь от беды её саму и молодую отроковицу дочь.

- Маменька, так мне что теперь, до гробовой доски в плат кутаться, от любой тени шарахаясь?! – скуксилась Катерина, и по её румяной щёчке заскользила крупная слеза.

- А и покутаешься, вреда не будет, - безжалостно припечатала Елена Степановна, а Люба мстительно добавила:

- Тем более что в этом платье у тебя кожа становится зелёно-жёлтой, словно плесень.

Катя громко ахнула, с тревогой всмотрелась в своё отражение, а потом метнулась за поддержкой к Лизе:

- Лизонька, милая, да неужели?!

- Не слушай ты её, - мягко зашептала Елизавета Андреевна, обнимая и утешая подругу, - это платье тебе изумительно идёт. Ты прелестна, поэтому Люба и бесится, знает, что на сегодняшнем балу ты её затмишь.

- Её, возможно, - Катя смахнула слезинку, благодарно улыбнулась, - а вот тебя ни за что. Ты такая красавица, расцвела, точно роза майская, ни один мужчина не сможет устоять. Как бы из-за тебя дуэли не случилось!

- Нет, дуэли точно не надо, - выпалила Лиза, красочно, даже слишком, представив, как Петенька медленно опускает пистолет, а Алексей Михайлович падает, пронзённый пулей. – Нет-нет, упаси бог от такой беды!

- Да твой Петенька и с трёх шагов мерину в зад не попадёт, - хмыкнула Люба, самым беззастенчивым образом подслушивающая подруг. – Он оружный опасен в первую очередь для самого себя.

Катя ждала, что Лиза горой встанет на защиту своего жениха, но Елизавета Андреевна явно думала о чём-то другом (а может, ком-то ином?) и ничего не сказала, лишь крутила локон да улыбалась так, словно успела узнать и обжигающее пламя страсти, и первую горечь боли истинной любви. Чтобы отвлечь подругу от раздумий, Катя хитро покосилась на Любу и приторно-сладким тоном прощебетала:

- Лизонька, солнышко, а покажи, какое платье ты на бал наденешь.

Лиза тряхнула головой. Выныривая из раздумий, лукаво улыбнулась:

- Так ты же его уже видела, вместе заказывали наряды.

- Нет, ты покажи, - настаивала Катерина, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех.

Все вокруг замерли, усиленно делая вид, что не прислушиваются к разговору, просто темы для бесед закончились.

Негромко напевая, Елизавета Андреевна эффектным жестом отбросила тонкую ткань, коя до этого укрывала принесённый горничной наряд:

- Твоя правда, Катюшка, одеваться пора. Гости скоро приедут.

- Ах, - разом вскрикнули Люба, Елена Степановна и Глафира Михайловна, узрев наряд, точь-в-точь как платье Катерины.

- Не понимаю, что за радость в одинаковое рядиться, - пробормотала Люба, как только справилась с удивлением.

- А на голове у нас вот такие накидки будут, - Катюшка со смехом вытащила блестящие бирюзовые шарфы, - чтобы волосы сзади скрыть.

- Глупости творите, - нахмурилась Елена Степановна, - Софья Витольдовна за подобную нелепицу по голове не погладит.

- Тётушка и предложила, - отмахнулась Лиза и предвкушающе хихикнула, - сказала: забавно будет.

- Лица-то тоже спрячете? – сварливо осведомилась Глафира Михайловна.

- А как же, - дочка с готовностью продемонстрировала матушке две одинаковые маски. – Маменька, Вы разве забыли, что это маскарад? Его уже давно обещали провести, да всё не складывалось, а теперь вот, пожалуйста, сложилось!

Чуткое сердце Лизы словно иголочкой кольнуло предчувствие близкой беды, но девушка поспешила отмахнуться от него. В родном-то доме, да под присмотром сразу двух кавалеров ничего плохого не случится.

Лиза

Я перестала понимать саму себя, меня бросало из стороны в сторону, словно утлый челн в грозу. То я радовалась тому, что разрушила любовный артефакт, и даже гордилась тем, какая я умница и талантливый артефактор, то готова была рвать на голове с досады волосы и сыпать проклятиями из-за того, что между мной и господином Корсаровым более нет тоненькой ниточки, пусть и зародившейся бесчестным путём, с помощью магии. Я убеждала себя, что люблю Петеньку и буду счастлива стать его женой, но при воспоминании о подаренном им поцелуе, которого сама (сама!) так рьяно добивалась, меня передёргивало от отвращения, а к горлу подступал комок тошноты. Я гордилась тем, что смогла противостоять соблазну и даже одурманенная любовной магией не переступила черту в отношениях с господином следователем и страшно ругала себя за то же самое. Более того, я с нетерпением ждала бала-маскарада, предвкушая новую встречу с Алексеем Михайловичем, и тут же страшилась этой встречи. В голове постоянно вертелся исполненный три года назад столичным певцом романс, как нельзя лучше описывающий моё состояние:

«Я не люблю Вас и люблю,

На Вас молюсь и проклинаю,

Не видеть Вас я не могу,

Но встречи с Вами избегаю…»

Что там было дальше, я не помнила, видимо, именно поэтому четыре строки непрестанно преследовали меня, словно неупокоенный дух. Правда, в суматохе подготовки к балу я немного успокоилась, а когда мы с Катюшей облачились в одинаковые платья, спрятали волосы под накидки и, негромко посмеиваясь, встали перед зеркалом, беспокойство и вовсе покинуло меня, сменившись твёрдой уверенностью, что всё будет хорошо. Катя пообещала, не вдаваясь в расспросы и стараясь не задеть даже тенью подозрения, если мне понадобится, отвлечь на себя внимание Петеньки. Растроганная чуть ли не до слёз великодушием подруги, я крепко обняла её, прижалась щекой к щеке и, не в силах более таиться, прошептала:

- Знаешь, Катюша, кажется, я люблю вовсе даже не Петеньку.

Сестричка застыла, не разжимая объятий и не спеша отталкивать и осуждать меня, за что я была ей безмерно благодарна, потом чуть крепче прижала меня к себе и прошептала, щекоча дыханием кожу:

- А кого? Столичного следователя, да?

Ой-ёй, если даже добродушная Катенька, которую тётушка называла не иначе, как пустышкой и вертихвосткой, заметила мой интерес к Алексею Михайловичу, значит для более наблюдательных родственников моя тайна уже давно не тайна. Господи, неужели я позабыла о приличиях и стала вести себя, словно гулящая?!

- Да ты не переживай, - зашептала Катя, без труда определив причину моей скованности, - ты держишься очень хорошо, со стороны ни капельки не видно. Ну, может, нервничаешь чуть больше, так оно и понятно, у Петеньки тётушку зарезали, Оленька упала, тут любой беспокоиться станет.

- Алексей Михайлович уверен, что Ольгу специально толкнули, - выдохнула я поспешно и, не давая себе времени на раздумья и сомнения, поспешила избавиться ещё от одной, последней и страшной тайны. – А ещё он считает, что кто-то искушается на меня.

Катя отодвинулась, пристально глядя на меня потемневшими от волнения синими глазами и нахмурив ровные дуги бровей:

- На тебя? Но… зачем?

Я тяжело вздохнула:

- Не знаю, Алексей… Михайлович мне не говорил.

Катюшка задумчиво потёрла подбородок:

- Во-о-от оно что… Значит думает, что на тебя искушаются…

На миг в чертах сестрицы скользнуло что-то непривычно строгое, даже хищное, словно родные и любимые черты плюшевого мишки вдруг исказила гримаса настоящего голодного зверя. Я вздрогнула, отпрянула, чуть не запутавшись в собственной юбке, Катя ухватила меня за руку и удивлённо округлила глаза:

- Ты чего, Лиза?

Да что со мной, право слово, творится-то?! Скоро собственной тени пугаться начну! А всё Алексей Михайлович с его поцелуями, которые и святую во грех похоти введут. Вспомнив о том, как я едва ли не плавилась в объятиях следователя, и если бы он не был столь сдержан, точно бы не сохранила чести, я мучительно покраснела, даже уши запылали, и поспешно отвернулась, делая вид, что поправляю складку на платье.

- Объясниться Вам надо, - вздохнула Катенька, деликатно смотрящая в окно, - а то мечешься ты, словно птичка в силке, перья теряя. Совсем нервная стала, в каждом родственнике убийца мерещится.

То есть, как это, мерещится, я же говорила, что… Стук в дверь прервал мои размышления. Я поспешно прижала ладошки к лицу, остужая всё ещё пылающие щёки, а Катюшка звонко откликнулась:

- Входите.

- Барышни, Софья Витольдовна приказывает вниз спускаться, гостей встречать, - выпалила Настасья и размашисто поклонилась, чуть не смахнув на пол неосторожно оставленный мной на столике веер. – Ой, прошу прощения.

- Ступай, Настасья, мы уже идём, - Катюшка повернулась ко мне и лукаво подмигнула, - ну что, сестричка, сделаем этот бал незабываемым?

Я гордо вскинула голову и присела в изысканном реверансе:

- Как пожелаете, сударыня.

Вниз мы спустились перешёптываясь и пересмеиваясь, Катюшка не скупилась на забавные истории, умея во всём находить что-нибудь радостное или смешное. Правда, внизу моё веселье несколько приугасло, когда я заметила стоящего рядом с тётушкой Петеньку. Казалось бы, мне следовало радоваться тому, что тётя признала-таки Петю за моего официального жениха и даже позволила ему встречать вместе со мной прибывающих на бал гостей, но вместо довольства я испытала досаду. Право слово, как же тётушка несвоевременно решила продемонстрировать всем то, что я просватана! Ведь Алексей Михайлович ко мне после такого даже не подойдёт, а я так надеялась, что получится потанцевать с ним!

- Лизонька, Вы очаровательны в этом платье, - Петенька взял мою руку и прижался губами к кончикам пальцев. Я мило улыбалась, дожидаясь, когда мои пальцы освободят, но жених не спешил меня отпускать, - настоящая русалка.

- Точно, ни рыба ни мясо, - проворчала тётушка, окидывая меня цепким изучающим взглядом, - ещё и вырядилась точь-в-точь как Катерина.

- Так Вы же сами мне разрешили, - возмутилась я и сердито выдернула свою руку из цепких Петенькиных пальцев.

- Вчера разрешила, а сегодня взяла и передумала, - процедила тётушка через растянутые в приветливой улыбке губы. – И вообще, мала ты ещё, чтобы меня жизни учить! Ой, Марфа Ильинична, Томочка, как же я рада вас видеть!

Пышнотелая, затянутая в тёмно-розовое платье госпожа Доминина, супруга тощего, точно хворостина, господина почтмейстера звучно расцеловалась с тётушкой, потом повернулась к нам с Катюшкой и фривольно ущипнула за щёчки, пророкотав:

- Ах, какие душечки, настоящие розанчики! Милочка, напомните, которая из них Ваша племянница? В этих нарядах они словно сёстры!

- Моя племянница со своим женихом, - прогудела недовольно тётя, сердито сверкнув глазами на Петю, который вежливо поклонился и благовоспитанно шаркнул ножкой, словно был не взрослым мужчиной, а пятилетним несмышлёнышем.

Марфа Ильинична всплеснула руками, отчего шёлковые розы, в изобилии украшающие её платье, затряслись как студень:

- О, какой милый мальчик! У Томочки тоже есть жених, он управляющий банком Прохорова в Петербурге, очень милый молодой человек.

Бледная, с вечной гримасой недовольства на лице Томочка, облачённая в траурно-черный балахонистый наряд, скривилась и проскрипела:

- Маман, давайте продолжим разговоры в зале, меня продует, если я останусь здесь ещё хоть на пару… - внезапно тусклые глаза Томы вспыхнули звёздами, на бледных щеках проступил румянец, она вздрогнула и томно выдохнула. – Кто это?

- Корсаров, Алексей Михайлович, - откликнулась тётушка, недовольно поджав губы.

Я вздрогнула, повернулась и, встретившись взглядом с господином Корсаровым, закраснелась и потупилась, не в силах даже слова молвить.

- Алексей Михайлович, - прощебетала Катюшка, призывно взмахнув ручкой, - идите к нам, мы не позволим Вам ускользнуть!

- Катерина, - прошипела тётушка, но сестричка даже бровью не повела, кокетливо и призывно улыбаясь следователю.

- Было бы преступлением бежать от столь прекрасных дам, - Алексей Михайлович подошёл к нам, отвесил изящный поклон и склонил тёмную голову. Я с болью в сердце заметила в густых волосах серебристую, словно иней, проседь и с трудом удержалась от соблазна накрыть её своей рукой, отогреть теплом, а вдруг растает.

– Пётр Игнатьевич, сударыни, моё почтение.

- Позвольте представить, - голос тётушки звучал напряжённо, словно ей приходилось преступать через себя, знакомя господина Корсарова с нашими гостями, - Корсаров, Алексей Михайлович, следователь из Петербурга. Господин Корсаров, эти наши соседи и добрые друзья, Марфа Ильинична Доминина с дочерью Тамарой Сергеевной.

- О, так Вы из столицы? – оживилась Марфа Ильинична, едва ли не выпрыгивая из своего платья, кое более подошло бы дочери, нежели матери. – И как Петербург?

В тёмно-карих глазах господина Корсарова вспыхнули озорные огоньки:

- Насколько мне известно, сударыня, вполне процветает.

- А правда, что там всё время дожди? - тоном драматической актрисы вопросила Тома, начисто позабывшая о своём страхе пред сквозняками.

Алексей Михайлович чуть приподнял уголки губ в улыбке, отчего моё сердце чуть не стекло вареньем вниз до самых пяток:

- Уверяю Вас, сударыня, у нас иногда бывает и солнце, - господин Корсаров при этих словах посмотрел на меня, заметил хозяйски лежащую на моей талии руку Петеньки (и когда он успел меня приобнять?) и нахмурился, недолго, правда.

- Прошу в зал, - я трепыхнулась, пытаясь освободиться из рук жениха, но Петенькина рука сжалась, подобно стальному кольцу, на миг перекрыв мне дыхание.

- Отличное предложение, - прощебетала Катюшка и, взмахнув длинными ресницами, промурлыкала, - Алексей Михайлович, Вы меня проводите?

Господин Корсаров опять посмотрел на меня, перевёл взгляд на воинственно встопорщившегося, словно молодой петушок, Петеньку и вежливо поклонился:

- Почту за честь, сударыня.

Я смотрела вслед уходящей со следователем сестрице и кусала губы, чтобы не закричать от боли и обиды. Страшно хотелось убежать к себе, рухнуть на кровать, уткнуться лицом в подушку и выплакаться, но гости продолжали приезжать и их нужно было встречать, каждому даря улыбку и тёплые слова дружеского участия. Единственное, что я смогла, так это со всей силы, словно бы случайно, наступить Петеньке на ногу. Я надеялась, что он отойдёт, но тот лишь охнул и остался на месте. И руку, гад такой, с моей талии не снял! Я опять наступила Пете на ногу и, улучив момент, прошипела ему на ухо:

- Прекратите меня обнимать, это неприлично.

- Жениху прилично, - так же шёпотом отозвался Петя, стоически терпя боль. – Неприлично обручённой невесте, позабыв обо всём, вешаться на шею столичному франту, который её и знать не хочет.

Намёк был более чем прозрачен, я отчаянно покраснела, смешалась и замерла, чувствуя себя несчастной пленницей, прикованной к позорному столбу на потеху публике.

Когда раздались первые такты вальса, Петенька повернулся ко мне, поцеловал мне руку и пафосно, словно выступал в дурном любительском спектакле, вопросил:

- Лизонька, любимая, Вы подарите мне тур вальса?

Можно подумать, у меня есть выбор! Я посмотрела на строгую и неприступную тётушку, на замерших в восхищении девиц, на растроганно утирающих слёзки маменек, на старательно делающих вид, что они ничего не замечают, отцов и вежливо улыбнулась:

- Почту за честь, Пётр Игнатьевич. Только, осмелюсь напомнить, Вам нужен маскарадный костюм, ведь у нас маскарад.

Петенька озорно улыбнулся, с заговорщическим видом вытащил до этого тщательно укрываемый от любопытных глаз тёмный свёрток и медленно, играя на моём любопытстве, стал его разворачивать. Я чуть на месте на затанцевала от нетерпения. Что там? Рыцарские доспехи? Нет, слишком лёгкие. Костюм принца датского? Нет, не похоже? Наряд таинственного разбойника? И опять мимо. Петенька приготовил до невозможности простой и скучный плащ монаха, спрятав лицо под глубоким капюшоном. Я честно попыталась скрыть разочарование, всё-таки человек старался, а вот тётушка миндальничать не стала, хмыкнула громко:

- Да уж, фантазией Вы явно обделены. Ну да ладно, у Лизы её на двоих хватит. Ступайте, дети, и повеселитесь как следует, но и о приличиях не забывайте.

Я почтительно поцеловала тётушкину руку и со своим кавалером направилась в бальный зал, где постаралась забыть обо всех невзгодах в вихре любимого вальса. Хорошо, что Петенька танцует изумительно, плохо, что вести непринуждённый разговор в ходе танца не умеет, а потому я блуждала взглядом по залу, разыскивая… точнее, любуясь костюмами гостей. Вот пронёсся в паре с обворожительной турчанкой дядюшка Василий Харитонович в костюме пирата, там в уголке русалочка Катя звонко смеялась над чем-то с суровым скандинавским воином, ещё один монах в плаще с капюшоном вёл в танце легкомысленную бабочку, а Олег Петрович в костюме Гамлета что-то шептал на ушко Томочке, и та, в кои-то веки раз, не куксилась и не морщилась. Где же Алексей Михайлович? Мой взгляд помимо воли снова и снова обращался к монаху, я силилась заглянуть ему в лицо, но капюшон надёжно защищал своего хозяина от нескромных взглядов. Вальс закончился, а я так и не нашла господина Корсарова. Я огорчилась и совершенно расхотела танцевать, попросила Петеньку проводить меня к креслицу и принести бокал вишнёвого ликёра. Жених мой допытываться о причине резкой смены настроения не стал, почтительно поцеловал руку и оставил меня одну.

- Сударыня, вы позволите пригласить вас на танец?

Этот голос я узнала бы из сотен, да что там, тысяч иных голосов. Медленно, чтобы не сорваться и с визгом не повиснуть на шее, загубив тем самым репутацию и свою, и господина следователя, я подняла голову и улыбнулась Алексею Михайловичу, облачённому в чёрный костюм, наброшенный на плечи плащ и черную маску, скрывающую лицо. Шляпу господин следователь почтительно держал в руке.

- Я принимаю Ваше предложение, Алексей Михайлович, - церемонно ответила я и тут же смутилась, так двусмысленно прозвучала эта фраза.

Мне поцеловали руку и повели в центр зала, бережно поддерживая за талию. Ничего предосудительного, всё в пределах игриво звучащей мазурки.

Когда искромётный, напоминающий фейерверк танец подошёл к концу, я изрядно запыхалась и захотела пить, потому стоящему на столике рядом с моим креслом бокалу искренне обрадовалась. Только взять его не успела, подскочила Катюшка, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и ослепительно красивая, обняла меня и звонко защебетала:

- О, какой бал, просто чудо, я никогда так не веселилась! Только пить страшно хочется! О, а вот и бокал, как это мило, мой кавалер сказал, что он принёс мне ликёра. А ты видела, какое платье у Аннеты Семёновской? Это же просто волшебство, сущая магия!

Продолжая непрестанно болтать, Катюшка сделала глоток, потом ещё один и вдруг замерла, побледнев и прижав ладонь к шее. В синих глазах сверкнули слёзы, черты лица исказила гримаса мучительной боли.

- Катенька, - я метнулась к сестрице, понимая, что, если она начнёт падать, удержать не смогу, Катюша пышнотела и тяжела.

К счастью, Алексей Михайлович далеко не ушёл, успел подхватить Катю, бережно опустил в кресло, а потом прижал, зафиксировал, так как у сестрицы начались страшные судороги. Голова Катюшки металась из стороны в сторону, глаза выкатывались из орбит, из горла вместе с кровавой пеной вырывались хриплые сипы, а всё тело извивалось, корчилось от нестерпимых мук.

- Доктора! – отчаянно закричала я, и мой клич подхватили разом несколько голосов. – Доктора, срочно доктора, немедленно!

- Катенька!!! – срываясь на визг, заголосила Глафира Михайловна и рухнула перед дочерью на колени. – Доченька, душечка, господи, да что это с тобой?!

- Расступитесь, - рыкнул Алексей Михайлович, продолжая удерживать всё ещё бьющуюся в судорогах Катюшу, - дайте доктору пройти.

- Благодарю Вас, господин Корсаров, - пропыхтел Феликс Францевич, у которого лицо покраснело от напряжения и покрылось испариной. – Софья Витольдовна, голубка, я Вас умоляю: займите чем-нибудь гостей или прекратите бал, пусть все уйдут. Ну невозможно же проводить обследование в таких условиях!

Сгрудившиеся вокруг гости разом притихли, старательно делая вид, что их тут и вовсе нет, духи они бестелесные, не более.

- Я могу девушку в комнату отнести, - предложил Алексей Михайлович и как-то странно посмотрел на Катю.

Очень мне не понравился взгляд господина следователя, так смотрел Фёдор Витольдович на красавца коня, неудачно взявшего барьер и сломавшего ногу. Мол, всем-то ты хорош, разумен и послушен, да и денег на тебя потрачено немало, но прежним не будешь, на скачки тебя не выставишь, придётся пристрелить. Я поспешно перекрестилась, отгоняя мрачное воспоминание, с тревогой всмотрелась в заострившиеся черты лица Кати. Сестрица почти перестала биться, лишь редкие судороги волнами проходили по телу. Хорошо это или плохо? Почему доктор молчит и не спешит доставать свой саквояж, с которым, слава богу, пришёл даже на бал?

- Вы правы, Алексей Михайлович, барышню лучше унести отсюда, - негромко заметил Феликс Францевич и тихонько вздохнул.

Я резво вскочила, моментально найдя отличный повод, чтобы быть рядом с Катей и господином Корсаровым, о котором не переставала думать даже в такой страшный миг:

- Я провожу.

- Лизонька, ты остаёшься здесь, - Петенька, так некстати объявившийся рядом, крепко взял меня под руку, не давая вырваться. – Как твой жених я запрещаю тебе смотреть на этот кошмар, да и мешать господину доктору тоже неразумно.

Вот кто Петра Игнатьевича вечно за язык-то тянет, а? То ласки не допросишься, лишний раз за руку взять не смеет, то, когда не надо, трубит о своих правах на меня! Вон, как Алексей Михайлович при фразе о женихе зыркнул на него недобро, а меня и вовсе великосветским холодом обдал, так что я пальцы на ногах чувствовать перестала, ещё и процедил не терпящим возражений тоном:

- Ваш жених прав, госпожа Соколова. Вам должно остаться здесь. И Вам, сударыня, - это относилось к воющей на полу Глафире Михайловне, - тоже.

Заморозив всех, словно был земным воплощением Снежной королевы, господин Корсаров легко, словно Катюшка вообще ничего не весила, поднял мою сестрицу на руки и широким шагом покинул бальную залу. Феликс Францевич вытер вспотевший лоб, сконфуженно посмотрел на меня, виновато пожал плечами, мол, вот ведь какая оказия, и поспешил за господином следователем. Люба, дай ей господь здоровья, склонилась над безутешной Глафирой Михайловной и принялась её водой отпаивать, а я повернулась к Петеньке и, увидев его самодовольную улыбку, показавшуюся мне просто отвратительной, резко сняла свою ладошку с его локтя и прошипела, стараясь привлекать к нам как можно меньше внимания:

- Прекратите всё время демонстрировать, что Вы мой жених! В конце концов это даже неприлично и называется назойливостью!

Я ждала, что Петя смутится, покраснеет и начнёт лепетать что-то в своё оправдание, но вместо этого он обнял меня за талию и прижал к себе с силой, коей я от него не ожидала.

- Что Вы делаете? Отпустите меня немедленно!

Мои воззвания остались без ответа. Петенька склонился к моему лицу, я поспешно отвернулась, пытаясь избежать поцелуя, и прошептал:

- Раз уж мы заговорили о приличиях, душечка, давайте вспомним, а как называют девиц, вешающихся на шею взрослым мужчинам, которые их и знать не хотят? А если и испытывают к сим барышням интерес, то вполне себе физический и не более чем на одну ночь, максимум на неделю? Лавры Оленьки голову вскружили, Лизонька?

На это можно было ответить только одним. Я резко развернулась и отвесила жениху звонкую пощёчину, после чего, воспользовавшись тем, что он ослабил хватку, вырвалась и бросилась прочь из бальной залы. В спину мне неслось жужжание голосов, сдержанные смешки и осуждающие, тяжёлые, словно камни, взгляды скандализованных до невозможности гостей. Да уж, такой бал они долго не забудут…