Удача в подарок, неприятности в комплекте

Глава 8. Амулет любовный, страсть распаляющий

Если бы кто-то попросил Алексея назвать чародейку Алесю, изготавливающую любовные артефакты, одним словом, следователь не задумываясь назвал бы её стервой. Умная, расчётливая, во всём и всегда находит выгоду для себя любимой, при этом не обременена какими-то принципами морали и нравственности. Да, конечно, она потеряла в пожаре мужа и всё имущество, из-за чего вполне могла озлобиться, но только вот интуиция, обострённая армейской службой и отточенная работой, вопияла о том, что далеко не всё в рассказанной чародейкой истории было просто и понятно. Конечно, муж мог спасти свою жену, бросив ей артефакт, а сам погибнуть. Но с тем же успехом и результатом, что немаловажно, Алеся могла сама устроить пожар, засунуть крепко спящему мужу за пазуху феникс-камень, надеть на себя спасающую от огня подвеску и терпеливо дожидаться печальной развязки, дабы удостовериться, что супруг погибнет, а не сбежит. То, что чародейка снабжала госпожу Васильеву любовными амулетами, достоинства ни той, ни другой не добавляло. Конечно, голод не тётка, пирожка не подаст, но неужели никак иначе молодая и полная сил дама не смогла бы заработать себе на жизнь?! Ведь не дремучее же средневековье вокруг, начало двадцатого века, как-никак, дамы уже активно требуют признать себя равными мужчине, могут распоряжаться имуществом и работать, особенно те, кто не вращается в высшем свете.

Одно плохо: делиться своими подозрениями, пока они ничем не подтверждены, Алексей Михайлович не любил, да и не настолько он доверял Елизавете Андреевне, чтобы рассказывать ей о своих сомнениях. Госпожа Соколова – девица молодая, и пусть и не совсем уж глупышка, а всё же доверчива и наивна. Слова Алексея Михайловича она за клевету и навет дурной воспримет всенепременно, а коли так, есть ли резон с барышней подозрениями делиться? Правильно, нет такого резона. И Корсаров честно старался быть корректным с чародейкой, но сарказм помимо воли в словах, пусть и чуть приметно, а всё же пробивался, заставляя Алесю недобро сверкать глазами, а Елизавету Алексеевну внутренне негодовать и возмущаться. Закончилось же всё ожидаемо и нелепо: барышня вспылила, в очередной раз продемонстрировав собственную строптивость и избалованность, а вместе с ними и глупость, так как разобидевшись не на шутку решила вернуться к своему жениху одна. Это по полузаросшей тропинке, кою и при свете дня разглядеть ещё надо умудриться, в сумерках же оную и вовсе потерять немудрено! Алексей Михайлович в сердцах решил упрямую девицу не останавливать, пусть идёт, коли охота пришла, он не пёс сторожевой за ней бегать, у неё для этого, чай, жених имеется, да едва девичья фигурка за деревьями скрылась, тотчас же и пожалел, губу прикусил досадливо. Ведь коли сгинет, дурында упрямая, тётка её и слушать ничего не станет, прахом мелким по ветру развеет и всё.

- Вы как хотите, барин, а мне помирать во цвете лет не охота, - Алеся споро набросила на себя белый плат, метнулась к тропке, - госпожа Абрамова меня со свету сживёт, коли с её племянницей ненаглядной чего сдеется рядом с избёнкой моей. И так, люди бают, барышня сия пару раз со смертью едва разминулась на тропке узенькой. Да Вы-то не ходите никуда, здесь ждите, а то убредёте куда-нибудь, потом и с собаками не сыскать будет, топи болотные глубокие тут порой в самых неожиданных местах обнаруживаются.

Алексей выразительно приподнял бровь. Информация о болотных бочагах была для него новой, никто из слуг ни разу не упоминал о том, что домик чародейки на болоте стоит, но гораздо важнее была обмолвка Алеси о том, что жизни госпожи Соколовой несколько раз опасность грозила. Пожалуй, стоит разузнать осторожно, какие напасти происходили с Елизаветой Андреевной, и не этим ли объясняется стремление тётки всегда и во всём контролировать племянницу. Хотя, возможно, Софья Витольдовна просто властная натура, коя всех своих родных считает своей частной собственностью, лишая их права на собственные мысли, чувства и желания.

Отчаянный вопль, от коего, казалось, содрогнулась вся округа, заставил сыщика буквально подпрыгнуть на месте и негромко, зато от души, выругаться, а потом пуститься бегом туда, откуда долетел полный неизбывного ужаса вопль. Идиот, чёрт побери, какой же он глупец, оставил беспомощную девчонку одну в лесу, разобиделся, как маленький, как же, замечание ему, фону барону Таврическому, сделать посмели! Алексей с силой шарахнул кулаком по стволу дерева, мимо коего пробегал, через боль выплёскивая раздражение и проясняя голову.

К счастью, ничего непоправимого не произошло, просто Елизавета Андреевна, как и положено барышне самого начала двадцатого века, оказалась девицей впечатлительной до крайности, увидев в сумраке приближающуюся к ней Алесю в белом платке, приняла её за привидение, отчаянно закричала и даже в обморок упала. Хорошо чародейка уже совсем близко была, подхватила бездыханную барышню, зашибиться ей не дала, а потом передала с рук на руки Алексею, который осторожно внёс девушку в избушку и разместил на деревянной лавке, служившей своей хозяйке постелью.

- А теперь, господин следователь, придётся Вам мне место рядом с Елизаветой Андреевной уступить, дабы я могла барышню в чувства привести, - Алеся проворно, но без лишней суеты, принялась доставать из громоздкого, потемневшего от времени грубо сколоченного буфета глиняную чашку, маленький кувшинчик, сверху закрытый белой холстиной и обвязанный обрезком верёвки, серый бумажный пакетик, тщательно перевязанный бечёвкой, щербатую миску и деревянную ложечку.

Корсаров беспрекословно повиновался, не спеша посвящать даму в свои приобретённые на практике за время службы медицинские познания. Во-первых, Алеся в вопросах знахарства явно сведуща, да и травить Елизавету Андреевну ей никакого резона нет, чай, понимает, что Софья Витольдовна с неё за свою племянницу голову снимет и даже не поморщится при этом. А во-вторых, методы лечения отличаться будут лет так на сто, если не больше, а обнаруживать свою излишнюю прогрессивность перед наблюдательной и отнюдь не простодушной и безобидной чародейкой Алексей не собирался. Первое правило разведчика: НДН, не доверяй никому, Корсаров усвоил ещё от деда, опытного военного, за годы службы проехавшего, прошедшего, а порой и по-пластунски проползшего едва ли не половину земного шара.

Алеся, впрочем, в помощи и не нуждалась, споро зачерпнула миской воды из кадки, сняла ткань с кувшинчика и осторожно, едва ли не по капле налила в ложечку янтарного цвета, сладко пахнущее мёдом и полевыми цветами, густое зелье. Покосилась на следователя, коршуном пристально за ней наблюдающего, и, размешивая зелье в миске, скупо пояснила:

- Сие взвар медовый на пяти целебных травах, сил придающий и слабость изгоняющий. Из трав в него добавляю я полынь, ромашку, чабрец, крапиву да ещё корешок один, в простонародье его сил-травой зовут, а мудрёного научного названия я, уж простите, не ведаю.

Алексей Михайлович благосклонно кивнул. Чародейке он по-прежнему не верил, про себя решив, что, прежде чем дать зелье Елизавете Андреевне, Алеся сама его попробует. Та словно мысли следователя прочитала, нахмурилась, губы поджала, завязками на пакетике бумажном излишне резко зашуршала, а когда развязала всё, щепотью из пакета порошок какой-то тёмный достала и принялась его по ладони растирать, совсем уж в мелкую труху превращая.

- А это что, позвольте полюбопытствовать? – ровным тоном осведомился Корсаров, с настороженным интересом глядя на порошок.

- Чихун-трава это, - буркнула Алеся, - первейшее средство от обмороков, лучше всяких солей нюхательных и прочих фимиамов, кои барышни благородные используют.

Следователь выразительно приподнял брови. Чародейка скривилась, но спорить не стала, поднесла ладонь с порошком к носу, сильно и глубоко вдохнула, после чего разразилась оглушительным, словно буханье канонады, чиханием.

- Говорила же: чихун-трава сие, - прогнусавила Алеся, доставая из кармана передника большой клетчатый платок и шумно сморкаясь, - зелье, ежели его с умом принимать, совершенно безвредное. Сами отведать не желаете ли?

В голосе чародейки прозвучал вызов и даже скрытое ехидство, мол, куда тебе, сударику столичному, чай, забоишься, али посмешищем чихающим себя выставить не захочешь, но Алексей Михайлович согласно кивнул:

- Желаю.

Алеся брови вскинула, головой качнула, однако спорить не стала. Споро ещё одну щепотку порошка взяла, на ладони истёрла и протянула следователю:

- Коли желаете, извольте. Только предупреждаю сразу: удержаться от чиха не сможете, как ни пытайтесь.

- А я пытаться не стану, - Алексей осторожно, самым кончиком мизинца, взял порошок, слизнул его аккуратно, пробуя на вкус.

«На перец похоже, - отметил следователь, исподволь наблюдая за чародейкой, коя не проявляла ни малейшего признака беспокойства, нетерпения или же недомогания. – Пожалуй, можно и рискнуть использовать его вместо нюхательной соли».

Алесе достаточно было чуть заметного кивка, чтобы поднести к лицу находящейся в обмороке Елизаветы Андреевны измельчённый в мелкую пыль порошок. Барышня вздохнула, звонко, словно младенец, чихнула и открыла глаза.

- Как Вы себя чувствуете, Елизавета Андреевна? – Корсаров взял девушку за руку, измеряя пульс.

По бледным губам барышни скользнула слабая, чуть смущённая улыбка:

- Благодарю Вас, мне уже лучше.

- Вот, выпейте, - Алеся протянула девушке щербатую миску, но, поймав выразительный взгляд следователя, чуть поморщилась, отпила первой и не без язвы в голосе добавила, - да не бойтесь, не потрава. Грех это и глупость большая, в собственном доме да в присутствии следователя девицу травить.

- А я и не боюсь, - Елизавета Андреевна протянула руку, но из-за слабости едва не вывернула миску на себя. Ойкнула смущённо, закраснелась.

- Давайте-ко подержу, - Алеся по-матерински ласково напоила девушку, по голове погладила. – Вам теперь отдохнуть надо, сил набраться. А мы пока с господином следователем побеседуем, чай, тема для разговора найдётся.

Алексей вытащил из саквояжа обнаруженный в комнате убитой Дарьи Васильевны рисунок, протянул чародейке:

- Ваша работа?

Алеся низко склонилась над рисунком, помолчала, пожевала губами, пытаясь определить наиболее благостный ответ, потом передёрнула плечами и неохотно признала:

- Да, моя, никто другой такое сделать не сможет, в нашем городке, по крайней мере.

Корсаров чуть приметно усмехнулся. Вот ведь женщины, всегда-то найдут способ себя похвалить да выставить в глазах окружающих в наилучшем свете! Лика тоже любила вот так, невзначай, сказать что-нибудь хорошее, причём не только о себе, но и о других, она вообще обладала удивительной любовью к людям и неустанно делилась ей с Алексеем, коему по долгу службы приходилось сталкиваться отнюдь не с благородными дамами и отважными рыцарями.

Следователь привычно тряхнул головой, в который уже раз загоняя воспоминания о жене в самый укромный уголок сердца и сосредотачиваясь на службе:

- И что же это, позвольте поинтересоваться?

Алеся усмехнулась, подошла к стоящему в тёмном углу сундучку, окованному железными полосами и запирающемуся на массивный навесной замок, вытащила из-за пазухи потемневший от времени ключ и лишь после того повернулась к Алексею Михайловичу и сказала, словно вызов бросая:

- Коли хотите, могу показать.

«Угу, а вдруг там бомба приготовлена для таких вот неуместно любопытных, - моментально включился инстинкт самосохранения, который всегда категорически возражал против дёргания незнакомых верёвочек и распахивания закрытых сундуков, - и взлетишь ты, милый друг, аки птица, только по частям».

За себя самого Корсаров не боялся, трусом он никогда не был, но помимо него в избушке была ещё и Елизавета Андреевна, за жизнь коей следователь чувствовал себя ответственным. Конечно, у барышни жених имеется, чьими святыми обязанностями является защита и забота о невесте, но, положа руку на сердце, какой из Петеньки защитник? Правильно, никакой. Да и нет его сейчас в избушке, так что заботиться о безопасности Елизаветы Андреевны придётся ему, Алексею, и никому более.

- Что в сундуке? – следователь невольно подобрался, готовый в любой момент тигриным прыжком вскочить на ноги, подхватить госпожу Соколову на руки и вынести из избушки, собой закрывая от пламени или обломков.

Чародейка внимательно посмотрела на мужчину, словно учёный, внезапно обнаруживший некую новую, ранее не изученную бактерию, чью патогенность ещё следовало определить, опять помолчала, прикусив губу, а потом негромко ответила, тщательно подбирая слова, дабы избежать недомолвок и двусмысленностей:

- В сундуке я храню заготовки для артефактов и готовые изделия, те, кои по разным причинам оказались невостребованными. Сейчас я хотела Вам показать артефакт, изготовленный по рисунку, коий Вы мне показали. Его заказала у меня госпожа Васильева, но когда я вчера вечером принесла ей готовое изделие, она отказалась его забирать.

- Почему?

Алеся жёстко усмехнулась:

- Полагаю, денег пожалела. Бесплатно я артефакт отдать не пожелала, а выкупать по названной мной цене Дарья Васильевна отказалась.

- И за это Вы её убили? – даже с ноткой сочувствия спросил Алексей.

Чародейка даже опешила от такого предположения, руками всплеснула:

- Да господь с Вами, барин! Нешто я дура, собственными руками лишать себя заработка, богатую клиентку уничтожая? Ну да, не отдала я ей артефакт, так что с того? Она бы деньги со своего мужа али очередного любовника стрясла да мне бы и принесла, уж сколько раз так было.

Корсаров стиснул зубы, чтобы не высказать Алесе всё, что он о ней думает, в особо экспрессивной и циничной форме. Вот же нашли друг друга две стервы, одна дрянь всякую делает, а другая с помощью этой пакости мужчин разума лишает и в своих рабов беспрекословных превращает! Нет, грех, конечно, так о покойной говорить, но всё же доброе дело сделал тот, кто её зарезал! Только господина Васильева искренне жаль, остаётся надеяться, что со временем любовный туман, в коем он прозябал долгое время, развеется, и Прохор Захарович сможет снова жить, а возможно, чем чёрт не шутит, и радоваться жизни.

- Будьте любезны, покажите артефакт, - к Елизавете Андреевне вместе с силами вернулось и врождённое любопытство, зелёные глаза вспыхнули нетерпением, точно у малышки перед закрытой дверью в бальный зал, украшенный к рождеству.

Алеся посмотрела на барышню, чуть приметно зыркнула в сторону следователя и белозубо улыбнулась:

- Отчего же не показать, сей миг всё сделаю, барышня, не извольте беспокоиться!

Чародейка споро открыла сундук, склонилась над ним, вороша браслеты, кольца, подвески, а то и целые ожерелья с каменьями, в чьей бездонной глубине то вспыхивали языки пламени, то застыл крошечный ураган, а то непрерывно шёл дождь, отчего сам камень был запотевшим и тусклым. Наконец Алеся достала причудливую золотую брошку в форме полураспустившейся белой розы, щедро обсыпанную красными камнями, такими яркими и сочными цветом, что Алексею Михайловичу помстилось на миг, будто это живой цветок, кровью запятнанный.

- Вот он, - Алеся любовно погладила брошь, подула на неё, смахивая невидимые глазу пылинки, - что скажете, господин следователь? Стоящая вещица, а? В самом Петербурге и то, поди, такой не сыщешь, хоть все модные лавки обойди!

Алексей взял протянутую ему брошь не столько из желания рассмотреть поближе (война быстро отучает от дурной привычки хватать сомнительные вещи, словно бы случайно забытые, а то и предлагаемые на продажу или в дар), сколько для того, чтобы удостовериться: это украшение. И красные брызги – это мастерски уложенный камень, а не пятна крови на лепестках.

Брошка тяжело легла в ладонь, чуть холодя кожу. Красные камни мерцали и переливались в неверном свете тяжёлого, покрытого от времени и влажности пятнами светильника, дающего больше копоти, чем освещения.

- Ну, какова работа, господин следователь? – Алеся явно напрашивалась на похвалу. – Вы её со всех сторон осмотрите, дело говорю, стоящая вещица, другой такой на всём свете не сыщешь, уж Вы мне поверьте.

- Ты так её нахваливаешь, словно мне продать норовишь, - усмехнулся Алексей, медленно поворачивая украшение одной и другой стороной, чуть трогая белые лепестки, выполненные из лёгкого переливчатого камня, то белоснежного, точно первый выпавший снег, то серебристого, а то с лёгкой тёплой желтизной.

Чародейка плечами пожала:

- А почему бы и нет? Сами сказываете: убили Дарью Васильевну, значит вещица сия ей уж теперь точно без надобности. Выходит: работу мою кропотливую, затраты на камень и протчее кто-то иной окупить должен, не задарма же я горбатилась, сил и времени не жалела. А Вы человек столичный, следователь, деньги-то, поди, имеются, и немалые, не за Христа ради же Вы службу свою беспокойную справляете.

- Мне-то покажите, - не утерпела Елизавета Андреевна, коей с лавки, на которой она лежала, брошь в руках господина Корсарова было почти не видно.

Алексей Михайлович невольно улыбнулся проскользнувшей в голосе госпожи Соколовой детской порывистости и непосредственности, от коей барышня как ни старалась, избавиться так и не могла. Да и стоит ли притворяться сдержанней и рассудительней, чем есть на самом деле, искренность, она всегда выигрышней и привлекательней самой чудесной роли.

- Прошу, мадемуазель, - Корсаров протянул девушке артефакт.

Лиза так спешно к броши потянулась, что на миг пальцев следователя коснулась, ойкнула сконфуженно, руку отдёрнула неловко, чуть не уронив вещицу и больно, до крови, наколов палец иглой, коей брошь к одежде крепиться должна.

- Ой, - Елизавета Андреевна отчаянно покраснела, даже уши и шея запылали, глаза опустила, опасаясь увидеть на лице Алексея Михайловича обидную насмешку, досаду на её неуклюжесть или даже презрение. Конечно, ей и дела нет до того, что о ней думает такой таинственный и, чего греха таить, весьма привлекательный следователь, у неё ведь жених есть, Петенька, коего она всем сердцем любит и с кем всенепременно обвенчается, дабы прожить долго и счастливо в мире и согласии, как в аглицком романе, но всё равно досадно так оконфузиться. А вдруг господин Корсаров решит, что она особа глупая, и никаких дел с ней иметь не стоит? А ведь она могла бы помогать Алексею Михайловичу в делах, артефактов касаемых, сам-то господин следователь в сей тонкой сфере не очень разбирается. Он вообще человек, как дядюшка Макар Евлампьевич любит говорить, рациональный, всем сердцем принявший доводы разума и движение прогресса. Что это за прогресс такой, и куда он движется, дядюшка и сам толком не знал, а потому на все расспросы любознательной племянницы закатывал глаза и разражался высоконаучными фразами, коим конца и края не было, а если и это не помогало, то начинал сердиться и говорил, что девице сие не понять, у неё, даже самой сообразительной, разума не хватит. Далее следовали весьма оскорбительные рассуждения о том, что дама суть существо неполноценное, из ребра сотворённое, а поскольку ребро есть кость плоская, содержания не имеющая, то и женщина есть пустышка, наполнить кою знаниями нет никакой возможности. Тётушка в такие моменты выразительно и весьма угрожающе хмыкала, после чего Макар Евлампьевич испуганно округлял глаза, обрывал фразу, судорожно глотал воздух и разражался новой витиеватой речью, призванной уверить всех, что в каждом случае есть свои достойные невероятного почитания исключения. Далее следовал трескучий и весьма утомительный панегирик Софье Витольдовне, коий она ещё ни разу до конца не дослушала, каждый раз уже на третьей фразе брезгливо отмахиваясь и уходя.

Как всегда, вспомнив о тётушке, Елизавета Андреевна словно бы ощутила её незримое присутствие и разом приободрилась. Улыбнулась виновато, глаза на Алексея Михайловича подняла, прошептала сконфуженно:

- Я такая неловкая.

- Вы настоящая – это главное, - Алексей бережно взял её руку, поднёс к губам и, глядя зардевшейся барышне в глаза, осторожно кончиком языка слизнул выступившую из наколотого пальчика капельку крови.

Тёмные ресницы барышни дрогнули, зелёные глаза испуганно расширились, но Елизавета Андреевна не сделала ни малейшей попытки освободить руку, лишь вздохнула порывисто и губки алые чуть приоткрыла. Алексей же, по-прежнему не сводя с Лизы потемневших от сдерживаемых чувств глаз, медленно поцеловал каждый пальчик барышни, начиная с наколотого, и в завершение коснулся губами ладошки, словно печать поставил, подтверждающую, что барышня его и ничья более.

«Господи, что же я делаю, на нас же Алеся смотрит!» - молнией пронеслось в голове госпожи Соколовой, заставив её испуганно дёрнуться, вырвать руку и поспешно отпрянуть, едва не ринувшись с лавки.

Алексей Михайлович вздрогнул, словно его наотмашь ударили, вздохнул, точно от сна пробуждаясь, даже глаза потёр и хриплым официальным тоном, неприятно царапающим уши и звучащим как оскорбление, произнёс:

- Прошу прощения, Елизавета Андреевна, я никоим образом не хотел Вас обидеть. Если Ваш жених потребует сатисфакции, возражать не буду.

«Жених? Какой жених? - Лиза со смесью удивления, непонимания и досады посмотрела на следователя, не сразу сообразив, о чём он говорит. – Ах да, конечно, Петенька, как я могла забыть! Только он-то здесь причём, ведь всё произошедшее его никоим образом не касается…»

Барышня прижала руку к губам, словно крамольная мысль могла вырваться на свободу словами, безвозвратно руша и невероятно усложняя всё вокруг. Нет-нет-нет, так нельзя, это всё морок, наваждение, последствие дурного влияния артефакта, он же любовный! Елизавета Андреевна посмотрела на зажатую в руке брошку и отчётливо поняла: морок или нет, глупость или случайность, но всё произошедшее она не забудет, Петеньке ни о чём рассказывать не станет, а артефакт всенепременно купит, сколько бы он ни стоил, благо тётушка для неё денег не жалеет, особенно на украшения с нарядами.

Алексей

Я никогда не верил в магию, гадания, привороты и прочую чепуху, которая так привлекательна для наивных дам, сохраняющих восторженную веру в чудо до седых волос, а то и до самой смерти. Отправляясь к Алесе, я был уверен, что встречу хитрую шарлатанку, ловко манипулирующую неизбывной мечтой о светлом будущем и играющую на царящих в среде обывателей небольшого провинциального городка суевериях. В принципе так оно и оказалось, только вот чем, кроме наваждения, объяснить то, что я начисто позабыл о расследовании и правилах приличия, всего-навсего поцеловав руку Елизавете Андреевне? Конечно, госпожа Соколова – барышня весьма привлекательная, но чёрт побери, я же не юнец, буквально из штанов выпрыгивающий от похоти! Может, всё объясняется тем, что после смерти Лики я не только не приводил ни одной женщины к себе домой, но даже не смотрел на них? Так ведь год – срок не такой уж и большой, даже жизнелюб Сашка, меняющий девушек едва ли не с такой же периодичностью, как постельное бельё, вполне смог продержаться в армии без амурных приключений. И вовсе не потому, что дам в зоне доступа не было.

- Алексей Михайлович, – голос Алеси сочился издёвкой, не очень-то и прикрытой, - что с Вами, Вы здоровы? Может, мне стоит предложить Вам мятный чай, прочищающий разум, бодрящий тело и освежающий дыхание?

Угу, спешу и падаю принимать чай из рук столь сомнительной особы. Конечно, лучший способ прочистить разум – это принять львиную долю слабительного, но лично меня такие эксперименты никогда не прельщали.

- Нет, благодарю Вас.

Чародейка плечиками передёрнула:

- Как хотите. Что ещё Вам от меня надобно?

Мне невольно вспомнился старый анекдот: «Вы уже, слава богу, уходите или, не дай бог, остаётесь?». Как это ни печально, но предъявить Алесе мне нечего, артефактами торговать в Российской империи, насколько я помню, не запрещено, всё, что касается госпожи Васильевой, я узнал, а значит делать здесь более мне нечего. Нужно раскланиваться и уходить, причём так, чтобы дверь за спиной не захлопнулась, а всего лишь затворилась, оставляя возможность вернуться в любой момент.

Я вежливо улыбнулся, поблагодарил Алесю за радушный приём и ответы на вопросы и направился к выходу, только у самой двери сообразив, что Елизавета Андреевна за мной не следует. И что опять стряслось с этой хрупкой барышней, коя наверняка способна даже на дорожке, усыпанной лепестками роз, напороться на шип, причём не простой, а ядовитый?! Знаю, что невежливо сравнивать дам между собой, но Лика никогда не заставляла себя ждать! Хотя нет, я лукавлю, она тоже очень долго собиралась, но её я готов был ждать хоть целую вечность… а пальчики у Елизаветы Андреевны нежные и пахнут летними травами, целовать их одно удовольствие. От столь крамольных мыслей я споткнулся на ровном месте и чуть носом дверь не клюнул, едва на ногах удержался. Что это на меня за приступ романтизма неуместного накатил, да ещё и к чужой невесте?! Так недолго и в страдальца Вертера превратиться, коий только и делает, что вздыхает и охает о своей любви, специально выбирая девиц, которые совершенно точно на его нежные чувства не ответят. Нет уж, хватит с меня этих амуров, любовной горячки и прочих сладких томлений, я, чай, не юноша бледный со взором горящим, в моей жизни слишком многое кануло в бесконечность, оставляя лишь боль от разбитых надежд.

- Что-то забыли, Алексей Михайлович? – в голосе Алеси мне отчётливо почудилась насмешка и какое-то тайное, не ведомое мне, предвкушение.

Я медленно повернулся, со смесью удивления и лёгкой укоризны глядя на Елизавету Андреевну, коя стояла рядом с чародейкой и даже не собиралась никуда идти:

- Жду Елизавету Андреевну, дабы проводить ей домой.

Барышня, коя совсем недавно даже думать не смела об одинокой ночной прогулке, махнула покровительственно ручкой:

- Ступайте один, меня Алеся проводит.

Ну разумеется, я же всю жизнь мечтал объясняться с Софьей Витольдовной, которая даже спрашивать толком ничего не станет, просто голову за свою любимую племянницу открутит без лишних вопросов и всё. Самое обидное, что я ведь даже защититься не смогу, мне воспитание не позволит с дамой драться! А умирать из-за капризов девичьих горько и не достойно звания мужчины, что бы там ни вещала по данному вопросу мировая литература. Поскольку высказывать барышне претензии в начале двадцатого века считалось дурным тоном, я постарался вложить всё, что думаю по поводу безрассудства Елизаветы Андреевны, во взгляд. На барышню, однако, сие никакого воздействия не произвело, зато чародейка охнула и хлопнула себя ладонью по лбу:

- Простите великодушно, господин Корсаров, совсем запамятовала. Вы бы к господину Рябинину сходили, он у Дарьи Васильевны, упокой господь её грешную душу, - чародейка благочестиво перекрестилась, воздев очи к низкому прокопчённому потолку, - одним из последних полюбовников был. А до него она амуры крутила с купцом первой гильдии Пряниковым, да и сыну его старшему глазки строила. Я, конечно, не сплетница, но люди бают, что из-за госпожи Васильевой купец с сыном в пух и прах разругался, из дома выгнал и наследства лишил.

- И разумеется, Ваши артефакты к сим трагедиям любовным никоим образом не причастны? – знаю, для пользы дела мне бы следовало смолчать, только не стерпел.

Алеся на мой выпад лишь плечами повела, в глаза мне пристально посмотрела и нараспев произнесла:

- Так ведь, Алексей Михайлович, кабы они сами не хотели с Дарьей Васильевной амурную историю начать, никакие артефакты бы их с пути праведного не сбили. Это же не приворот, коий на всех без разбора действует, мои артефакты лишь усиливают то, что в глубине души тлеет, разумом из гордыни, недогляду или обыкновенной глупости отвергаемое. Это как с печью: коли есть живой уголёк, можно пламя раздуть, а ежели всё мертво, пеплом седым покрыто, то огонёк и не вспыхнет.

Я задумчиво кивнул, беря новые сведения на заметку, и повернулся к внимательно слушающей наш разговор Елизавете Андреевне:

- Сударыня, я жду Вас на улице, будьте так любезны, не мешкайте.

Манёвр мой имел под собой несколько причин: во-первых, как я уже успел убедиться, госпожа Соколова особа сердобольная, а значит, морозить человека на ночной улице (ну и что, что лето, ночи-то, между прочим, прохладные!) не станет, совесть не позволит. Во-вторых, наедине дамы смогут решить все важные вопросы, из-за коих барышня и решила проявить строптивость и даже дерзнула заявить, что домой одна отправится (ага три раза, так я её и отпустил). И в-третьих, прохладный воздух прекрасно освежает голову и помогает прояснить мысли, а то меня в травяной духоте избушки что-то стало в сферу романтики, более юнцам безбородым вроде Петеньки подходящей, перебрасывать.

На улице я с наслаждением вдохнул ночную прохладу, закинув голову, полюбовался крупными, размером с кулак, не меньше, звёздами, тщетно пытаясь увидеть хоть одно созвездие, о коем нам вдохновенно вещали на уроках астрономии. Прямо диву даюсь, как в россыпи миллиардов звёзд древние люди ухитрялись увидеть то медведицу, то Персея, да ещё и не одного, а с головой Медузы Горгоны в руке, то какого-нибудь быка. Лично для меня звёзды всегда напоминали россыпь бриллиантов с выставки ювелирных изделий, на которую как-то раз затащила меня Лика. Мой взгляд привлекли две задорно блестящие звёздочки, почему-то не белые, как все остальные, а зелёные, совсем как глаза у Елизаветы Андреевны. Опять вспомнилась любимая Ликина песня, и я решил не противиться соблазну, благо всё равно уже поздно, никто не услышит, и стал негромко напевать: «У беды глаза зелёные, не простят, не пощадят…» Для учеников кадетского класса занятия музыкой, равно как и танцами, были обязательными, слухом и голосом меня природа не обидела, и, пока была жива Лика, мы частенько радовали гостей пением дуэтом и игрой на рояле в четыре руки. После смерти жены я забросил пение, а рояль вообще продал, с трудом совладав с соблазном разломать его к чёртовой матери, а обломки выкинуть из окна. И вот теперь меня опять посетила муза пения, забыл, как её величали древние греки.

Я смотрел на две зелёные звёздочки, и слова песни сами срывались с губ.

- Красиво, - выдохнула рядом Елизавета Андреевна, и я крепко стиснул зубы, чтобы не выругаться. Вот ведь идиот, повёл себя, словно тетерев по весне, никого не видя и ничего не замечая! И ведь, что самое обидное, не щенок-сеголеток, а боевой офицер, даже награда имеется! Я резко выдохнул, процедил сквозь зубы:

- Благодарю Вас, сударыня.

Льда в моём голосе вполне хватило бы на заморозку Атлантиды, ещё на парочку айсбергов для «Титаника» осталось бы, но барышня пребывала в состоянии близком к аффектации (интересно, по чарочке они с Алесей что ли осушили, пока я на улице ждал?) и ничего не заметила. Смотрела на меня восторженно сияющими глазами и щебетала, точно птица по весне:

- Алексей Михайлович, а давайте Вы у нас на маленьком семейном концерте выступите? У Вас чудный голос! И вообще, вы очень привлекательный мужчина, мне, право, даже жаль, что я уже обручена! Нет, я, конечно, люблю Петеньку, но Вы такой… - Елизавета Андреевна всплеснула руками и чуть не упала, укрепив мои подозрения в лёгком, а то и средней тяжести алкогольном опьянении.

Я машинально подхватил девицу, прижал к себе, помогая твёрдо встать на ноги, и тут меня обдало жаром, от коего перед глазами вспыхнула розовая пелена, а кровь в жилах в прямом смысле слова закипела. Я застонал и впился поцелуем в чуть приоткрытые, такие розовые и манящие, губки госпожи Соколовой. Головой-то я прекрасно понимал, что творю нечто непозволительное, и даже ждал возмущённого отпора, а то и пощёчины, но не мог заставить оторваться от барышни даже на миг. Из омута страсти меня вырвал громкий вой, моментально пробудивший в памяти кадры из до дрожи захватывающего фильма «Собака Баскервилей», когда за сэром Генри Баскервилем в исполнении блистательного Никиты Михалкова огромными скачками несётся здоровенная псина в жуткой фосфоресцирующей маске. Действуя исключительно на рефлексах, я задвинул испуганно пискнувшую Елизавету Андреевну себе за спину, выхватил пистолет и лишь после этого стал оглядываться по сторонам и прислушиваться, благоразумно не двигаясь с места.

Вой прозвучал снова: низкий, вибрирующий, от коего по коже побежали мурашки, а сердце притихло, видимо, вспоминая план эвакуации в левую пятку.

- Ч-ч-что это? – прошептала Елизавета Андреевна, трясущаяся всем телом и благоразумно не высовывающаяся из-за моей спины.

Я прикусил язык, чтобы не ляпнуть про исчадие ада, преследующее род Баскервилей. Девчонка и так напугана, мне и самому не по себе, не самое время для столь мрачных шуток, лучше постараться хоть немного успокоить госпожу Соколову, пока она от страха глупости делать не начала. Я глубоко вдохнул и ровным тоном, каким всегда разговаривал с молодым пополнением, требующим внимания и терпения больше, чем дюжина игривых котят и разнокалиберная горластая гиперактивная малышня вместе взятые, произнёс:

- Сударыня, время уже позднее, ничего удивительного, что волки и другие ночные животные вышли на ох…

Вылетевшая из темноты зверюга больше походила на средних размеров хищного ящера, чем на волка, и вегетарианцев, равно как и остальных миротворцев, оценивала исключительно с питательной точки зрения. Выработанная за годы службы привычка опередила разум, я сначала разрядил в скачками несущегося на нас зверя весь револьвер, а лишь потом подумал, кто это и чего ему от нас надо. Одно ясно: на вышедшего на прогулку домашнего любимца эта тварь не похожа, ни один даже самый изощрённый самоубийца не возьмёт к себе эту смесь крокодила с гамадрилом.

От моих выстрелов зверюга оглушительно взвыла, поднялась на задние лапы, став ещё больше, а потом рухнула на землю и застыла. Я тоже не спешил проверять, погибла тварь или же прикидывается, благоразумно замерев на безопасном расстоянии и поудобнее перехватив трость, а вот Елизавета Андреевна в который уже раз решила доказать, что красивые девушки редко бывают рассудительны. Барышня вышла из-за моей спины и направилась к туше на дороге. Вот ведь смелая, блин, когда не просят!

- Елизавета Андреевна, - моё шипение посрамило бы всех змей, когда-либо существовавших на нашей планете, - вернитесь немедленно!

С тем же успехом я мог бы приказать реке замереть, ветру не дуть, а огню не гореть, на мои слова обратили ноль внимания, фунт презрения.

Вот строптивая девчонка! Я за пару шагов догнал госпожу Соколову, схватил её за руку и услышал печальный шёпот:

- Снежок…

Какой снег, лето на дворе? Я непонимающе огляделся по сторонам, а Елизавета Андреевна присела на корточки и ласково провела ладошкой по оскаленной морде зверюги, при ближайшем рассмотрении оказавшейся впечатляющих размеров псиной.

- Снежок, бедный мой, как же так…

Я оценивающе посмотрел на бездыханную тушу и недоверчиво хмыкнул. Тот, кто дал подобному чудовищу безобидную кличку Снежок, явно был заядлым юмористом, он бы ещё Пушистиком такого зверя величать стал!

Госпожа Соколова подняла на меня блестящие от слёз глаза, прошептала негромко:

- Это пёс господина Удальцова, Снежок, специально натренированный на крупную дичь. Он никого кроме хозяина не признавал, кидался на всех, кто даже просто мимо проходил, поэтому его в самом дальнем углу двора держали.

Я наклонился, нашарил на шее пса мощный, зверю под стать, ошейник со свисающим с него обрывком цепи.

- Глафира рассказывала, что Снежок всегда, как человека чуял, сразу яриться начинал и с цепи рваться, - Елизавета Андреевна погладила пса по морде, вздохнула грустно, - вот привязь и не выдержала.

Я нашарил последнее звено обрывка, тщательно ощупал его. Хм, мне кажется, или цепь была основательно подпилена? Чёрт, видно плохо, на улице-то совсем темно стало, придётся ошейник с собой брать и дома самым тщательным образом рассмотреть. Лишь бы Елизавета Андреевна мой интерес не приметила, пусть и дальше считает, что пёс просто с цепи сорвался, без чьего-либо злого умысла.

- Сударыня, будьте так любезны, вернитесь к Алесе и скажите, что рядом с её домом пёс мёртвый лежит, - я нашёл повод спровадить барышню, да, предлог довольно корявый, но как любил говорить преподаватель по философии: «Жизнь обожает нелепости и злые шутки». – Пусть она его прикопает или на артефакты пустит.

- Артефакты изготавливают из чистейших металлов и благородных камней, - вспылила Елизавета Андреевна, и я запоздало вспомнил, что она тоже увлекается этим шарлатанством и искренне верит в него. Мда, нехорошо получилось, обидел девушку.

Я примиряюще вскинул руки:

- Прошу прощения, сударыня, я никоим образом не хотел оскорбить Вас.

Увы, госпожа Соколова не спешила сменить гнев на милость, носик наморщила, посмотрела на меня холодно, словно василиск голодный, на каблучках крутенько повернулась и ушла. Была бы возможность, наверняка ещё и дверью бы хлопнула, как уже делала. Я усмехнулся и покачал головой. Пожалуй, стоит признать, нравится мне эта бедовая девица, в Лике мне всегда немного не хватало такой вот безуминки, чертовщинки, готовности отправиться за тобой хоть на край света. Так, стоп-стоп-стоп, что-то меня опять несёт не туда, куда нужно. Хоть Елизавета Андреевна – барышня, вне всякого сомнения, презанимательная, но она мне не пара, это во-первых, а во-вторых, у неё уже есть жених. И вдовец, старше её по возрасту, да ещё и из другого времени, совершенно точно не является пределом мечтаний для юной особы. Я потряс головой, взлохматил волосы, силой выгоняя крамольные мысли. Пожалуй, стоит признать: в артефактах Алеси действительно есть нечто сверхъестественное, ещё утром мне бы весь этот романтический бред и в голову бы не пришёл! Я поспешно, так как услышал приближающиеся шаги, стянул с шеи пса ошейник с обрывком цепи и запихал в саквояж. Уф-ф-ф, успел, хоть и чуть не попался, что ни говори, а от мечтаний этих сладостных один вред в виде пустой траты времени!

- Я сообщила Алесе о мёртвом Снежке, она сказала, что всенепременно поговорит с господином Удальцовым и, если он позволит, сделает из пса чучело, дабы он охранял дом в отсутствие хозяйки, - чопорно возвестила Елизавета Андреевна, так и не простившая меня за время повторного визита к чародейке.

- А что же ей мешает живую собаку завести? Полагаю, она с охраной справится лучше чучела, - съязвил я и тут же чуть по губам себя не хлопнул. Нет, всё-таки я идиот, Елизавета Андреевна искренне восхищается Алесей, а я словно специально продолжаю язвить, настраивая барышню против себя. Вот какая муха меня укусила, а?!

«Ревность», - глухо подсказал внутренний голос, но был моментально запинан в тёмный угол бескомпромиссной логикой, подкреплённой практичностью. Нет, нет и тысячу раз нет, никакой ревности у меня нет и быть не может, я просто устал, у меня опять начинает болеть голова, я не люблю шарлатанов и мошенников, вот и всё. Я пригладил волосы, глубоко вздохнул, беря себя в руки и успокаиваясь, и ровным почтительным тоном, каким только о погоде да дорогах и можно говорить, произнёс:

- Елизавета Андреевна, уже поздно, позвольте я провожу Вас домой?

Барышня отвесила мне церемонный поклон и ответила столь же светским тоном, словно впервые увидела меня, причём на торжественном балу, где каждая юная особа подвергается самому пристальному и далеко не всегда благостному вниманию:

- Почту за честь, Алексей Михайлович.

Всю дорогу до дома мы молчали, отчего путь показался едва ли не в три раза длиннее. Пару раз я пытался завязать непринуждённый разговор, но барышня или отвечала односложно, цедя слова сквозь зубы, или же и вовсе отмалчивалась, надменно морща носик и даже не глядя в мою сторону. Ну и пожалуйста, не больно-то и хотелось развлекать разговором эту церемонную куклу, подумаешь, тоже мне Елизавета Английская, пламенная роза Тюдоров! От раздражения, досады, какого-то подспудного беспокойства, объяснения коему я так и не смог найти, как ни пытался, у меня окончательно разболелась голова. Руки заледенели, во рту пересохло, даже затошнило, поэтому я без всяких угрызений совести отговорился нездоровьем и оставил госпожу Соколову одну разбираться с грозной, словно цунами, Софьей Витольдовной, к коей нас позвала перепуганная горничная, едва лишь мы переступили порог дома. Елизавете Андреевне моё бегство пришлось не по вкусу, зелёные глаза вспыхнули, словно у рассерженной кошки, но спорить или же как-то комментировать мои действия барышня не стала. Видимо, окончательно и бесповоротно признала трусом, не достойным её общества. А вот плевать, не стану переживать по этому поводу, слишком паршиво себя чувствую.

- Барин, Вам можа морсу принести? – сердобольно прошептала горничная Глафира, глядя на меня так, словно я находился при последнем издыхании. - Але дохтура позвать?

- Давай морсу, - я коротко кивнул и зашипел от боли, словно раскалённым копьём пронзившей мне голову, - доктора не надо, отлежусь, само пройдёт.

- Знамо дело, к ведьме в самую пасть сунулся, вот она его и спортила, - услышал я прежде, чем закрыл дверь в комнату и рухнул на кровать как есть, даже обувь не снял. Потом, всё потом, сейчас немного отлежусь и…

Сны мне снятся редко, точнее, как авторитетно заявляет Сашка, сновидения приходят ко всем, только не каждому дано их запомнить. Мне вот, например, это удавалось крайне редко, а после смерти Лики я и вовсе или часами ворочался с боку на бок, не в силах уснуть, или проваливался в тёмную вязкую бездну, из которой с трудом выдирался по звонку будильника. Сейчас же я отчётливо увидел себя, бесшумно идущим по коридору спящего поместья госпожи Абрамовой. Точнее, притворяющегося спящим, я отчётливо услышал в ночной тишине чей-то приглушённый страстный вскрик, скрип двери, шёпот, даже бульканье. Видимо, обитатели дома под покровом ночи, пользуясь тем, что Софья Витольдовна крепко спит, предавались всем запретным днём наслаждениям, большинство из коих опасно граничат со смертными грехами: сладострастию, пьянству и прочее. Ладно, бог им всем судья, я-то тоже не до уборной шествую.

За время своего пребывания в доме Софьи Витольдовны я не успел ещё толком изучить расположение комнат, да и некогда было сим заниматься, ведь сначала я пребывал в беспамятстве, потом всего лишь и успел, что встретиться с госпожой Абрамовой да Елизаветой Андреевной, после чего покинул владения, приступив к расследованию убийства их соседки. Но во сне я точно знал, что мне нужно подняться по лестнице на второй этаж, повернуть направо, пройти две двери (гардеробную и комнату горничной), после коих и будут нужные мне покои. Я толком не знал, что там, в той комнате, куда я так стремлюсь, но был уверен: там ждёт меня настоящее и безграничное счастие, о коем только в старинном романе и можно прочитать. От нетерпения лестницу я преодолел как мальчишка, лихо перешагивая сразу через две ступеньки, на предпоследней, второй, если считать при спуске сверху, зацепившись обо что-то чуть и не рухнув лицом вниз. От болезненного падения меня спасла отличная реакция: я успел ухватиться за перила и негромко, но весьма энергично выругался. Мощный выброс адреналина в результате этого неприятного казуса вышиб меня из сна, словно пробку из шампанского, я резко распахнул глаза, сел и напряжённо огляделся, пытаясь понять, где нахожусь и как меня сюда занесло. Так, я в своей комнате, в той же самой одежде, в коей и рухнул в кровать, значит всё, что я увидел, было всего лишь сном. Забавно, раньше настолько реальных сновидений у меня никогда не было. Что особенно благостно, голова у меня уже не болит, кровь бурлит и хочется приключений. Прогулка по дому в поисках таинственной комнаты тоже вполне подойдёт, заодно проверю, о какую заразу я споткнулся на лестнице, и постараюсь убрать её прежде, чем обитатели второго этажа проснутся и станут выходить из своих комнат, рискуя сломать себе шею, кубарем скатившись вниз.

Свои намерения я привык претворять в жизнь, а потому, спешно поправив одежду и постаравшись придать себе наиболее благопристойный для столь позднего времени облик, я приоткрыл дверь своей комнаты и прислушался. Те, кто уверяет, что ночь бесшумна, никогда не гуляли по погружённому во мрак дому в ту пору, когда все обитатели разошлись по своим комнатам, обменявшись пожеланиями сладких снов, не несли дежурство в самый «мёртвый» час с трёх до четырёх и вообще засыпали сразу же, едва коснувшись головой подушки. На самом деле ночь такая же разноголосая, как и день, только она не кричит во всё горло, а негромко делится со всеми, кто желает, своими секретами. Мне с детства нравилось слушать ночную жизнь, мальчишкой мне казалось, что если быть очень внимательным и подняться повыше, то можно даже подслушать, о чём тихонько перешёптываются звёзды над нами. А сколько раз за время службы меня спасало умение слушать и слышать мрак! И не только меня, что особенно радует.

Так вот, дом госпожи Абрамовой, погружённый во мрак и на взгляд стороннего наблюдателя крепко спящий, если внимательно прислушаться, походил на большой муравейник. Вот коротко скрипнула дверь, прошелестело чьё-то платье, раздался приглушённый голос то ли умоляющий, то ли, наоборот, приказывающий. Я осторожно выскользнул из комнаты, привычно пригибаясь, прижимаясь к стене и стараясь мягко перекатываться с пятки на носок, чтобы ступать бесшумно, прокрался туда, где звучал этот явно взволнованный голос. Конечно, подслушивать некрасиво, но, согласитесь, честные дела под покровом ночи не вершатся. Я добрался до угла и остановился, не рискуя двигаться дальше, так как прерывающийся девичий голос звучал совсем рядом, и если бы я выглянул из своего укрытия, то непременно оказался бы обнаружен.

- Давай уедем, умоляю, - отчаянно шептала незнакомка, судорожно всхлипывая и делая титанические усилия, дабы не разрыдаться в голос и не перебудить всех вокруг. – Я не могу больше притворяться!

Та-а-ак, судя по всему, кто-то на собственном горьком опыте постигает истину о том, что обманывать некрасиво. Эх, жаль, не видно лица, утром придётся эту бедолагу по голосу искать, а я всё-таки не принц из «Русалочки», хотя тот с этой задачей тоже не справился, предпочтя земную принцессу морской нимфе, мда.

Незнакомка меж тем продолжала свой страстный монолог:

- Пойми, я устала! Устала постоянно лгать, устала улыбаться, когда хочется плакать, устала развлекать эту старую ведьму, устала быть куклой, которую то достают с полки, чтобы поиграть, то безжалостно ломают и бросают на пол! Я не могу так больше!

- Не можешь, значит, - голос мужчины был глухим и ровным, словно он обсуждал зарядивший на сутки дождь или поданную к ужину рыбу.

Однако для его собеседницы даже этой краткой фразы было достаточно, чтобы воодушевиться и продолжить с новым пылом свои излияния:

- Да, не могу. Давай уедем, прошу тебя.

Повисла тишина, прерываемая лишь приглушенными всхлипываниями девушки и шелестом её платья, когда она начинала переминаться с ноги на ногу. Я уже собирался уходить, когда мужчина хрипло прошептал:

- Иди ко мне.

Ну вот, ему про храм, а он про срам, сейчас начнёт успокаивать девицу всеми доступными способами, а когда она утомлённая размякнет, попросит потерпеть ещё чуть-чуть, суля в недалёком будущем райскую жизнь на золотых горах. И девица его непременно простит, посулам его поверит и беспрекословно станет выполнять любую его прихоть до очередной истерической вспышки. И так будет продолжаться до тех пор, пока или он не найдёт износившейся рабыне (назвать сию особу женой, подругой, спутницей или даже любовницей у меня язык не поворачивается) замену, или она во время очередной истерики его не убьёт. В моей служебной практике встречались оба варианта.

Я покачал головой, понимая, что сейчас девица не услышит и самого господа бога, вздумай он спуститься с небес для её вразумления, но дал себе зарок непременно найти эту жертву и побеседовать с ней днём, когда страсти немного утихнут, дав призрачный шанс достучаться до разума, коий имеется даже у самых бестолковых особ. Что ж, здесь мне больше делать нечего, судя по шуршанию одежд и участившемуся тяжёлому дыханию, этой парочке свидетели совершенно точно не нужны, поэтому скромно удалимся.

Я плавно развернулся, стараясь ничего не задеть и ничем не зашуршать, дабы не спугнуть голубков, становящихся всё более раскованными, и направился в сторону лестницы на второй этаж. По пути мне пришлось спешно юркнуть в тень и плотно прижаться к стене, чтобы не столкнуться с пошатывающимся субъектом, обдавшим меня винными парами и трепетно прижимающим к груди бутыль. Судя по нетвёрдой походке и стойкому амбре, визит за вином у данного господина явно не первый, а если учесть, что он добывает выпивку сам, а не гоняет слуг, то хозяйка дома сего времяпрепровождения явно не одобряет. Оно и понятно, Софья Витольдовна сама твёрдо стоит на ногах и от других того же требует, пусть и не всегда успешно.

Ещё один раз мне пришлось укрываться в тени уже у самой лестницы, мимо меня, воровски оглядываясь по сторонам и спешно поправляя платье, проскочила девица, а следом за ней спешил мужчина, негромко ругающийся под нос всякий раз, как подковки на его сапогах цокали особенно громко. У шкафа, за коим я прятался, кавалер догнал даму, ухватил за руку и пылко притянул к себе, лихорадочно шепча:

- Ну, куда же ты? Постой!

- Оставьте меня, - зло отчеканила дама, яростно вырываясь, - Вы сами сказали, что я Вас не достойна!

- Неправда, - простонал мужчина, прижимая спутницу к себе, - я не могу жить без тебя, ты моя судьба, моё счастие!

- Видимо, именно поэтому Вы приглашаете меня к себе исключительно ночью, словно непотребную девку! – дама язвительно рассмеялась и решительно оттолкнула кавалера. – Предупреждаю: если Вы посмеете приблизиться ко мне, я закричу так, что даже соседи сбегутся и увидят Ваш позор.

Мужчина горестно всхлипнул и замер, тяжело дыша. Его спутница отошла к шкафу, так что я смог уловить исходящий от неё тяжёлый и приторный аромат роз, тряхнула головой (по моей щеке скользнула её прядь) и отчеканила:

- Решайте сами, Прохор Милорадович, или Вы представите меня своей матушке как невесту, или я приму заманчивое предложение господина Болдина. Он давно предлагает мне собственный дом, выезд и полный пансион, а ещё регулярные поездки за границу!

- Одумайтесь, - возопил мужчина и тут же перешёл на испуганно-приглушённый шёпот, - заклинаю Вас, одумайтесь! Олег Петрович погубит Вас!

- Можно подумать, тайная связь с Вами вознесёт меня к воротам рая, - усмехнулась незнакомка и величественно взмахнула рукой. – Ступайте, я всё сказала. Сроку на раздумье даю Вам ровно сутки, до завтрашнего вечера. Следующую ночь я проведу с мужчиной, и только от Вас зависит, кто им окажется.

Девица ушла, не промолвив больше ни слова и игнорируя приглушённые мольбы кавалера, коий, не добившись благосклонности дамы, побитой собакой направился куда-то во тьму дома. Надеюсь, к себе в комнату, где рухнет в кровать и уснёт, в крайнем случае напьётся, а не станет сдуру вешаться, стреляться или же ещё каким-либо способом пытаться прервать ставшую столь суровой жизнь. Ну ничего себе, какие тут страсти по ночам кипят, Шекспир и Шиллер просто спешно записывают, нервно обкусывая кончики перьев, а древнегреческие трагики посыпают головы пеплом, сетуя, что писали о героях мифов, кои и в половину не столь занимательны, как добропорядочные господа из тихого провинциального городка Российской империи. Вот уж воистину в тихом омуте черти водятся, да ещё какие! Интересно, Софья Витольдовна хотя бы догадывается, какие трагедии разворачиваются под крышей её дома, едва лишь обитатели расходятся по своим комнатам? Наверное, да, ведь госпожа Абрамова создаёт впечатление не восторженной подслеповатой курицы, а особы весьма проницательной и рассудительной.

Я осторожно выбрался из своего укрытия и скользнул к лестнице, надеясь, что больше не стану случайным свидетелем никаких пикантных сцен, а то прятаться-то мне негде, если только через перила безоглядно скакать, что, согласитесь, перспектива весьма сомнительная. К счастью, больше мне никто не встретился, только ступеньки под ногами чуть слышно поскрипывали, недовольные тем, что кто-то наступает на них, не давая покою даже ночью. Когда по моим подсчётам нужная ступенька оказалась в зоне досягаемости, я присел на корточки и осторожно вытянул вперёд руку. Честно говоря, я почти убедил себя в том, что никакого препятствия на ступеньке нет, это был всего лишь сон, мираж, коему суждено безвозвратно растаять поутру, а потому не сразу понял, что пальцы нашарили тонкую гладкую верёвку, пересекавшую ступень. Это ещё что за шуточки?! Осторожно, словно это была растяжка, готовая взорваться от любого неуклюжего движения, я придвинулся ближе и, бесшумным русским словом помянув царящий вокруг мрак, принялся ощупывать верёвку лёгкими плавными движениями. Взрывчатки, слава богу, равно как и револьвера, арбалета и прочей пакости, способной среагировать на напряжение верёвки и убить или же покалечить излишне любопытного, безоглядно тянущего руки куда попало, не было, но на этом приятные открытия и заканчивались, любезно уступая место открытиям пренеприятным. Итак, верёвочка была достаточно тонкой для того, чтобы не броситься в глаза тем, кто будет спускаться, но при этом достаточно прочной, чтобы не порваться сразу же, едва её коснётся нога. Привязана она была довольно крепко, с двух сторон, хоть и без причуд, свойственных узлам моряков, военных и тем, кто увлекается восточными единоборствами. Один конец верёвки крепился к перилам, умело замаскированный какой-то завитушкой, а второй был примотан к небольшому гвоздику, вбитому в стену. Вбитому неумело, криво, но довольно прочно, я покачал шляпку, потянул на себя, но выдрать голыми руками не смог. Какой же из этого осмотра следует вывод? Только один: некто, мужчина или даже дама, специально приготовили смертельную ловушку для обитателя или же обитательницы второго этажа, причём сделали её недавно, вполне возможно, сегодня вечером, уже после того, как жертва поднялась к себе. Пожалуй, мне стоит прогуляться на второй этаж и деликатно, дабы не потревожить, посмотреть, кто именно ночует на втором этаже. Не для прислуги же такую ловушку устроили в самом деле!

Я осторожно отвязал верёвку с одной стороны, но с другой она оказалась прикручена сильнее, и я решил не тратить времени попусту и до поры оставить её так, как есть. Вряд ли преступник решится повторить свой фокус, скорее всего, притихнет, обдумывая очередную пакость. Я же, если повезёт, позаимствую у кого-нибудь наверху перочинный нож и отрежу эту верёвочку от греха подальше, а то и гвоздь выдеру, чтобы больше никаких соблазнов мерзопакостных не возникало.

На всякий случай, исключительно для подстраховки, я проверил первую дверь. За ней действительно оказалась гардеробная, затем вторую, там на узкой деревянной кровати спала конопатая девчушка, та самая, что приглашала меня к госпоже Абрамовой. На стуле было аккуратно сложено простого кроя платье, белый полотняный фартук, а под сиденьем один к одному стояли башмачки. Обстановку в комнате можно было охарактеризовать как «простенько и чистенько», в красном углу помигивала лампадка, с иконы строго взирал потемневший от времени лик Богородицы. Предположить, что на обитательницу сих покоев начал охоту неведомый душегуб, конечно, можно, но как-то сомнительно. Если бы эту барышню захотели уничтожить, то зарезали бы без всяких ухищрений или зашибли бы чем-то тяжёлым, а тело украдкой сволокли подальше, обвинив впоследствии девицу в том, что она сбежала, ещё и прихватив из дома что-нибудь ценное.

Тихонечко, дабы не разбудить крепко спящую девицу, я выскользнул из комнаты и направился в следующую, стараясь хоть немного укротить сердце, биение коего, как мне казалось, гулким эхом разносилось по всему коридору. Честное слово, последний раз я так волновался лишь в день свадьбы с Ликой… А, нет, было нечто подобное, когда моя ненаглядная позвонила мне и сказала, что скоро нас будет уже трое. Я вспомнил, с каким нетерпением ждал возвращения домой из командировки, как жадно смотрел в окно поезда, спеша увидеть очертания родного города, как выскочил на перрон, едва не оставив в вагоне сумку, и завертел головой по сторонам, гадая, почему Лика не встречает меня, как делала всегда. Это были последние минуты блаженства, последние мгновения, когда я жил и радовался жизни, строил планы на будущее и свято верил, что всё будет хорошо. Я крепко зажмурился, стиснул зубы и яростно замотал головой, гоня воспоминания о том кошмаре, который начался сразу после того, как на перроне ко мне подошёл Никита и, виновато отводя взгляд, сказал, что мне нужно ехать в больницу. Проклятая память опять подбрасывала мне убийственные, в клочья раздирающие душу кадры, и я никак не мог отстраниться, спрятаться от них, снова начать дышать.

- Алексей Михайлович? – нежный голос Елизаветы Андреевны оказался чудодейственным бальзамом для моего истерзанного сердца, лучом света в бездне отчаяния, путеводной звездой. – Алексей Михайлович, что с Вами, Вам плохо?

Знала бы ты, девочка, КАК мне было плохо без тебя. Я подошёл к барышне, выглядывающей из той самой комнаты, куда я направлялся, решительно втолкнул Елизавету Андреевну внутрь, плавно закрыл за собой дверь, самым краешком сознания помня о том, что сейчас ночь, и шуметь не стоит, после чего притянул опешившую девушку к себе и жадно впился ей в губы поцелуем, страстным словно лава вулкана, внезапно пробудившегося у меня в душе. Госпожа Соколова дёрнулась, пытаясь отстраниться, но я лишь крепче прижал её к себе, с наслаждением запустив пальцы в мягкие и пушистые завитки волос на затылке. Господи, какая же она сладкая, словно нектар, которым питались боги Олимпа, словно родниковая вода! Я наслаждался поцелуем и никак не мог утолить жажду, чем больше целовал, тем сильнее разгоралось пламя страсти. Я забыл обо всём на свете, весь мир для меня растворился в этих блестящих зелёных глазах, подобных колдовским омутам, единственным звуком на земле остался лишь грохот сердца в ушах да хриплое, прерывистое дыхание, со стоном вылетающее из груди.

Отчаянно-короткий, полный боли и ужаса вскрик хлестнул словно плетью по натянутым до предела нервам. Я готов был поклясться, что видел, как мелкими золотистыми искрами разлетелось опутывающее нас с Лизой заклинание. Барышня смущённо охнула и отпрянула, вырвалась из моих рук, судорожно подхватывая одежду и прижимая её к груди, я, дабы не смущать Елизавету Андреевну, поспешно отвернулся. По совести, стоило бы вообще выйти из комнаты, только у меня от перенапряжения дрожали колени, в ушах гудело, а перед глазами всё плыло. Я и пары шагов самостоятельно не сделаю, рухну непременно, а у госпожи Соколовой силёнок не хватит меня ни оттащить подальше, ни к себе обратно втянуть, чтобы себя не компрометировать. Плохо, что голова опять заболела, в висках словно кузня открылась со столярной мастерской в придачу, а самое мерзкое, что я понятия не имел, как теперь себя вести с Елизаветой Андреевной, которую я чуть не соблазнил, и при мысли о коей в моей крови опять начинают танцевать языки пламени. Три тысячи чертей, она же невеста другого, а обручение в начале двадцатого века дело столь же серьёзное, как и венчание! Дьявол раздери эту проклятую чародейку Алесю и все её мерзопакостные изобретения! Голову готов дать на отсечение, что это её проделки! Я осторожно выдохнул, мысленно встряхнул себя за шиворот и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Хватит позорить и пугать девушку, она теперь, наверное, даже от жениха своего шарахаться будет. Завтра утром всенепременно извинюсь перед Елизаветой Андреевной, скажу, что… Мысленно пытаясь представить завтрашнюю сцену, я отчётливо увидел перед собой госпожу Соколову, её зелёные, словно свежая листва, глаза, её нежные губки и до крови прикусил губу, чтобы сдержать стон желания. Проклятие, да что со мной, я же не мальчишка?! Нет, пожалуй, пока мне с Елизаветой Андреевной лучше не встречаться, а то не удержусь, я же не железный, хотя ещё две недели назад наивно думал, что все прелести жизни похоронены навеки.