Удача в подарок, неприятности в комплекте

Глава 13. Таинственное послание

Донести Катю до небольшой, предназначенной для отдыха прибывших на бал гостей комнатки Алексей не успел. Едва он покинул бальную залу, как девушка на его руках выгнулась дугой, с сиплым хрипом втянула воздух, пустив по подбородку кровавую пену, и обмякла. Ещё хранящее тепло тело стало тяжёлым, словно мешок, битком набитый камнями, прелесть жизни ушла, смерть жадной костлявой лапой спешила заклеймить то, что когда-то, совсем недавно, было юной, полной силы и мечтаний девицей.

- Кончено, - прошептал Корсаров, через плечо глядя на доктора.

Феликс Францевич печально вздохнул, перекрестился, укоризненно покачал головой:

- Всё равно в комнату несите, не здесь же тело осматривать.

Алексей кивнул, быстро внёс тело Кати в комнатку, положил на коротенький, обитый нежно-голубым шёлком диванчик и коротко бросил доктору:

- Вы начинайте осмотр, а я за бокалом.

Следователь распахнул дверь и не сдержал короткого энергичного проклятия, чуть не впечатавшись в грудь Василия Харитоновича.

- Осторожнее, сударь, - Василий выразительно покачал бокалом с вином, который осторожно держал двумя пальцами за ножку. – Уничтожите единственную улику.

Корсаров машинально отметил, что руки Василия Харитоновича затянуты тонкими лайковыми перчатками. Дань моде или стремление не оставить пальчики на фужере? Оказывается, Лизин дядюшка не так прост, как хочет казаться.

- Что с Катей, жива? – Василий пытливо смотрел на следователя, протягивая ему бокал со всей осторожностью, на какую был способен.

Алексей поправил перчатку, бережно принял фужер и покачал головой:

- Нет, скончалась, даже сюда донести не успели.

Василий Харитонович протяжно вздохнул:

- Э-эх, старый я дурак, не сберёг девчонку.

В Корсарове моментально пробудился охотничий инстинкт. Он подобрался, точно почуявшая след гончая:

- Вы знали о покушении?

Василий прищурился, остро и оценивающе глядя на стоящего перед ним мужчину, задумчиво покачался с пятки на носок, после чего, удовлетворившись осмотром, хмыкнул:

- Скажем так: предполагал, что покушение будет. Только не на Катю, а на…

- Лизу, - выдохнул Алексей и рыкнул так, что задребезжали стёкла в окне. – Где она?!

Василий Харитонович пожал плечами:

- Когда я выходил следом за Вами, была с Петенькой. Да Вы не волнуйтесь, он теперь, ревностью терзаемый, с неё глаз не спустит.

Лицо Корсарова осветила грустная улыбка:

- А есть повод для ревности?

Василий бросил на следователя быстрый взгляд, решил, что он не дитя малое, сам в делах своих сердечных разберётся, а доброхоту нежелательному может и голову оторвать, дабы не лез в вопросы, для него не предназначенные, и ответил шутливо:

- Так ведь ревнивец ревнует без всякого повода.

Алексей вздохнул, на миг на скулах его проступили желваки, пальцы сжались в кулаки. Василий Харитонович успел красочно представить, как ласточкой вылетает за дверь, но следователь буйствовать не стал, спросил строго:

- Почему Вы решили, что на Лизу будет покушение?

Дядюшка медленно выдохнул, спрятал руки в карманы, скрывая нервную дрожь, и пожал плечами:

- А как же иначе, если раньше искушались?

- И давно всё началось?

Василий Харитонович прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания:

- Могу напутать, но уже более трёх месяцев… вскорости после того, как Катенька, царствие ей небесное, рыдала из-за несчастной любви, на Лизу первое покушение и совершилось. Она на пленэре была, по мостику через быстрый каменистый ручей переходила, а доска возьми и сломайся. Лиза только чудом в воду не упала, успела за гнилую балясину, оставшуюся от перил, уцепиться, ещё жалела потом, что этюдник утопила. Он у неё тяжёлый был.

- Несчастный случай.

Дядюшка кивнул:

- Все так и подумали. Только я не поленился, сходил и посмотрел на мостик. Досочка была подпилена изрядно, так-то. Дальше – больше, неприятности посыпались на Лизу словно град, вот мы… - Василий Харитонович запнулся, кашлянул смущённо, - я и решил наблюдение негласное за племянницей организовать.

- Ольгу толкнули, перепутав с Елизаветой Андреевной?

- Вполне возможно, - Василий прошёлся по комнатке, стараясь не смотреть на безжизненное тело на диванчике и склонившегося над ним доктора, - но я бы не стал исключать и месть, и ревность.

- А Катя выпила вино, предназначавшееся Лизе, - продолжал Алексей, словно бы и не слыша своего собеседника.

- Вот тут я с Вами полностью согласен, Алексей Михайлович, - Василий Харитонович кивнул и затеребил пуговицу, жалея, что нельзя налить хоть немножечко коньячку, пить над телом несчастной казалось кощунством. – Катенька девица была добрая, зла никому не чинила, да и врагов не имела.

- А как же несчастная любовь?

Василий пожал плечами:

- Так что с того? Девицам надо время от времени разбивать сердечки, это учит их мудрости, смирению и терпению.

- А Вы философ, Василий Харитонович, - усмехнулся Алексей.

- Счастливый в семейной жизни мужчина становится супругом, несчастный – философом, - откликнулся доктор. – Василий же Харитонович до того невестами доперебирал, что пора жениховства ушла безвозвратно.

- И не жалею, - отрезал Василий Харитонович.

Следователь ему не сильно поверил, но спорить не стал, повернулся к доктору:

- Что скажете, Феликс Францевич?

- Если коротко, то отравление. Подробнее скажу после более тщательного обследования, когда тело в мертвецкую доставят.

В стену рядом со входом в комнату со всей силы бухнуло что-то тяжёлое, заставив даже привыкших за годы армейской службы к неожиданностям и неприятностям следователя и Василия Харитоновича вздрогнуть и напрячься, а затем дверь распахнулась, едва не слетев с петель, явив стоящего на пороге бледного Фёдора Ивановича. Господин Колокольцев обвёл всех собравшихся мутным взглядом и хрипло выдохнул:

- Беда… убили…

- Лизу?! – в один голос вскричали Василий и Алексей.

- Нет, - Фёдор Иванович сполз на пол, прижал ладонь к левой половине груди, - Оленьку. Подушкой придушили.

- А ты куда смотрел, иродище поганое?! – рявкнул Василий Харитонович, подскакивая к Колокольцеву и хватая его за грудки.

- Когда в бальной зале шумиха поднялась, я вниз спустился, - забормотал Фёдор Иванович, опасливо закрывая лицо рукой, - на одну минуточку буквально, подумал: мало ли, вдруг помощь моя нужна.

- Дальше, - проскрежетал Василий, пылая взором, точно легендарный дракон.

- Ну… - Колокольцев сглотнул, взгляд отвёл, - пока всё узнал, то да сё, я наверх поднялся, в спальню к Ольге зашёл, она лежала, всё в порядке вроде…

- Было бы странно, если бы Ольга Георгиевна после смерти бегать начала, - фыркнул доктор, собирая саквояж, тяжело поднимаясь и протирая лоб платком.

- Ага, - Колокольцев насмешки не уловил, не до того ему было, - так вот, я ближе-то подошёл, смотрю, мать честная, а у неё на лице подушка лежит. Я её, естественно сбросил, Ольгу тормошить стал, а куда там, она уж остывает.

- Так сколько же ты, ирод, отсутствовал, если тело остывать начало?! – рявкнул Василий и отшвырнул Фёдора Ивановича, словно пёс надоевшую игрушку.

- Это уже неважно, - Алексей зло саданул кулаком по колену, - он нас опередил. Опять! У нас уже второй труп, а мы всё ещё словно слепые котята во все углы тыкаемся!

Мужчины угнетённо молчали, не смея смотреть друг другу в глаза, в комнате повисла напряжённая, как перед бурей, тишина.

- Ладно, чего уж, потерявши голову, по волосам не плачут, - Корсаров вздохнул, потёр лицо ладонями, - идёмте в комнату Ольги, обыск проведём.

- Алексей Михайлович, да Вы только скажите, мы всё сей же миг сделаем, – Фёдор Иванович готов был из собственной кожи выпрыгнуть, лишь бы загладить свой приведший к смерти несчастной Оленьки промах.

Доктор и Василий Харитонович согласно кивнули.

- Вы, господин Колокольцев, отправляйтесь за городовыми, а мы с Вами, господа, направимся в комнату к Ольге, - приказал Корсаров и строго добавил. – И никому, кроме городовых, ничего не говорить, даже Софье Витольдовне и Елизавете Андреевне. Ясно?

- Ясно, - дружно пролетело по комнате.

Покои Ольги Георгиевны были, по сравнению с гостевыми комнатами, просты и незамысловаты, Софья Витольдовна старалась особо молодых девиц не баловать, дабы не прививать им страсти к роскоши. Разумеется, для Лизы и в этом правиле делалось исключение, всё-таки строжить родную дочь, пусть и признанную племянницей, довольно сложно, сердце материнское нет-нет, да и ввернёт какую-нибудь поблажку.

Для госпожи Игнатовской никаких поблажек не делалось, добро, что хоть не держали как Золушку на чердаке, хотя именно этой барышне ежовые рукавицы не повредили бы, глядишь, меньше бы любовников заводила и жила бы, соответственно, дольше. Алексей недовольно тряхнул головой и шёпотом обозначил для своих спутников зоны обыска: доктору на кровати и на теле покойной, Василию Харитоновичу у входа, а Фёдору Ивановичу рядом с большим шкафом. Себе же господин следователь оставил письменный стол, с точки зрения поиска информации местечко самое что ни на есть лакомое. Это в двадцать первом веке при желании и соответствующих навыках информацию можно уничтожить бесследно, в начале же двадцатого следы всё равно остаются: оттиск карандаша на бумаге, смазанные отпечатки текста на промокашке, обрывки или обгоревшие клочки писем в камине, а то и спрятанная или же случайно завалившаяся куда-нибудь записка. По этим вот отголоскам страстей, раздумий или расчётов при желании можно составить полную картину происходящих с автором строк событий, а желания у Алексея Михайловича было в достатке, ведь неведомый преступник угрожал Лизе. И сколько бы господин Корсаров не повторял себе, что госпожа Соколова для него недоступна, словно звезда для влюблённого сверчка, сердце холодные доводы разума слышать не желало. Где-то в глубине души мечтательный и романтичный Алёша рвался собой закрыть ненаглядную Лизоньку, а потом подхватить её на руки, крепко поцеловать и унести в светлое будущее.

«Угу, коммунистическое, судя по реальности мечтаний, - хмыкнул Алексей Михайлович, деловито перебирая бумаги в многочисленных ящиках письменного стола Ольги. – Сударь, Вы фантазёр, а мнили себя суровым реалистом!»

Следователь поморщился, словно у него зубы заныли, подхватил промокашку и всмотрелся в отпечатки смазанных букв. Что это, деловая бумага или любовное послание? Судя по тексту, ответ на приглашение на бал. Может иметь отношение к нападению? Вряд ли, значит убираем. Алексей вытащил скомканную и грязную, словно ей пол протирали, бумажку, осторожно развернул. Неровные, прыгающие, точно пьяный воробей, буквы складывались в грозные слова:

«Мерзавка, оставь его в покое, иначе пожалеешь! Гореть тебе в аду, ведьма!»

Подписи не было, оно и понятно, авторы подобных посланий редко хотят оставить свой автограф адресату. Корсаров накрыл бумагу ладонью, прикрыл глаза, сосредоточился. Увы, увидеть того, кто начертал подобный пасквиль, не получилось, пред мысленным взором предстала лишь Оленька, с довольной улыбкой достающая из-под двери сложенную вчетверо записку. Девушка нетерпеливо развернула листок, вчиталась в краткое послание, озадаченно нахмурилась и прочитала текст ещё раз. Брезгливо передёрнула плечиками, огляделась по сторонам, словно ожидала, что автор записки стоит у неё за спиной, даже в коридор выглянула, но там, естественно, никого не было. Милые черты Ольги Георгиевны исказила гримаса злобы, тонкие пальцы сжали листок, словно это была ядовитая змея или мерзкий паук, дерзнувший попасть на девичье ложе.

- Это мы ещё посмотрим, - прошипела Оленька и запулила бумажный шарик на самое дно нижнего ящика письменного стола. Конечно, можно было бы выкинуть записку, а то и сжечь её, но госпожа Игнатовская была особой, весьма трепетно относящейся к любым бумагам и способной даже самое мерзопакостное послание превратить в звонкую монету.

Алексей Михайлович вздрогнул, поморщился, растирая виски: видение исчезло, оставив после себя лёгкую тошноту и головную боль, и посмотрел на своих помощников.

- Ничего, - вздохнул Фёдор Иванович, чувствуя себя виноватым и за то, что не уследил за Оленькой, и за то, что не обнаружил никаких следов преступника.

- Ну, голубчик, то, что Ольга Георгиевна задушена подушкой, Вы и без меня знаете, а сказать что-либо более серьёзное без дополнительного исследования я не могу, - развёл руками доктор и виновато поправил пенсне.

- А вот у меня есть кое-что интересное, - Василий Харитонович был удивительно похож на кота, полакомившегося, пока хозяйка не видела, целой миской свежих сливочек.

Корсаров вопросительно приподнял брови, но спрашивать ничего не стал, по опыту общения со своими друзьями прекрасно помня, что задавать вопросы не стоит, хитрец специально будет вредничать, капризничать, отшучиваться и пускаться на всевозможные уловки, лишь бы не отвечать на чётко поставленный вопрос. Фёдор Иванович, давно знающий своего друга и сослуживца, прикусил губу и опустил взгляд, дабы ничем не выдать снедающего его любопытства, а вот Феликс Францевич, добрая душа, попался на старую, как мир, уловку:

- Василий Харитонович, что же Вы обнаружили? Скажите, не томите нас.

Василий хитро покосился на доктора, стрельнул взглядом в сторону следователя и господина Колокольцева и напустил на себя нарочито скучающий вид:

- Да так, пустяковину одну. Сначала помстилось, что сие может быть полезно, но сейчас кажется, что никакого смысла моя находка не имеет.

- Ну что ж, - Алексей решительно прихлопнул ладонью по столу, – раз осмотр завершён, можно уходить.

- А как же… - начал было Феликс Францевич, но Фёдор Иванович мягко приобнял его за плечи, увлекая к выходу:

- Идёмте, доктор. Нам здесь делать боле нечего.

Василий Харитонович был уверен, что равнодушие к его словам и тонким, полным воистину иезуитского коварства намёкам не более, чем бравада, но когда господин следователь, а следом за ним и доктор с бессердечным Колокольцевым (а ещё друг называется!) скрылись в коридоре, его уверенность сменилась смятением. Как же так, он же раздобыл действительно важные сведения, способные приоткрыть завесу мрачной тайны, а его никто и слушать не хочет! Ну не в гостиной же, при всей честной компании подобные вопросы обсуждать!

- Господа, постойте! – воскликнул Василий Харитонович, выскакивая в коридор и хватая Алексея за рукав. – Глупо и небезопасно выносить обсуждение вопросов следствия на широкую публику, ведь убийца, господа, - голос мужчины снизился до шёпота, - убийца – один из обитателей этого дома.

Колокольцев и доктор ахнули, а господин Корсаров даже бровью не повёл:

- Совершенно верно. Записки с угрозами подбрасывали не в окно и не передавали с посыльными, их приносили сразу под дверь.

Василий Харитович уязвлённо поджал губы:

- Записки? Значит Вы их тоже нашли?

- Всего одну, - Алексей кивком головы пригласил всех вернуться в комнату и достал из кармана послание с угрозами. – Полагаю, Василий Харитонович, Вы тоже нашли нечто подобное? Ещё одно послание с угрозами и проклятиями?

- Нет, у меня нечто иное, - Василий протянул следователю обрывки какой-то записки и скомканный листок. – Я, конечно, не берусь утверждать, но, по-моему, тут приглашение на свидание. А на этом листке отчётливо заметен оттиск пера, причём я готов поклясться, что писала сама Ольга Георгиевна.

- Значит письмо от неё и, скорее всего, ответ на послание, - Алексей передал обрывки записки Фёдору Ивановичу, а сам тщательно разгладил скомканный листок, придирчиво изучая его со всех сторон, - любопытно.

- Чёрт побери, да эта задачка посложнее кражи денег из армейской казны! - возбуждённо воскликнул господин Колокольцев. – Помните, Василий Харитонович, тогда всё указывало на мальчишку-поляка, а виновным оказался…

- Это сейчас к делу не относится, - поспешно перебил своего друга Василий, не желающий даже спустя время ворошить осиное гнездо военных тайн в присутствии лиц гражданских, для коих боевые офицеры должны оставаться непогрешимыми образцами честности и благородства. – Давайте лучше займёмся расшифровкой этих посланий.

- Если вы не возражаете, господа, я вас оставлю, - доктор виновато улыбнулся и поправил пенсне, - я не силён в шифрах, мне более подвластны тайны человеческого тела. Надеюсь, вы любезно сообщите мне о содержании сих посланий.

- Разумеется, - Корсаров вежливо улыбнулся, - Василий Харитонович, Фёдор Иванович, вам я поручаю склеить разорванную записку, а сам займусь оттиском пера на листе. Надеюсь, возражений нет?

Возражений не оказалось, господа охотно поддержали предложение Алексея Михайловича и тут же деловито зашуршали обрывками, то негромко перешёптываясь, то посмеиваясь, а то и препираясь друг с другом. Корсаров отошёл к окну, с тоской покосился на широкий, словно специально предназначенный для того, чтобы на нём сидели, подоконник, но ронять престиж столичного следователя не стал, устроился на стуле. Листок старательно разгладил, придавил ладонью и прикрыл глаза, погружаясь в водоворот прошлого. Участившаяся практика приносила свои плоды: неприятных ощущений с каждым погружением оставалось всё меньше и меньше, голова почти не болела, да и тошнота прошла, оставив после себя лишь царапающую сухость во рту.

Алексей увидел сидящую за столом Ольгу, задумчиво кусающую кончик перьевой ручки. Меж ровных дуг бровей залегла складка, барышня то окунала перо в чернила, то вставала и начинала кружить по комнате, словно никак не могла на что-то решиться. На влюблённую она не походила, скорее была подобна стоящему на распутье страннику, не знающему, какая из двух дорог приведёт его в земли обетованные, а какая оборвётся в геенне огненной. Наконец, барышня с решением определилась, опустилась за стол, придвинула к себе стопку листов и застрочила так, что даже чернила мелкими брызгами полетели. Послание было кратким и любовной романтикой даже не пахло:

«Если Вы хотите, чтобы увиденное мной осталось тайной, особливо для особ, чьим расположением Вы дорожите, заплатите мне… - Ольга задумалась, опять прикусила ручку и недрогнувшей рукой начертала, - десять тысяч рублей. Я знаю, что такая сумма у Вас имеется, даже более, потому сроку Вам даю до завтрашнего вечера. В противном случае весь дом узнает о Ваших деяниях, объяснить кои без урона для собственной чести и планов Вы не сможете». Ольга ещё раз перечитала послание, поставила внизу размашистую подпись, набросила на плечи тёмный плащ и выскользнула из комнаты. Корсаров готов был проследить за госпожой Игнатовской, но, увы, видения не поддавались контролю извне, а потому, к кому направилась барышня, увидеть не получилось, зато следователь отчётливо разглядел, как под её дверь подсунули небольшую, тщательно сложенную записку. Очевидно, ответ на скандальное письмо. Ольга, которая сидела на кровати и готовилась ко сну, раздражённо водя гребешком по длинным волосам, отшвырнула гребень и тигрицей бросилась к двери, сцапала послание и зажала его в дрожащей от волнения и напряжения руке. Алексей сжался, собирая все силы, чтобы его не вышвырнуло из видения и он смог ознакомиться с текстом записки. То ли дар следователя в результате частых практик усилился, то ли небеса в кои-то веки раз решили внять мольбам, но видение продолжалось, а на постепенно усиливающуюся головную боль Алексей Михайлович решил не обращать внимания. Бог с ней, чай, не барышня нервическая, привык терпеть боль и физическую, и душевную.

Следователь склонился над плечом Ольги, всматриваясь в строки с характерным, свойственным для записей левой рукой, наклоном. Текст был краток и максимально лаконичен: «Жду сегодня в полночь у лестницы». Ни подписи, ни каких-либо характерных завитков на буквах не было, автор сего послания явно не горел желанием быть изобличённым. Прочитав, Ольга тщательно разорвала записку и бросила в угол рядом с камином, где уже валялись скомканные бумажки, обрывки лент и прочий мусор, который по совести следовало бы или сжечь, или вынести из комнаты, но госпожа Игнатовская явно считала себя выше столь низменных дел.

«Теперь понятно, почему Софья Витольдовна не жаловала Ольгу Георгиевну, - Алексей потёр виски, зажмурился и потряс головой, чтобы избавиться от тумана перед глазами, - девица была неаккуратна. Хотя именно эта привычка поможет изобличить её убийцу, вот уж действительно, не было бы счастья, да несчастье помогло».

- Алексей Михайлович, готово, - Василий Харитонович ликования скрыть и не пытался, он вообще притворства не жаловал, хоть порой и использовал в сугубо личных целях. – Всё сложили, правда, текст короток до неприличия.

Корсаров, чтобы не обижать своих помощников и не афишировать способности, подошёл и ещё раз прочитал записку. Помолчал, запоминая каждую букву, каждый самый мелкий штришок, даже сорт бумаги, на которой было написано послание.

- Писано-то левой рукой, у нас в армии казначей полковой так царапал, ох, и мерзкий, скажу я Вам, человек был, - Фёдор Иванович неодобрительно покачал головой.

- А в доме у нас леворуких нет, - Василий Харитонович вздохнул виновато, - вот ведь оказия, право слово. Значит, кто-то чужой принёс.

Алексей отрицательно покачал головой:

- Ольга писала записку, не называя ни себя, ни того, к кому обращалась, значит делала это непосредственно после встречи с преступником, по горячим следам. И адреса никакого не указывала, так что писала она или тому, кто живёт в доме, или тому, кто часто тут бывает. Ответ, обратите внимание, тоже безадресный, никакому курьеру его не доверяли, просто под дверь просунули, а значит автор был в доме.

Мужчины переглянулись, вздохнули:

- Дела… Теперь что же, каждого подозревать?

- Каждого не надо, лишь тех, у кого был мотив желать смерти Ольги Георгиевны.

- Тю, - Василий Харитонович махнул рукой, - так это все мужчины, кроме нашей честной компании и Петеньки, да ещё почти все дамы за вычетом Лизы и Катеньки, упокой господь её душу.

- Катеньку я бы вычитать не стал, - Фёдор Иванович почесал ухо, - хотя, конечно, её кончина служит наилучшим, как это называется, алиби.

- А ещё Ольга могла видеть, как преступник привязывал верёвку на лестнице, - Алексей вспомнил свой сон, обнаруженную после него на лестнице смертельную ловушку и нахмурился. – Она могла идти на встречу с Прохором Милорадовичем и увидеть…

- Какую верёвку? – Василий Харитонович, изрядно озабоченный, шагнул к следователю. – Сударь, я не прошу, я требую объяснений!

Корсаров вздохнул и кратко поведал о протянутой на ступеньках верёвочке, а потом добавил и про подпиленную цепь здоровенного пса с милым прозвищем Снежок.

Василий Харитонович и Фёдор Иванович переглянулись, опять вздохнули:

- Дела… Лизу теперь ни на единый миг нельзя одну оставлять, раз душегуб так активно за дело принялся.

- С горничной её, Настасьей, переговорить надо, мужское-то присутствие не всегда уместно, - ввернул господин Колокольцев. – И с Петенькой, пусть он невестушку свою оберегает, чай, не чужая.

Василий Харитонович заметил, как поморщился от этих слов следователь, и предложил, благо и сам не очень-то верил в бдительность милого и наивного, точно щенок-сеголеток, Петра Игнатьевича:

- Давайте лучше с Лизой, она барышня благоразумная, всё поймёт правильно. Особливо, ежели с ней господин следователь лично побеседует и всё самым наилучшим образом расскажет.

Алексей бросил на дядюшку пристальный взгляд, пытаясь уличить в излишней догадливости, а то и сводничестве, но Василий Харитонович излучал лишь искреннюю озабоченность судьбой племянницы.

- Хорошо, так и сделаю, - неохотно пробурчал Корсаров, чувствуя себя совершенно не готовым к встрече с Лизой, ведь проклятое сердце всё чаще сбрасывало оковы разума. – Сначала Настасью предупрежу, а потом и Лизу… Андреевну.

Василий Харитонович и Фёдор Иванович сделали вид, что оговорки господина следователя не заметили, погрузились в изучение записки и лишь после того, как Алексей Михайлович вышел, обменялись лукавыми взглядами.

Елизавета Андреевна, опечаленная смертью близкой подруги и сестрицы, мечтала лишь об одном: закрыться у себя в комнате и вволю выплакаться. Конечно, было бы совсем чудесно прорыдаться на крепком мужском плече, но того, к кому хотелось бы припасть, рядом не было, а тот, кто был, сам нуждался в помощи и поддержке, такой потерянный и несчастный вид у него был.

- Елизавета Андреевна, - протянул Петенька, глядя на девушку взором выброшенного на улицу щенка, - Лизонька, Вы мне прямо скажите: Вы меня презираете?

Лиза вздохнула, улыбнулась вежливо:

- Ну что Вы, Пётр Игнатьевич, конечно, нет.

Петенька пытливо всмотрелся в лицо своей невесты, а затем упал перед ней на колени, порывисто схватил нежную девичью руку и прижал к бешено колотящемуся сердцу, лихорадочно шепча:

- Лизонька, ангел мой, я люблю Вас, люблю! Вы мне дороже всего на свете, даже собственной жизни и чести, я умереть готов ради Вашей улыбки!

Какая девушка устоит против таких пламенных речей? Елизавета Андреевна улыбнулась и прикрыла глаза, вслушиваясь в горячие мольбы и старательно отгоняя от себя образ другого мужчины, на подобные словеса не способного. Только вот видение уходить категорически не желало, пришлось глаза открыть, чтобы искушение меньше стало. Да что это с ней, право слово, ведёт себя, словно кокетка бессердечная! Нет уж, раз она голову Петеньке вскружила, то с ним и останется, а Алексей Михайлович… Он мимолётное увлечение, не более. Таинственный, столичный, опять же вдовец, что пробуждает в глупом девичьем сердце стремление согреть и утишить боль утраты. Целуется волшебно, но об этом лучше не вспоминать.

- Петенька, я стану Вашей женой, - Лиза стиснула зубы, борясь с подступившими к самому горлу слезами, - непременно.

- Лизонька, - восторг в глазах Петра Игнатьевича был таким ясным и неподдельным, что Елизавете Андреевне стало совсем тошно.

Сдавленно извинившись перед женихом, девушка прижала ладошку к губам и выбежала из комнаты, стремясь к себе в покои, чтобы дать свободу слезам и освободить сердце от разъедающей его боли. Но не успела госпожа Соколова и десятка шагов сделать, как чувствительно врезалась в чью-то широкую грудь. Знакомая тяжесть рук обвилась вокруг, помогая сохранить равновесие, ноздри обжёг щемящий сердце и пробуждающий неутолимое пламя страсти аромат, а в ушах зазвучал встревоженный голос человека, коего Лиза мечтала и не желала видеть одновременно:

- Елизавета Андреевна, что с Вами? Кто Вас обидел?

Лиза потянула носом, гадая, куда пропали слёзы и почему так хочется улыбаться, хотя повода для веселья нет ни единого, и, стараясь не смотреть в манящий омут карих глаз, да и вообще на лицо, способное и святую во грех ввести, прошептала:

- Катенька умерла… из-за меня.

- Не берите на себя чужую вину, Елизавета Андреевна, - Алексей Михайлович не спешил выпускать барышню из объятий, хотя и следовало бы, ведь такое поведение оскорбительно для девицы и её, гореть ему в аду, жениха.

Госпожа Соколова строго посмотрела на следователя, усмехнулась грустно, словно успела познать всю мудрость жизни:

- Да полно, Алексей Михайлович, я ведь не глупая, давно уже поняла, что кто-то меня убить хочет, - вздохнула прерывисто, личиком в плечо Корсарова уткнулась, - только вот кто и почему, не ведаю.

- Я найду его, - хриплым от волнения голосом прошептал Алексей, так низко склоняясь над Лизой, что от его дыхания колыхались завитки у неё надо лбом, - богом клянусь, найду.

Нежная девичья ладошка коснулась мужской щеки, зелёные глаза сияли словно маяк, указывающий путь в тихую гавань:

- Я верю Вам, Алексей Михайлович…

Тихий стон, долетевший откуда-то из-за спины, заставил Лизу обернуться и испуганно замереть, виновато глядя в несчастные, словно у раненого оленя, глаза Петеньки. Господин Корсаров Петра Игнатьевича тоже заметил, нахмурился, барышню себе за спину задвинул:

- Пётр Игнатьевич…

Голос Алексея Михайловича подействовал на Петеньку как красная тряпка на быка, лицо исказила короткая, словно вспышка молнии, гримаса ярости, голос затрещал, словно ломаемые ураганом ветки:

- Я вызываю…

- Нет! – Лиза бросилась вперёд, становясь между готовыми сцепиться, словно два пса из-за мозговой косточки, мужчинами. – Я запрещаю, слышите, запрещаю вам дуэлировать! Это глупо, господа! Пётр Игнатьевич, я пообещала стать Вашей женой…

- В таком случае позвольте мне выразить Вам свои поздравления, - выпалил Алексей, ничуть не заботясь тем, что перебил даму, круто повернулся на каблуках, так что даже царапины на паркете остались, и ушёл, чеканя шаг с такой яростью, что доски трещали под его пятой. Встретившейся по пути Настасье Алексей коротко рявкнул, чтобы она не спускала глаз с барышни и не передавала ей никаких подарков прежде, чем убедится в их безопасности. Ошалевшая от строгости всегда сдержанного следователя горничная растеряла все слова, только и смогла кивнуть, подтверждая, что сказанное услышала.

- И ведь ты представляешь, Глафира, смотрел на меня, точно оборотень дикий, зверем лютым, я чуть не обмочилась от страха, - плаксиво жаловалась Настёна подруге чуть позже, когда дар речи вернулся, а руки затряслись так, что тряпка, коей пыль протирала, пять раз выпала, не удержавшись в пляшущих пальцах.

Глафира задумчиво затеребила кончик косы:

- Значит, говоришь, следователь озверел? И случилось это аккурат после того, как барышня сказала, что за Петра Игнатьевича замуж выходит?

Настасья носом хлюпнула, зарёванное лицо передником утёрла:

- Ну да… И чего, спрашивается, взъелся, о том, что Елизавета Андреевна – невеста Петра Игнатьевича, почитай, с первого дня знал?

- Видать, до сего дня сие знание ему без надобности было, - пробормотала Глафира, с таким усердием тормоша косу, что она стала походить на растрёпанный веник. – А барышня-то наша у себя заперлась и рыдает.

- Знамо дело, - Настасья перекрестилась, - Катерина-то умерла. Господи, а ведь такая милая барышня-то была, ласковая, приветливая!

- Только мосток подпилила, по коему Елизавета Андреевна шла, - фыркнула Глафира и осенила себя крестом. – Прости меня, господи, за хулу покойницы.

- Да ты что?! – Настёна так распахнула рот, что туда без труда смог бы влететь воробей, а то и птица побольше.

Глафира вздохнула, по сторонам огляделась:

- А то. Я сама покойницу, ну, когда она ещё жива была, с пилой застала. Удивилась, знамо дело, на кой благородной барышне такая вещица, а Катерина мне промямлила что-то про спектаклю семейную, я и успокоилась. У них же кажин дён какая-нибудь задумка, часу спокойно просидеть не могут.

- Это да, - поддакнула Настасья, зачарованно внимая подруге.

- Ну вот, я и успокоилась, а потом, как под Елизаветой Андреевной мостик-то проломился, я про пилу-то и вспомнила, - Глафира торжествующе посмотрела на подругу.

- Жуть, - Настасья размашисто перекрестилась. – А саму-то её кто, как думаешь?

Горничная опасливо огляделась, придвинулась вплотную к подруге и прошептала ей на ухо, даже ладонью загородилась, чтобы незримый дух подсмотреть не смог:

- Полюбовник её, с коим она ночами миловалась.

- Да ты что?! – ахнула Настёна. - И кто же это?

И на сей вопрос у Глафиры было предположение, но озвучивать его девушка не стала, остереглась. Настасья болтушка, не дай бог, развяжет язык раньше времени, беда большая случиться может, потому Глафира плечиком дёрнула, на другое беседу перевела:

- Не важно. Давай лучше подумаем, как нам Елизавету Андреевну с любым её свести.

Настёна глазами захлопала:

- А чего сводить? Она за Петра Игнатьевича и так замуж выйдет.

- Только любит она господина Корсарова, - торжествующе провозгласила всеведущая горничная, - а он её, потому и бесится, что она с другим. И барышня наша потому и печалится, что нелюбому себя обещала.

- Бяда, - вздохнула Настасья, - вот уж воистину, бяда, сами себя в тупик загнали.

- А мы их из тупика вытащим, - Глафира обняла подругу за плечи, зашептала, - помнишь, как Лидочка с кузнецом Семёном в баньке хорошо объяснились?

- Тю, - Настёна рукой махнула, - сравнила! Лидочка перед своим милым и на улке бы юбки задрала, а тут воспитание, обхождение, галантерейности всякие…

- А ты парок-то лёгким сделай, - подмигнула Глафира. – А как всё сладится, Алексей Михайлович, как человек благородный, от нашей Елизаветы Андреевны отказаться уже не сможет, непременно сделает ей предложение.

- А коли не сделает? – насторожилась Настасья.

Глафира помолчала, задумчиво, словно корова на лугу, жуя конец измочаленной косицы и самым тщательным образом всё обдумывая:

- Сделает непременно. Любит он её, а она его, только Петенька меж ними как сорняк во чистом поле. Как от него избавятся, так и заживут в мире и согласии.

- Чёй-то ты так на Петра Игнатьевича взъелась? – некстати проявила проницательность Настасья.

Глафира беззаботно отмахнулась, не спеша говорить подруге, что подозревает мягкого, словно телок, Петеньку в тайной связи с Катенькой, коя всегда засматривалась на красавца жениха своей сестрицы. Доказательств-то нет, а хулу распространять дело дурное, за такое и места лишиться можно:

- Показалось тебе, я только о счастии Елизаветы Андреевны беспокоюсь. Ну так как, справишь баню? Алексея Михайловича я позову.

Настёна задумчиво принахмурилась, потом кивнула:

- Сделаю всё в лучшем виде.

- Чудно, - пропела Глафира и ушла, едва не пританцовывая.

Алексей

После решительного и окончательного объяснения с Елизаветой Андреевной я ушёл к себе и с головой погрузился в дела служебные. Точнее, попытался погрузиться, чувствуя себя поплавком: занырну на миг краткий, а потом опять возвращаюсь наверх, качаясь туда-сюда без перерыва, изматывая не столько тело, сколько душу. Поэтому стук в дверь воспринял сущим даром неба, бумаги в сторону отложил, особо важные перевернул, чтобы прочитать было нельзя, и крикнул:

- Войдите!

На пороге показалась Глафира, какая-то напряжённая и немного шалая, видимо, переживает из-за случившихся в доме смертей.

- Алексей Михайлович, - болтушка Глафира низко поклонилась, коснувшись рукой пола, потупилась, смущённо теребя подол, - там, энто…

Хм? Я вопросительно приподнял бровь, гадая, какой опять скелет наружу вывалился, взбаламутив в очередной раз обитателей дома и дав пищу для пересудов городским сплетникам. Опять убили что ли кого? Да нет, вряд ли, Глафира бы тогда у порога не мялась, точно девка на смотринах, сразу бы выпалила, а потом пустилась бы в долгие и путаные объяснения, от которых уже через десять минут в ушах звенеть начинает. Я покосился на горничную, но та продолжала упрямо сверлить взглядом пол, словно надеялась узреть там ответы на все свои вопросы. И с чего вдруг она такая пришибленная стала, от Софьи Витольдовны что ли нагоняй получила?

- Что стряслось, Глафира? – мне игра в молчанку надоела, и я решил прямо спросить, чего понадобилось от меня этой девице. Как говорится: прямой путь самый короткий, хоть и отнюдь не всегда самый безопасный и приятный.

Горничная кашлянула, носом шмыгнула, кончик косы затеребила:

- Банька готова, попариться не желаете ли, барин?

Банька… При этом милом сердцу слове разом повеяло пахнущим квасом жаром, берёзовыми веничками и мокрым деревом, перед глазами сами собой появились влажные, окутанные паром лежаки, шапки густой мыльной пены и потоки воды, выплёскиваемой на пол, а ещё маленькое запотевшее оконце с торчащими тут и там веточками высохшего мха и неизменными мумифицированными мушками в паутинке в самом уголке.

Я мечтательно улыбнулся и кивнул:

- Банька – это очень хорошо.

- Вот и я говорю, барин, - оживилась горничная, - настоящая-то баня да с дубовыми веничками, да с парком-то от самого лучшего хлебного квасу, да она же в сто раз лучше энтих новомодных ванн! Я Вам, барин, сей миг всё необходимое спроворю, не извольте беспокоиться, всё сделаю в лучшем виде.

Да я и не беспокоился, Глафира хоть и была болтушкой, каких свет не видывал, но свои обязанности знала хорошо. Не прошло и десяти минут, как меня снабдили чистым бельём, огромным полотенцем, больше похожим на простынь, и даже ватным халатом, отбояриться от которого я не смог, как ни старался.

- После баньки самое оно будет, - непреклонно заявила Глафира и тут же едва ли не вытолкала меня из комнаты, - поспешайте, барин, пока, - девушка отчего-то смутилась, опять затеребила косу, - парок лёгкий да свежий.

Если бы мне не было так паршиво после разрыва с Елизаветой Андреевной, я бы непременно задумался над более чем странным поведением горничной, но сейчас лишь плечами передёрнул, тихим словом помянув женское сумасбродство, и отправился лечить душевные раны берёзовым веничком да душистым паром.

Баня, как того и требовал старинный обычай, располагалась довольно далеко от барской усадьбы, на крутом взгорке, рядом с небольшим чистым прудиком, по поверхности коего тут и там пестрели белоснежные кувшинки. От любопытных глаз невысокое бревенчатое строение скрывали белоствольные берёзы, а у узкого окошечка был высажен колючий даже на вид шиповник, дабы не вводить случайных прохожих в искус подглядывания. Банька чем-то напомнила мне избушку Бабы Яги из любимого с детства мультфильма «Приключения домовёнка Кузи», вызвав мимолётную улыбку, которая немного увяла, когда я заметил мнущуюся у входа Настёну, горничную госпожи Соколовой. Интересно, эта-то красавица что тут забыла и где её барышня, неужто одну оставила? Я ведь русским языком просил её не бросать Елизавету Андреевну без пригляда, сие крайне небезопасно!

Настёна увидела меня, всплеснула руками, подскочила поближе, по сторонам огляделась и выпалила:

- Барин, банька готова, лёгкого Вам парочку!

- Благодарствую, - я хмуро посмотрел на какую-то странно взбудораженную горничную, - только ответьте мне, сударыня, что Вы делаете здесь, если я лично приказал Вам быть неотлучно при Елизавете Андреевне?

Девица расплылась в проказливой улыбке, глазами на меня озорно блеснула:

- Так барышне моя помощь без надобности, она не одна.

Ещё не легче. Настроение рухнуло вниз с грохотом горного обвала, даже париться расхотелось. Я стиснул зубы, стараясь сохранить хотя бы внешнее спокойствие, и с трудом выдавил, чувствуя себя заржавевшим роботом:

- Не могу не спросить, и с кем же?

Настёна озорно хихикнула:

- Так знамо дело, с кавалером. И если дело сладится, как должно, то всё у барышни будет самым расчудесным образом!

Кто бы сомневался. Петенька хоть и сущий телёнок, а угрозу своему благополучию почувствовал, на меня глазами засверкал, да и вообще после подаренного ему Лизой поцелуя, а паче того случившегося объяснения, осмелел чрезвычайно. До соблазнения он, конечно, не дойдёт, но в чувствах своих обязательно изъяснится, причём в максимально витиеватой форме, чем непременно покорит, если ещё не покорил, девичье сердце. Я стиснул кулаки, головой тряхнул, словно овода назойливого прогоняя, и широким шагом направился в баню, едва кивнув на пожелание лёгкого пара. О какой лёгкости может идти речь, когда на сердце Помпеи после извержения Везувия: всё пеплом стало и под метровым слоем лавы погребено?! А самое поганое то, что я сам, умница редкостная, сделал всё, чтобы Лизу оттолкнуть, за сердце своё, барышня, блин, тургеневская, беспокоился, боли избежать хотел! Нет, тысячу раз права соседка-душеведка, психолог, в смысле, когда говорила, что наши страхи – это тайные желания, а я тогда, помнится, в лицо ей рассмеялся. Дьявол, всё зло от этих умниц и красавиц, только без них жизнь становится пустой и абсолютно бессмысленной.

Я опять сдавленно зарычал, влетел в просторный, одуряюще пахнущий деревом и почему-то мёдом предбанник и от души бухнул за собой дверью. Ну вот, совсем как дитя малое, которое таким нехитрым способом сообщает миру о своём недовольстве, а ведь по факту взрослый мужчина, в прошлом боевой офицер, в настоящем столичный следователь! Я смущённо хмыкнул, шмякнул чистую одежду на широкую цвета гречишного мёда лавку и принялся стягивать с себя рубашку, от нетерпения и с непривычки, всё-таки фасон отличается от тех, к которым я привык, путаясь в рукавах и пуговицах. За дверью, которая вела в саму баню, внезапно раздался тихий шорох. Я бросил рубашку на пол, чтобы она не сковывала движений, и бесшумно скользнул к двери, прислушиваясь и едва ли не принюхиваясь ко всему, что меня окружало. Был шорох или померещилось? Может, ветка шиповника стену царапнула? Наученный горьким боевым опытом, я не спешил распахивать дверь и вламываться в баню с дурным воплем: «Ой, да кто ж тут?», наоборот, отошёл на пару шагов в сторону, чуть присел и осторожно стукнул костяшками по косяку, достаточно громко, чтобы быть услышанным, но при этом не слишком сильно, дабы установленная ловушка (плевать, что для растяжек, мин-лягушек и прочей взрывчатой пакости время ещё не пришло) не могла сработать.

- Входи, Настасья, - откликнулся на стук звонкий девичий голосок, дверь с усилием распахнулась, обдав меня влажной жарой, пахнущей квасом и вереском, и на пороге в одной облегающей, ставшей бесстыже-прозрачной длинной белоснежной рубахе появилась Лиза.

Я застыл на месте, разом онемев и оглохнув и переводя взгляд с высокой упругой груди на гибкий стан и просвечивающий сквозь намокшую ткань тёмный треугольник между ног. Разумом я прекрасно понимал, что нужно немедленно извиниться и уйти, хотя бы банально отвернуться, но тело категорически не желало повиноваться и лишать себя столь чарующего зрелища.

- Ой, - хрипло прошептала барышня, инстинктивно делая крошечный шажок назад и словно магнитом притягивая меня к себе, - Алексей Михайлович… Что ты… Вы…

Лиза продолжала пятиться, совершенно не глядя под ноги, я следовал за ней, словно шнурок за ботинком, едва ли осознавая, что именно происходит, как вдруг барышня приглушённо вскрикнула, взмахнула руками и грянула на пол.

- Лиза! – я бросился к Елизавете Андреевне, положил руки ей на плечи, с тревогой всматриваясь в лицо. – Что случилось, ты цела?!

Зелёные, блестящие от слёз глаза глянули на меня из-под пушистых ресниц, по губам барышни скользнула робкая улыбка:

- Поскользнулась и кожу на коленке сбила… Больно…

Лиза совсем по-детски поморщилась и шмыгнула носом. Я отвёл упавшие девушке на лицо мелким бесом завившиеся от влаги волосы, зашептал успокоительно:

- Потерпи, маленькая, сейчас ссадинку промою и будет легче.

Я осторожно коснулся края рубашки, но, почувствовав, как Лиза испуганно вздрогнула и напряглась, тут же замер и хрипло спросил:

- Что-то не так?

Лизонька покраснела, взгляд отвела, прошелестела чуть слышно:

- Коленку щиплет.

- Сейчас, потерпи, моя хорошая.

Тысячу раз прав был тот, кто утверждал, что благими намерениями выстлана дорога в ад! Открывая стройные девичьи ножки я не помышлял ни о чём, кроме облегчения боли, но стоило мне коснуться нежной девичьей кожи, ощутить кружащий голову исходящий от Лизы лёгкий запах ночной фиалки, осознать свою близость с той, кто завладела моими мыслями, как мои намерения потеряли свою благопристойность и перешли в категорию, обозначаемую восемнадцать плюс. Я низко наклонился, дуя на ссадину, маковым цветом распустившуюся на нежной коленке, а потом чуть коснулся губами повреждённой кожи. Если бы Лиза возмутилась и попросила оставить её, я бы смог совладать с искушением и уйти, по крайней мере, честно бы попытался это сделать, но моя зеленоглазая русалочка лишь прерывисто вздохнула и чуть запрокинула голову. Я откликнулся на этот безмолвный призыв и поцеловал сладкие, дурманящие точно вересковый мёд губы, а затем подхватил Лизоньку на руки, отнёс на полок и бережно уложил. Всё происходящее было для меня сладким сном, миражом, возникшим в облаках пара, и я боялся, что одно неловкое движение или даже излишне резкий звук развеет это дивное видение.

- Не уходи, - прошептала Лиза, когда я подался назад, охваченный благоговейной робостью, точно Пигмалион, не смеющей коснуться ожившей по милости богов Галатеи.

- Не уходи, - опять прошептала Лизонька, глядя на меня своими колдовскими зелёными глазами, - пожалуйста.

Я наклонился, опять целуя нежные девичьи губы, выдохнул хрипло:

- Никогда не уйду.

Лиза обвила мою шею руками, заглянула в глаза, словно бы самого сердца коснувшись колдовским своим взором:

- Обещаешь?

- Клянусь, - я осыпал поцелуями дуги бровей, кончик носа, чётко очерченные скулы и шептал, связывая нас не только ласками, но и клятвой, своего рода присягой, - я всегда буду с тобой, никому тебя не отдам, ты моя отныне и навсегда.

- Отныне и навсегда, - эхом отозвалась Лиза, неуверенно проводя рукой по моей груди и стыдливо краснея.

Нежные девичьи пальчики коснулись застарелого звёздчатого шрама, памятки от одного ушлого снайпера, коего мы выслеживали долгих шесть дней. Мне по большому счёту ещё повезло, Сашка смог меня вытащить, а вот к одному старлею и двум рядовым судьба оказалась беспощадней: пуля стрелка попала одному в висок и двум прямо в лоб, а перед такими ранами бессильны даже маги жизни.

- Что это? – испуганно охнула Лиза, приподнимаясь и силясь в полумраке бани рассмотреть шрам.

Я взял ручку барышни, поцеловал тонкое запястье и опять прижал ладошку к груди, как можно дальше от следа пули:

- Ничего, показалось.

- А это мне тоже показалось? – Лизонька провела пальчиком по длинному рубцу, оставленному мне на память одним патологически ревнивым супругом, в фарш искромсавшим жену и её сестру. Безумец хотел расправиться и с пятилетней дочерью, да я не дал, собой девчонку заслонил, благо, приходил в гости в соседнюю квартиру и услышал вопли за стенкой. - Это тоже?

Я привлёк Лизу к себе, поцеловал в висок, баюкая, словно маленькую девочку:

- И это тоже.

Барышня недоверчиво фыркнула, и я понял, что если срочно не переключу её внимание на что-нибудь более благостное, то не избежать мне подробной исповеди, а я, признаться, не большой охотник прошлое ворошить. Я поцеловал мягкую Лизину ладошку и положил руку на стройную девичью ножку, лаская кожу и одновременно приподнимая подол сорочки. Когда мои пальцы коснулись бедра, Лизонька охнула, инстинктивно сдвинула ножки и отчаянно покраснела. Солнышко моё стыдливое, господи, как же долго я тебя искал!

Я опять привлёк барышню к себе, поцеловал в висок и зашептал:

- Не бойся, я тебя не обижу.

Лиза приподняла голову, глядя на меня с безграничным доверием, от коего щемило сердце и кружилась голова, легко, чуть приметно, коснулась пальчиками щеки и обвела контур губ, прошелестела, точно берёзка от лёгкого ветерка:

- Я не боюсь, просто…

И смешалась, потупилась, не в силах объясниться, озвучить то, на что и в гораздо более раскрепощённом двадцать первом веке решится не каждая. Впрочем, мне слова были и не нужны, достаточно было глубинным чутьём знать, каждой клеточкой тела понимать, что я люблю и любим. И плевать на логику, кому она нафиг нужна в такой момент?! Я легко коснулся губ Лизы и встал, на её возмущённый вздох пояснил:

- Я никуда не ухожу, просто хочу тебя искупать.

- Искупать? – недоверчиво переспросила Лиза. – Меня всегда Настасья купает.

Цветик ты мой лазоревый доверчивый! Я не сдержал многообещающей улыбки:

- Значит сегодня я её заменю.

Лиза озорно улыбнулась:

- И веничком берёзовым попаришь?

- Я тебе массаж сделаю.

Зелёные глаза удивлённо округлились:

- Мас… что?

Я широко улыбнулся:

- Тебе понравится, обещаю.

Негромко, как Сашка говорит, в усы, посмеиваясь, я налил в таз воды, добавил туда пахнущую фиалками жидкость из тёмного пузырька, предварительно убедившись, что надпись кривыми буквами «Мыло» соответствует содержимому флакона, и старательно взбил всё в пушистую шапку пены. Конечно, настоящий массаж подразумевает специальное масло, но в начале двадцатого века особенно привередничать не приходится. И вообще, сейчас не важно, чем, гораздо ценнее, как и для кого всё делать.

Я повернулся к Лизе, смотрящей на меня как малышка на Деда Мороза: со смесью восхищения, любопытства, предвкушения чуда и капелькой опаски, таящейся на самом дне русалочьих глаз. Маленькая моя, богом клянусь, я найду того, кто посмел на тебя искушаться, и он пожалеет о том, что на свет родился.

Я смахнул со лба влажные волосы, хрипло от сдерживаемой страсти шепнул:

- Ложись.

Лиза послушно устроилась на широкой лежанке, под головой уютно уложила ладошки, лукаво покосилась на меня:

- Так?

- Угу, - собственнические инстинкты взвыли в голос, лишая способности не только рассуждать, но даже дышать нормально. Господи, какая же она красавица, моя, родная, как я мог так долго этого не замечать?!

Я нежно положил ладонь на обтянутое влажной, просвечивающей насквозь рубашкой девичье плечико, покачал головой:

- Рубашку надо снять.

Даже в ароматном сумраке бани было заметно, как покраснела Лиза.

- А как же… - прошелестела моя ненаглядная, глядя на меня взором, способным совратить святого.

Я не утерпел, коснулся губами нежных губ, прошептал:

- Она всё равно просвечивает насквозь.

- Ох, - Лиза инстинктивно дёрнулась прикрыться, но я мягко остановил её руки, поцеловал ладошки, а потом каждый пальчик:

- Поверь мне, ты прекрасна.

Рубашка медленно поползла вверх, открывая сначала стройные ножки, потом плавную линию бёдер, гладкий животик, а затем небольшую грудь, беззащитную в своей манящей притягательности. Никогда прежде я не думал, что нагота может быть такой невинной, что желание обладать можно сравнить не с сокрушительным смерчем, оставляющим после себе руины и пепел, а с тихим очагом, дающим жизнь и свет.

Я полной горстью зачерпнул из таза пену и принялся мягко растирать её по плечам Лизы. Моя русалочка прикрыла глаза, доверившись моим осторожным движениям. Я мягкими поглаживаниями размял плечики девушки, затем спустился ниже, шаловливо, вызвав приглушённое хихиканье, пробежался по позвонкам и не утерпел, пощекотал бока.

- Лёша, - Лиза смеясь шлёпнула меня по руке, - прекрати, щекотно же!

Я прижал Лизоньку к себе, поцеловал в румяную щёчку:

- Ревнивица ты моя.

В зелёных глазах заплясали огоньки любопытства:

- А почему ревнивица?

Я пожал плечами, осторожно целуя кончик носа:

- Примета такая: если человек боится щекотки, то он ревнивый.

Лиза помолчала, прикрыв глаза и наслаждаясь ласками:

- А ты… ревнивый?

Что я мог на это ответить? Идеальному книжному герою, о коих грезят милые барышни, ревность не полагалась, но весь фокус в том, что я совершенно точно реален и на героя не тяну. И что теперь делать, отмолчаться или отшутиться? Я опять выбрал самый простой, хоть и далеко не самый приятный способ, вздохнул, мягко обвёл указательным пальцем припухшие от поцелуев губы и покаялся:

- Ревнивый.

Пугаться или осуждать Лиза не стала, наоборот, расплылась в счастливой улыбке:

- Это хорошо, значит любишь.

У меня на шее словно невидимый аркан стянули. Я прижал Лизоньку к себе, заглянул в русалочьи глаза, выдохнул хрипло:

- А ты сомневаешься?

Лиза смутилась, нахохлилась, словно воробышек напуганный:

- А сами-то как думаете, Алексей Михайлович? Вы же со мной держались отстранённо, точно статуй мраморный, от расследования и то отстранили, - Лиза горестно хлюпнула носом, захлопала повлажневшими ресницами.

Я опустился перед ней на колени, прижал к лицу её ладошки, зашептал горячо и страстно, не скрывая более своих чувств:

- Прости меня, родная, за всё прости, я люблю тебя, только…

Тонкий пальчик решительно прижался к моим губам, пресекая поток слов.

- Не надо, Лёша, самое главное, мы любим друг друга, а всё остальное не так и важно.

Лиза, Лизонька, русалочка моя зеленоглазая, ты оказалась гораздо мудрее прошедшего пламя войны и горечь потерь мужчины. Прости, мой ангел, что я так много времени потратил на борьбу с призраками, и спасибо, что дождалась меня. Клянусь, я сделаю всё, чтобы у тебя даже тени сожаления о своём выборе не мелькнуло, и в каком бы времени мы ни оказались, я всегда буду рядом с тобой, мой ангел.

Я опять зачерпнул полную горсть пены:

- Продолжим?

Мои руки заскользили по телу Лизы, стирая горечь прошлого, сминая преграды из условностей и предрассудков, открывая путь к тому, что называется счастьем. Лизонька сначала робко, а потом всё смелее откликалась на мои ласки, дарила и отдавала мне всю себя без остатка, доверяя мне так, как умела лишь она: целиком и полностью, безоговорочно. Я пил её поцелуи словно волшебный нектар, и ароматный, пахнущий елью, яблоками и ещё чем-то неуловимо-волшебным сумрак бани становился тем самым полумраком, из которого, если верить легендам, и зародилась наша жизнь. Весь мир свился колыбелью вокруг нас, и мы сами стали целым миром, новой вселенной, чарующей и прекрасной. И имя этой вселенной было ЛЮБОВЬ.

Из-под ресниц я наблюдал за прижавшейся ко мне Лизой, доверчиво задремавшей у меня на груди. Осторожный стук в окошко всколыхнул царящее вокруг спокойствие и умиротворение, словно в неплотно закрытую дверь просочился холодный ветерок, змеёй скользнувший по ногам и заставивший поёжиться.

- Что там? – встрепенулась Лиза.

Я осторожно поцеловал её в кончик носа:

- Лежи, я посмотрю.

Закутавшись в полотенце, которое из-за его воистину промышленных масштабов смело можно было бы назвать одеялом, я осторожно выглянул из бани.

- Моё почтение, барин, - сидящая в кустах, словно в дозоре, Настасья поспешно выбралась из укрытия и отвесила мне поясной поклон, - Вы уж простите, что я Вас тревожу. Только Софья Витольдовна Елизавету Андреевну потеряла. Опасается, как бы барышня молодая не угорела, сама порывалась сюда идти, - горничная озорно хихикнула, стрельнув в меня лукавым взором, - да, слава богу, Василий Харитонович с Фёдором Ивановичем отговорили. Сказали, мол, так и до смерти испужать можно, Елизавета Андреевна – девица хрупкая и впечатлительная.

Да, Лизонька такая, но при этом она совсем не мягкий воск, есть в ней стальной стерженёк, боевой характер, готовность отважно следовать за любимым хоть в далёкую холодную Сибирь, хоть на линию огня, хоть в саму преисподнюю. Вот и сейчас не утерпела, отправилась следом, чтобы быть рядом и разделить любую ношу.

- Что случилось, Настасья? - Лизонька, закутанная в тёплый халат, выглянула из-за моей спины, чуть жмурясь на яркий солнечный свет.

Горничная опять поклонилась, зачастила с пулемётной скоростью:

- Барыня Вас ищут, уж беспокоиться начали.

- Ой, - Лиза прижала ладошку к губам, растерянно посмотрела на меня.

- Скажи Софье Витольдовне, пусть ждёт нас в… - я помолчал, прикидывая, где лучше вести серьёзные разговоры, чтобы они не стали сразу же достоянием общественности. Хотя я от Лизы не отступлюсь, она от меня тоже, в самом худшем случае переживём и без родительского благословения госпожи Абрамовой, тем более что я намерен забрать Лизоньку с собой в двадцать первый век. Ещё даже не представляю, как, но оставаться здесь глупо и небезопасно, не хочу, чтобы Лиза переживала войны, революции и разгул бандитизма, неизбежно сопровождающий любое политическое волнение:

- Передай Софье Витольдовне, чтобы ждала нас в гостиной, той, где мы впервые встретились, - я ободряюще кивнул горничной. – Ну, чего застыла? Иди!

Настасья посмотрела на меня как на смертника-гладиатора, выступающего в одиночку против дюжины голодных тигров, кивнула, приподняла подол юбки и припустила по тропинке так, словно за ней все демоны ада гнались.

- Что же теперь будет, Лёшенька? – Лиза прижалась к моей груди, с тревогой заглянула в глаза. – Тётушка гневаться станет.

Я обнял любимую, уткнулся лбом во влажные, пахнущие фиалкой волосы:

- И пусть гневается. Ты же станешь моей женой?

- Конечно.

- А коли так, мне ничего не страшно.