Украденное счастье

«ЧТО ОСОБЕННОГО СДЕЛАЛА ШЕМА?»

Уже прошло четыре года, как Бидхубхушон ушел на чужбину. Шорола день ото дня становилась беспокойнее. Минул месяц, два, три, и прошли, наконец, четыре года, а от Бидхубхушона не получили ни одного письма. Шорола! Не было такой богини, которой ты бы не молилась; не было жертвы, какую ты бы не принесла!

От постоянной тревоги и волнений Шорола очень исхудала. Сядет — и сил нет подняться. Говорить ни с кем ей не хотелось, потеряла и сон, и аппетит. В осенние дни постель ее бывала влажной от пота. По мере того как она слабела физически, лицо ее становилось все красивее. Но к концу дня глаза ее краснели, на лице выступали пятна: у Шоролы начиналась чахотка.

Деньги Шемы кончились, и тревога Шоролы все росла и росла. Бидху далеко, вестей от него нет, дома есть нечего. Болезнь быстро развивалась. Шорола настолько ослабела, что не в силах была сама подняться. Шема ухаживала теперь и за Гопалом, и за Шоролой, как мать за двумя детьми. Она поднималась на рассвете и, закончив домашние дела, шла к соседям. Поденная работа давала ничтожный заработок, но и эти гроши Шема несла Гопалу и Шороле, а сама перебивалась кое-как.

В доме уже не осталось ничего, что можно было бы продать. Шема сейчас была единственной опорой семьи.

Шошибхушон жил в новом доме. Когда Гопал уходил куда-нибудь, Шороле приходилось оставаться одной. Сначала Шорола не боялась, но по мере того как ей становилось хуже, ее начинал охватывать страх. Иногда ей казалось, что кто-то входит в комнату, и тогда она вздрагивала и приподнималась на постели.

За это время Гопал подрос и возмужал. Горе старит даже детей.

Как-то Гопал молча сидел у изголовья Шоролы. Неожиданно вздрогнув, она вдруг приподнялась.

— Что, мама? Почему ты так вздрогнула? — спросил Гопал.

— Ничего, ничего, дорогой! А почему ты здесь сидишь, Гопал?

— Как же я могу уйти и оставить тебя одну?

— Сколько времени ты здесь сидишь? Почему играть не идешь?

— Сегодня я не пойду играть, — сказал Гопал.

Шорола теперь часто забывала, о чем она только что говорила. После разговора с Гопалом она снова закрыла глаза, но вскоре проснулась и стала беспокойно озираться по сторонам.

— Что ты, мама, увидела? — спросил Гопал.

— Ничего, ничего, дорогой! А ты все сидишь?

— Мама, я не могу тебя оставить, я никуда не пойду! — проговорил Гопал.

— Да, да, я забыла. Ты сегодня еще ничего не ел, Гопал? — спросила она.

— Диди придет, тогда и поем.

— Шема до сих пор не вернулась? Ах! Сколько лишних хлопот из-за меня! Уходит она рано утром, забежит в полдень поесть, а возвращается только вечером! Гопал, обещай исполнить мою просьбу.

— Какую, мама?

— Поклянись, что если я умру, ты никогда не обидишь Шему! Дай слово, что ты Шему будешь любить так же, как меня!

— Мама, зачем мне клясться? Разве я не знаю, что Шема для меня такая же мать, как и ты?

В глазах Шоролы показались чистые, словно жемчужины, слезы. Она закрыла веки. Гопал краем своей куртки вытер слезы матери.

— Гопал, дорогой, поправь мне подушки, я сяду! — попросила Шорола.

Сын заботливо взбил подушки, положил их одна на другую. Шорола, опершись руками о кровать, приподнялась и откинулась на подушки. Это стоило ей больших усилий, дыхание ее стало неровным и частым. Немного отдохнув, она проговорила:

— Гопал, дорогой, подойди, сядь ко мне на колени. Я хочу подержать тебя на руках, пока еще есть силы. Через несколько дней я уже не смогу брать тебя на руки.

Гопал отвернулся и замолчал. Он не мог говорить и слез сдержать тоже не мог. Шорола догадалась о его чувствах и, притянув к себе, крепко обняла. Гопал прижался головой к груди матери и горько заплакал. Шорола повернула к себе лицо Гопала, вытерла кончиком сари его слезы и улыбнулась:

— Чего ты боишься, Гопал? Разве я могу уйти куда-нибудь и бросить тебя? Я очень скоро поправлюсь!

Гопал разрыдался еще сильнее. Шорола, обхватив голову сына руками, покрывала ее горячими поцелуями. Вскоре пришла Шема.

Шема давно уже не замечала улыбки на лице Шоролы и сейчас, видя ее улыбающейся и повеселевшей, обрадовалась безгранично.

— Тебе сегодня, кажется, лучше, дорогая? — спросила она, подходя к кровати. — Если будешь вот так каждый день понемножку держать Гопала на руках, то дней через пятнадцать опять станешь такой, как прежде.

— Сегодня мне хорошо, Шема. Если уж рядом с вами мне не будет хорошо, то и на небесах не станет лучше. Где же найти другую такую женщину, как ты, Шема?

Глаза Шемы наполнились слезами. Отвернувшись, она произнесла:

— Ну что ты твердишь: Шема да Шема! А что особенного сделала Шема?

Шорола улыбнулась сквозь слезы:

— Моя родная мать не сделала бы столько, сколько Шема! Кто в целом свете мог бы сделать больше?

Не дослушав Шоролу до конца, Шема вышла из комнаты и пошла на кухню. Не любила она слушать, когда ее хвалили. Не любила шуметь, как газеты, без конца о добрых делах. Самоотверженности Шемы никто не видел, о ней никто не знал. Ни в какой газете о ней не напечатают, ни на каком собрании не скажут. Но напечатанное в газете обращается в пыль вместе с бумагой, а твои добрые дела, Шема, записаны несмываемыми буквами в той книге, которая существует вечно!