Украденное счастье

ТХАКРУНДИДИ

Читатели, верно, не забыли тетушки Дигомбори. Сейчас вы поближе познакомитесь с ней. Живет она в каких-нибудь сорока шагах от дома Шошибхушона. В доме ее две половины: жилая комната и кухня. Перед домом — небольшой двор, справа от двора — маленький садик. Там растет несколько плодовых деревьев, среди них два дынных дерева и кокосовая пальма. Чистота в доме образцовая. Здесь-то и живет одиноко и, по ее словам, скромно вдова Дигомбори Тхакрундиди. Нелегко будет описать ее наружность. Ну хотя бы цвет ее лица. На что он похож? Не похож он на цвет розы или розовой воды, жасмина или айвы. Нельзя было его сравнить с цветом лица Айши или Османа. Не напоминает он и свет лампы или восковой свечи. Даже если бы все эти цвета смешать, то и тогда не получилось бы нужного оттенка. Ну как, читатели, представляете вы теперь цвет лица Тхакрундиди? Не представляете? Ну тогда лучше закройте книгу. Не для вас, видно, романы. У романистов не принято выражаться яснее. Конечно, им ничего не стоит описать все подробно. Но ведь это означало бы, что романист не полагается на вашу сообразительность. Не так ли? Поэтому, если вы готовы признаться в своей ограниченности, я могу рассказать вам не только о цвете лица Тхакрундиди, но и обо всем, что знаю о ней. Вернемся тогда к цвету ее лица. На что он не похож — уже было сказано. А что же все-таки он напоминал? Был он схож с цветом конторских чернил, кухонной копоти, смолы и тому подобных веществ. Под стать лицу и вся ее наружность. Тхакрундиди была женщиной весьма полной, на голове ее торчали остатки облезлых волос, зубы напоминали редиску, какой она бывает в месяце магхе[13], глазки — маленькие, красные, ноги — как столбы, а пальцы во все стороны торчат, словно перессорились друг с другом.

Когда-то Тхакрундиди была любимицей отца, до двенадцати лет с ней обращались как с ребенком и никуда не отпускали одну. Так было когда-то. Теперь не найти человека, который не знал бы Тхакрундиди; в свою очередь, она тоже всех знала. Сейчас ей было уже около сорока лет. Овдовела она тоже давно, можно сказать, едва лишь на свет появилась. После свадьбы муж ее скончался, и так скоро, что никто и не знал, сколько дней она была замужем. Потеряв мужа, Тхакрундиди ушла в дом свекра, но и там пожила недолго: перессорилась со всеми и вернулась под родительский кров. У отца было небольшое состояние, которое позволяло ему жить довольно сносно. Здесь Тхакрундиди сумела проявить новое и редкое качество: кто бы к ней ни приходил, всех она встречала подобострастно.

На рассвете, когда Шорола с Гопалом на руках вышла из дома, она сразу же увидела Тхакрундиди и, не желая с ней встречаться, снова вошла в дом. Тхакрундиди, отвернувшись, прошла на половину Промоды. Когда Шорола опять выглянула на улицу, Тхакрундиди уже не было видно. Теперь только тонкая перегородка отделяла Тхакрундиди и Промоду от Шоролы, и Шорола попыталась услышать, о чем они разговаривали, но ничего не расслышав, занялась домашними делами. Прошел почти час, когда Тхакрундиди вышла от Промоды и окликнула Шоролу:

— Послушай-ка, что я тебе скажу!

Встревоженная, Шорола подошла к Тхакрундиди:

— Что такое?

Тхакрундиди ответила ей с напускным сочувствием:

— Знаешь, сестрица! Я тут не виновата, но что я могу поделать? Если ты пошлешь меня с поручением к Промоде, то я обязана его передать, не так ли? И если она посылает меня к тебе, я тоже должна передать. Уж не ругай меня! Ведь я как Сита, украденная Раваном[14]!

От такого вступления Шорола еще больше встревожилась. Перебив Тхакрундиди, она сказала:

— К чему эти сравнения? Говори скорее, что велели, а то от намеков мне нехорошо становится.

— Что и говорить, дело неприятное, но уж лучше сразу сказать все, что нужно. Промода считает, что если продолжать жить вместе, ссорам не будет конца. А к чему все это? Она решила, что с этого дня твоя семья будет питаться отдельно. Я тут ни при чем, сестрица. Мое дело только передать.

Словно гром разразился над головой Шоролы: всегда она боялась этого — и рта не раскрывала в ответ на попреки, всегда боялась, что так может случиться. Из-за этого постоянного страха столько пришлось ей вытерпеть от Промоды, и все-таки беда пришла! И Бидху нет дома. Пока ему ничего не известно о ссоре, и он, кто знает, чего доброго обвинит во всем Шоролу.

Некоторое время Шорола стояла с поникшей головой, потом со слезами на глазах робко спросила:

— И тхакур[15] то же самое сказал?

— Разве Шива когда-нибудь спорит с Шакти[16]? — лицемерно вздохнув, ответила Тхакрундиди.

Даже в таком горе Шорола не могла удержаться от улыбки, услышав обращение к столь древним примерам. Но тут же, постаравшись скрыть улыбку, спросила с тревогой:

— Тхакрундиди, что же теперь делать?

— Что я могу ответить? Тебе самой виднее. Шошибхушон мне сказал: «Тхакрундиди, если ты сегодня не приготовишь риса, мне придется голодать. Ведь она больная и не может ничего сделать дома. А завтра мы что-нибудь придумаем». Поэтому сегодня я буду готовить. Мне что, сестрица! Она позвала, и я пошла; ты позовешь, и тебе не откажу.

С этими словами Тхакрундиди направилась на кухню, а Шорола — в свою комнату.

Когда подошло время Шошибхушону уходить на службу, он обратился к Тхакрундиди:

— Сегодня пускай они готовят еду около хлева, а завтра получат другое помещение.

Еще накануне Бидхубхушон услыхал, что в дом Мукхуджи приезжает труппа бродячих актеров. Разве они без него обойдутся? Бидхубхушон поспешил в дом Мукхуджи, чтобы все приготовить к приему актеров. Ничего он не упустил: и как устроить сцену, и куда посадить зрителей, и когда их позвать. Он носился по дому, словно был полным хозяином здесь, — то с одним пошепчется в углу, то, смотришь, уже дает советы другому. По мере того как приближался вечер, возбуждение его возрастало.

Раньше обычного заглянул он домой, чтобы поесть, но, увидев, что еще ничего не приготовлено, сразу повернул обратно, бросив Шороле на ходу: «Сегодня пойду слушать джатру»[17]. Шорола так и не успела рассказать ему про ссору.

Вернувшись в дом Мукхуджи, Бидхубхушон узнал, что главный музыкант в труппе неожиданно заболел холерой, и артисты собираются отложить представление. Однако приглашения уже разосланы. Никто не знал, что предпринять. Тогда Бидху предложил свои услуги:

— Не беспокойтесь! Если позволите, я сыграю. Артисты подумали и решили согласиться с его предложением; радости Бидху не было границ.

Представление началось в назначенное время. Однако артисты беспокоились теперь уже не только о сборе; больше всего боялись они, чтобы не пришлось им хлебнуть позора из-за игры нового музыканта. Но еще не кончилась песня, как они поняли, что волновались совершенно напрасно. Играл Бидху во много раз лучше их, и естественно, что их страх уступил место восхищению. А сбор превзошел самые смелые ожидания.

Когда джатра кончилась, артисты хотели было поделиться с Бидху выручкой, но он отказался.

Окрыленный успехом, возвращался Бидхубхушон домой и по дороге встретил Шему. Шема прослушала все песни до конца.

— Куда ты ходила, Шема? — спросил Бидху.

— Приходила за вами. Но когда увидела вас среди артистов, не посмела подойти.

— Ну, чего же бояться!

— Там ведь столько людей!

— Ну и что же, съедят они тебя, что ли? Разве ты спелое манго?

— Вот всегда вы шутите. Я же не говорила, что я манго, — обиделась Шема.

— Зато я всегда так говорю, а ты со мной не споришь.

— Пойдемте, не хочу я вас слушать. — Они уже подходили к дому. — Говорите тому, кому это нравится.

— Кто же это такой, Шема?

— Придете домой, и увидите, почему меня разбудили и послали за вами!